скачать книгу бесплатно
Время в камере, в бездействии и в неопределённости течёт одинаково вечно. На диалог с Колей понадобилась пара минут, затем каждый уходит в себя, в своё одинаковое горе. Кира с детьми уже потеряла Лёху, наверняка звонит на работу, а там ей говорят, что он уволен. Ну и что подумает Кира?
Из-за решётки Лёха видит окно дежурки и часть коридора, выкрашенного напополам белой извёсткой и голубой краской. То же сочетание имели стены в доме творчества, где работал Лёха, да ещё Перелезков, мельтешивший в окне, в один момент почти неуловимым движением почудился Лёхе директором. Да ещё Лёха представил, как директор, высказывая за очередную безынициативность, вдруг говорит «Грешишь, Василич, грешишь». Лёха содрогается и уходит всё дальше мыслью в дом творчества.
Безынициативный. Лёхина зарплата педагога делилась на две части. Оклад (минимальный размер оплаты за количество проведённых занятий) и стимулирующую премию, которую можно было заработать за участие в конкурсах, общественных мероприятиях с детьми и тому подобное. Премия складывалась из заработанных за полгода баллов. С этими баллами всегда было паршиво. Копишь их, копишь, зарабатываешь разными конкурсами и соревнованиями, мучаешься, оригинальничаешь, думаешь, чего бы такого-этакого выдумать, чтобы удивить и детей, и конкурсные комиссии. А к концу года директор берёт и меняет правила начисления. И выходит, что ты не в тех конкурсах участвовал и не с теми детьми, а приближённые директора заранее подготовились и в шоколаде. В результате – получил опять голый оклад с копеечными баллами.
Безынициативный. К постоянным изменениям правил добавились обязательные духовно-патриотические мероприятия. Само собой, молодёжь нужно воспитывать, чтобы за границу не уезжала. И всегда воспитывали, стишки-песенки, правильные слова на концертах. Марши на Дни Победы. Иначе вообще зачем государству нужна дорогостоящая система образования? Конечно, в первую очередь для того, чтобы ученик потом любил и служил государству. С давних времён никто в государстве не додумался, что любовь заслуживают, а не покупают. И даже не заслуживают – любовь – вообще дело добровольное. А принудительная любовь другим словом зовётся. Как бы то ни было, любовь к государству законодательно должна была выражаться в культурно-массовых мероприятиях. Поначалу эти мероприятия посвящались обезличенной Родине. Но чем дальше закреплялась власть, тем чаще все стихи и песни звучали в адрес конкретных персон, а именно Единой России и Верховного. На местах же особо идейные представители партии, вроде Лёхиного директора начали считать все стишки и песенки поголовно. Кто из учащихся поёт про Единую Россию – тому двадцать пять баллов. Кто Верховного воспевает, тому пятьдесят. А кто рифму новую к Верховному подобрал, тому все сто.
Лёха один раз попытался в самый голодный месяц проявиться и зарифмовал со своим учеником Верховного с баламутьем. Да повторил в каждом четверостишье. Директор сказал, что не может Верховный стоять рядом с баламутьем. Не царское это. А через неделю Лёха услышал эту рифму и стишок от совсем другого ребёнка на очередном патриотическом концерте. Директор восторгался и хлопал в четыре ладоши. «Мерзко, конечно, но хорошо, что не я», – подумал Лёха.
Безынициативный. Зато директор инициативный. Перед начальством умеет показуху сделать. Грант умеет выиграть и распилить его с умом. Инициативно придумывает себе и своим приближённым липовые ставки, начисляет вполне реальную зарплату на них. Конечно, часть липовой зарплаты директор расходовал на нужды дома творчества, так как снабжение никакое – в то время всё финансирование шло на помощь голодающему и воюющему Донбассу, затем Сирии. Но часть липы наверняка шла в карман директора и приближённых, никто ведь это не контролирует – это же липовая зарплата, а не целевая помощь сверху.
Кира, Лёхина жена, однажды на практике преподала ему важнейший урок о цене слова на всю жизнь. Слово и любой образованный из него аргумент ценны лишь тогда, когда его хотели услышать, услышали, поняли, а главное, приняли. Если одного из элементов не хватает, то ценность слова стремится к нулю. Тем более что в большинстве споров и конфликтов оппоненты даже не хотят слышать. А если ценность слова ничтожна, то в большинстве споров лучше просто промолчать. Лёхино молчание на любую непонятную ему ситуацию выражалось в следующем – встать на сторону человека, сделавшего подлость, понять его верхние и нижние мотивы, при наличии верхних – простить, при отсутствии – пренебречь и простить. Смириться, произнести себе «Бог – судья» и наблюдать или уйти в сторону. Так Лёха старался делать, так сделал и перед уходом из дома творчества. Понял, что несмотря на деградацию в существующей системе, положение у директора безвыходное, – либо быть директором и творить хотя бы минимальное благо на этом месте, либо сделать всего один шаг против начальства и уйти. Лёха так уживаться не смог. Промолчал на все «безвыходные» подлости директора и поблагодарил за предоставленный шанс в воспитании детей. А вообще директор сам всё понимает, он однажды даже попытался как-то нелепо извиниться после самой странной и мелочной пакости, о которой и вспоминать-то стыдно (запретил поздравлять с Днём рождения предыдущего, давно ушедшего директора, с которым Лёха случайным образом был хорошо знаком), но тут же после извинения сделал очередную непроизвольную пакость в рамках «системного подхода».
***
Сколько прошло времени, пара минут или часов, Лёха не знает. Капитан Перелезков выдёргивает его из воспоминаний. Ведёт из камеры в кабинет на втором этаже. На прощание Коля говорит как можно обыденнее, как он умеет: «Если что, ты знаешь, как меня найти». Забавно. Грустно.
На втором этаже провинциального РОВД всегда обитают начальники. Начальники всегда стремятся наверх, но не на чердак, чердак – это уже «крышка» либо «поехавшая крышка». Хотя если вместо чердака пентхаус – начальник с удовольствием его рассмотрит. Повели бы его на первый этаж – дело было бы худо. Хуже только подвал. Подвал в РОВД для задержанного – скорее всего, дикая пытка, или даже приговор. Первый этаж – оперской – тоже очень вероятен рукоприкладством, но таким, после которого и жить можно, и здоровье не теряется.
Лёха знает, что его ведут к непоследнему человеку. Вспоминает, кто им теперь может быть. Раньше в замах был несчастный пьющий начальник полиции общественной безопасности и адекватный, почти всегда идущий навстречу начальник криминальной полиции.
Проходят в кабинет, на двери как раз висит табличка «Первый заместитель – начальник криминальной полиции». Из-за шефского стола поднимается и плывёт навстречу Лёхе не первый зам, а Шевцова Мария Николаевна.
Как же Лёха рад её видеть. Совсем не изменилась. Шевцова для Лёхи – идеальный образ сильной некрасовской женщины. Гармония из полноты, румяности и бледности, русые волосы, заплетённые в длинную косу. Но главное, что привлекало Лёху – уверенный напор Шевцовой, энергичные её движения и неиссякаемого веселья голубые глаза. Шутки-прибаутки, задорный смех и заряжающий оптимизм всегда наготове. Если б не она, Лёха может быть, ушёл в первый же год работы. Один только раз он видел в её глазах чёрное отчаяние.
Тогда у Шевцовой загорелся гараж.. Лёха, ещё студент-практикант, обитал у родного дядьки, дом которого стоял метрах в стах от дома Шевцовой, но не слышал ни звука, ни сирен пожарных машин, ни лая собак, ни прочей суеты. Проснулся утром, а гаража нет, и от машины остался чёрный скелет. Как и от мужа Шевцовой, который бросился тушить и вытаскивать из гаража и машины только ему понятные ценности, да там и сгорел.
Проснувшись, Лёха побежал к Шевцовой. Но к ней не попал. Вокруг сновали пожарные, полицейские, прокурорские и комитетские. Когда все рассосались, он всё же пробрался в дом украдкой. Она сидела одна, глядела в стену и повторяла одно и то же, всхлипывая:
– Мам, привет, ты в гости? А чего не к сестрёнке? У меня бардак. Пожар, мама. И Вася мой сгорел. Я к тебе хочу, мама… Мам, привет, ты в гости?..
Следующую неделю Шевцова не появлялась на работе, хоронила Васю, отходила от горя, а когда появилась, её никто не узнал. Пустой взгляд, немое лицо, односложные ответы на любые вопросы.
Пожарные установили, что очаг находился в баке машины, по факту поджога отказали в возбуждении дела. Случается, сказали. Лишь через полгода Лёха заметил у Шевцовой признаки прежнего веселья и оптимизма.
Лёха очень рад Шевцовой, но и смущён одновременно. С ходу выпаливает:
– Вы простите меня, Мария Николаевна, я, наверно, был тогда не прав.
– Наверно… Да. Ничего, Лёха! Привет, Лёха. Обсудим, Лёха. Всё, что ни делается, к лучшему. Как сам-то?
– Нормально. Трое вот уже детей, работаем. Работали…
– Работали?
– Уволили меня. Верховного мало хвалю.
– И Киру уволили?
– Ну пока нет. Она в декрете ещё. Но муж и жена, как говорится. Она же за мной в ДЮЦ пришла. Директор сразу сказал, пусть ищет работу тоже.
– Мудааак. Ну а что же Верховного не хвалишь?
– Да был у нас уже культ, и не один. Зачем опять? Да и не за что. Хвалить за то, что нужно хвалить, как-то…
– Эх, Лёха, всё такой же наивный. Стержня в тебе нет.
– Мария Николаевна, как же с вами душевно всегда. Вот знаете, каждый декабрь вас вспоминаю, желаю там всего. Писать-звонить боюсь, а так вот заочно всегда охота с вами поговорить, да просто помолчать рядом. Уютная вы, Мария Николаевна. Рад я вас видеть среди этой неадекватности. Как в старые добрые.
– Это хорошо, я тоже рада. Признаться, давно с тобой хотела встретиться, да по душам. После того-самого суда, помнишь? Да не бойся, я ж не обидчивая. Сначала прямо закопать тебя хотелось, теперь отошла уже. Так что. Чаю хочешь?
– Это да, холодно у вас.
– Согреешься. Вась, принеси нам с Лёхой. – сказала Шевцова стоящему рядом сотруднику. – Да не супься. С сахаром. Коньяка может, для согрева? – опять к Лёхе.
– Да я не пью.
– До сих пор? Это молодец. Вот здесь чувствую стержень. Стой на своём. Хотя карьера бы по-другому пошла, застолье многое решает. А к нам-то какими?
– За репост.
– Мм, понятно, наши сумасшедшие и не за такое скоро начнут.
– Да не я. Меня понятым привлекли, а я отказался.
– Отказался? А вот это ирония. Верховного не хвалишь, понятым не хочешь. Почему кстати?
– Так свобода слова же вроде. Зачем за репосты?
– Ох, Лёшка, наивный, – засмеялась Шевцова. – хотя понимаю тебя, я бы тоже не пошла. Теперь бы как-то решить, что делать с тобой.
– Ну отпустить…
– Это понятно, но как? Ты же понимаешь – на любую бумажку должна быть промокашка. А может, подпишешь? Не тебя же судят.
– Не могу, МарьНиколаевна. Это хороший человек, я его знаю, никакой он не экстремист, чтобы судить его.
– Это ты правильно, за своих нужно стоять, правда же? – ухмыльнулась Шевцова.
– МарьНиколаевна…
– Да ладно, ладно. Поняла тебя. Подумаю, пережди ночь здесь.
Лёха напрягся:
– За ночь и сдохнуть можно, вам ли не знать.
– Не боись, не сдохнешь. Инагента вон, тоже боялись, что сдохнет. Ничего, сидит себе уже какой год, чай пьёт. Чай-то тебе так и не принесли. Ух, Вася. Жди, в общем.
Шевцова вышла из кабинета, а Лёха так и не дождался чая. Его отвели обратно в холодную камеру.
Хороший человек, МарьНиколаевна, столько лет прошло, столько выпало на неё, из-за Лёхи в том числе наверняка, а она не меняется. Вот кому памятник. Слова человек. Самый светлый человек в системе. Вот только что она делала в РОВД в кабинете заместителя, и где был сам заместитель?
Меньше задумываться
Лёха смотрел на утопленниц, украдкой сравнивая все предыдущие, которые видел. Глыба ходил вокруг столов и объяснял:
– Этот труп – причина смерти – утопление. Случился сердечный приступ, она потеряла сознание, упала и ударилась головой о край ванны, затем захлебнулась.
– И? – спросил Лёха.
– Вторая – причина смерти – утопление. Случился сердечный приступ, она потеряла сознание, упала и ударилась головой о край ванны, затем захлебнулась.
– И?
– И пенсионер. От старости.
Лёха ждал от Глыбы продолжения, но тот курил и заполнял бумажки.
– Понятно, – буркнул Лёха.
– Вы бы поменьше задумывались в этом бессмысленном мире… А иначе нервы, несварение, алкоголизм, – вдруг откликнулся Глыба.
Лёха оживился. Наконец-то с ним заговорили не о конкретных причинах-следствиях.
– Ну как же не задумываться? Для чего-то эти парные случаи существуют? Для чего? Вам не охота понять? Они же точь-в-точь повторяются!
– Ну что значит, точь-в-точь? Одна бомж, вторая жена мента, третья из Приторного, четвёртая швея. И это на вашей памяти только четыре. А на моей их сотни. И где одинаковые? Приступ? Так он у всех одинаковый. Падают люди тоже одинаково. В ванной моются одинаково. В чём тут чудеса? Вот ты сегодня ушибёшься и помрёшь с бомжом под одной сосулькой. Какой это закон? Дебилизма закон, потому что под сосулькой ходить нельзя.
– Понятно, Виктор Александрович. Видимо, с возрастом это и ко мне придёт.
– Не придёт, – зачем-то сказал Глыба и добавил, – всё, прекращай.
Меньше задумываться… На работе думать запрещают, только пахать – от забора и до обеда, а затем обратно. Через телевизоры тоже намекают – думать вредно – полезно проглатывать пережёванное. Неужели человек настолько опасен, когда думает? Или бесполезен? А как же тогда к нам пришёл прогресс? Случайно или от мысли? Или думать – это привилегия высших?
Тигры
Лёха возвращался из Семиболотинска. Мимо пробегали Тигры.
– Какая спокойная деревня, ни одного убийства при мне здесь ещё не было, – подумал Лёха и сразу помрачнел, опустил голову и несколько раз шлёпнул себя ладонью по голове. – Ну зачем, зачем! Дыбыл.
Водитель это увидел:
– Что, Василич, головушка? Таблетку или лекарство налить?
– Да не, нормально, – ответил Лёха, про себя добавил: – Готовься просто – вечером в Тигры поедем.
А с другой стороны, если вечером, значит всё случается уже сейчас.
– Слушай, а заедем сейчас туда – набыстро, а? Дело есть на пять минут.
– Домой не хочется, Василич?
– Хочется, но давай просто прокатимся, а?
– Мы ж целый день в дороге, – упирался водитель.
– Я понимаю.
– И бензин на нуле.
– Андреич, не переживай, заправлю, подтолкну, если что.
– Хрен с тобой, недолго только. – Андреич развернулся – куда тебе?
– Да в том и дело, что никуда. Ну то есть хорошо – мне в начало Тигров, но заезжай туда с конца и по всем улочкам, хорошо?
– Лечиться тебе надо, Василич, – Лёха понимал, что выглядит ещё большим дебилом, чем в мыслях, но чего тут сделаешь.
В прошлый раз это случилось в Приторном. Лёха вдруг вспомнил красивую скалу в Приторном и подумал, что давно её не видел. В результате этой же ночью поехал на 111—4, собутыльники затоптали собутыльника ногами. Скала стояла на месте, но только силуэт
А в первый раз это произошло при воспоминании Семиболотинска – случилось изнасилование собутыльницы. Собутыльники – подавляющая часть клиентов Лёхи. Рядом стояли только мужья с жёнами и что-то не поделившие чиновники, но чиновников Лёхе не доверяли – «мал ещё, не дорос до них» – говорили. А когда, наконец, доверили дело, в котором два судебных пристава обвиняли друг друга в служебных подлогах, у Лёхи родился сын, родился с большими проблемами, поэтому он ушёл в отпуск – в общем, не получилось у него с чиновниками. Больше не давали. Хотя изначально Лёху даже принимали в следователи с формулировкой – «хотим вырастить из тебя специалиста по расследованию преступлений коррупционной направленности». Лёха тоже хотел, но слишком рано закис.
Каждый месяц происходило что-нибудь подобное. По Лёхиной логике выходило, что любая позитивная мысль о каком-либо населённом пункте приводила туда преступление. Либо преступление приводило эту позитивную мысль в голову Лёхи. Либо ни то, ни другое. Но Лёха боялся думать хорошо о любом месте, до которого мог доехать по работе.
Тигры – обычная сибирская деревушка, разве только в ней родился известный на весь мир учёный. Родился, почти сразу уехал, но когда получил статус героя Советского Союза, каждый год возвращался на малую Родину, сажал аллею своего имени, открывал улицу своего имени, беседовал с детишками и взрослыми о своём имени. Лёха не завидовал, просто представлял себя на месте героя, и ему становилось неловко за своё имя, что бы геройского он гипотетически ни сделал. Это чистой воды торговля героем, причём не со своей стороны, а со стороны власти всех уровней. Хорошо, если герой просто беседует. А если он ещё и, например, податливый депутат Госдумы и нужные слова скажет в пользу грязного закона, отбирающего последние крохи у населения – вообще замечательно. А если не податливый – то значит молодой – наверняка скоро поддастся. Хотя это не самое страшное. Впрочем, улица имени учёного – это хорошо. Самое страшное, когда каждую деревушку опять начнут называть именем Верховного или другого культа. Если конечно, допустить, что он придёт обратно после Подверховного и такая чехарда будет продолжаться вечно, к тому времени оба станут вождями, да ещё и умрут в один день. Но пока это видится невероятным.
Что ещё знал Лёха о деревне? На холмах, на том берегу речушки Тигринки, вырастала очень крупная сладкая клубника. А по Тигринке до соседнего села грести шесть часов на байдарке. Ну и сегодня здесь должно случиться что-то особо тяжкое. Вот и весь багаж знаний.
Они проезжали уже третью улицу имени учёного. Водитель Андреич тихо матерился. А Лёха высматривал из окна что-нибудь подозрительное. Впереди замаячила энергично шагающая фигура. Через пару секунд стал угадываться сверкающий топор в руках. Лицо человека было злое, запитое.
