скачать книгу бесплатно
– Слушай… А ты чья?
Динка, обернувшись, недовольно вздохнула (вот бестолковый!) и, укоризненно глядя на мальчишку, процедила сквозь зубы:
– Мамина и папина.
Парнишка сдвинул белесые брови:
– Да это я и так знаю. А сюда, к кому приехала? Динка сменила гнев на милость:
– К бабушке. Бабу Зину знаешь?
В глазах мальчишки вспыхнула радость:
– Бабу Зину? Вот тебе раз… так это ж наша соседка. Я живу вон там, – он махнул рукой за спину, – прямо через дорогу крашеный дом видишь?
Динка подняла глаза и поспешно кивнула:
– Вижу. Вот же он. Через дорогу.
– Правильно, – отчего-то еще больше обрадовался парнишка, – это наш дом.
Он внимательно пригляделся к Динке:
– А ты чего такая расфуфыренная, как кукла? Девочка покраснела и растерянно огляделась:
– А что? Разве не красиво?
Парнишка проявил небывалую тактичность:
– Да что ты! Красиво! Очень красиво. Это я так… Потом он, спохватившись, поднял на нее пытливые глаза:
– А как тебя зовут?
Девочка, которая очень гордилась своим именем, царственно улыбнулась:
– Дина.
Было видно, как парнишка изумился. Глаза быстро забегали, он робко зашевелил губами, словно пытался беззвучно повторить небывалое для деревни имя:
– Как? Дина?
– Да, – снисходительно кивнула девочка, – красиво, правда?
Мальчишка, сообразив, что деваться некуда, отвел глаза в сторону:
– Очень.
Он помолчал, борясь со своими эмоциями и собираясь с духом, а затем негромко сказал:
– А я Васька. Василий. Слыхала такое имя?
– Ага, – Динка хохотнула, – у нас так кота звали.
В общем, знакомство состоялось.
С того дня время покатилось со страшной силой.
С утра Васька прибегал за Динкой, и они, позавтракав, носились как оглашенные по всей округе. Красивое ярко-желтое платье пострадало первым. Перелезая через соседский забор, Динка зацепилась за доски подолом с рю-шечками и с треском разорвала его пополам. Но, честно говоря, горевать особенно было некогда, так как Васька ждал внизу, нетерпеливо подпрыгивая:
– Ну, ты где? Чего ты там застряла? Ну давай…
Три месяца пролетели незаметно. Динка как-то похудела, вытянулась, почернела под неутомимым солнцем и выглядела уже даже не на свои двенадцать лет, а значительно старше. Баба Зина, поглядывая на внучку, одобрительно качала головой:
– Молодец! Поздоровела на деревенском воздухе да натуральных харчах!
И правда, жизнь в деревне оказалась увлекательной и любопытной. Вот только стычки с местными девчонками происходили постоянно. Никак не хотели местные красавицы принимать Динку, без конца придирались и цепляли ее. Однажды, когда все они сидели на берегу реки, одна из деревенских громко спросила:
– Ой, что-то я позабыла, как зовут-то тебя?
Не подозревавшая подвоха Динка громко и отчетливо, как учила мама, произнесла:
– Дина.
Девчонки прыснули:
– Дина – корзина… Динка – пружинка… Дина – картина.
А та, которая спросила, так и вообще выделилась:
– Дина – скотина.
Растерявшаяся Динка еще ничего не успела и ответить, как Васька вскочил с коряги, на которой сидел, и схватил обидчицу за плечи:
– Эй, ты чего?! Еще раз услышу, получишь! Поняла?
Та, испугавшись налетевшего мальчишки, безропотно кивнула:
– Поняла, поняла. Подумаешь! Принцесса на горошине!
Динка благодарно взглянула на парнишку. Васька покраснел и опустил голову. Вообще, он оказался удивительно заботливым, добрым и смешным мальчуганом.
Он, как выяснилось, так же как и Динка, собирал марки. Узнав об этом, она разложила на полу все свои марочки, которые так любовно собирала долгие годы, и стала рассказывать Ваське все, что читала или слышала о них. Он слушал, затаив дыхание, даже грозная баба Зина присела тихонечко на диван и, боясь пошевелиться, внимала рассказу внучки. Особенно Ваське понравилась одна большая марка, довольно редкая, очень яркая и немного помятая. Он сразу предложил Динке:
– Давай меняться?
Но Динка ни за что не хотела расставаться с этой своей красавицей, поэтому пообещала:
– Я в городе еще одну такую поищу и следующим летом тебе привезу в подарок.
На том и порешили.
Конец августа подступил, как, впрочем, и всегда, неожиданно.
Мама, приехавшая за Динкой, все никак не могла наглядеться:
– Диночка! Ты ли это? Так выросла! А загорела-то как! Тебя и не узнать…
Собрав сумки и чемодан, Динка вышла прощаться с Васькой.
Он ждал ее у ворот. Радостно улыбаясь, девочка быстро подбежала к нему и остановилась, увидев его грустные глаза. Они помолчали. Оглянувшись на дом, зная, что мама уже ждет ее, Динка тихонько тронула Ваську за руку:
– Ну, Васька, мне пора…
– Ага.
Он кивнул и опустил вниз голову. Он хотел стойко, по-мужски проводить своего нового друга Динку, но не очень получалось. Отчего-то противные слезы щекотали глаза и горло ужасно першило. Собрав в кулак всю свою волю, Васька посмотрел на девочку:
– Ну, счастливо тебе.
Его губы скривились то ли в улыбке, то ли в сдерживаемом всхлипе. Помолчав еще секунду, он вдруг спросил внезапно задрожавшим голосом:
– Динка, а ты точно приедешь на следующее лето?
Динка хотела засмеяться, но вместо этого отчего-то молча кивнула и как-то хрипло выдавила:
– Приеду.
Не сдержавшись, она все-таки заплакала. Сама не понимая отчего, она горестно всхлипывала и терла ладошкой глаза. А потом, словно вспомнив что-то, негромко спросила:
– Васька, а хочешь, я тебе марку отдам? Сейчас? Хочешь?
Васька отчаянно замотал головой, не глядя ей в глаза:
– Нет. Не хочу. Лучше потом привезешь.
И тут же с надеждой выдохнул:
– Привезешь?
И она, понимая, что не марка ему нужна, а она сама, благодарно шмыгнула носом:
– Привезу.
И он, и она, сами не понимая почему, чувствовали, что нынешнее лето навсегда останется в их памяти.
Она уезжала.
Встав на заднее сиденье коленями, Динка заплакала, не стесняясь мамы, и долго махала и махала рукой. Васька, поначалу побежавший за машиной, потом отстал, и его худенькая фигурка, удаляясь, становилась все меньше и меньше, пока совсем не скрылась за горизонтом.
Ну что ж… Детство уходило.
Динка становилась взрослой.
Все будет хорошо…
Наконец в избе все угомонились.
Уснули взрослые дети, устало разметавшись на высоких пуховых подушках, сладко засопел в своей колыбельке полуторагодовалый карапуз Митька, за печкой, на широкой лавке, наконец угомонился старик-отец.
Стало тихо-тихо.
И в этой легкой, теплой, ночной тишине деревенской избы лишь слышалось, как потрескивают дрова в древней, еще прадедом сложенной изразцовой печи, как в теплых сенях вздыхает недавно народившийся теленок, как повизгивает во сне крохотный щенок, принесенный дочерью от соседей, да как редко, но звонко капает вода из медного рукомойника, купленного покойным мужем по случаю в автолавке, раз в полгода заезжающей в их далекую деревню, расположенную в стороне от широких и удобных дорог.
Любаша вздохнула.
Она любила эти ночные часы, когда вся их большая семья, притомившаяся за день, засыпала. Тогда наступали те редкие мгновения, когда домашние дела переделаны, животные накормлены, печь жарко натоплена… Всего и не перечислишь, что женские проворные руки за день делают, да и зачем…
Главное, вот оно – эта тишина!
Любаша прошла по чистому деревянному полу, выскобленному третьего дня добела, присела у окошка на лавку и посмотрела в окно.
Ой и вьюжно!
Так и метет, так и метет… Уж, поди-ка, неделю завывает да постанывает за окном хозяйка-метель. Так и злится, так и заносит, ох и сердита нынче зима!
Любаша покачала головой, глянув во двор.
Ить вот только вчера они с Федькой, старшим сыном, чистили перед сараюшками и погребом. Да куда там! Ни тропинок, ни дорожек… Все сравняла, замела, запорошила налетевшая метелица. И откуда в ней силы-то столько? Любаша усмехнулась. Говорят, что у человека больше… Ан нет! С природой шутки плохи…
Огромная, мутная луна висела прямо над огородом.
Словно подсматривая за людьми, она сегодня щедро одаривала их своим тускловато-безжизненным светом. И от этого и огород, и двор, и крыша погреба казались не белоснежными, а желтовато-грязными.
«Ох, – вдруг подумалось Любаше, – и страшно ж теперь в лесу… Попадешь, так и не выйдешь… Верная смерть!»
Неугомонные мысли беспокойно метались в уставшей от дневных забот голове. Их ход объяснить было нельзя, да и не нужно…
Вдруг вспомнился погибший прошлым летом муж. Митюшке, самому младшему, тогда едва-едва год исполнился. Любаша всхлипнула, горькие слезы полились ручьем и на подбородок, и на шею, и на руки… Ах, беда-беда!
Женщина приподняла фартук, повязанный с самого утра, взялась за кончик и вытерла лицо. Но отчего-то так проняло ее сегодня, так душу разбередило, что она никак не могла успокоиться. Всхлипывала, сморкалась, хлюпая носом, что-то шептала, покачивая головой… Рыдания так и рвались из груди: и мужа, так рано погибшего, не хватало, и себя, горемычную, жалко, а детей четверых, сиротинок, еще жальче…
Расстроившись, Любаша закрыла лицо фартуком, уже повлажневшим от ее слез, и зарыдала по-бабьи, чуть подвывая да постанывая.
В горнице послышались шаги. Шлепая босыми ногами по выскобленным половицам, в кухню вошел старший сын. Заспанный, взлохмаченный, он щурился спросонья, пытаясь понять, что случилось. Любаша, никак не хотевшая его расстраивать, поспешно обтерла лицо и удивленно вскинулась:
– Ты чего, милок?
Но парень, ничего не ответив, пристально поглядел в заплаканное, покрасневшее и распухшее лицо матери, прошлепал по кухне и присел рядом с ней на лавку:
