Беги и смотри

– Я готов, – ответил я. – завтра вечером. Только если я вдруг не смогу, вы не обижайтесь. Я вам позвоню, если не смогу. Вы будете дома? – таким образом, я малодушно оставлял себе путь к отступлению.

– Не уверен, что я буду, – учтиво ответил он. – Но ничего страшного. Я же понимаю – у всякого свои дела. Я подожду вас на остановке… Сколько вас ждать, чтобы убедиться, что вы не придёте?

– Ну, допустим, десять минут, – и я тут же пожалел, что не выпросил у него полчаса. Теперь наверняка придётся прийти. Придётся ещё спешить. Вот влип! И зачем я всё это делаю? Не иначе – бес меня путает…

– Ну, всего хорошего! – поспешил я закончить разговор. – Извините, но я ещё не доел.

– Это вы извините, – раскудахтался он. – Извините, что я вас отвлёк от такого важного дела. До свидания.

Я покивал головой, словно он меня видел и с облегчением положил трубку.

Я с облегчением вернулся к еде и за чаем и телевизором, разумеется, совершенно забыл о недавнем приглашении.

Единственная достойная цель, какую мне приходило в голову поставить перед собой на завтра, так это – как следует выспаться. Все дела могли подождать, и я вовсе не тяготился отсутствием нагрузки. А может быть, проснувшись, пойду гулять – вот и всё.

Проснулся я в холодном поту, гораздо ранее того, что сам себе намечал. Я не мог припомнить, но вероятно, мне всё-таки снился какой-то кошмар. С будильника мой взгляд скользнул на телефон, и тут я вспомнил о вчерашнем звонке. Наверное, достаточно было нажать кнопку, чтобы номер вспыхнул на определителе.

Мне окончательно расхотелось спать – было очень душно, побаливало сердце. Провалявшись без толку ещё часа полтора, я соизволил встать.

Кофе несколько поправил моё настроение, и, много раз уже успев поменять своё решение., я решил, что всё-таки пойду. Не то, чтобы мне хотелось лицезреть гнусного очкарика, я сам себе не нравился, и хотел себя наказать неприятной прогулкой. Вернее, я лукавил, потому что прогулка-то могла оказаться – чем чёрт не шутит? – и не такой уж неприятной. Ведь всё-таки новые ощущения и т.п. Во всяком случае, у меня ещё была прорва времени – и я стал лениво есть, умываться, одеваться, включил радио, телевизор, вспомнил, что ещё недурно бы было заскочить кое-зачем в магазин, и хорошо бы успеть вернуться – чтобы не таскаться в гости с сумками. Всё это время я под сурдинку помаливался, чтобы никто ещё мне не позвонил, – это могло бы окончательно выбить меня из колеи. Хватит и одного явления. И Бог, кажется, услышал меня. Телефон вёл себя на редкость смирно. Одевшись, я взглянул в окно. Там, перед вечером, даже наметилось какое-то подобие прояснения. Я подумал, что выйду и почувствую, как пахнет закатом, и испытал почти удовлетворение.

Всё-таки пришлось зайти в магазин и вернуться, так что я приехал на десять минут позже назначенного срока. В глубине души я всё ещё надеялся вовсе опоздать. Но тип ждал меня. Очень обрадовался, заулыбался. Тут же мы куда-то очень заторопились, я еле поспевал за ним, ворча про себя, но не считая вежливым упрекать в необоснованной спешке своего знакомца. В девяносто девяти процентах случаев люди вообще торопятся почти зря, или, может быть, единственной причиной их торопливости является общий машинный ритм города.

В подъезде пятиэтажки пахло если и закатом, то закатом каких-то, в прошлом съедобных, объектов. Позакатывались они, понимаешь, во всякие малодоступные углы и благоухали оттуда невыносимо. Мы поднялись на второй этаж, и он поспешил открыть отнюдь не железную и даже не утеплённую дверь. Я ожидал настоя из запахов холостяцкого жилья, но вместо этого мне в нос ударило нечто уж вовсе невообразимое. Не исключено, что одна из наиболее зловредных составляющих аромата подъездного сочилась именно из этой квартиры. Я вспомнил об Адольфе Гитлере и Эрике Фромме, который рассматривал первого как частный случай некрофилии, кто-то из моих друзей говорил мне что и Ельцин подобным же образом морщит нос. Пока я раздевался, через мой мозг пробежалось уже такое стадо разных мыслей и образов, что собственно запах я почти перестал ощущать. Осталось только какое-то одурение в голове, но я надеялся, что и оно рассеется – стоит нам только усесться за стол и выпить по сто грамм водки, которую я с собой прихватил. Об одном я жалел – о том, что не прихватил и закуску – в самом деле, даже имея не самое значительное количество денег в кармане, нельзя быть таким жмотом. Всё своё надо иметь с собой – чтобы не было мучительно больно. Как я ни пытался представить хоть сколько-нибудь удобоваримую пищу в доме этого хозяина, ничего утешительного не выходило. Как я раньше об этом не подумал!

Я зашёл в туалет и помыл руки, на ногах у меня похрустывали заскорузлые хозяйские тапочки – я поджимал пальцы, было жёстко и неуютно. Ванная и уборная являли весьма обшарпанный вид. Но и я – живи я один – скорее всего, уделял бы этим частям мало внимания. Что-то всё-таки меня настораживало – не хозяйственное же мыло на месте туалетного?

Тип ещё в больнице успел мне поведать, что живёт он в коммунальной квартире с каким-то алкоголиком. Теперь я это чётко вспомнил и вспомнил, что отзывался он об этом своём «сокелейнике» зачастую с нескрываемой ненавистью. Так вот от кого могло ещё вонять!

Если на улице мы зачем-то спешили, то, очутившись в недрах квартиры, вдруг погрузились в какую-то нарочитую неторопливость и торжественность. У типа на лице было трудно передаваемое выражение. Можно было вообразить, что как только мы окажемся в его комнате, он явит мне своё истинное лицо, обернувшись ангелом или чёртом. Я всё-таки больше склонен был подозревать в нём нечто инфернальное. С другой стороны, знаем ли мы наверняка – какие они, ангелы? «Что у вас там, клад, что ли?» – этот язвительный вопрос чуть не сорвался у меня с языка. Я заткнул себе рукой рот, изображая, что расправляю усы.

Хозяина прямо-таки распирало, он шёл впереди на цыпочках, раздувая щёки, вытаращивая глаза, делая ещё более нелепые и неестественные гримасы. На протяжении нескольких убогих метров коридора он ухитрился остановиться несколько раз, всякий раз оборачиваясь ко мне и поднимая палец от губ кверху. Мне пришлось двигаться с неимоверной осторожностью, чтобы не наступать на него и не толкать плечом.

Из его жестов и гримас я понял только, что мы миновали дверь алкоголика и что она, как и тот кто обитает за нею, вызывает к него самые отрицательные эмоции. Все остальные разнообразные ужимки так и оставались мне до поры непонятны. До его двери мы шли так долго, словно обкурились накануне очень хорошей травой. На вместо того, чтобы испытывать приятность, в данном случае, я только устал и склонен был сделать вывод, что имею дело с сумасшедшим. Интересно: а что, я раньше этого не знал?

И вот он стоит перед своей дверью, как новый Буратино перед заветной дверцей за холстом с очагом. И столько идиотского тщеславия сейчас теснится в этой невзрачной, украшенной вылинявшими дешёвыми тряпками, фигуре, что мне хочется, да, очень хочется, ударить, растоптать, смести с лица земли этого человека. Возможно, что в нём я ненавижу собственную беспомощность. Но если это я, то себя и простить можно. Я прощаю. Допотопный ключ с неправдоподобным тюремным скрежетом поворачивается в скважине. Дверь открывается…

Только что – не было фанфар. Лакеев рядами по сторонам я тоже что-то не заметил. Воняло вот знатно. Я понял, что обоняние ко мне опять вернулось и опять же как-то внезапно, как это бываем под действием анаши. Ей-богу, не курил!

В комнате было темновато, и справа находилось что-то, чего мне очень не хотелось замечать. Но – я сразу понял – он и притащил меня сюда только за тем, чтобы я это заметил. Решил поделиться своей тайной.

Я сел за стол, который находился в глубине, всё так же не смея поднял глаз на шкаф или вернее на то, что было на шкафу. Конечно же, я уже всё понял, для того, чтобы понять, достаточно почувствовать, засечь хотя бы краешком глаза. А тут и другие органы чувств мне весьма помогали. Но понять – не значит осознать. Ум работает ещё долго – очевидно, что он вторичен – и пытается как-то увязать так называемые факты со всяческими смыслами, вне которых он просто не способен функционировать. Ум успокаивается, когда может всё переработать в слова – это, своего рода, ритуальное убийство – низведение фактов жизни до уровня устоявшихся символов. Каждое слово – крест на могиле какого-нибудь мгновения или клочка пространства. Только похоронив всех, можно хоть немного успокоиться.

Я достал из сумки и поставил на стол бутылку. Хозяин пока ничего не говорил, то ли оттого, что ему просто перехватило дыхание, то ли видя мою реакцию и давая мне возможность самому сделать выводы. Он взял что-то из холодильника, на редкость шикарного на фоне всей прочей бедности, и побежал что-то готовить на кухню. Я остался один на один с…

Это была свинья. Или, может быть, существо было мужского рода, но удостовериться было невозможно, т.к. оно лежало на животе. Лежало оно на шкафу, на узком пространстве не более полуметра от стены, передние копыта были бессильно подогнуты, уши пущены, не давая представления о глазах. Для свиньи животное было худым, но не костлявым, а каким-то как бы водянистым. Это и понятно – из его тела в нескольких местах исходили пластмассовые прозрачные трубочки, по которым в обоих направлениях циркулировала неаппетитная на вид жидкость. На что-то такое мне мой знакомец давно намекал, только никогда не договаривая до конца, – верно, откладывал развязку на потом. Да я и не выказывал особо бурного интереса. Если бы он меня честно предупредил, что' я должен буду увидеть, я бы наверняка отказался от посещения этого логова. Ну и что теперь? Мне очень захотелось уйти. Немедленно.

Вместо этого, я свинтил крышку с бутылки. Ничего похожего на рюмки поблизости не было. Я невольно посмотрел внутрь шкафа, где – в более нормальном варианте – могла бы находиться хрустальная посуда, но там расположились какие-то химические сосуды с разноцветным содержимым, а с ними рядом непрерывно работающие и подмигивающие подслеповатыми лампочками медицинские приборы. Всё это вместе, как я догадался, называлось системой жизнеобеспечения. Хозяин частенько сводил разговор именно к этой теме, но я всегда старался столкнуть его с этого конька, т.к. узко специальные разговоры были мне скучны. Надо сказать ещё, что я не люблю никакую технику.

Животное не издавало никаких звуков, так что трудно было предположить насколько оно живо. Но зато все эти механизмы хлюпали и кряхтели, как живые. Казалось, они уже давно должны были выкачать всю кровь из бедной свиньи. Но среди переливаемых жидкостей крови вроде не было, да и что-то подавалось явно в свинью, течения шли не только из неё. Впрочем, какое-то похрюкивание всё-таки можно было различить сквозь это механическое ворчание, и, поворачивая уши так и эдак, я в конце концов уяснил, что исходит оно не со шкафа, а из-за ещё одной двери, которая возможно вела в ещё одну комнату. Бывают ли такие большие квартиры в пятиэтажках? Впрочем, эта – была какая-то очень старая – в таких всё может быть.

Вернулся хозяин и, к моему удивлению, принёс на блюдечке аккуратно порезанные свежие огурцы. Нашёлся и чёрный хлеб, настолько свежий, что я даже ухитрился уловить его аромат. Вскрыты были также несколько банок с консервами. А на всякий случай, у такого хозяина, как этот, наверняка припасена немалая бадья с медицинским спиртом. Так что в магазин не придётся бежать. Пир горой.

Мне хотелось как можно скорее напиться. Это тоже был вариант бегства. Не то чтобы у меня парализовало ноги под стулом – так, как это случается, когда присядешь отдохнуть в апартаментах какого-нибудь злого волшебника. Но что-то в этом роде со мной всё-таки произошло. Я потерял волю к сопротивлению. Оставалось только надраться и таким образом избежать позора окончательного поражения.

Наконец он нашёл подходящие ёмкости – не рюмки и стаканы, а какие-то мензурки. Что ж, посуда эта как нельзя более соответствовала моменту. Я налил по полной, по отметкам – получилось больше, чем по сто пятьдесят грамм. Он не успел прикрыть свою склянку рукой. Я поднял тост, воодушевлённый тем, что всё-таки держу в своей руке чистую, веселящую жидкость. Прозрачный холод водки в мензурке возвращал меня к реальности, я любовался отблесками тусклой лампы в стекле, расплываясь в улыбке.

Мы выпили. Закусив, я понял, что мы молчим уже с тех самых пор, как двинулись сюда от кухни по коридору. Даже тост мой каким-то образом оказался немым. Стеклянные глаза моего визави от выпитого понемногу потеплели.

– В общем-то я редко пью, – сказал он осторожно, будто заново учился говорить, и, недоверчиво улыбаясь, заглянул в свою пустую тару.

– Это ничего, – сказал я. – Может по второй? – И не дожидаясь ответа, стал наливать.

На этот раз он успел меня притормозить – не удалось накапать ему больше пятидесяти грамм. Но себя-то я уж не обидел. Я подумал, что зря взял такую маленькую бутылку – надо было литровую или хотя бы ноль семьдесят пять.

– Вот так, значит, и живёте, – констатировал я, выпив и закусив вторично.

Он подобострастно закивал. От его недавней пышущей важности мало что осталось. Алкоголь этому человеку явно полезен.

Опять мы замолчали. Я, уже не предлагая и не спрашивая, взял бутылку и налил себе, он же сразу прикрыл свою ёмкость рукой. Что ж, мне больше достанется! Я выпил и покивал головой, чтобы хоть как-то ободрить своего застопорившегося собеседника.

– Не знаю с чего начать, – начал он стеснительно.

– Пора уже кончать, – вырвалось у меня, и я понял, что становлюсь пьяным.

Собеседник насторожился.

– Я имею в виду, – пришлось мне объяснить, – что в общем мне всё ясно, и можно даже ничего не рассказывать.

– Вам не интересно? – не то удивился ни то расстроился он.

Я покряхтел многозначительно, стараясь сфокусировать глаза на этикетке бутылки. Она уже была, к сожалению, пуста.

– Я так понимаю, – начал я витиевато, – что вы хотели похвалиться передо мной своими достижениями.

– Ну да, – нашёлся он.

Всё-таки чрезвычайно жизнеспособный господин.

– А могли бы вы сказать, – я хамел на глазах, и уже ничего не мог с этим поделать, – для чего вы всё это вот тут соорудили?

Он замялся и наверное уже ругал себя в душе, что пригласил в дом такого пьяницу и невежу. Сказано: Не мечите бисера перед свиньями…

– Так вот, я не понимаю, – без обиняков продолжил я. – Это животное, оно, что, вам для мяса нужно или ещё для чего?

Рука моя, начав действовать автономно от мозга, искала на столе новую, непочатую бутылку.

– Спирт у вас есть? – отвлёкся я.

– А вы алкоголик? – в его голосе сквозил ужас.

– А что, похож? – спросил я и улыбнулся ему так, что у меня бы лично на его месте волосы дыбом встали. У него, видно, на этом месте не было волос.

Спирт появился на столе каким-то неизъяснимым способом.

– Чистый? – спросил я.

– Я уже разбавил, – успокоил он.

– Так вот, – успокоенно изрёк я, нацедив себе дозволенные сто грамм. – Впрочем, мне действительно стоит притормозить. А то я, бывает, во хмелю веду себя непредсказуемо.

Он испугался и стал озираться по сторонам, словно спешно пытаясь оценить, во сколько ему обойдётся мой пьяный дебош.

– Вашу свинью я, однако, не трону, – успокоил я старичка. – Вы хоть анекдот знаете? Про хохла, у которого, свиньи бегали на протезах?

Судя по его глазам, он даже этого анекдота не знал – может, выпал из памяти, как оттуда вообще с лёгкостью выпадает всё уличающее и неприятное.

– Ну, ему просто для холодца всякий раз отнюдь не требовалась целая свинья.

Он вымученно засмеялся. Но этот смех был похож на смех инопланетянина. Будто я знаю, как они смеются…

Я выпил спирта и осознал, что если я не хочу крупных неприятностей, мне следует на этой дозе остановиться. А если хочу? Может быть, только таким образом и разрешаются наболевшие вопросы. Столь наболевшие.

– А что, если я напьюсь и набью вам морду? – прямо спросил я у хозяина.

Он не нашёлся, что ответить. Но в милицию сразу не стал звонить – и то славно. Впрочем, какая тут милиция – он, верно, милиции боится как чёрт ладана. Я живо представил себе участкового в этой комнате. Поэтому-то он и ненавидит своего сожителя – алкаша – тот ведь из-за пьяной неосторожности может на себя навлечь гнев властей, зайдут и сюда спросить что к чему и…

После бутылки водки в верхом иногда наступает что-то вроде прозрения. Я читал мысли своего знакомца, хотя и не могу похвастаться, что это доставляло мне удовольствие – честно говоря, я с трудом сдерживался, чтобы не облеваться прямо на пол. А может и не сдерживался. Точно не помню.

Я посидел немного, скрючившись над столом и уперев глаза в собственные кулаки. Засыпать было нельзя, нужно было сосредоточиться и убраться отсюда подобру-поздорову.

Хозяин осторожно потрогал меня за плечо и предложил чаю. Я не ожидал от него такой нежности.

– Чай – это хорошо, – сказал я.

После чашки чая, тоже совсем неплохого, мне стало лучше. Т.е. в том смысле, что вернулась способность формулировать и исполнять собственные решения.

– А это что, неудачный эксперимент? – спросил я подняв глаза на верхотуру другого шкафа, который находился как раз напротив, в торце комнаты.

Он кивнул. Там, на том шкафу, который, вероятно, служил для одежды, покоился какой-то животный скелет.

– Это тоже свинья? – уточнил я.

Он кивнул:

– Пять месяцев и семь дней.

– Бедняжка, – я вздохнул. – Ну, может ещё по маленькой? Помянем?

Он замотал головой.

– Не хочешь выпить за невинно загубленное животное? – наехал на него я.

Он не понял, шучу я или всерьёз. Я и сам не понял, но ему налил и заставил выпить.

– Сам я буду чай, – сказал я и сам удивился собственной примерности.

– И сколько же ещё ты будешь изуверствовать? – спросил я, про себя отметив, что вполне естественно перешёл с ним на «ты» – хорошо, что пока не взаимно.

Он смотрел на меня загнанными глазами.

– А там у тебя кто? – указал я разящим пальцем на запертую дверь.

Он спрятал глаза, руки нервно теребили клеёнку.

– Новые жертвы, – констатировал я. – Может быть, ты там каких-нибудь младенцев держишь, маньяк? – сделал я глумливое предположение и вдруг испугался – а что если это правда? Ну да – стал бы он тогда меня к себе приглашать. Или… Тогда… Уж лучше я сам его сейчас…

Он всё понял. Он уже стоял, уже пятился и тянулся за подручными средствами.

– Только попробуй, – сказал я, утвердив свою ладонь на удобном горлышке бутылки. – Лучше останемся друзьями.

Я взвесил пузырь в руке и обрёл некоторую уверенность.

– Хотя конечно нет, – сказал я. – С таким говном, как ты, мы не могли бы стать друзьями ни при каких обстоятельствах.

Он дёрнулся и чуть не свалил с полки какие-то очень важные свои припампасы. Так ужаснулся, родимый. Глаза зажмурил, руки воздел.

– Боишься?! – спросил я, вставая.

Кто знает – выпей я ещё хоть четверть стакана – может быть, и в самом деле разбил бы бутылку об его дурацкую башку.

Но рассудочность ещё не до конца покинула меня. Однако, и праведный гнев что-то никак не хотел разгораться в уютно расслабившейся душе.

– Твоё счастье, – сказал я, – что я почему-то добрый, – и сел. Сел, но тут же поднял на него глаза – в то ужалит ещё, змея.

– Давай-ка, – я старался ронять слова тяжело, как чугунные шары. – Открывай ворота'. Покажи, кто у тебя там.

Он понял, что просто так от меня не отделается. По прерванному движению я догадался, что он хотел бежать, но сразу же опомнился, представив, что я тут могу учинить, если он оставит меня одного в рассерженном состоянии духа.

– Ты всё понимаешь, – сказал я. – Не чуди. Отворяй.

Мне было несколько противно от своих приторных слов. В самом деле – развёл пафос, как какой-нибудь пахан из кино. Однако, на этого изверга, моя плохая игра подействовала.

– Ух, устроил бы я тебе тут разгром, – талдычил я ему в спину, пока он возился с замком.

– Это всё барахло – на работе наворовал? Небось, из живых ещё людей вытаскивал… – обличал я, ничтоже сумняшеся.

Он что-то бурчал, пытаясь оправдываться…

– Давай-давай! – я слегка пнул его в зад, т.к. мне начинало казаться, что он нарочно тянет с этим открыванием время. – Списанное имущество, да? Так?! Комар носа не подточит… Сколько душ загубил, признавайся?!!

Если бы он промедлил ещё секунду, я бы уж точно занялся им основательно.

В приоткрывшуюся дверь выскочил поросёнок. Почувствовав волю, он стал беспорядочно метаться по комнате – чуть меня не свалил со стула. Я заметил, что хозяин пытается ещё кого-то удержать за дверью. Я потянул его сзади за штаны.

– А ну-ка!

На свободу вырвался второй поросёнок. За ним – третий. От поросячьего визга и топота комната стала похожа на сумасшедшую карусель. Я был в замешательстве, но не долго.

– Открывай! – зарычал я на проклятого типа. – Да не эту дверь открывай, а ту.

Он пошёл к двери в коридор.

– Там у тебя больше никого нету? – остановил я его.

Он помотал головой. Преодолевая отвращение, я заглянул в эту предполагаемую камеру пыток, не выпуская его потного шиворота из кулака.

Свет зажги! – рявкнул я.

Он зажёг.

– Фу! Ну тут у тебя и гадость! – резюмировал я.

Никого живого больше в этом чулане не было – хлев, как хлев.

– За соломой в поля, что ли ездил? – спросил я почти примирительно, однако, многозначительно примерившись рукой к его жилистому загривку.

– Да, – ответил он зачем-то.

– Открывай, – сказал я спокойно и отпустил его.

Как только дорога в коридор оказалась свободной, одна из трёх свиней проскочила туда как ртуть. Вторая вылезла из-под стола и последовала за первой трусцой. Третья осталась, как я предполагал, где-то под кроватью. Они сперва показались мне просто грязными, но, при более обильном свете, я понял, что они ещё и более тёмной масти, чем то существо, которое томилось на шкафу.

Расспрашивать хозяина ещё о чём-то не хотелось, хотя унылые вопросы выискивали себе какие-нибудь ценные зёрнышки в мозгу – ну ровно, как петухи в навозной куче.

Не выяснять же у него состав этих мерзких жидкостей! Как-то ему удавалось однако – при всей его мерзостности и тупости – поддерживать жизнь в этом недвижимом свинячьем теле.

– А того, неудачного, что, съел? – спросил я.

Поросята там временем бегали на кухню и обратно.

– Да, – опять зачем-то ответил он. – И кормил ещё вот этого, – он указал на ещё живую нашкафную тушу, – пока он поросёнком был.

– Мужик? – спросил зачем-то я.

Он кивнул.

– Ладно, уйди в дороги, – сказал я и не совсем верными, но решительными шагами направился в коридор.

Как только я увидел издали свою одежду, мне неудержимо захотелось убежать. Я одевался и обувался в какой-то лихорадке. Поросята толклись вокруг.

Выпустить их на улицу? И? Я задумался, вздохнул и даже присел на корточки.

– Вот что, – сказал я. – Лучше зарежь их и продай. У тебя всё равно на всех не хватит шкафов.

Он кивнул.

– Куда ты столько заготовил? – я встал, голова закружилась.

– Нет, – сказал я, когда обрёл равновесие.

Вдруг я почувствовал типа в опасной близости и заподозрил, что он вот-вот готов на меня броситься. Я отпихнул его ногой и принялся открывать многочисленные замки, последний – ключом открыл он сам. Из комнаты алкоголика послышался какой-то скрежет – значит и этот был на месте.

– Прощевай, – сказал я, выпуская поросят в неизвестность, одного за другим.

Третий, сколько я его ни звал, не последовал их примеру. Вот так происходит отбор – не знаю уж, насколько он естественен. Я больше не мог ждать и захлопнул за собой дверь, чуть не прищемив хозяину руку. Не могу сказать, что я этого не хотел.

Поросята стали скатываться по лестнице, как мешочки. Я им немного помог.

На улице было темно. Я пошёл куда глаза глядят, стараясь больше не обращать внимания на блуждающих в недоумении бестолковых животных. Я только постарался направить их во двор, на газоны, чтобы они не попали сразу под машину. Кто-то их там, кажется, уже заметил и изумлялся. Я убегал, попросту уносил ноги. И мне хотелось выдохнуть, выплюнуть скопившееся внутри отвращение. И лишь когда я добежал до метро, организм сформулировал своё желание окончательно. Я упёрся ладонями в холодный и шершавый фонарный столб. Меня рвало, и с каждой судорогой я испытывал всё большую сладость облегчения.

Я не был уверен до конца, что поступил правильно. Ведь, освободившись из застенка, они вместе с тем лишились и крова. Не так ли разве прозябают и все остальные свиньи на свете.

Отец

«Давно уже стал излишним героизм, поднявший руку Авраама для жертвоприношения…»

И. И. Мечников

Я тогда ещё не родился, а мой отец был молод и хотя, вероятно, уже знал мою мать, вряд ли в голове кого-нибудь из них уже брезжил проект моего существования.