скачать книгу бесплатно
– Длинные растянуты. Их концы становятся тоньше. Чем дальше ты несешь свою силу, тем больше теряешь по дороге.
– Зато достаешь.
– Немцы дошли до Москвы и выдохлись. Еще короткие одинаковы. Войне того и надо. У солдата все они повторяются. Кто их меняет – не солдат.
– Разве война не нуждается в свободе действий?
– Нет, конечно. Разнообразие ведет к отдельному. Оно похоже на форму. Дальше от другого – больше своего.
– Чем же плохо?
– Энергия распыляется на единицы, а нужно собрать.
– Как она это делает?
– Уравнивает и усредняет. Средний и одинаковый легко отдает энергию, она гладко течет, не прерываясь разнообразием. Крылья войны поднимают ветер сражений.
– Меняющий свои действия – кто?
– У нас таких нет. Мы не на войне, но рядом с ней. Что колхозник в поле, что городской, который спешит на фабрику, – никто из них не меняет. Станок запущен, не знает остановки, гонит одну и ту же деталь, задания меняются редко. Тракторист ведет трактор, в сторону не уклоняется, пока не дойдет до конца поля.
– У колхозника и заводского одинаковые действия? – не соглашался Костя. – В колхозе не только трактористы пашут. Пусть они главные, но гораздо больше тех, кто работает внаклонку. Да и завод тоже. Кроме станочников есть и те, кто их обслуживает. Труд у них ручной – поднеси, подай, убери.
– Что завод, что колхоз – мы стоим близко к войне, особенно сейчас. Все хозяйство заточено на поток. Оба стоят на миллионах работников. Каждый делает свое дело. Приглядишься, похож на автомат.
– Да и на войне солдат ничего не повторяет, – перебил Костя, – идет ли, бежит с винтовкой наперевес, ведет огонь выстрел за выстрелом и даже очередью впереслой. Враг в наступлении, видит цепь, которая на глазах распадается на отдельные фигуры. Одна из них совсем близко и заслоняет окоп.
– Солдаты ходят строем и поют песнь, стоят в шеренгах молча. Командир знакомит с уставом или отдает приказ – обсуждать нельзя, спят в казарме голова к голове.
– Не обязательно строем, на кухню за кашей, как рабочий в заводскую столовую. Не все же сплошной бой.
– Полевые кухни кашу варили ночью и кормили до рассвета. В окоп приносил один человек сразу несколько котелков, чтобы не создавать толчеи.
– От кого узнал?
– У истопника в школе.
– Знаю, у него клешня вместо руки. А почему ночью?
– Кухня дымит. На дым немцы кладут снаряды. Оставить без горячего целый батальон – большое дело. Все равно что накрыть огневую точку. За кухней и самолеты гонялись.
– За человеком не гонялись?
– Истопник говорил, гонялись, но с кухней игра веселей. Лошади в разные стороны, котел набок, полкуба каши в грязь. С винтовкой бежит, – напомнил Максим, – ноги и руки делают одно и то же.
– Винтовка бьет прицельно из окопа. Его положено обустроить, винтовку приладить и палить не в белый свет. Обученный боец выбирает цель, не всем дается выдержка и меткость.
– В атаке создают огневую завесу, а это автомат.
– В начале войны их не было.
– Так появились же.
– Без немцев бы не появились.
Максим вздрогнул. Костя как будто приоткрыл дверь, и щель засветилась.
– Думаешь, они навели на мысль?
– «Мосинка» против «шмайсера», вот и сообразили. У белофиннов был автомат, хорошо себя показал. Мы тогда не учли, а ведь как просто. И не потому, что не смогли. Не такая уж хитрая техника ППШ.
– Это мир таков, – отозвался Максим. – Если не совсем слеп, то очень близорук. Война видит даже ночью, как кошка в погребе.
– Зачем ждать свою, загляни в чужую и научишься.
– Польша и Франция?
– Финны не убедили, так хотя бы они. За полтора года можно было наштамповать, пусть бы каждый боец поливал перед собой свинцом. За него и прятался. Все фронтовики говорят: «Сходил в атаку – убит или ранен, без отметины в родной окоп не возвращались. Плотность встречного металла сумасшедшая. А все отчего? У немцев весь бой шел на механике, у нас – вручную».
– Ремесленная сноровка против фабрики, – догадался Максим.
Пока Костя говорил, дверь для него отворялась все шире, пропуская свет. Ему захотелось поделиться, чтобы не пропало мелькнувшее в голове.
– Все вооружение, какое ни есть, тоже делится на части, как народная активность – на мир и войну вместе с промежутком между ними. Тяжелое оружие притягивает массу с энергией, повторяя строение самой войны. К нему подтягиваются среднее и легкое в подобие того, как развит мир.
– И как же он развит?
– Так я и говорю, что он распределен в пространстве.
– А тяжелое?
– Тяжелое скапливается в точке и благодаря ей пробивает толщу обороны. Те же пушки и особенно танки. Пушки гораздо менее подвижны, их кулак уходит в прошлое. Наполеон добывал ими свои победы. Других способов притяжения тогда не было.
– Зачем ты вспомнил о притяжении?
– Ствольный металл, ядра и порох – все это собирается в одно большое орудие, которое буквально обрушивает на врага крепость вещества.
Максим замолчал, обдумывая природу войны и мира. Война залегала в подземелье, мир вынесен на солнечную поверхность. Ни в чем не совпадая, оба были порождением одной и той же земли. Время от времени она сводила их вместе, как общая мать. Тогда все переворачивалось вверх дном. Тяжелое, спрятанное внутри свинца и стали, выходило наружу, а легкое в виде одежды, подушек, одеял и детских игрушек ютилось в подвалах и погребах. Ему хотелось найти разницу, лежащую на глубине. Там легче придавать событиям нужную форму. Созревшие бомбы не соединить с игрушками и женскими платьями. Однако если они еще спят в своих будущих замыслах, то почему не сблизить течение идей. Пусть людям суждено воевать, но не с таким же остервенением, разбивая в пух и прах созданное мирным путем.
– Оба находятся в разных состояниях, – заговорил он, – война лежит в начале вещества, мир в конце. Начало сжато, все в нем одинаково. Постепенно вещество высвобождается из тесноты, обретает простор и, радуясь ему, становится формой. А раз так, то оба совершают разное количество движений.
– Где же их больше, – спросил Костя, – у войны?
– В каком-то смысле да, – сказал Максим неопределенно. Он чувствовал, что его шар с трудом держит удар.
– Больше или меньше? – настаивал Костя.
– Вообще-то больше, – выдавил из себя Максим. – Но сами они меньше.
– Ничего не понимаю. – Костя вошел в азарт.
Он уже не крутил свою сумку, понурив голову, но раскачивал его, Максима, как маятник. Ему вдруг подумалось, что оба брата такие же разные люди, как их отцы, и он отвел взгляд за ответом, как будто тот висел в воздухе.
Низкие дома с палисадниками заканчивались пустырем. Деревянные темные столбы стояли шеренгой. Витая толстая проволока удерживала их на костылях. Ни один прохожий не показался. Максим чуть было не потерял представление о времени. Он знал этот переулок, он всегда играл с ним в прятки. Пока Максим не спускал с него глаз, дома притворялись незаметными и тихими, только бы их не трогали. За спиной же смотрели насмешливо и дерзко. Бывало, он круто оборачивался, чтобы настигнуть косой взгляд окон. Но они были хитрее и проворнее его. Если где-то отнималась занавеска, то, уловив его намерение, успевала мигом задернуться. Раз на столбах висела проволока, сообразил он, значит, уже изобрели электричество. Но материал дерева был стар и сед, расколот продольными трещинами. Лишь ржавая вечная проволока скрепляла его от распада. Наверное, до войны, когда их вкапывали, все было иначе. Здесь ходили люди, и дома не крались вдоль переулка, столбы украшали его цветом спелой древесины и белозубым фарфором изоляторов. Костя ждал. Надо было отвечать.
– Все дело в качестве движения, – сказал он наконец. – В одном случае их больше и все они короткие, в другом меньше, но длинные.
– И первый случай – война?
– Думаю, да. Ты сам как считаешь?
– Не знаю, не воевал.
– Но ты же видел ее.
– Видел, но не участвовал. Она все время шла и ехала мимо. Можно сравнить с паровозом. Пыхтит, набираясь сил, включает скорость – и позади гремят десятки вагонов.
– Согласен, накапливает тело, чтобы резко бросить вперед.
– Так это же огромное действие. Все оно движется в одном направлении, рельсы гудят, состав режет пространство, как ножом, земля дрожит. А ты говоришь, их много и все только короткие.
– Большое как раз на виду: заняли Киев, Смоленск, подступили к Москве, а потом неожиданно откатились после нашего зимнего удара. Дробные движения, наоборот, спрятаны.
– Где?
– В солдатских буднях. Углубляют стрелковую ячейку, чистят и смазывают винтовку, прожаривают нижнюю рубаху от вшей, заступают в наряд, без дела не сидят, солдата постоянно дергает время.
– Разве это мелочь?
– Фронт растянулся от Черного до Балтики. Везде то же самое – ячейка, ход сообщения, блиндаж, бойцы заняты одним и тем же и разговоры ведут одинаковые.
– В мирной обстановке, если приглядеться, разнообразия тоже не больше.
– Люди в общем похожи друг на друга. Но этот врач, тот инженер, в школе учитель. Есть каменщик, плотник, слесарь, – профессий тьма-тьмущая. Рядовые все на одно лицо и дело. Мир больше войны, каждое отдельное движение больше.
Максим вспомнил потерянную мысль.
– Война видит ночью не сама по себе, а с помощью заводских приборов.
– Вот видишь, сделано на заводах по чертежам и схемам. Солдат упирается в свое ремесло не по бумаге.
– Сделать легче, чем знать что.
– Не что, а как, – поправил Костя.
– На первом месте что, и только потом как. Разница между войной и миром в том и состоит. Он ищет и, пока не найдет, не успокоится. Получив, позовет войну. Она для мира как палочка-выручалочка.
– А смысл поиска?
– Знание, мы ведь о нем говорим.
– Знание чего? – Костя слегка повысил голос, теряя терпение.
– Как чего! Пути. Он только этим и занят, правда, не сразу. Сначала понимание лежит на самом виду, вот как сейчас. Каждому ясно, что надо делать. Война принесла разруху, значит, впереди восстановление.
– А дальше?
– Развитие.
– Куда, в какую сторону?
– Это же не перекресток дорог, как в сказке. Время покажет.
– Хочешь сказать, что слабое место само притянет внимание?
– Да, притянет. Мир производит вещи, каждая из них требует для себя пространства. Вещей становится все больше – оно не пускает.
– Возьми да отодвинь.
– Мяч может лопнуть.
– Новая порция вещей всегда найдет уголок.
– Именно уголок, все более тесный. Вместо сахара – сахарин, хлеб наполовину искусственный, не масло, а маргарин. Мир пользуется лишь тем пространством, которое ему отвела война. Другого нет. Всюду границы, попробуй переступи.
– Пусть твои вещи не размножаются.
– Тогда не будет развития. Страна отстанет. Ей навяжут войну.
– Это и есть его знание?
– Да, он перестает вмещать, расходится по швам, утрамбовывает лишние вещи. Те принимают уродливый вид.
– Эрзац-сахар, желудевый кофе, – проговорил Костя тихо, – но почему сразу война?
– Не сразу, просто подделок и заменителей становится все больше, и тогда от производства вещей переходят к материалу, из которого отливают войну Смахнет паутину границ. Германия обретет наконец простор. Каждый немец сможет со вкусом устроиться на Востоке.
Костя хотел возразить, но вместо этого сказал:
– Наш мир совсем другой, Россия не Германия.
– Потому и пропустила немцев до Сталинграда. Сейчас у нее внутри сердечник.
– Что это еще такое?
– Заводы, выпускающие пушки и танки. Они придают ей устойчивость, как груз, пришитый к меху.
– Жошка?
