скачать книгу бесплатно
– Нашивки? – удивился Ермоха. – Какие нашивки?
– Не знаю. Не я же видела ту машину с приезжими, а Мирониха. А какие нашивки-то, Ермолай?
– Военные так просто на легковых автомобилях по деревням не разъезжают, – продолжал рассуждать тот.
– Тебя не поймёшь. Не милиционеры, не военные. Тогда кто они?
– Кто-кто? Конь в пальто, – понижая голос и почему-то поглядев на входную дверь, отозвался Ермоха. – Остаётся, что органы.
– Кто? – переспросила Матрёна.
– Органы, что до войны по ночам на «воронках» ездили, – почти шёпотом пояснил Ермоха и опять скосил глаза на входную дверь.
– Да, что ты говоришь? – ужаснулась Матрёна, приседая на табуретку. – Они самые? – она указала вверх на потолок большим пальцем.
Ермоха молча кивнул. Затем резко встал с места, подошёл к окну и зачем-то задёрнул полностью шторку. Обернулся к жене, о чём-то задумываясь.
– Что? Что, Ермолай?
Тот мрачно усмехнулся и неопределённо произнёс, обращаясь к жене: – А тогда зачем же сегодня Глушак в тайгу собрался, если у него ружьё изъяли? А, Матрёна?
Та пожала плечами, не сводя настороженного взгляда от мужа.
– Зачем поехал в тайгу, если охоту теперь запретили? – повторил в поисках внутреннего ответа Ермоха, но ответа он найти не мог. А Матрёна вообще теперь пребывала в полной растерянности. Одна мысль у неё напирала на другую и в итоге в голове образовалась каша.
– Если только у одного Глушака забрали ружьё, то почему у других нет? Не один же Глушак в деревне охотой промышляет? Мирониха, значит, не видела, что машина к другим подъезжала?
– Может, и подъезжала, деревня-то у нас не с кулачок. Может, на другом конце к другим тоже эти в фуражках наведывались?
– Может, – согласился Ермоха. – Только самых заядлых охотников-то мобилизовали. Сейчас и Чистохин, и Лыков, и Козлов далеко отсюда.
– Они-то далеко, а ружья, – сказала Матрёна.
– Окромя Миронихи, никто ничего не говорил? Вот ведь загадал загадку Глушак, – допытывался Ермоха. Он почему-то вдруг перестал называть соседа по улице Прокопьичем, официально перешёл на фамилию.
– Никто, – подтвердила Матрёна.
– Дела, – Ермоха по привычке яростно почесал плешь на голове. – Тогда, получается, что никто у него ружья и не изымал? Тогда зачем же эти приезжали? Вальку бы расспросить, а, Матрёна?
– Нет, Ермолай. Лучше носа не совать… Потом всё равно узнаем. Вернётся, сам у него и спросишь. А лучше, молчать. Я же говорю, лучше носа не совать…
Супруги с минуту помолчали.
– Ладно, пора за свои дела приниматься, – нарушила молчание Матрёна.
– Пора, – согласился Ермоха. – Пойду коровник почищу. Вари обед.
– Ты мне картошки подкопай на щи. Сырая земля-то. И когда теперь копать огород будем с этими дождями?
– Ты про свой огород теперь, Матрёна, забудь. На колхозном поле грязи по колено. Сначала там картоху надо вытаскивать. Бригадир сказал давеча, что как маленько распогодиться, так и всем миром надо навалиться. Что? Что, Матрёна, рот закрыла-то? Ещё не привыкла?
– Не привыкла я, Ермолай, – она вдруг безвольно присела на табуретку и утёрла посудным полотенцем вдруг повлажневшие глаза.
Ермоха в полунадетом дождевике подошёл, наклонился, тронул за плечо жену.
– Ничего, мать, привыкнем, переживём.
– Переживём, если не помрём, – Матрёна опять утёрла глаза полотенцем. – Ой, посудное же!
– Не помрём, Матрёна Ивановна, не помрём.
– Ладно. Иди уже. Мне скоро тоже бежать на вечернюю дойку…
* * *
– Видел Вальку? – спросила у мужа вечером Матрёна.
– Где с ней видеться-то? – буркнул тот в ответ.
– Ходил же к столбу последние новости слушать?
– И что с того?
– И Матвея не видать…
– Глушака-то?
– А кого ж ещё? А чего ты, Ермолай, вдруг перестал его по имени называть? Строго теперь по фамилии кличешь.
– А с чего ты меня строго Ермолаем стала звать?
– С чего? С чего? С того, что не век же тебе Ермохой быть? Все тебя в селе так называют.
– Так и ты меня завсегда Ермоха-Ермоха…
– Ну, конечно, завсегда! Скажешь тоже.
– Не так, что ли?
– Не бреши. По молодости в Ермолашах ходил. Не помнишь?
– Что-то не припомню, – опять зачесал голову Ермоха.
– Поменьше бы в стакашек с самогоном заглядывал, так и память бы на месте была. Растворилась твоя память в этой самогонке.
– Ну, разворчалась на ровном месте, – фыркнул Ермоха. – Муж у неё, оказывается, пьяница. Вот те раз. Вот, когда карты открываются…
– Ладно, может, я пошутила?
– Пошутила она.
– Не обижайся. На обиженных воду возят.
– Ага. Кто-то кого-то на шее возит и терпит.
– Это ты кого сейчас подразумеваешь?
– Есть личности.
– На меня намекаешь? Ну, спасибо, что хоть жена его личность, – Матрёна улыбнулась и поклонилась мужу. – Ладно, хорош придуриваться. За водой, действительно, надо идти. Кадушка почти пустая. Бери вёдра с коромыслом и дуй. За весь день у него времени не нашлось.
– Ты бы сказала.
– Сам не видишь, что кадушка скоро пересохнет.
– Иди уже. Я пока чай поставлю. Полдничать будем.
– Так ужин скоро.
– Чай-то не пили.
– Ставь, я пошёл. Может, Валька встретится? А Глушака не видать. Как уехал, так ещё не возвращался.
– Увидели бы.
– Конечно, увидели бы. Другой дорогой не проехал бы. Зимовьё, поди, ремонтирует. Сезон скоро. До Покрова совсем ничего.
– Ага, ничего! Картоха ещё не копана. Весь сентябрь, почитай, впереди…
– Куда она денется, картоха эта? Выкопаем. И сентябрь пролетит. Зима не за горами. К зиме-то, может, и обратно немца погоним, а, Матрёна? – остановился на пороге у двери в сени Ермоха.
– Кто ж его знает? Как мобилизовали, считай, по июлю мужиков, так до сих пор ни от кого ни слуху, ни духу.
– Ни от кого никаких вестей?
– Ни от кого, – покачала головой Матрёна. – Было бы, так бабы в магазине сказали.
– Это сколько же наших уехало?
– Почитай, через двор.
– Напишут, поди. Почта полевая – дело долгое. Война вона где громыхает, а мы вона где живём. Письмам через всю страну идти…
– Давеча новости со столба у сельсовета слушал.
– Ну?
– Чего хоть нового? Бьют наши фашистов?
– Бьют, Матрёна. Только перья от них летят.
– Побыстрее бы уж общипать этого ирода Гитлера.
– Вот и я говорю, может, к Новому году попрём? У Глушака мнение спрашивал.
– Когда?
– Да разговаривали после сенокоса.
– И что говорит Матвей-то?
– Что говорит? Что говорит? Ничего не говорит. Не знает он.
– Откуда ему знать? Ни он не знает, ни мы не знаем. Никто не знает.
– А как думаешь, Матрёна, Сталин знает?
– А ты пойди, спроси у него.
– Я серьёзно, Матрёна.
– Конечно, знает. Он знает всё, что нам, простым смертным, знать пока не полагается.
– Вот и я разумею, что Сталин знает. А если он знает, то особенно и переживать поди не надо? Как думаешь, Матрёна?
– Как не переживать? Вон, сколько людей в июле на войну уехало. Только с одних нас полдеревни, а со всей страны? Представить страшно…
* * *
…В первые военные месяцы поля опустели. На фронт забрали главных работников – мужчин, а также технику и лошадей. Молодёжь мобилизовали на оборонные предприятия. Не хватало трактористов, комбайнёров и других специалистов. Вся тяжесть сельскохозяйственных работ легла на плечи женщин, стариков и детей. В этих условиях руководство делало всё возможное, чтобы обеспечить уборку и сдачу хлеба. Не случайно на страницах газет агропромышленная тема была основной. В июле 1941 года обком ВКП (б) обязал местные органы власти привлечь к проведению сельскохозяйственных работ все трудоспособное население, включая домохозяек и школьников. В таких чрезвычайных условиях своевременно убрать урожай 1941-го и подготовить землю под посевы следующего года не удалось. Началось сокращение возделываемых площадей, уменьшилось поголовье скота, резко снизилась урожайность.
– Слышь, Матрёна, – с порога известил жену Ермоха, вернувшись с собрания колхозного актива, – курсы механизаторов открываются.
– Когда? Где?
– Буквально на днях. При машинно-тракторных станциях. Председатель сказал, что для исправления ситуации решено усилить подготовку механизаторских кадров.
– И сколько будут учить?
– Трёхмесячные курсы без отрыва от работы.
– Понятное дело. Вон сколько народу забрали на войну.
– Был бы помоложе, тоже записался, – скороговоркой сообщил доверительно Ермоха.
– Чего?
– Тоже, говорю, записался бы. Председатель был на совещании в районе. Говорит запись по хозяйствам идёт полным ходом. И на трактористов, и на комбайнёров. Говорит, что много женщин идут.
