Птица горести

Вамба

О Тибальт, мой милый, совсем еще рано; Мне спится так сладко! Я, Тибальт, не встану! И что наяву может радовать нас В сравнении с тем, что я вижу сейчас? Пусть охотник трубит в свой рожок все чудесней И птицы встречают зарю своей песней, – Счастливее их я бываю во сне, Но, Тибальт, не думай, что снишься ты мне.

Вальтер Скотт, «Айвенго»

Пробудившись после долгого сна, который показался нашему герою столь продолжительным в виду однообразной чёрной картинки, Александр больше ни капли не чувствовал себя разбито, как это было вчера, или, лучше сказать, накануне, потому что счёт времени был для него потерян. Он пребывал в легком расположении духа, ибо голову больше не омрачали плохие мысли. Ураган сменился ясным погожим днём. Знаешь, иногда и сюда пробирается всемогущий закон подлости. Его проявления частенько бывают весьма забавны, вот, к примеру, засыпая радостным, вероятнее всего, проснёшься унылым, и наоборот.

«М-да, ну и мрачные сновидения, однако! – Подытожил Александр. – Хотя, летать по собственному разуму, находясь во власти сна – явление обыкновенное… Отсюда объясняется и изощрённая мечтательность. Это все ярчайшие примеры ночных грёз».

Так, о чем-то мечтая и неохотно думая, он провалялся в постели целых двадцать с лишним минут. Все это время он дожидался аппетита, может быть, пародируя безумно влюблённого, с трепетом ожидающего пробуждения своей второй половинки. И, наконец-таки, дождавшись, Александр как следовать потянулся, сбросил правую ногу, через минуту кончиком левой коснулся пола, но затем отдёрнул правую и, протянув её в дальний угол кровати, перевернулся на живот. Затеянные им планы отложились на семь минут, по завершению которых он резко встал, и, не поддавшись головокружению, резко потянувшему его назад, положил начало запланированным делам. Однако камнем преткновения послужил уже знакомый нам птенец, который очень мило расположился в ботинке. Александр, будучи поистине вежливым человеком, взял за правило требовать от себя то же, что просит от других. Именно поэтому он решил не разрушать уют спящей птички.

«Вдруг птенец ещё успел намечтать, что мой ботинок – его дом! Он ещё очень маленький для того, чтобы я разбивал его иллюзии, – тихо и добродушно усмехнулся он, но потом задумался. – Так, значит выходит,  что это все-таки был дурной вечер, а не просто сновидения… это было наяву? – от этой мысли по спине у него пробежал холодок, а вслед за ним же теплота здравого смысла. – В любом случае случившееся – это бред, болезненно выдуманный моей головой, и сейчас он кажется не таким  уж поразительным, хотя вчера меня трясло от этого».

Часто ли у тебя происходит что-то подобное? Иногда ночью, в нежном полумраке, какой-то предмет кажется возвышенным; ты будто под влиянием хмеля, дурман которого штурмом захватывает разум и подменяет восприятие. И стоит лишь прорезаться первым лучам отрезвляющего солнца, как иллюзии вдруг улетучиваются, оставляя лишь послевкусие, горечь которого уже ни капельки не говорит о том, что дело имелось с чем-то волшебным.

Александр подумывал об этом, завтракая, по обыкновению, тостами, джемом и душистым чаем. Он смотрел в окно, также силясь понять, сколько продолжалось его забытьё. «Или не вчера… какое же число сегодня?» – он обратился к календарю и нашёл там 3 октября. Всё же это не дало никакого ответа, ибо он попросту не помнил, какое число было на днях. «Ну и черт с этим! – сказал он себе, – Люди, которые изо дня в день, очередным утром, бегут на работу, только то делают, что считают каждый злосчастный день, отделяющий их от блаженного времяпрепровождения, за что и проклинают себя. Я же освобождён от этой обязанности. В их глазах я выгляжу счастливым человеком… потому что не считаю дни до отпуска! Ха-ха! А на самом деле мое счастье заключается в том, что я попросту занимаюсь любимым делом… и занимаюсь так, чтобы это не стало «работой», тем безжалостно искажённым в их понимании словом».

Вот и наступила та щепетильная пора, когда читателю предстоит поближе познакомиться с главным лицом, ибо последний, по неловкой случайности, заговорил о себе, а это, с точки зрения культурного человека, вовсе недопустимо, что бы рассказывать про себя всякие всячести не представившись, не имея факта официального знакомства. Тебе ещё мало что о нём известно, наверняка, помимо имени. И кто бы ожидал, что уже на этом моменте будет первая загвоздка. Дело в том, что Александр никогда не открывал своей фамилии и отчества, руководствуясь только тем странным соображением, якобы в скрытности есть нечто привлекательное, как известность, от которой он так энергично уворачивался, словно от ударов врага, только отвращала его.

«Какому человеку в минуты сильнейшей приобщённости к миру, при осознании, что ты – неотъемлемая часть вселенной, не хочется тщеславия и всеобщего признания, в особенности художнику, как великому созидателю? – задавался Александр, на что сам же себе и отвечал. – А что значит это одобрение? Признание ли не есть голос выхолощенной массы, выражающий творцу свою духовную близость… близость к серому, скучному, бесцветному? Разве в состоянии слепой понять контраст цвета? Разве способна мошка, живущая от раннего утра до позднего обеда, утонуть в глубине ночных красок? Разве сможет ли животное, пересилив страх перед пожирающим пламенем, проникнуться величеством его оттенков?»

Однако вернёмся к его имени. Осмелюсь доложить тебе, как принято говорить, по секрету, что, в целом, его имени будет здесь вполне достаточно, а все остальные формальности неважны, ибо они только отвлекут тебя, уведут твоё внимание не в ту сторону, заставит искать скрытый смысл, которого попросту нет. Автор собой напоминает маленького мальчика, который, удирая по школьному коридору от погони таких же озорников, на полном ходу влетает в лабораторию, где взор его мигом пронзается блеском бесчисленных пробирок, разноцветных склянок и переливающихся жидкостей; да стоит ему только заметить среди прочего профессоров, глаза его начинают округляться, будто бы на дрожжах, наблюдая за тем, как ловко они управляются со всеми приборами, демонстрируя даже самые простые, однако остроумные эксперименты: вот берут они, улыбаясь, именную пробирку, добавляют несколько частичек смыслового элемента, перемешивают раствор и на дне является реакция, визуальные эффекты которой гласят, что пробирка стала глубже. Таким образом мудрые профессора порождали разнообразных Обломовых, Собакевичей, Овсовых, Ноздревых, Раскольниковых, Молчалиных и прочих персонажей, кои выпрыгивали прямо из пробирки, содержа в именах явный посыл, некоторую смысловую предрасположенность. Стоит напомнить, что мы, все же, смотрим детскими глазами, и вовсе не владеем подобной магией превращения, а, значит, остаётся ею только дивиться.

Однако не достаточно ли знать о человеке все, кроме того, как он полностью называется?

Наш герой – молодой человек, терзающий свою душу двадцать три года. С виду он молод не по годам, и будто моложе всех своих сверстников лет на… сложно сказать точно, насколько, да и неправильно, ведь эта оценка лишь субъективна; однако могу тебя уверить в том, что данное значение, колеблющееся в диапазоне числа пальцев на руке среднестатистического человека, никогда не выходило за его пределы. Когда-то в детстве, будучи ниже всех на добрую единицу, опрокидывая назад при разговоре с друзьями голову, Александр стеснялся подобного возрастного контраста, но стоило ему вкусить сладость юности и возмужать, как комплекс перерос в маленькую гордость. Он с наслаждением наблюдал за красотой молодости, которая била ключом и протекала медленно и равномерно только оттого, что почва, на кой она взлелеивалась, была ничем не иначе, как залежами душевной чистоты и светлых чувств нашего героя. Блаженные, старательно созданные условия почвы поддерживали пылкость молодости Александра, вдыхая в неё новые силы. Являясь обладателем такого рода драгоценности, он, как это редко бывает, высоко ценил каждое её свойство, и, встречая обратное, искренне дивился пренебрежительному отношению.

«Молодое поколение, включая моих ровесников, стремится выглядеть старше… однако, к чему же это? Вместо того чтобы наслаждаться сладостью яблок, когда они в наивысшей степени вкусны, люди простирают длань и отодвигают их разговором о вещах, с коими будут иметь дело всю оставшуюся жизнь… однако всё вскоре приедается, и тут-то они вспоминают о сладости… но яблоки уже оказываются раздавленными стопой времени, мимоходом наступившей на них. Тогда-то люди проникаются сожалением, и душа их оттеняется краской потери… Так неужели нельзя вдоволь упиться сладостью сначала, когда на это отведено время, а уж потом, насытившись теплыми чувствами молодости, приятно предвкушая нечто новое, вступить на поприще взрослой жизни? Мне, правда, становится обидно, когда хрупкий голосок говорит о вещах прозаичных, когда нежные губы движимы не шёпотом сердца, а вместо тёплого взора является лукавый… Вопрос, на который я никак не могу найти ответа: зачем гнать прекрасное время в прошлое?»

Вот погляди на него: Александр полон прекрасной силой молодости и, расцветая, она принесла очаровательные плоды: милое лицо с правильными мягкими формами, непорочные зеленые глаза, опушённые ресницами, вьющиеся волосы соломенного цвета. В его мышцах игристо бродит уже взошедшая и ни капли нерастраченная мощь, а жилы обжигаются горячей кровью. Все его существо так и дышит свежестью раннего утра.

Остаётся только гадать, где находится истинная красота Александра – снаружи или внутри? Иной раз он так самоотверженно отдаёт всего себя то холсту, то бумаге, что после воплощения своих идей чувствует совершенную опустошённость. Всячески пытаться показывать глубинность мира, его необычайные оттенки, неподвластные обыкновенному житейскому глазу, зная, что это, скорее всего, никто не поймёт – участь великого человека.

«Нет, я не могу быть одиноким в таком большом мире. Пусть даже где-нибудь на другой половине земного шара… я уверен, что есть такой же человек, который чувствует что-то похожее… он тоже страдает от этой боли, которая забирается вот сюда, в грудь и скребется, раздирает изнутри. Может быть, он тоже выйдет на прогулку, оглянется вокруг, посмотрит на деревья, на дома, и, прислушавшись к ветру, нашептывающему любовь к жизни, почувствует невыносимую грусть. Может быть, он тоже, обнаружив слезы, быстро утрёт их, томно улыбнётся и, глубоко вдохнув, растроганный, пойдет медленнее. Может быть, он тоже живёт с надеждой хоть раз встретить похожего на себя человека… хотя бы для того, чтобы просто прикоснуться к плечу, заглянуть в глаза и, не сказав ни слова, поведать друг другу душевные волнения».

Не мог же Александр оказаться в темной и холодной пустоте совершенно один?

Таким романтикам, как наш герой, живётся очень сложно. Только представь: ты воздвиг собственный хрустальный мир; в солнечную погоду он, подмигивая бликами, переливается разными цветами, а в дождь забавляется с каплями, превращая на своих стенках их в тонких, прозрачных, тянущихся вниз змеек, которые, в свою очередь, начинают выяснять между собой же быстрее. Ты наслаждаешься своим творением, и в голову лезут «это все мое?», «как же я смог это выстроить?», «не могу поверить своему счастью…» – как вдруг раздаётся дребезжащий, оглушительный звук: стеклянные стены дворца дрожат от ударов, осколки потолка звонко бьются о пол, да с такой силой, что на нем разрастается трещина, похожая на пасть хищника, куда вскоре устремляется все, что тебе было дорого.

Кто же наносит столь сокрушительные удары? – низость и приземленность людей, которым ты решился доверить внутренний мир. И так происходит каждый раз, когда сталкиваешься с абсурдностью и жестокостью, кротко называя это уроком жизни. Масштабность личности заключается в том, с какой кропотливостью человек будет выковывать каждую деталь при строительстве очередного нового, маленького и хрупкого замка, понимая, что этот хрустальный дворец могут опять разрушить, если он осмелится раскрыть его, отдернув белое покрывало. Ужасно сложно начинать все заново, но кто оказывается выше этого тяжкого труда, в один момент выстраивает незыблемую хрустальную вселенную.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Знаете, я не понимаю, как можно проходить мимо дерева и не быть счастливым, что видишь его?

Достоевский, «Идиот»

«Какой вкусный чай! В нем едва улавливается вкус лимона. Вот интересно, сколько можно просидеть в таком уютном кресле с тёплой кружкой в руках, созерцая желтую массу, в которую окутаны почерневшие от влаги стволы деревьев? Особенно, если слушать воодушевляющую музыку» – в колонках играл Yung Lean “Eye Contact”. Александр чувствовал, как мелодия брала его душу за руку и ныряла в окно, где, расправив крылья, ритмичными звуками, точно взмахами, уносила к верхушкам деревьев. Там они весело перепрыгивали с крону на крону, как на жёлтых батутах, при этом иной раз так сильно ударяя по ним ногой, что листья мигом разлетались в разные стороны, будь то пух да перья из подушки. Когда музыка близилась к завершению, она, поддерживая руку в стиле кавалера на балах, отводила Александра назад в комнату, не роняя при этом ни слова; однако он каждый раз считывал с её губ «скоро повторим», и, пребывая в упоении, начинал предвкушать встречу вновь, как сладостно ждут её друзья после долгой разлуки. Питать любовь к музыке можно хотя бы только за то, что ей подвластно поднять планку эмоционального напряжения, увеличить накал переживаний в любых, каких бы то не было начинаниях: то завтрак покажется вкуснее, то прогулка ламповой, то книга глубже.

«В состоянии чувствительной заострённости человек то и дело находит в прозаичных моментах нечто душевное, поэтичное. Не значит ли это то, что именно предмет, который заостряет его чувствительность – и есть поэзия? Музыка, в которой мелодия и голос сливаются воедино, лелеет слух да устремляет ввысь, и в таком случае значение слов не имеет веса, если они не нарушают гармонию блаженного потока звуков… но иной раз поток мгновенно иссушается, находишь себя прибитым к земле низменными гвоздями – случается это оттого, что в сознание непроизвольно врезается смысл уродливых слов, в особенности если они произносятся на родном языке» – Александр глядел в раскрытое окно, наблюдая за тянущейся вдалеке полосой дыма.

«Удачность дня зависит от утреннего чаепития! – лицо его озарилось улыбкой. – А это забавное предположение. Возможно это и так, но все-таки немного наивно… – здесь наш герой, вспоминая минуту, добавил, – ах нет, лучше сказать – инфантильно. Да, инфантильно! Иной раз так и обнаруживаю оставшиеся частички милого детства. Я всегда рад таким находкам… и сейчас, чтоб продолжить приятное, пойду познакомлюсь со своим новым домашним питомцем! ».

Позабыв о живописном пейзаже за стеклом, а также вопросах им вызываемых, позабыв и все думы, он, как подобает истинному аристократу, не спеша поднялся из-за столика, поднёс полотенец губам, и после легкого соприкосновения, швырнул его обратно.

Когда Александр пришёл в коридор, то в измятом ботинке уже никого не оказалось. Долгие поиски привели его лишь к одной, однако очень важной улике: у ножек комода чернело перо. И распластавшись на полу, смотрел он в темную щель, откуда светился встречный взгляд птички. «Хо-хо, я тебя нашёл! Думал, я тебя не увижу? А вот и увидел! – какими бы ободрёнными возгласами он не начинал, совсем скоро тон просьбы сменил их. – Давай выходи, я тебя не обижу!.. ну выходи…».

Александр понял, что дело не простое – ему пришлось затаить дыхание, спрятаться за угол да замереть там. Как он и предвидел, послышалось шуршание, писк, вслед за которым показался клубок пыли с клювом. Наш герой позаботился снять объемное обмундирование со своего нового друга, по завершению чего слегка округлил щеки и подул на птенца, чтобы убрать остатки пыли, отчего последний сжался, напрягся, покосился и, сопротивляюсь не более секунды, свалился на бок. «Ха-ха, погляди вот так на тебя, точно можно уметь со смеху! – пытаясь встать на лапки, птенец крайне неловко покачивался. – Тебе, определённо, нужно набраться сил. Ладно, пойдём, дружок, я накормлю тебя… молоком! Ты же не станешь отказываться от молока?» – с таким намерением они побрели на кухню за утренним рационом. Спустя пару минут наш герой кормил пернатого из пипетки, временами помогая ему приоткрывать непослушный клюв. Птенец довольно мигал глазами, и будь у него губы, он наверняка бы улыбнулся.

Подумав немного над именем, Александр решил назвать его А́ргом. В воображении его сразу вспыхнула сцена: вот он возвращается домой, на пороге звонко кричит «Арги», «Арго» или же «Аргент»; и прилетает к нему чёрная птица, усаживается на плечо; затем ходит он по просторному дому дерзкими шагами в точности как пират по захваченному кораблю, так же надменно, как султанский царь по дворцу, и наконец, величественно, как всемогущий творец по собственному миру.

«Надо же купить ему домик. У него тоже должен быть свой уютный уголок, – думал он про себя, после чего продолжил уже вслух. – Так как ты будешь там жить, должен если не выбрать, то хотя бы присутствовать на месте выбора». Александру хотелось поглядеть да заодно показать своему пернатому другу дивный мир, ибо улицы в этот день были в особенности изумительны. На улице царила та самая пора, которую так часто описывали множеством живописных слов, что мне и не стоит даже пытаться обрисовывать её тебе. Стоит только сказать, что, находясь под пологом деревьев, даже самый нищий почувствует себя несоизмеримо богато, ибо все вокруг него вдруг окажется в золотом сиянии. Выйдя на прогулку, это чувство мало того, что подтвердилось, так заиграло ещё бо́льшими красками: взору Александра открылись красный, коричневый, зеленый и их оттеночные цвета. Наш герой полностью погрузился в огненную пестроту фона: «Почему же природа не становится такой привычной и наскучной из-за повторяющейся из года в год картины? Может, она выглядит настолько захватывающе, что каждый раз благодаря своему обаянию напускает на человека забытьё?.. Хотя, возможно, всё проще: живая сила наделена жилой неиссякаемого контраста, к которой просто нельзя привыкнуть. И я уверен, она – это истинная красота. А что-либо истинное никогда не сможет оставить человека беспристрастным, потому что это несколько выше его сущности… Природа – это нечто объективно изящное и в то же время непостижимое, гигантское. Просто невозможно, чтобы такое ничтожное существо, как человек, мог насытиться ею… и чем старее он становится, тем больше он это осознает… тем дороже его душе становится каждая осенняя пора».

По пути в зоомагазин Александр заметил, что люди до крайности хмуры и угрюмы. Это не могло не кинуться в глаза на столь красочном фоне. Одни прохожие, понурив свою легкую голову, смотрели себе под ноги, и, кажется, им было ничего не нужно от этого мира, кроме надуманных проблем и забот. Иные, которые шли вместе, увлеченно выплескивали безудержный поток абсурда из своих ртов. От них то и дело доносилось невежественные возгласы «а я сегодня», «а у меня», «а я», «я», «я»… Можешь не сомневаться: они не слушали друг друга; пока говорил первый, второй, кивая, размышлял, о чём поведать своему напарнику.

На всех их измученно дряхлых лицах читалась рутина, слова которой побуквенно, с усердной кропотливостью выводились обществом ещё с самого рождения. Они привыкли к ней, и поэтому в их понимании это выглядит как нечто естественное, неотъемлемое от тяжёлой жизни.

На протяжении всего похода Александра никак не покидало чувство, будто его сверлили в спину взглядом. В один момент это и заставило его обернуться. Все люди, которых он видел, совершенно все, смотрели на него, то за его спину, то за свою, а затем ему в шаг.

Александр нёс за своими плечами нечто объемное. Оно тянулось за ним в виде облака, или же даже снежной лавины. Бесформенный образ есть некий дух. Он есть и у тебя за спиной. Нужно только его прочувствовать. Он сзади. Возвышается за тобой. Это что-то холодное. Ледяное дыхание. Мороз от холодных рук. Люди, которые дороги твоей душе. Они белоснежные и с невидящими глазами, шагают за тобой по пятам. Среди них витают события прожитых дней. Сотни нитей. Они переплетены между собой. И простирается череда воспоминаний: горести, страхи, улыбки, слезы, мечты. Все тянется за тобой. Стоит только оглянуться.

Александр вглядывался в поток за плечами – и это приносило ему только боль. Ибо всё, что в нем когда-то было: то алая кровь, то нежно-розовые лица, то ослепительно-жёлтое солнце – уже стало выцветшим и бесцветным.

За спиной нашего героя было прошлое, на которое он так жадно оборачивался, как и все эти люди.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Он понял, что у живых что-то происходит; он так долго жил в мешке, что имел право считать себя мертвецом. <…> Услышав лязг тяжелых засовов и скрежет заржавелых петель, поворачивающихся на крюках, Дантес, который сидел в углу и с неизъяснимым наслаждением ловил тоненький луч света, проникавший в узкую решетчатую щель, приподнял голову.

Дюма, «Граф Монте-Кристо»

Вызвать улыбку на твоем лице просто: я всего лишь расскажу, насколько человек бывает непрактичным, в особенности – мечтатель.

На обратном пути, держа в руке маленький домик, за решётками которого жалобно выглядывали два глазика Арга, в голову Александра заползла мысль о предрассудках.

Тебе никогда не казалось, что дом для птицы в качестве клетки является одним из них – жестоким и парадоксальным? Даже человеку, которому никогда не приходилось копаться в пыльных углах мифологии, все равно известно, что птица – олицетворение свободы, легкости и возвышенности.

«Люди заводят тебя ради наслаждения силой вольности, но надевают оковы на твои крылья посредством клетки и держат в угнетающем заточении, – украдкой поглядев на своего друга, возникло в голове Александра. – Они оставляют тебе глаза в виде лазеек между прутьями решетки для того, чтобы ты, невзирая на своё небесное происхождение, видел свою жалкость. Возомнив себя богами, они усмехаются над тобой – но знай: люди таким образом пытаются замаскировать именно свою ничтожность».

Часто подобные мысли выводят нашего героя из себя. В подобные моменты он всей сущностью презирает этот мир, этих беспросветных созданий, эту справедливость, которая затерялась среди обширной низменности. Он чувствовал, что досада разрастается и сию секунду должна разорвать его. В этот момент мозг его был уже поражён, глаза залились яростью, а мышцы затвердели, как пластичный металл. Внутри груди нестерпимо жгло. Бурление вулкана захлебнулось, и всё то, что так долго подавлялось, резким порывом взлетело на воздух. Тучи заполонили небосклон, наступила минута затмения. Окружающие звуки растворились, и из глубины сознания импульсивно донёсся Xxxtentacion с «KING».

В нашего героя вселился бес, и, руководствуясь шёпоту зловещего духа, Александр разорвал паршивые оковы клетки, оставив одну большую дыру, показывая людям, что находится у них в груди.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Вся прелесть прошлого в том, что оно – прошлое.

Уайльд, «Портрет Дориана Грея»

Предлагаю отвлечься от пересказа происходящего и совсем немного осведомиться о прошлом нашего героя.

Всю сознательную жизнь, где родился и вырос, Александр провёл в столице России – Москве, такой естественно красивой утром и ослепительно-яркой ночью. Однако, правда жизни такова, что всё, даже приятное и хорошее, рано или поздно приедается. Со временем разрушается и призма, через которую человек смотрел во время очарования. В глазах его появляются сначала едва уловимые темноватые оттенки, а потом вовсе ясные чёрные цвета – недостатки. В этом случае, если любовь и преданность велика, взваливает он данный тяжкий груз на собственные плечи, называя это компромиссом. Именно таким образом некоторые из них он и перенимает на себя.

Александр тоже являлся заложником некоторых слабостей. Благодаря своей любви к городу он не представлял жизнь без роскоши и удобства. Правда, пороки не будут пороками как таковыми, если научится первоклассно оправдывать их громкими словами: «Ну разве грешно нести в себе дух вымирающего аристократизма?!».

Где роскошь, там и бесчисленное множество красивых девушек, подумаешь ты? – И всё правильно. Александр не переставал восхищаться их внешней красотой. Он мог молча просидеть в шумной компании на каком-нибудь праздничном вечере долгое время, засмотревшись на очаровательную девушку, попросту следя за выражениями её живого личика и мягкостью движений. Но уже тогда он знал, что ожидает, если решится заглянуть глубже.

Помнишь, я рассказывал, как мучительно восстанавливать каждую собственноручно выграненную частичку хрустального мира? В особенности после его полного краха. Разочарование словно душило Александра. Ему не хотелось в лишний раз обострять это чувство, заставляя себя вглядываться в ширму, за которой опять окажется беспросветная пустота.