Осторожно – подростки! Инструкция по применению

Маша Трауб

Осторожно – подростки!: инструкция по применению

© Трауб М., текст, 2026

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2026

* * *

Про подростков написано бесконечное число книг. Для психологов это благодатная тема: как с ними разговаривать, как их услышать, понять, как реагировать или не реагировать на их, подростков, поступки и слова. Что творится у них в голове, о чем они думают или, точнее, вообще не думают. Все взрослые пытаются разобраться с собственными детьми, которые вдруг превратились из сладких пупсиков в страшных орков. Родительские ресурсы в интернете изнемогают от комментариев, советов, пересказов скандалов и снова советов. У каждого родителя своя точка зрения, своя история. Впрочем, подключаются и те, кому еще только предстоит стать родителями подростков. Как правило, они самые активные советчики, которые все знают лучше всех. Хуже только мамы, окончившие психологические онлайн-курсы.

Я очень уважаю специалистов, взявшихся разобраться в этой теме, да еще и умеющих объяснить возникающие проблемы широкой аудитории доступным языком. Возможно, многим они действительно помогают справиться со сложной ситуацией. Я не психолог, я обычная мама, которая сумела справиться с сыном-подростком и теперь худо-бедно справляюсь с дочерью. Сразу скажу, мои дети не самый показательный пример. К счастью, обошлось без громких бунтов, уходов из дома и прочих опасных ситуаций. Но это не значит, что мне проще, чем остальным. Если честно, я все равно ничего не понимаю про этих детей. Возможно, потому, что в мое время не существовало проблемы подросткового возраста. Кажется, мы после яслей, куда нас в возрасте около года сдавали работающие родители, сразу становились взрослыми. Я пытаюсь сравнить себя и моего ребенка в возрасте тринадцати, четырнадцати, пятнадцати лет и не нахожу ничего общего. Вообще. Так что советы вспомнить себя в таком же возрасте мне не очень помогают.

Вспомнить все

Я родилась в 1976 году. Работаю с шестнадцати лет. С того же времени жила отдельно. Как-то училась, как-то зарабатывала. Помню, что получила в сберкассе гонорар за какую-то малюсенькую статью в газете и нет, не радовалась, не скакала на месте. Думала, на что потратить: на ужин или на новые колготки. Конечно, колготки оказались важнее и нужнее. Из своего подросткового возраста я помню только отчаянное чувство голода. Есть хотелось всегда. Я долгое время считала, что такое было только у меня, поскольку я выросла не в самых благоприятных условиях. Оказалось, нет. Моя давняя подруга, девушка из очень приличной и обеспеченной семьи, как-то призналась, что ей все равно, что есть. С детства привыкла. Есть хлеб и колбаса – отлично, нормальный ужин. Родители или в командировках, или на работе. А ее муж, выросший под присмотром обожающих его бабушек, так и не может понять, почему ей не хочется готовить, стоять у плиты, накрывать на стол. Обижается, что она принесла котлеты из кулинарии, а не слепила их сама. Подруга говорила, что котлеты просто отличные, она бы такие точно не приготовила. Но муж недоволен. И не понимает, как она может съесть на ужин огурец и вчерашнюю котлету, причем холодную.

А я понимаю. Котлета из кулинарии в моем подростковом возрасте была счастьем, практически праздником. Наши родители вообще не спрашивали, ели ли мы сегодня. Не готовили нам завтраки. Это мы сейчас встаем рано утром, чтобы уложить для ребенка ланч-бокс. Непременно свежее, питательное. Огурчики в одном отсеке, роллы с семгой домашнего посола, огурцом и сливочным сыром в другом. Еще шоколадка, сыр, яблочные дольки. В отдельном пакете на всякий случай печенье.

Мне кажется, наше поколение выжило ради того, чтобы крутить рано утром диетические роллы своим детям-подросткам. Чтобы они всегда могли съесть шоколадку или печенье. Лишь бы не ходили голодными, как мы.

Моя дочь Серафима, Сима, всегда занималась спортом. Я мама спортсменки и знаю миллион рецептов, как накормить ее белком, овощами и фруктами. Она всегда была худой с длиннющими ногами. Когда ей исполнилось четырнадцать, дочь объявила, что она толстая и теперь будет сидеть на диете.

Я кивнула. На диете вес не снижался. А на нормальном питании с дополнительными тренировками она сбросила нужные килограммы. Но я не возражала против диеты. Это должен был быть ее выбор. Только рассказала, что в командировках предпочитаю пить кипяток. Если есть лимон и мед – вообще счастье. Лучший способ справиться с голодом. Да, сейчас в свои почти пятьдесят лет я предпочту поголодать, чем потом буду мучиться желудком. И еще никто не придумал лучший способ похудеть, чем есть кефир вилкой. Но кто из подростков верит маме? Так что дочь испробовала все диеты на себе. И пришла к выводу, что лучше есть, чем не есть.

Подростки-девочки и подростки-мальчики. Это две разные стихии. Сын все крушил и ломал. Дочь рыдает. С сыном можно было разобраться просто: поговорить, попросить починить то, что разнес, поменять лампочку в люстре, отреставрировать дыру в паркете. С дочерью это не работает: не нужны разговоры по душам, чистка картошки в качестве отвлечения. Ей оказался нужен специалист и верно подобранные препараты. Дочь прагматик, перфекционист. Она предпочитает общаться с врачом, я лишь слежу за назначениями. Дочь меня обнимает и благодарит. Говорит, что не все мамы такие. Точнее, почти все не такие. Не отводят к врачу, падают в обморок от слова «психиатр» и твердят, что все пройдет само собой. Раньше ведь подростков не тащили к психиатрам. Как-то сами справлялись и перерастали.

Сейчас я вспоминаю себя в возрасте своей дочери. Хочу ли я для нее такой же жизни? Ни за что на свете. В семь лет я должна была уметь сварить борщ, замесить тесто и перегладить постельное белье в количестве четырех комплектов. Хотела бы я, чтобы моя дочь в семь лет это умела? Да упаси боже. А если еще раньше? Я ходила в детский сад самостоятельно, чуть ли не с трех лет. В школе сама записывала себя на кружки и секции. Сама туда же и ездила на автобусе. Это в семь-восемь лет. Заходила в магазин, чтобы купить еду на неделю, в восемь-девять лет. Когда мне исполнилось четырнадцать, я попросила маму организовать праздник. Мама привезла продукты, оставила книгу с рецептами и пожелала хорошо провести время. После этого я ее не видела три дня. Дня рождения не было. В рецептах были одни ингредиенты, в пакете другие. В рецепте куриная грудка, в пакете синяя, умершая и похороненная в леднике курица. В рецепте индейка, в пакете колбаса. Помню, что сидела одна и плакала. Ни одного подарка не получила. Мама не поздравила. Как и много раз до этого. Она просто забывала. Я верила, что мама не смогла позвонить. Не во всех местах тогда имелись телефоны. С тех пор не люблю свои дни рождения.

– Тогда было другое время, – отмахнулась от меня мама, когда я сказала, что повзрослела существенно раньше положенного срока.

– Время всегда другое, – ответила я.

– Что ты от меня хочешь? Я вообще после войны росла! – закричала мама.

Да я ничего не хочу. Многие из моего поколения ничего не хотят, они обязаны помогать родителям, работать, зарабатывать, чтобы родители не жили на пенсию, а дети могли получить то, чего не было у нас. Мы всегда, с раннего детства жили в страхе остаться без средств к существованию, потерять все в один момент. Многие из наших родителей умели это делать – с легкостью менять мужей и жен, переезжать в другой город с одним чемоданом. Их мало заботили социализация и будущее собственных детей. Как и их образование. Поступил в институт – удивительно, конечно, но ладно. Лучше бы в училище, надежная работа в руках. Сантехник, например, или швея-мотористка. Хоть копейка, да всегда будет. Если родители были врачами или учителями, дети, как правило, шли по их стопам. И это было счастьем. Родители их всегда поддерживали, подключали связи. Если ребенок, подросток, выбирал другое для себя будущее, родители всегда сомневались. Мой муж решил поступить на юрфак МГУ. Потому что туда решил поступать его лучший друг. А муж сломал ногу и понимал, что до исторического факультета, о котором мечтал, просто не доковыляет без помощи, а до юрфака его друг доведет. Родители его отговаривали. Туда, мол, поступают умные дети, а ты – ну, не блещешь способностями. И вот мой будущий супруг, которого друг водил на экзамены, буквально таща на себе, поступил на юрфак. Два года после окончания университета отработал по специальности и решил уйти. Родители опять сказали, что у него ничего не получится. Здесь надежное место, стабильность. А там неизвестность. Но получилось. И каждый раз, с каждым витком карьеры моего мужа родители говорили ему, что нет, не надо. Там все очень умные, а ты так себе, не гений. Лучше сиди на старом месте, где надежно и стабильно.

У меня была совершенно противоположная ситуация. В подростковом возрасте я была предоставлена самой себе. Мама вообще не знала, чем я занимаюсь. Например, что бросила школу, ходила на курсы скорочтения и училась печатать вслепую десятью пальцами. Потом записалась в колледж, в котором обучали секретарей – стенография, делопроизводство. Училась на курсах в Литературном институте, занималась французским языком. Бегала по газетам и журналам, пытаясь устроиться куда-нибудь хотя бы стажеркой. Мама не знала, где я провожу дни, когда ухожу утром из дома и во сколько возвращаюсь вечером. Она снова была невестой и готовилась к очередной свадьбе. Я в ее жизнь уже не вписывалась. Считалась взрослой и самостоятельной. Конечно, она спросила, не буду ли я против ее очередного замужества. Я пожала плечами. Мне было все равно, я даже не удивилась. Давно привыкла. Но для другой девочки-подростка это могло стать концом жизни. И я знаю, о чем говорю. Когда мама Миланы, моей подружки по курсам скорочтения, решила выйти замуж, подруга напилась какого-то явно поддельного коньяка и вышла в окно. С четвертого этажа. Ее спасло то, что она зацепилась за ветку дерева, потом за козырек подъезда и только после этого упала на землю. Она умерла не сразу. Лежала в реанимации. Скончалась через две недели. Ее мама через месяц после похорон дочери вышла замуж, ей было важно начать новую жизнь. Без проблемной дочери-подростка. У Миланы была любящая семья, мама, папа. И она оказалась не готова к их разводу, к тому, что у папы, как выяснилось, давно другая семья, а у мамы вдруг объявился жених. Милана не придумала ничего лучше, чем напиться паленого коньяка. Потому что просто не знала, как жить дальше, в отличие от отца и матери, для которых это не было проблемой. Новая жена отца ждала нового ребенка. Мать тоже собиралась рожать для нового мужа. Именно «для», чтобы у них был общий ребенок. Милана вроде как стала побочным эффектом предыдущего брака. И не захотела принять новую конструкцию семьи.

Родители, похоронив дочь, жили дальше. Не знаю как. И не хочу себе представлять. Как и моя мама, выходившая замуж, переезжавшая, разводившаяся, отселявшая меня в съемные квартиры, вдруг возвращавшаяся. Наши родители жили своей жизнью. Дети были тем самым побочным эффектом. Но именно мы, как правило, случайные, незапланированные дети, или запланированные, только чтобы «удержать» мужа, содержим их в старости. А до этого принимали сводных братьев и сестер, до которых никому не было дела.

Наверное, поэтому собственных детей мы растим в гиперопеке. Потому что хотим, чтобы они не испытали того, что испытали мы. Мы выжили, а они не смогут. И да, нам с детства вбивали в голову, что мы обязаны всем помогать: родственникам, друзьям, соседям. Даже когда нас об этом не просят. Мы обязаны по факту рождения. Родителям, детям, внукам.

Много лет меня стрижет и красит Вика, она замечательный мастер. Мы почти одногодки, одного поколения. У нее взрослая дочь, рано вышедшая замуж, и уже двое внуков.

«Когда звоню, сразу нужны деньги. Когда не звоню, вроде все в порядке», – сообщила Вика. Она ездит по клиентам с утра до ночи. Зарабатывает на ремонт квартиры для дочери, оплачивает частные занятия для внука и внучки. Отправляет пожилую маму на отдых. Вика работает сутками. И все равно всем мало.

Моя мама такая же. Если звоню, все плохо, колодец на даче высох, насос сломался, нужны деньги. Если не звоню и не спрашиваю про колодец, вроде как все хорошо.

Для сына и дочери я всегда устраивала праздники: квесты, квизы, боулинги и прочие радости. Всегда была рядом. У меня всегда все идет от обратного. Я никогда не хотела, чтобы дети повторили мою судьбу или мой опыт. «Проработайте это с психологом», – заметят многие. Что ж, я не хочу это прорабатывать. Я просто хочу, чтобы у моих детей было счастливое, беззаботное, радостное детство. Чтобы им в семь лет не приходилось варить борщ, а в десять стоять с утюгом, переглаживая спальные комплекты. Я всегда хотела быть такой мамой, чтобы эти невыносимые подростки оставались детьми как можно дольше. И когда им плохо, всегда могли обратиться ко мне. Когда-нибудь я хочу стать бабушкой. Которая приедет, приготовит, погуляет. Которая будет рядом всегда, а не по праздникам. Я давно сделала выбор: дети, снова дети и опять дети. Мне ничего не нужно, лишь бы они были счастливы. И я надеюсь, что, когда мне будет столько же лет, сколько моей маме, мои дети не будут содержать меня лишь потому, что обязаны. Они будут ждать моего приезда, гордиться мной. Я точно не хочу, чтобы они меня обеспечивали. Хочу работать до пенсии. Пенсии внуков, желательно.

Да, вступление получилось длинным и хаотичным, бессистемным. Как и сами подростки. Они вроде как взрослые, и вдруг совершенные младенцы. Ранимые, уязвимые, тревожные, плохо засыпающие. Взрывные, только поднеси спичку. Нежные, чувствительные. Они не знают, как жить, как справляться с обстоятельствами и с самими собой. Зато мы, родители, можем быть рядом. По-настоящему рядом, а не просто в соседней комнате.

Что делать с лицом?

Недавно моя знакомая, тоже мама подростка, пожаловалась, что ее раздражает лицо ребенка по утрам. Лицо это всегда недовольное и раздраженное. Будто мир уже рухнул, а подростка с собой в небытие забрать забыл.

– Ты понимаешь, вот яичницу ему на голову готова шмякнуть, – жаловалась приятельница. – Все есть, здоров, спорт, увлечения, друзья, а все равно каждое утро выходит на кухню с таким лицом, будто я ему не мать родная, а какашка какая-то. Смотрит на меня и морщится. А еще страдает отчаянно. Всем видом!

– Ну, я тоже по утрам отчаянно страдаю, – призналась я. – Может, утро не его время?

– О, можно подумать, оно мое! Но я же лицом не страдаю! – воскликнула приятельница. – Можно хотя бы «доброе утро» матери буркнуть?

– Можно, но иногда утро добрым не бывает, – попыталась пошутить я.

– Ты еще коньяк или магний посоветуй! – огрызнулась моя знакомая. Видимо, уже нашлись советчики.

На самом деле я верю в магний. Давать всем. А еще в витамин D. Тоже всем. И взрослым, и подросткам особенно. Если ребенок занимается спортом, любой врач вам скажет, что без магния и витамина D никуда.

Мой сын по утрам тоже был совсем не милым ребенком. Прямо жить не хотел. Точнее, не мог стоять в вертикальном положении. А чего еще ждать, если он лег в два часа ночи и встал в шесть утра, чтобы доделать какую-то школьную работу? Повлиять на своевременные укладывания подростка не представляется возможным. Он ведь сам лучше знает, когда ему лечь. Спорить бессмысленно, особенно по утрам.

Однажды я сварила сыну кофе на молоке. Я пила кофе лет с семи, и это считалось нормальным. Мама варила себе кофе и отливала из турки мне, чтобы не возиться с чаем. А сыну я сварила кофе, который готовила для меня бабушка, вариант современного рафа. Там всего одна ложка кофе, и все варится на молоке, без добавления воды. И лучше положить две ложки сахара. Мой сын на таком кофе вполне себе взбадривался и уходил в школу уже без желания кого-нибудь убить. Опять же, я считаю, что сваренный кофе куда лучше энергетиков. Сыну я целые лекции читала об их вреде, особенно для подростков. Рассказывала про желудок, поджелудочную железу и что с ними будет, если закидываться энергетиками как водой. Сын вежливо слушал, а потом выдал: «Мам, я не пью энергетики. Они газированные. А мне не нравится газировка, ты же знаешь».

Совет «высыпаться», конечно, очень правильный, но совершенно не рабочий. Я вот не высыпаюсь, предпочитая работать поздними вечерами. Почему я должна ждать здорового сна от подростка, к которому муза вдруг прилетела в двенадцать ночи, например? И он собрался сделать проект, сдать все долги и написать все тесты непременно сегодня? У меня тоже такое бывает. Разница в том, что мне везет больше, чем подростку. Я могу прикорнуть днем на диване минут на двадцать, а подросток уснет на парте. И хорошо, если учитель не станет будить. В школе у дочери такой историк, например. Он сам не так давно вышел из подросткового возраста, так что понимающий. Если видит спящего ребенка, начинает говорить тише и все остальные тоже стараются не орать.

Потом наступает момент, когда именно утром срочно понадобятся именно такие носки и именно такая футболка. Которая, конечно же, мятая. Хорошо, если постиранная. Мама должна кидаться гладить? Наверное. Но я не могу. Я тоже имею право на недовольное лицо, повышенное давление и ненависть ко всему миру. Так что утром футболку я точно гладить не буду. Как и срочно искать носки. Подростки очень быстро понимают, что мать с лицом – та еще проблема, так что сами берутся за утюг или самостоятельно залезают в шкаф в поисках носков. Они будут страдать, бурчать, огрызаться, но вполне себе справятся. Мне остается только встать и поцеловать их, когда они уходят в школу. Главное не врать. Если мне плохо по утрам, я им так и говорю. Если шарашит давление или самой надо срочно собираться на встречу, так им и надо сообщить. Кстати, лучше с вечера. Тогда не придется выгонять ребенка из ванной – некоторые имеют обыкновение уснуть под душем. Не придется долбить в дверь, как спецназовец на задании, с намерением ее уже выломать.

Если перед носом захлопывается дверь

Кстати, про дверь. Рано или поздно это случается со всеми подростками и право на личную жизнь они имеют такое же, как и взрослые. Кто-то уже в двенадцать лет вешает на дверь табличку: «Не входить, убьет». Кто-то требует приватности в четырнадцать. Мне было проще, наверное. Мой старший сын с девятого класса был увлечен физикой, и всерьез. Он потом поступил на физический факультет МГУ. А физика подразумевает эксперименты. Я просто боялась заходить к нему в комнату, не зная, какие изотопы там летают. И всегда стучалась. Потом выжидала некоторое время, давая сыну возможность закрыть окна на компьютере, которые он не хотел афишировать, и выветрить то, что хотелось выветрить. Сын, уже позже, признался, что да, иногда играл онлайн. В шахматы. И мог провести за игрой несколько часов, не замечая времени. Шахматы. Я считала себя счастливой матерью.

Младшая дочь Сима с детства видела, что в комнату брата родители стучат, прежде чем войти. Она точно так же приучилась стучать. Правда, не выжидала, а врывалась сразу же. Старший брат на нее никогда не злился. Точно так же дети всегда стучались, если я или муж закрывали дверь в кабинет. Значит, у нас или важный разговор, или эфир. Точнее, они не стучались, а ждали, когда мы откроем дверь. Я не объясняла им правила этикета или поведения. Они просто в этом жили. Единственное правило, которое всегда нарушалось, – дверь на кухню. Я работаю на кухне. И, конечно, дверь открывается туда-сюда. Она у нас называется «раскладушка». И по модели, и по функциональности что есть она, что ее нет. Не дверь, а дизайнерская ошибка какая-то. Я привыкла и начинаю переживать, если кто-то из родных давно не заходил на кухню. Сама бегу узнать, не хотят ли они поесть или чаю попить.

Дочь попросила о закрытой двери достаточно поздно, лет в четырнадцать. Но этому тоже было объяснение. Мой шкаф находится в ее комнате, других просто нет, и их некуда встроить. Так что мне приходится переодеваться у нее. Опять же, в ее комнате есть зеркало в полный рост. Когда я не могу определиться с выбором наряда и переодеваюсь уже в пятый раз или мне вдруг понадобилась другая сумка и я снова стучусь в комнату дочери, она, конечно же, недовольна.

– Нет, я все-таки попрошу на день рождения врезать в дверь замок, – как-то пригрозила она.

– Да, конечно, но тогда тебе придется вставать и открывать мне дверь. Иначе я буду вынуждена уехать на встречу в пижаме, – ответила я.

Тут было бы совсем смешно, если бы не было так грустно. Я устала и прилегла подремать. Видимо, уснула, и глубоко. Проснулась от телефонного звонка, не понимая, сколько проспала и что уже успела проспать. Это наш семейный мем. Если вдруг я засыпаю днем или позволяю себе лишний час утром, обязательно что-то случится. А я, то есть мама, опять все проспала. Так что я выхожу в коридор с вопросом: «Что я успела проспать?»

А тут я проснулась, что-то промычала в трубку мошенникам, которые отключились сами, решив, что от меня им толку точно не будет, и решила отправиться на кухню сварить кофе. Дверь в гостиную, где я уснула на диване, оказалась закрытой. И я, действуя подсознательно, на автомате, постучалась и лишь потом ее открыла. Долго соображала, что сделала и почему оказалась в коридоре. Потом постучалась в комнату дочери и рассказала, что уже стучусь в свою собственную дверь. И не перед тем, как войти, а чтобы выйти. Совсем уже головой тронулась. Дочь посмеялась, сказала, что все слышала и собиралась идти меня проверять на предмет здравого рассудка. После чего разрешила мне не стучать в дверь своей комнаты в том случае, если я постучалась в свою. Я же не дятел какой-то, в конце концов.

А поговорить?

Да, подростки требуют внимания. И поговорить тоже иной раз хотели бы. Но только они определяют время для разговора. И как правило, оно совсем не совпадает с родительским графиком. Когда я спрашиваю у дочери, как дела в школе или как поживает биологичка, которой неминуемо должна прилететь кара небес за двойки всему классу, и что в результате поставила за тест физичка, Сима закатывает глаза и отвечает: «Не сейчас». Она устала, хочет побыть в одиночестве.

В принципе, я такая же. После важных событий мне нужно побыть одной. Я не спешу делиться впечатлениями с окружающими, даже с родными и близкими. Мне нужно переварить информацию. Я пытаюсь найти момент, когда дочь готова поговорить, но все равно не попадаю. То тренировка, то художка, то еще что-то.

Когда у Симы находится время на разговор? Конечно, в тот самый момент, когда я сажусь работать. Часов в девять вечера. Или в половине десятого, когда я погрузилась в текст и боюсь потерять мысль. А с возрастом мысли теряются не просто быстро, а мгновенно. Вот секунду назад еще помнила, что хотел сказать автор, и уже забыла. К счастью, в школах мои произведения изучать не будут, а школьникам не придется гадать, что же я хотела сказать.

Я отрываюсь от текста и терпеливо слушаю про тест по математике. Нику, которая хочет поступать в питерский, а не московский вуз. Конфеты, которыми всех угостила математичка, и дежурство по школе, на которое непременно нужно опоздать, чтобы не дежурить.

А еще вспоминаю, как одна знакомая женщина, тоже писательница, рассказывала, что ее творчество – священное время. Никто не должен ей звонить и беспокоить. Никто не имеет права зайти в комнату. Потому что она пишет. Мне хотелось спросить: «А что, так можно было?»

Сима пришла ко мне на кухню в половине десятого в пятницу вечером и легла лицом в стол. Я набирала ей ванну, доставала курицу из морозилки, чтобы приготовить завтра на обед, и пыталась вспомнить, сохранила ли я последний кусок текста или забыла.

– Симуль, я хотела сегодня поработать, – намекнула, нет, попросила я.

– Мы с тобой целую неделю не виделись, – заявила обиженно дочь.

Тут я сильно удивилась, но с лицом справилась. Не то чтобы у моей дочери была память как у рыбки Дори, но вряд ли она забыла, что я ее кормлю завтраками по утрам, а по вечерам накручиваю кудри на новомодное изобретение – колбасу, непонятно из чего сделанную, с прилагающимися резинками и заколкой-крабиком. Эту колбасу нужно прикрепить на затылок и накрутить волосы. Лечь спать. Утром проснуться богиней с локонами. Но там если не досушить или пересушить волосы, локоны не получатся. Если не намазать специальной пеной для кудрей, результат выйдет тоже так себе. И я через день экспериментирую с укладкой. Опять же, днем дома я встречаю дочь после школы и кормлю ее обедом. Да, вчера не встретила, застряла на шиномонтаже, меняла шины. Позавчера была на встрече, но приехала через пять минут после ее возвращения. Не то чтобы мы не виделись. Да, по утрам я мало что помню, но забыть, как варю овсянку спозаранку, потому что дочь решила перейти на правильное питание, точно не смогу.