скачать книгу бесплатно
С подобным же нежеланием принимать участие в региональных смотрах невест столкнулся и брат князя Федора, Иван Семенович Мезецкий, отправленный в Вязьму. Он с сожалением писал царю:
Государю великому князю Ивану Васильевичу всеа Русии холопи твои Иванец Мезетцкой да Щенок челом бьют. Послал еси, государь, нас в Вязьму, и мы, государь, приехав в Вязьму, твою государеву грамоту послали в Вяземской уезд князем и детем боярским в станы и в волости, да и свои есмя, государь, грамоты по твоему государеву слову послали во все станы и в волости ко князем и детем боярским. И мы, государь, живем в Вязьме две недели, а ни один князь или сын боярской сами у нас не бывали и дочерей своих к нам не везут. А у городцких, государь, людей дочерей таковских нет, люди все молоды, не дородны. А смотрили есмя, государь, дочери у князя Василья у княж Иванова сына Гундорова. И какова, государь, княжна рожеем [внешностью, обликом. – Прим. ред.] и леты – и мы, государь, к тебе послали тому список за своими печатьми с подьячим с Устюгом. А сами есмя, государь, поехали в Дорогобуж генваря в 2 день[199 - РГАДА. Ф. 135. Отд. IV. Рубр. II. Д. 5. Л. 56; Назаров В. Д. Свадебные дела. С. 119 (документ 7). [О слове «рожаи» см., например: Зализняк А. А. Древнерусское ударение: общие сведения и словарь. М.: Языки славянской культуры, 2014. С. 235. – Прим. ред.]].
Нежелание участвовать не ограничивалось только смотром невест для Ивана IV. Такое же сопротивление провинциальных служилых людей вызвал смотр невест, организованный для умственно отсталого брата Ивана IV, князя Юрия Васильевича. Княгиня Анна Пенкова обязана была показать свою дочь в Москве, но вместо этого отправила царю в октябре 1547 года письмо с отказом. В письме она утверждала, что дочь ее больна. Согласно убедительным рассуждениям Назарова, Пенкова просто нашла оправдание, чтобы не показывать дочь. Она писала: «Государю царю и великому князю Ивану Васильевичю всея Русии княж Васильева жена Пенкова Анна челом бьет. Велел еси, государь, мне быти на Москву з дочерью з девкою за десять день до Дмитреева дни. И по грехом, государь, по моим дочи моя больна, весть е[е], государь, не мочно»[200 - РГАДА. Ф. 135. Отд. IV. Рубр. II. Д. 5. Л. 3; Назаров В. Д. Свадебные дела. С. 123 (документ 19).]. Похоже, мать содрогалась от мысли, что ее дочь выйдет замуж за слабоумного князя Юрия[201 - Назаров В. Д. Свадебные дела. С. 114.]. Фактически Пенкова заставила дочь «прогулять» смотр невест.
Назаров объяснял сопротивление смотрам невест несколькими причинами. Он предполагал, что отцы подходящих дочерей могли быть демотивированы слишком малыми шансами на успех; что были логистические трудности, с которыми столкнулись бы многие кандидатки (плохие дороги и стоимость надлежащего убранства для участницы смотра невест); что некоторые отцы могли быть в отъезде по долгу службы (как Петр Янов-Ростовский) или больны; наконец, что наиболее серьезные и нацеленные на успех кандидатки могли отправляться прямиком в Москву, не доверяя суждениям местного правителя и других чиновников, которым случилось войти в состав комиссии на региональных смотрах[202 - Там же. С. 115.].
Но Иван IV не верил, что у князей и детей боярских были столь невинные причины для недоставления дочерей на региональные смотры. Отчет князя Ивана Мезецкого, посланный из Вязьмы, спровоцировал суровый ответ. Иван IV написал Мезецкому: «И мы к ним послали другие свои грамоты с [опа]лою, а велели им [князьям и детям боярским Вязьмы] и з дочерьми своими к вам [к Мезецкому] ехати часа того. И вы б к ним наши грамоты розослали часа того, да и от себя грамоты п[о]слали по нашему слову часа того, а велел[и] и к себе ехати и дело б есте наше делали по нашему наказу»[203 - РГАДА. Ф. 135. Отд. IV. Рубр. II. Д. 5. Л. 6; Назаров В. Д. Свадебные дела. С. 120 (документ 11).]. Сохранившаяся черновая копия указа Ивана IV не оставляет сомнений в серьезности данного вопроса:
От великого князя Ивана Васильеви[ча] всеа Русии в Вязьму и в Дорогобуж князем и д[е]тем боярским дворовым и городовым. Писал к нам князь Иван Семенов[ич] Мезецкой да дворцовой дияк Гаврил[о] Щенок, что к вам послали наши грамо[ты] да и свои грамоты к вам посылали по нашем[у слову], что[бы] есте к ним ехали з дочерьми своими, а велел есми им смотрити у вас дочерей себе невесты. И вы дей к ним не едете и дочерей своих не везете, а наших грамот не слушаете. И вы то чините не гораздо, что наших грамот не слушаете. И вы б однолично часа того поехали з дочерьми своими ко князю Ивану Семеновичи Мезецкому да к дворцовому дияку к Гаврилу к Щенку. А которой вас к ним з дочерьми своими часа того не поедет – и тому от меня быти в великой опале и в казни. А грамоту посылайте меж себя сами, не издержав ни часу. Писана на Москве лета 7055 генваря 4[204 - РГАДА. Ф. 135. Отд. IV. Рубр. II. Д. 5. Л. 5; Назаров В. Д. Свадебные дела. С. 120 (документ 10).].
Эти послания показывают, что, независимо от качества дорог, от стоимости наряда молодой девушки для смотра невест или от сомнения ее отца по поводу шансов на успех, Иван IV и его советники ожидали от провинциальных служилых людей подчинения указу. Сопротивление смотру невест в Вязьме вряд ли было уникальным: о подобном же «неподчинении» докладывали из Дорогобужа и Ростова – все это были очень разные регионы, что говорит о широкой распространенности сопротивления. И оно не ограничивалось лишь женитьбами Ивана IV и его брата Юрия. Когда царь Алексей Михайлович в 1669–1671 годах искал себе невесту для второго брака, то слышали, как некий Петр Кокорев давал советы друзьям-придворным не допускать своих дочерей до участия: «Лучше б они девиц своих в воду пересажали, нежели их в Верх к смотру привозили!»[205 - Цит. по: Забелин И. Е. Домашний быт русских цариц. С. 257.]
Помимо этих причин, предложенных Назаровым, легко представить еще две, по которым князья и дети боярские в регионах отказывались принимать участие в том, что, несомненно, было единственной в жизни возможностью стать родственником царя. Во-первых, отцы в этих призывах царя могли видеть больше рисков, чем возможностей. Следовало считаться с семейной честью. Участие в смотре невест предполагало изъятие дочери из ее уединения во внутренних покоях жилых помещений семьи и выставление – буквально – на всеобщее обозрение, т. е. то, что в культуре изоляции женщин из элиты должно было весьма смущать отцов, матерей и, возможно, самих молодых девушек. У провинциального служилого человека, чья семейная честь зависела от репутации женской части дома, сама мысль, что его юную дочь будут тщательно проверять – чужой человек будет изучать ее рост, вес, длину носа, ширину бедер, цвет глаз, не говоря уже о заведомо унизительной проверке на девственность, – могла вызывать сопротивление как мысль о недопустимом попрании социальных норм обращения с молодыми женщинами из элиты[206 - См.: Kollmann N. Sh. By Honor Bound: State and Society in Early Modern Russia. Ithaca, 1999. P. 72–82; Eadem. The Seclusion of Elite Muscovite Women; Ostrowski D. Muscovy and the Mongols. P. 64–84.].
Второй вероятной причиной, по которой князья и дети боярские не отвечали на царские призывы, были разумные сомнения, стоит ли присоединяться к тем «политическим играм», что возникали вокруг женитьбы правителя. Боярские роды в Москве были профессионалами в этих играх. Политические драки и войны были их единственным занятием. Но, как показала Валери Кивельсон, менее влиятельные благородные семейства, особенно провинциальные, не вращались в этих кругах[207 - Kivelson V. A. Autocracy in the Provinces. P. 103–105, 267.]. У них было мало, а то и вовсе не было опыта в высокой придворной политике и потому, вероятно, было мало защитников или покровителей в Москве. Участие в смотре невест забросило бы их в самый центр политиканства, динамика которого – кто соратник? кто враг? – возможно, не до конца была понятна семьям вне ближнего круга придворных. Даже начальные этапы поиска невест – иногда, как мы видим, проходившие в провинциальных городах – могли быть связаны с риском, поскольку отборочная комиссия включала в себя членов наиболее влиятельных родов. Отцы могли не хотеть рисковать своими дочерьми, а также судьбой и счастьем своего рода ради призрачного шанса стать царской родней. И, как мы увидим в последующих главах, опасения этих отцов не были безосновательны[208 - Тредголд обнаружил подобную же нерешительность среди византийских отцов в вопросе выставления дочерей на смотры невест, которую он также объясняет традициями затворнического образа жизни женщин из элиты. См.: Treadgold W. T. Bride-Shows of the Byzantine Emperors. P. 398.].
Сужая список
Несмотря на нежелание некоторых кандидаток или их семей участвовать в региональных смотрах невест, список претенденток, съезжавшихся в Москву, был достаточно длинным, и его требовалось урезать. Таким образом – и этот момент освещен в нескольких иностранных отчетах, – число кандидаток постепенно сокращалось, пока их не оставалось 12, или 10, или 6. Именно эти девушки и их родные удостаивались аудиенции царя.
Согласно Герберштейну, отборочный процесс первого смотра невест для Василия III в 1505 году включал 1500 боярских дочерей[209 - Герберштейн С. Записки о Московии. С. 86–88; Herberstein S. von. Rerum Moscoviticarum Commentarii. P. 47–48.]. Петр Петрей называет в своем описании свадебной церемонии Василия III ту же цифру, хотя вполне вероятно, что он взял ее у Герберштейна[210 - Петрей П. История о великом княжестве Московском. С. 236. О повествовании Герберштейна как об источнике для других записок иностранцев см.: Poe M. T. «A People Born to Slavery»: Russia in Early Modern European Ethnography. 1476–1748. Ithaca: Cornell University Press, 2000. P. 128–144; Idem. Herberstein and the Origin of the European Image of Muscovite Government // 450 Jahre Sigismund von Herbersteins Rerum Moscoviticarum Commentarii. S. 131–171.]. Совершенно ясно, что это преувеличение: в 1505 году было всего 6 бояр (и 5 окольничих), чего только-только хватало, чтобы дать горстку кандидаток[211 - О числе бояр и окольничих в 1505 году см.: Kleimola A. M. Patterns of Duma Recruitment. P. 251–258.]. Франческо да Колло указывает, что в 1505 году было 500 участниц. Скорее всего, эта цифра тоже завышена. Далее он пишет, что список был сокращен до 300, затем до 200, до 100 и в конечном счете до 10[212 - Карамзин Н. М. История. Т. 7. Прим. 402; Колло Ф. да. Доношение о Московии. С. 53, 66.]. Иоганн Таубе и Элерт Крузе описывают смотр невест для третьей женитьбы Ивана IV (на Марфе Собакиной в 1571 году), на котором также была выбрана невеста для первого брака сына Ивана IV, царевича Ивана Ивановича (Евдокия Сабурова). Согласно отчету Таубе и Крузе, в Александровскую слободу, царскую резиденцию времен опричнины, было призвано 2000 претенденток. «Из всех осталось 24, и, подержав их доброе время одну за другой, выбрал он из них 12», – сказано в описании[213 - [Таубе И., Крузе Э.] Послание. С. 55.]. Даниэль Принтц фон Бухау (1578), рассуждая о последующих женитьбах Ивана IV, отстоящих от этой всего на несколько лет, пишет, что царь, «намереваясь вступить в супружество… созывает к себе боярских дочерей из всех владений и сначала их осматривает всех, а спустя несколько дней половину отсылает; скоро потом число их опять уменьшает, пока, наконец, не останется одна та, которую пред прочими он считает достойною супружества с собою»[214 - Бухау, Д. Принтц фон [Даниил Принц из Бухова]. Начало и возвышение Московии // ЧОИДР. 1876. Кн. 3. Раздел IV («Материалы иностранные»). С. 1–46 (цит. – C. 28).]. На такое же – в арифметической прогрессии – сокращение числа кандидаток и в XVII веке указывает в 1647 году шведский дипломат в Московии, описывая первый смотр невест, организованный для царя Алексея Михайловича: «…его царскому величеству представлены были во дворце в большом зале 6 девиц, выбранных из 200 других, назначенными для того вельможами»[215 - [Фербер.] Письма одного шведа из Москвы, в 1647 году писанные // Северный архив. Ч. 1. № 2. С. 152. Об этом письме см.: Берх В. Н. Царствование царя Алексея Михайловича: В 2 ч. СПб., 1831. Ч. 2. С. 43–47 и прим. 33.].
В отечественных источниках не обозначено, каким образом сокращали число претенденток, зато иностранцами сказано об этом немало. Многие пишут, что женщины в Кремле оценивали физическое состояние участниц. Так, да Колло сообщает, что кандидатки «были осмотрены повивальными бабками со всяческим вниманием, дабы убедиться, действительно ли они девственницы и способны ли рожать детей и нет ли у них какого недостатка»[216 - Колло Ф. да. Доношение о Московии. С. 53, 66; Карамзин Н. М. История. Т. 7. Прим. 402.]. Павел Йовий пишет, что цари «приказывают сведущим людям и надежным женщинам осмотреть… [кандидаток], и притом с такою тщательностью, что им дозволяется ощупать и исследовать даже более сокровенное»[217 - Йовий П. Книга о посольстве Василия, великого князя Московского, к папе Клименту VII. С. 274.]. В 1671 году Яков Рейтенфельс, описывая, каким образом менялся с течением времени осмотр, сообщал:
В прежние времена, кроме этого осмотра, еще подвергались, чрез испытанной верности женщин, подробному исследованию физические и нравственные свойства трех избранных самим царем из всего этого сонма, дабы на царское ложе была выбрана самая выдающаяся из всех. Но Алексей, будучи проницательного ума, без этих проволочек с первого же раза избрал себе в сожительницы Наталью Кирилловну и так же скоро приобрел и ее любовь чрез подарки, достойные столь великого государя[218 - Рейтенфельс Я. Сказания о Московии. С. 296.].
По сохранившимся запискам практически невозможно понять, кем были эти «испытанной верности женщины». Невилль (1689), скорее всего, находился на правильном пути, когда идентифицировал их как «матерей, сестер и родственниц царей», говоря, что эти женщины «посещают… [девушек] со врачами и лекарями»[219 - Невилль, Фуа де ла. Записки о Московии. С. 161.]. В четырех примечательных случаях мать играла важную роль в выборе сына: в 1616 году мать царя Михаила Федоровича, монахиня Ксения Шестова, отвергла первый выбор царя (Марию Хлопову), в 1624 году подвела его к первой жене (Марии Долгоруковой) и нехотя согласилась в 1626?м на выбор второй жены (Евдокии Стрешневой); мать Петра I, Наталья Нарышкина, в 1689 году сама выбрала в супруги сыну Евдокию Лопухину. Сестры трижды сыграли ключевую роль: Василий III советовался с сестрой во время поисков своей первой жены в 1505 году, как это описано в первой главе; сестра царя Алексея Михайловича вмешивалась в смотры невест в 1670 и 1671 годах; регентша Софья фактически руководила смотром невест для своего брата Ивана Алексеевича в 1684 году. «Родственницами» Невилль, возможно, называл боярынь – жен и родственниц бояр. Эти женщины находились в непосредственной близости к супруге царя, могли свободно входить в Терем и часто были связаны с царской фамилией брачными узами. По словам И. Е. Забелина, им принадлежала ведущая роль в осмотре тех кандидаток в невесты, которые добирались до предпоследнего этапа, а роль ассистенток могли выполнять повитухи и няньки, ухаживавшие за детьми в Тереме[220 - См.: Забелин И. Е. Домашний быт русских цариц. С. 386–396; Keenan E. L. Ivan the Terrible and His Women.]. Поскольку осмотру подвергались «сокровенные» части тела, то естественно, что проводили его женщины, а учитывая высоту ставок, естественно, что осмотром руководили родные и близкие царя. В большинстве случаев это были жены бояр или свояченицы царя и их родственницы. Конечно, абсолютно логично, что принимали участие и доктора (практически всегда иностранцы). Они не раз появляются на страницах и зарубежных, и отечественных источников, описывающих царских невест и царские женитьбы[221 - По поводу ключевой роли иностранных докторов см., например, рассказ Таубе и Крузе о женитьбе Ивана IV в 1571 году, а также историю Хлоповой в 1616?м (о ней см. главу 5 настоящей кн.).]. Эти жесткие и скрупулезные проверки сокращали список претенденток до небольшой группы здоровых, девственных и замечательно красивых финалисток, которые могли быть представлены царю.
Отбор
Отечественные источники практически молчат о том, каким образом проходил финальный отбор. Но иностранные часто описывают процесс в деталях, хотя нередко и спорят друг с другом. Таубе и Крузе, например, горели желанием передать неприглядную картину традиции смотра невест, по крайней мере одного – проведенного в 1571 году для Ивана IV. Согласно их описанию, «когда они все [девушки] собрались со всех концов и краев, осматривал он их следующим образом, для чего употребил почти целый год». И далее:
Каждую особу или девушку приказал он привести в дом, где она должна была одеться наряднейшим образом. Затем он входил в комнату вместе с двумя или тремя доверенными лицами, тоже разодетыми самым тщательным образом, кланялся им, говорил с ними немного, осматривал их и прощался с ними. Указанным образом поступил он со всеми; тех, кто не понравился ему, употреблял он для позорного плотского сладострастия, раздавал им кое-что и выдавал их замуж за своих палачей, или они были вовсе прогнаны безжалостным образом. Из всех осталось 24, и, подержав их доброе время одну за другой, выбрал он из них 12, и когда мы 26 июня 1571 года были у него в Александровской слободе, избрал он для себя и своего сына тех, кого он хотел, следующим образом: они должны были снять все украшения и платья и дать осмотреть себя безо всякого затруднения и сопротивления нагими. При этом присутствовал его доктор, и он должен был осмотреть их мочу в стакане и определить и высказаться относительно их природы, свойств и здоровья[222 - [Таубе И., Крузе Э.] Послание. С. 55.].
Эротические моменты этого описания не подтверждаются другими источниками, но особый «дом», о котором пишут Таубе и Крузе и в котором проходил последний этап смотра невест, упоминается повсеместно. Страленберг, шведский военнопленный, написавший значимую «космографию» Восточной Европы и Сибири, сообщал:
И каждой по приличности чести отведен был особой покой, в которых должны они были время избрания препроводить. Во оное время долженствовали они все кушать обсче за одним столом, где царь имел случаи отчасти публично, отчасти ж скрытно всех их усматривать и из собрания сего лутшую избирать. Но притом и добрыя рекомендации немало спомагали и содействовали, ибо чрез так краткое время самому царю о разуме и склонности каждой познать было невозможно. И хотя царь многажды в притворном одеянии стаивал и прислуживал при столе сего девическаго собрания, однак не вероятно, чтоб каждой о том известно не было и чтоб они при том притворять и природныя свои склонности скрывать не умели[223 - Страленберг Ф. И. Записки. С. 83–85.].
А согласно Якову Рейтенфельсу, царь Алексей Михайлович в 1671 году
приказал всем прославившимся своею красотою знатным девицам собраться у Артамона Сергеевича (изворотливого, как говорится в пословице, Артамона), управляющего Двором. Когда те все собрались, то царь потаенным ходом пришел к Артамону в дом и, спрятавшись в тайнике (откуда, однако, ему была видна комната, назначенная для женщин), тщательно рассматривал не только по отношению к одной внешности, но и по отношению к духовным качествам и поведению все это красивое, хотя и не воинственное женское войско, а когда они поодиночке проходили мимо того окошка, из которого он смотрел, то он заботливо вглядывался, сколько в каждой из них искусственной и природной красоты[224 - Рейтенфельс Я. Сказания о Московии. С. 295–296.].
Наконец, два источника – отчет польского дипломата Рейнгольда Гейденштейна и особая русская хроника – предоставляют наиболее яркое и детальное описание происходившего в этих специальных «домах». Гейденштейн утверждает, что его отчет основан на сообщении «пленной дворянки, бывшей на том смотру» (каком именно, не сказано, но дата и контекст этого пассажа указывают на одну из последних женитьб Ивана IV, возможно на Марии Нагой в 1580 году). Согласно Гейденштейну,
издав указ, московский царь приказал боярам и дворянам, у которых были дочери или родственницы невесты, отличавшиеся красотой, привести их к нему в назначенный день. К этому дню уже раньше при дворце приготовляется для сей цели обширный и богатый дом, и в каждую комнату, имеющую 12 кроватей, определяется столько же девушек. Сам царь в сопровождении одного старика обходит все комнаты по порядку; войдя туда, он тотчас садится на заранее устроенный трон, а все девушки в красивой, богатой одежде, сильно желая понравиться государю и достичь такого счастия, по одиночке, по порядку становятся перед ним на колени и, бросив к ногам его платок, вышитый золотом и жемчугом, удаляются; царь выбирает ту, которая больше всех ему понравится, остальных же, одарив землею или казною, отпускает[225 - Гейденштейн Р. Записки о Московской войне (1578–1582). Рязань, 2005. С. 194–195.].
Этот рассказ почти дословно повторяется в русской хронике (летописчике), дошедшей до нас в копии второй половины XVIII века, хотя, согласно Сигурду Оттовичу Шмидту, она была собрана, вероятно, в третьей четвери XVII века из различных, не связанных между собой источников, восходящих к XVI веку[226 - Шмидт С. О. Поздний летописчик со сведениями по истории России XVI в. // Летописи и хроники: Сб. ст. 1973 г.: Посвящен памяти Арсения Николаевича Насонова. М., 1974. С. 347.]. Фрагмент о смотре невест стоит процитировать полностью:
Слышанные изустно о избрании в супруги государям из девиц знатных от одной в бывшей с протчими на смотре царском у царя Иоанна Васильевича. И оное избрание было таким образом: царь Иоанн Васильевич повелел своим всем князям и бояром дочерей своих, которые уже к замужеству достойны, чтоб в назначенное время все в Москву привезены были, а на пребывание их в Москве устроен был дом преизрядной и украшенной со многими покоями, и всякая полата имела 12 постель, которые всякой девицы определены. И оне в оном доме, ожидая царского смотра, пребывали. И когда время приидет, то царское величество приедет в тот дом в особую ему изготовленную полату с одним престарелым боярином и сядет на изготовленной ему украшеной стул, и те боярские и княжеские дочери в то время, всякая убравшись в лутчие свои девические уборы ж в дорогое платье, украшенный, по порядку едина по другой пред царя пришед, покланяютце до ног его. Царь же тогда всякой девице жаловал платок, росшитой золотом и серебром и унизанной дорогим жемчугом, бросая девице на груди, и всякая так приходя возвращалися во свои покои. А которая из них царю понравилась, тое он себе понимает в супруги, и других всех приказал отпустить с честию и пожаловал их вотчинами и денгами[227 - Шмидт С. О. Поздний летописчик со сведениями по истории России XVI в. С. 351–352.].
И хотя эти два текста разнятся лишь в небольших деталях (С. О. Шмидт, бесспорно, прав, считая, что хроника была переработана, поскольку она собрана и скопирована с использованием более современного языка[228 - Там же. С. 348.]), практически нет сомнений, что под рукой у автора этой странной и неизученной хроники был отчет Гейденштейна. Но имел ли место в действительности диалог с «пленной дворянкой, бывшей на том смотру», мы можем только гадать. Больше нет ни одной отсылки к этому диалогу или к любому иному свидетельству, предоставленному этой или любой иной женщиной, участвовавшей в каком-либо смотре невест в пределах двух веков. Что касается дома, в котором все происходило, – где он находился (внутри Кремля?) и кому принадлежал (был резиденцией царя или домом одного из его бояр?), – это так и не получило нигде объяснения[229 - Текст Гейденштейна, очевидно, также повлиял на «Универсальную историю» (или «Историю своего времени») Жака Огюста де Ту, в которой есть версия смотров невест, очень близкая к гейденштейновской и к летописчику С. О. Шмидта. См.: Thou J.?A. de. Histoire universelle de Jacques-Auguste de Thou. Depuis 1543. jusqu’en 1607. Traduite sur l’ еdition Latine de Londres. 16 vols. Londres, 1734. Vol. 8. P. 430.].
Вернемся непосредственно к отбору. Коллинс сообщал, что наиболее успешной претендентке даровались платок и кольцо для обозначения того, что она избрана[230 - Collins S. The present State of Russia. P. 11–12.]. Гейденштейн тем не менее писал, что платки получали все финалистки – в знак участия в смотре невест[231 - Гейденштейн Р. Записки о Московской войне. С. 83–84.]. Также он писал, что они уезжали, одаренные «землею или казною». По сообщениям Гейденштейна и более поздних наблюдателей, многие финалистки выходили замуж за царских придворных[232 - Там же. С. 195; Йовий П. Книга о посольстве Василия. С. 286.]. Страленберг пояснял, что победительница получала новый, богато украшенный свадебный наряд – символ того, что отбор завершен, – при этом другим финалисткам тоже давались новые одежды:
9. Когда из них достойная усмотрена была, тогда указал государь началнейшей своей гофместерше зделать всем обыкновенныя одежды, избранной же особливое брачное одеяние.
10. Между тем учинено было надлежасчее к браку приготовление, но никто о подлинной невесте и супруге не ведал. Приспевшу же дню свадебному тогда всем девицам разданы были новоучиненныя одежды, а невесте надлежасчее поднесено. По сему в первых позвана была избранная невеста. И каждой ея невестою царскою поздравлял. По обявлении же оной протчия девицы разпусчены были по домам[233 - Страленберг Ф. И. Записки. С. 85.].
Переодевался ли когда-нибудь царь в официанта, чтобы инкогнито разносить кушанья претенденткам в невесты, как говорит Страленберг? Наблюдал ли когда-либо за финалистками через потайные отверстия в стенах, как говорит Рейтенфельс? Смотрел ли, восседая на троне, на вереницу поочередно проходящих перед ним красавиц, как говорит Гейденштейн? Нужно ли относиться к красочным деталям описаний, оставленных иностранцами, так же, как относился неизвестный автор шмидтовского летописчика, однозначно оценивший их: «И о сеи церемонии, не ведах подлинно истории, лживые разные о том сплетали на государей российских по злобе к росийскому народу»?[234 - Эта строка есть в летописчике, но отсутствует у Гейденштейна и де Ту. См.: Шмидт С. О. Поздний летописчик. С. 347.] Или, если судить, возможно, более взвешенно, нужно ли игнорировать эти красочные истории, как это делает Изабель де Мадарьяга, которая характеризует отчет Гейденштейна как «весьма причудливое описание процедуры»?[235 - Madariaga I. de. Ivan the Terrible. P. 442 (n. 38).] То, как смотры невест проводились и менялись с течением времени, до сих пор может быть описано лишь схематично. Но легко представить, как такие отчеты о них, с одной стороны, развлекали иностранную аудиторию, видевшую в смотре невест воплощение всего деспотического и экзотичного в Московии, а с другой – забавляли россиян, которые могли видеть в смотре невест лучший способ спрятать природу политической системы Московии за тем, что Коллманн и Кивельсон называют «фасадом самодержавия»[236 - Kollmann N. Sh. Kinship and Politics. P. xiv, 9, 19, 43, 126, 146–151; Kivelson V. A. Autocracy in the Provinces. P. 215.].
Приоритет родства
Если смотры невест не были открытым конкурсом, они также не были посвящены только любви и внешности – за исключением того, что зачастую красота воспринималась как знак здоровья, силы и обещание приятной внешности у будущих детей. В. Д. Назаров, датировавший и опубликовавший множество канцелярских документов о смотрах невест в XVI веке, выявил по этим текстам четыре критерия поиска потенциальной невесты: хорошее здоровье (и самой кандидатки, и ее родителей), возраст, внешность, происхождение[237 - Назаров В. Д. Свадебные дела. С. 115.]. Но не все критерии были одинаково важны. Разумеется, внешности кандидаток уделялось достаточно внимания, и ее описание занимало довольно большое место в источниках. Фокусирование на возрасте и здоровье было вполне естественно. В то время деторождение даже у молодых и здоровых женщин подвергало их большому риску. Молодость и хорошее здоровье обещали много лет фертильности, а учитывая высокую женскую и младенческую смертность, предполагалось, что практически все последующие «плодовитые» годы царица проведет в состоянии беременности.
Внимание же, которое в канцелярских документах уделено происхождению, указывает, что оно было жизненно важным критерием при выборе невесты для царя. Поиски невесты являлись, по сути, комплексным подсчетом генеалогических связей каждой претендентки – и по мужской линии, и по женской. При обнаружении нежелательных связей и родства надежды претендентки рушились так быстро, как если бы у нее была волчья пасть или косолапость. В меморандуме, составленном в 1526 году в связи с поисками второй жены для Василия III, упоминается этот пункт:
Да память окольничему Ивану Васильевичу да дияку Тимофею Клобукову. Беречи ему того накрепко и пытати о том собе тайно, чтоб которой девке не было в племяни Щенятевых и Плещеевых. Того Ивану и Тимофею беречи накрепко. А хоти будет девка и добра, а будет хоти мало в племяни Щенятевым и Плещеевым – и Ивану и Тимофею тое девки смотрити, да отписати к великому князю, какова девка рожаем, и в колько лет, и какова ростом, и сколь далече от того роду, и по отцу ли племя или по матери[238 - РГАДА. Ф. 135. Отд. IV. Рубр. II. Д. 5. Л. 58; Назаров В. Д. Свадебные дела. С. 116.].
Василий III всеми силами старался избежать восстановления династических связей с родом Патрикеевых (к нему относились и Щенятевы) вследствие опалы, наложенной на Патрикеевых в 1499 году, что было частью династического кризиса 1497–1502 годов, описанного во второй главе. Не так ясна причина, по которой решено было избегать и девушек из рода Плещеевых. Впрочем, их связи с двором удельного князя Юрия Ивановича, бедового младшего брата Василия III, и с родом Патрикеевых, должно быть, выглядели в глазах государя и его советников подозрительными[239 - Отстранение девушек из рода Плещеевых от участия в смотре невест для Василия III интерпретировалось по-разному. Зимин считал, что от Плещеевых избавились из?за их связей с князем Юрием Ивановичем Дмитровским, младшим братом Василия III, а также из?за предполагаемой поддержки ими Дмитрия в качестве наследника престола после Василия (Зимин А. А. Россия на пороге Нового времени. С. 276–277). В. Д. Назаров оспорил эту точку зрения, указав, что именитые Плещеевы (и Щенятевы) исчезли из служебных списков не позднее 1522 года – т. е. слишком рано, чтобы связывать их исчезновение с конфликтом в 1525 году на фоне второй женитьбы Василия. Вместо этого Назаров утверждает, что исключение представительниц Плещеевых и Щенятевых из списка кандидаток на смотре невест было связано с бегством в Великое княжество Литовское И. Т. Юрлова-Плещеева в 1510/1511 году и литовским пленением основных членов обоих кланов (Д. А. Басмана-Плещеева и князей М. И. и Д. И. Булгаковых, кузенов князя М. Д. Щенятева) в 1514 году в битве при Орше. См.: Назаров В. Д. Свадебные дела. С. 115–116. Зимин возражал, указывая, что опальные Плещеевы были прощены в 1530 году, сразу после рождения у Василия III сына, Ивана Васильевича (будущего Ивана IV), а значит, причина исключения была связана только со вторым бракосочетанием Василия (Зимин А. А. Формирование боярской аристократии. С. 200). Также Зимин отмечал связь Плещеевых с Кирилло-Белозерским монастырем (местом ссылки Вассиана Патрикеева и бастионом поддержки фракции Патрикеевых) – как подтверждение связи между политическими интересами этих кланов при дворе (Зимин А. А. Россия на пороге Нового времени. С. 276).]. Независимо от причин, из меморандума следует, что, даже если остальные требования в отношении претендентки были соблюдены, тесные связи с одним из этих родов служили сигналом к дисквалификации. Даже если девушка была поразительно красива («добра»), она могла быть допущена до смотра невест, только если ее связи с этими родами были весьма отдаленными.
На каждую кандидатку региональной «комиссией» составлялось полное описание и отсылалось на рассмотрение царю и его советникам[240 - Таубе и Крузе полагали, что причиной, по которой в отчетах указывались физические характеристики претенденток, было желание предотвратить обман со стороны некоторых отцов, т. е. чтобы они не могли отправить в Москву кого-то вместо своей дочери (см.: [Таубе И., Крузе Э.] Послание. С. 55). Но, как показывает описание Гундоровой, эти характеристики не детализировались (так что выявить самозванок было бы сложно) – внимание сосредотачивалось на медицинских аспектах и родственных связях.]. Случайно сохранилось одно из таких описаний, составленное для Ивана IV в начале 1547 года. Это описание («список») Овдотьи Васильевны Гундоровой, упомянутой князем Иваном Мезецким в письме Ивану IV, которое цитировалось ранее. Напомню, что она была единственной из претенденток, которую осмотрели во время двухнедельного пребывания в Вязьме. Этот документ примечателен тем, что в последовательности осмотров и распределении внимания проступает то, что в первую очередь занимало умы людей, выбирающих царских невест. Вот полный текст этого документа:
По государя великого князя Ивана Васильевича всеа Русии приказу в Вязьме князь Иван Мезетцкой да дворцовой дияк Щенок смотрили у князя Василья у княж Иванова сына Гундорова дочь его. Княжна Овдотья, а лет ей 12, телом ровна, ни тонка, ни толста, очи находили на черно, нос по лицу не долог, волосы темнорусы. А про болезнь князь Василей сказал, что дочь его Овдотья была в ребячестве огновою больна, а нынече, дал бог, болезни нет.
А мать ее была княгини Фетинья Григорьева дочь Полуехтовича Бутурлина. А сестры ее родные Стефанида за Горяином за Прокофьевым сыном Дементьева. А другая сестра ее, Огрофена, за Офонасьем за Ондреевым сыном Годунова. А братья ее – князь Иван, князь Давыд, князь Федор. А мачеха у ней княгини Орина княж Семенова дочь Звенигородского. А братья у мачехи – князь Иван, да князь Федор, да князь Голова княж Семеновы дети Звенигородцкого.
А сам князь Василей ношкою болен от Николина дни от осеннего от нынешнего. А иного недугу и болезни в отце и в матери не бывало[241 - РГАДА. Ф. 135. Отд. IV. Рубр. II. Д. 5. Л. 57; Назаров В. Д. Свадебные дела. С. 117 (документ 8).].
Документ начинается описанием физических данных претендентки. Упоминаются ее волосы, цвет глаз, форма носа и фигура, затем Мезецкий докладывает ее историю болезни: за исключением одного эпизода с жаром в детстве, в этой истории нет сообщений о серьезных заболеваниях. Первый абзац, видимо, составлен так, чтобы заверить, что кандидатка отвечает базовым требованиям – привлекательная внешность и хорошее здоровье.
Следующий абзац, самый длинный в документе, содержит удивительно детализированное описание ее родственных связей. То, что отчет должен был содержать этот материал, само по себе говорит о многом, особенно на фоне полного игнорирования этих данных по кандидаткам в невесты иностранными путешественниками и составителями официальных свадебных документов. Интересно и внимание к генеалогии. Расследователей, по-видимому, больше всего интересовала родословная Овдотьи по женской линии – по линии ее матери, сестер и т. д. Записаны, например, имена мужей сестер Овдотьи, а также имена родственников по матери, в том числе и сводных. Такое внимание к родственникам по женской линии контрастирует с теми генеалогиями, которые составлялись и помещались в родословные книги придворными семьями и велись по мужской линии, зачастую не включая имен жен и дочерей[242 - О родословных книгах как историческом источнике см.: Бычкова М. Е. Родословные книги XVI–XVII вв. как исторический источник. М., 1975. С. 122–176; Бычкова М. Е., Смирнов М. И. Генеалогия в России: история и перспективы. М., 2004. С. 3–109.]. Таким образом, расследователи хотели дополнить уже известные из родословных книг сведения. Столь большое внимание, уделенное некровным родственникам Овдотьи, говорит о том, что расследователи старались не пропустить ничьих связей с родом Гундоровых. Этот поиск обнаружил связи Гундоровых со Звенигородскими, Бутурлиными, Дементьевыми и Годуновыми (см. схему 2)[243 - Афанасий Андреевич Годунов был троюродным братом царя Бориса Годунова. См.: Русская родословная книга: В 3 т. / Под ред. А. Б. Лобанова-Ростовского. СПб., 1873–1878. Т. 2. С. 39–45.]. Поскольку предполагалось и ожидалось, что невеста приведет за собой в Кремль родственников по крови и свояков[244 - Котошихин Г. К. О России в царствование Алексея Михайловича. С. 6; Collins S. The present State of Russia. P. 11–12, 103; Olearius A. The Travels of Olearius in Seventeenth-Century Russia / Ed. and transl. by S. H. Baron. Stanford, 1967. P. 203–205; Crummey R. O. Aristocrats and Servitors. P. 71, 76–78.] и что многие из них вскоре займут некоторые позиции при дворе, то расследователи выясняли, кого претендентка может привести, если станет царицей.
Заканчивается записка о Гундоровой возвращением к вопросу о здоровье, но на сей раз ее родителей. В документе ясно прописано, что эта информация, как и генеалогия, была получена из обстоятельных разговоров с кандидаткой и ее родственниками. И вот что примечательно: несмотря на всю обстоятельность разговоров, в данной записке не было сделано даже попытки обрисовать или оценить характер, нравственность либо набожность кандидатки. Это сильно контрастирует с тем, как расставлены акценты во многих иностранных отчетах и в официальных российских описаниях свадеб. Хорошее здоровье, приемлемая внешность и «правильные» родственники – вот приоритеты при отборе невест для смотра в Московии.
В XVII веке смотры невест отражали те же приоритеты. Хотя у нас нет столь богатой документации, какая сохранилась после свадеб Василия III и Ивана IV, тем не менее понятно, что те же приоритеты действовали и при отборе потенциальных невест для царя Михаила Романова в 1624 и 1626 годах. В описи архива Посольского приказа 1626 года указан перечень генеалогических описаний, которые появились благодаря исследованиям происхождения кандидаток в невесты первого царя из рода Романовых – исследованиям, очень похожим на то, что было проведено в отношении Овдотьи Гундоровой. Эти генеалогические описания, ныне не существующие, хранились среди других свадебных документов в ящике думного дьяка (секретаря) Ивана Тарасьевича Грамотина, возглавлявшего Посольский приказ и организовавшего две свадьбы Михаила Романова[245 - О роли Грамотина на этих двух свадьбах см.: Martin R. E. Choreographing the «Tsar’s Happy Occasion»: Tradition, Change and Dynastic Continuity in the Weddings of Tsar Mikhail Romanov // Slavic Review. 2004. Vol. 63. № 4. P. 797–805.]. В описи упомянуты три черновых свитка («столбца»), в которых рукой Ивана Грамотина записаны «роспросы» о семьях Василия Барбашина, Василия и Григория Шестовых, князей Дмитрия Масальского и Федора Елецкого. Также упомянут меморандум («память») о родственных связях («родстве») Стрешневых, тоже написанный Грамотиным, и различные «выписки» и «росписи» (генеалогические списки) Пожарских, Щелкаловых, Долгоруковых, Болховских, Волконских, Траханиотовых, Елецких и Проестевых – многие были написаны или отредактированы тем же Грамотиным[246 - Опись архива Посольского приказа 1626 года. Ч. 1. С. 367–368.].
То, что эти генеалогические списки и описания хранились возле свадебных документов и в бумагах «главного церемониймейстера» царских свадеб (в бумагах, часто принадлежавших его перу или им отредактированных), позволяет считать, что эти семьи участвовали в смотрах невест 1624 и 1626 годов – либо как семьи с подходящими дочерьми, либо как родственники таких семей. Итак, среди документов, перечисленных в описи, упомянуты родословные Долгоруковых, семьи первой жены царя Михаила. Также упомянуты генеалогические росписи Барбашиных, Елецких и Шестовых – семей, которые были связаны с отцом царицы, князем Владимиром Тимофеевичем Долгоруковым, и могли предоставить от себя кандидаток в невесты в 1624 и 1626 годах[247 - Отец Марии Долгоруковой, князь Владимир Тимофеевич, был женат и на Барбашиной, и на Елецкой. См.: Щербачев О. В. О родстве Салтыковых с Михаилом Федоровичем Романовым // Летопись историко-родословного общества в Москве. М., 1995. Вып. 3 (47). С. 62–67; Власьев Г. А. Потомство Рюрика: материалы для составления родословий. СПб., 1907. Т. 1. Ч. 3. С. 10–12; Долгоруков П. В. Сказания о роде князей Долгоруковых. СПб., 1840. С. 16.]. Шестовы, указанные в описи, – это дед (Василий) и двоюродный дед (Григорий) матери Михаила, Ксении Ивановны Шестовой (инокини Марфы), которая была связана с Долгоруковыми. Также исследована генеалогическая роспись Стрешневых – семьи второй жены Михаила Романова. Другие упоминаемые семьи (Пожарские, Щелкаловы, Болховские, Волконские, Траханиотовы, Проестевы и прочие) могли выставить альтернативных кандидаток против Долгоруковой и затем против Стрешневой, поэтому и их родословные были изучены. Таким образом, опись содержит список семей-участниц, представивших претенденток на один или два смотра невест для царя Михаила Федоровича. Очевидно, что отбор невест был чистым расчетом, при котором почти не было места любви и влечению. Победительницей смотра невест не обязательно становилась та, что «всех милее», а скорее та, что прошла жесткий отбор по всем родственным связям.
Список потенциальных невест
Представляя перечень нескольких семейств, которые изучались как потенциальные царские родственники, архивная опись 1626 года, однако, не приводит имен самих кандидаток. На самом деле, за исключением чудом сохранившегося отчета о расследовании по поводу Гундоровой в 1547 году, мы не знаем имен других претенденток в невесты в XVI веке, разумеется, не считая имен победительниц. Для XVII века ситуация выглядит чуть лучше: сохранилось два списка кандидаток в невесты. Первый содержит имена тех 70 девушек из 58 различных родов, которые были представлены царю Алексею Михайловичу между 28 ноября 1669 года (спустя всего несколько месяцев после смерти его первой жены) и 17 апреля 1670 года (см. приложение В)[248 - РГАДА. Ф. 27. Оп. 1. Д. 287. См. публикацию этого текста: Пекарский П. П. Список девиц, из которых в 1670 и 1671 годах выбирал себе супругу царь Алексей Михайлович // Известия Императорского Археологического общества. СПб., 1865. Т. 5. Вып. 6. С. 469–472; Забелин И. Е. Домашний быт русских цариц. С. 252–253.]. Во втором перечислены подарки, выданные 14 августа 1680 года участницам смотра невест, организованного в связи с поисками первой жены для царя Федора Алексеевича (см. приложение С)[249 - РГАДА. Ф. 396. Оп. 2. Д. 873. Л. 8 – 11 об. Текст опубликован в кн.: Забелин И. Е. Домашний быт русских цариц. С. 259.]. В этом списке представлены имена 18 девушек из 15 различных родов. Детальный анализ обоих списков при особом внимании к социальному происхождению, служебной карьере и родственным связям семей, вошедших в списки, обнаруживает, какие типы семей привлекались в ходе набора кандидаток в царские невесты (а какие отсеивались).
Документ со списком девушек, собранных для показа царю Алексею Михайловичу, составлен хронологически – имена кандидаток даны в соответствии с датой, когда они были представлены царю. В период между ноябрем 1669 и апрелем 1670 года царь провел 18 отдельных сессий, иногда собирая до 8 кандидаток одновременно, а иногда встречаясь лишь с одной. Большинство претенденток было из Москвы, но также присутствовали претендентки из семей служилых людей Новгорода, Суздаля, Костромы, Рязани и Владимира (хотя некоторые девушки могли на тот момент проживать у родственников в Москве). Также в документе приводятся имена отцов или опекунов кандидаток.
Социальное происхождение потенциальных невест царя Алексея Михайловича примечательно однообразно. В список не попали дочери ни одного из тех 26 человек, что состояли во время смотра в звании боярина, как и ни одного из тех приблизительно 16–19 человек, что были тогда окольничими. Две трети семей, включенных в список (39 семей из 58, представленные 44 девушками из 70), на всем протяжении XVII века не имели в своем составе обладателя думного чина[250 - Эти 39 семей: Демские, Векентьевы, Кобыкины, Апрелевы, Полевы, Гагарины, Болтины, Сонцовы, Карамышевы, Редриковы, Красниковы, Уваровы, Протопоповы, Бунины, Клокочевы, Капустины, Кореневы, Незнановы, Мотовиловы, Поливановы, Ростопчины, Моревы, Синявины, Смердовы, Чевкины, Жедринские, Загряские, Овцыны, Одинцовы, Сатины, Поздеевы, Колемины, Житовы, Хомяковы, Скобельцыны, Симоновы, Рчиновы, Беляевы и Линевы.]. Безусловно, многие из этих семей числились в рекрутских списках и дворцовых реестрах как те, члены которых служат воеводами, стольниками, стряпчими, стрелецкими головами или являются московскими дворянами. Разумеется, это не были неизвестные семьи. Некоторые из них, как, например, Колычевы (Колычёвы), занимали высокие должности в XVI веке, но в следующем столетии откатились на периферию политической жизни. Только в 10 из 58 семей (в тех, откуда было 16 из 70 девушек) один из членов семьи достиг думного чина до 1671 года, и то родственная связь с ним была достаточно отдаленной[251 - Эти 10 семей: Ляпуновы, Долгоруковы, Ивановы, Дубровские, Леонтьевы, Еропкины, Нащокины, Колычевы, Толстые и Полтевы. В остальных 9 семьях, к которым принадлежали 11 девушек из списка, были те, кто достиг думных чинов после 1671 года: Голохвастовы, Вердеревские, Зыковы, Извольские, Мусины-Пушкины, Дашковы, Нарышкины (род выигравшей конкурсантки), Апраксины и Хотетовские.]. Например, в списке присутствуют Анна и Настасья, внучки Ерофея/Алмаза Ивановича Иванова, думного дьяка и печатника царя Алексея Михайловича[252 - Русская родословная книга. Т. 1. С. 121; Crummey R. O. Aristocrats and Servitors. P. 190.]. Также в списке указана внучка думного дворянина и казначея Богдана Дубровского[253 - Долгоруков П. В. Российская родословная книга, издаваемая князем Петром Долгоруковым [далее – РРК]: В 4 ч. СПб., 1854–1857. Ч. 4. С. 395–396; Савелов Л. М. Родословные записи: опыт родословного словаря русского древнего дворянства: В 3 т. М., 1906–1909. Т. 3. С. 121; Crummey R. O. Aristocrats and Servitors. P. 186.]. Единственной потенциальной невестой, члены семьи которой были в думных чинах до (и после) смотра невест, была кандидатка от Долгоруковых, Анна[254 - Анна была пятиюродной сестрой Марии Владимировны Долгоруковой, первой жены Михаила Романова. Обе были потомками князя Владимира Ивановича Долгорукова, Анна происходила от его сына Семена, а Мария – от Тимофея. См.: Власьев Г. А. Потомство Рюрика. Т. 1. Ч. 3. С. 36.]. Дочь князя Григория Данииловича Долгорукова, Анна происходила из той же семьи, что и многие бояре с начала XVII века[255 - Первым боярином из рода Долгоруковых был Владимир Тимофеевич Долгоруков, отец царицы Марии. Он стал боярином в 1605 году. См.: Crummey R. O. Aristocrats and Servitors. P. 179.]. И если ее отец никогда не занимал высоких придворных чинов (будучи лишь стольником), то дед Анны Даниил и ее двоюродный брат князь Федор Федорович были окольничими. Более отдаленные родственники, князь Юрий Алексеевич и князь Дмитрий Алексеевич, достигли боярских чинов в середине века и числились среди наиболее значительных придворных своего времени[256 - См.: Ibid. P. 188, 190.]. Анна Долгорукова – единственная «аномалия» в списке семей среднего уровня.
Перечень девушек, получивших подарки за свое участие в смотре невест для царя Федора Алексеевича в 1680 году, показывает несколько иной набор кандидаток по их социальному происхождению. В чуть более чем половине семей из списка (в 8 из 15 семей, представивших 10 девушек из 18) были те, кто достиг думных чинов до смотра невест[257 - Эти 8 семей: Куракины, Хитрово, Велико-Гагины, Лобановы-Ростовские, Измайловы, Полтевы, Львовы и Волконские.]. Члены 4 семей (представивших 4 девушек) так и не достигнут этих чинов[258 - Денисьевы, Квашнины, Вердеревские и Киреевские.]. Оставшиеся 3 семьи займут места в Думе, но лишь спустя год после смотра[259 - Звенигородские, Головленковы и Извольские.]. Три из 18 девушек в списке были дочерьми важных бояр – Анна и Марфа, дочери князя Федора Федоровича Куракина, и Василиса, дочь Ивана Богдановича Хитрово. Оба были дядьками молодого царя[260 - РГАДА. Ф. 181. Оп. 1. Д. 115. Л. 74 об.]. Возможно, эта привилегированная должность помогла им повлиять на включение их дочерей в смотр невест. И все же речь не идет о том, что смотры стали открыты главным образом для боярышень. Иначе мы ожидали бы обнаружить в 1680 году претенденток и от остальных 39 боярских родов. Одна из девушек в списке (чье имя не названо) была дочерью окольничего – князя Даниила Степановича Велико-Гагина. За исключением Анны, Марфы, Василисы и безымянной Велико-Гагиной, остальные 14 девушек были дочерьми стольников. Итак, как мы видели это и в списке для царя Алексея, в смотре невест для Федора доминировали семьи среднего уровня. Впрочем, теперь участвовало и несколько девушек, чьи семьи принадлежали к внутреннему кругу двора. Тем не менее, несмотря на это большее разнообразие, царь Федор Алексеевич сделал достаточно традиционный выбор – в пользу Агафьи Грушецкой, происходившей из непримечательной семьи служилого человека[261 - Поскольку Грушецкая стала победительницей, то естественно, что она не была упомянута в списке получивших подарки.].
Более детальный анализ двух списков кандидаток в царские невесты дает нам подсказки по поводу роли родства в смотрах невест. Несколько семей представляли более одной кандидатки. Так, в списке Алексея Михайловича было две сестры Гагарины, две Леонтьевы, две Еропкины, две сестры Уваровы, две сестры Бунины, две пары сестер Толстых, две сестры Колемины и три сестры Хотетовские. В список Федора Алексеевича также включены, помимо упомянутых двух сестер Куракиных, две двоюродные сестры Звенигородские и две двоюродные сестры Измайловы. Три семьи упомянуты в обоих списках: Полтевы и Вердеревские представляли каждые по претендентке в 1669–1670 и 1680 годах, и дочь Викулы Федоровича Извольского указана в обоих списках[262 - Используемые генеалогические источники: Власьев Г. А. Потомство Рюрика: материалы для составления родословий. СПб., 1906–1907. Т. 1. Ч. 1–3; РРК; Русская родословная книга; Савелов Л. М. Родословные записи; Руммель В. В., Голубцов В. В. Родословный сборник русских дворянских фамилий: В 2 т. СПб., 1886–1887.].
Многие из семей, упомянутых в списках, были связаны друг с другом посредством женитьб. Мавра Васильевна Колычева (сестра Марфы, претендентки на смотре невест в 1669–1670 годах) вышла замуж за Семена Звенигородского, а у его брата Алексея дочь принимала участие в смотре 1680 года. Родственник Мавры Иван Иванович Колычев был женат на Ксении Хотетовской, три племянницы которой – Настасья, Ульяна и Анисья – претендовали на звание царской невесты в смотре 1669–1670 годов. Семен Звенигородский второй раз женился около 1649 года. Его женой стала Акулина Аверкиевна Болтина, их общая дочь участвовала в смотре 1680 года, а его сестра Аграфена – в смотре 1669–1670 годов. Итак, семь кандидаток на этих двух смотрах были связаны родством, объединившим четыре рода: Хотетовских, Колычевых, Звенигородских и Болтиных. Колычевы были ключевым звеном. Являясь в списке единственной семьей, чей представитель достиг думного чина в годы, предшествовавшие смотрам, они при этом определенно не были больше семьей высшего круга. Тем не менее у них имелись связи с важными боярскими родами. Иван Иванович Колычев, муж Ксении Хотетовской, был сыном Ивана Колычева и Ксении Черкасской; через эту женитьбу на Черкасской Колычевы были связаны с Шереметевыми и даже с Романовыми (см. схему 3)[263 - О Хотетовских см.: Власьев Г. А. Потомство Рюрика. Т. 1. Ч. 1. С. 255; РРК. Ч. 2. С. 191. О Болтиных см.: Там же. Ч. 4. С. 303; Савелов Л. М. Родословные записи. Т. 1. С. 199. О Колычевых см.: РРК. Ч. 4. С. 136–141. О Звенигородских см.: Там же. Ч. 1. С. 71. О Шереметевых см.: Там же. Ч. 3. С. 499. О Черкасских см.: Там же. Ч. 2. С. 37.]. В списках обозначены и другие семьи, которые объединяло родство. Кандидатки от Сатиных и Кореневых на смотре 1669–1670 годов были связаны через брак своих родственников[264 - Василий Тимофеевич Сатин (брат Феодосии Тимофеевны Сатиной, претендентки в 1669–1670 годах) женился на Анне Романовне Кореневой около 1660 года. Ее родственница Анна Андреевна также участвовала в смотре невест в 1669–1670 годах. См.: Власьев Г. А. Потомство Рюрика. Т. 1. Ч. 1. С. 403; РРК. Ч. 4. С. 35–36.]. Претендентки Полева и Измайлова на смотре 1680 года были родственницами Салтыковых и Бутурлиных соответственно[265 - О Полевых см.: РРК. Ч. 1. С. 278. Об Измайловых см.: Там же. С. 174. О Салтыковых см.: Щербачев О. В. О родстве Салтыковых с Михаилом Федоровичем Романовым. С. 62–67; РРК. Ч. 2. С. 71. О Бутурлиных см.: Там же. С. 158.]. В 1671 году царь Алексей Михайлович сделал выбор в пользу Натальи Нарышкиной, которая была связана родством с двумя кандидатками Леонтьевыми из семьи Натальиной матери и с Артамоном Сергеевичем Матвеевым, царским фаворитом[266 - О Нарышкиных и Матвеевых см.: Русская родословная книга. Т. 1. С. 239–240; Crummey R. O. Aristocrats and Servitors. P. 101–102. Пол Бушкович вопреки традиционному мнению утверждает, что Артамон Матвеев, вероятно, не оказывал большого влияния на выбор царем Алексеем Натальи Нарышкиной в 1670 году. См.: Bushkovitch P. Peter the Great: The Struggle for Power. Cambridge, 2001. P. 57–63, 112–113, 123–124, 143, 156–157; Idem. Aristocratic Faction and the Opposition to Peter the Great: The 1690s // Forschungen zur osteurop?ischen Geschichte. Berlin, 1995. Bd. 50. S. 89–90. Ср. с: Hughes L. Sofia: Regent of Russia, 1657–1704. New Haven, 1990. P. 20, 36–37, 50–51, 96, 223; Eadem. Russia in the Age of Peter the Great. New Haven, 1998. P. 393; Седов П. В. Закат Московского царства: царский двор конца XVII века. СПб., 2007. С. 114–115 (прим. 9). См. также в настоящей кн. главу 5.].
Показанное на схеме 3 переплетение родственных связей между семьями, представленными в двух списках потенциальных невест, позволяет предположить, каким образом выбор царя сказывался на придворной политике. Если бы царь Алексей в 1669–1670 годах выбрал одну из трех девушек Хотетовских или кандидатку Болтину, невеста привела бы за собой толпу родственников, наверняка с манерами выскочек. Но настоящими победителями были бы Колычевы, имевшие родственные связи со всеми четырьмя кандидатками. Легко представить, как судьба Колычевых, почти позабытых на целое столетие, круто изменилась бы после женитьбы царя на одной из этих девушек и как ранее существовавшие связи Колычевых с Черкасскими и Шереметевыми, до той поры не обеспечивавшие Колычевым высокого статуса и больших чинов при дворе, могли внезапно стать жизненно важными связями с внутренним придворным кругом.
Весьма вероятно, что некоторых кандидаток поместили в списки исключительно из?за их родственных связей с другими кланами, а также, в иных случаях, благодаря отсутствию связей с некоторыми семьями (как в примере с Щенятевыми и Плещеевыми в 1526 году). Родственные связи претенденток объясняют наличие в списках нескольких девушек из одной семьи. Очевидно, как только находилась семья с правильными связями, все подходящие девушки из нее помещались в список для смотра невест. Заметное увеличение числа претенденток из высокопоставленных семей в списке царя Федора по сравнению со списком царя Алексея десятилетием ранее, возможно, связано с «инфляцией почетных званий» – ростом числа бояр и других думных чинов, обнаруженным именно перед 1670?ми и 1680?ми годами Робертом Крамми[267 - Crummey R. O. Aristocrats and Servitors. P. 8.]. Это также может указывать на постепенное устаревание смотра невест к концу XVII века, когда двор начал считать многие формальности смотра плохо подходящими для новой придворной политики и стал постепенно устранять их[268 - Об этих обычаях см.: Flier M. S. Court Ceremony in an Age of Reform: Patriarch Nikon and the Palm Sunday Ritual // Religion and Culture in Early Modern Russia and Ukraine / Ed. by S. H. Baron, N. Sh. Kollmann. Dekalb, 1997. P. 73–95; Idem. Breaking the Code; Crummey R. O. Court Spectacles in Seventeenth-Century Russia: Illusion and Reality // Essays in Honor of A. A. Zimin. P. 130–158; Martin R. E. Ritual and Religion in the Foreign Marriages; Idem. Choreographing the «Tsar’s Happy Occasion»; Седов П. В. Закат Московского царства. С. 397–556.]. Старые правила смотра невест нарушались, в том числе, вероятно, и наиболее важное из них – исключение знатнейших родов из участия в смотре.
Наконец, нельзя не обратить внимание на то, как социальное происхождение победительниц (Нарышкиной и Грушецкой) совпадало с происхождением других участниц этих смотров. Все претендентки – и победившие, и проигравшие – принадлежали к сходной, довольно узкой социальной платформе: семьи служилых людей среднего уровня. Из 27 невест (или потенциальных невест), выбранных российскими династиями в XVI и XVII веках, только три были дочерьми бояр (Ульяна Палецкая, Елена Шереметева и Мария Долгорукова) и только четыре других принадлежали к небоярским ветвям высокопоставленных боярских кланов (Соломония Сабурова, Анастасия Юрьева, Евдокия Сабурова и Прасковья Салтыкова). Остальные были из семей, чья слава пришла позже – в результате их родства с царской фамилией (см. табл. 2.2).
Неудивительно, что в списках потенциальных невест царит такое социальное единообразие. Дочери крестьян и священников не были представлены на смотрах невест потому, что, как мы видели, их туда и не приглашали. Смотры невест совсем не походили на открытые конкурсы, где девушки любого происхождения могли бы соревноваться в Тереме на равных условиях. Невесты выхватывались из определенного элитного слоя и переносились в центр двора посредством магнетического притяжения, каким обладали смотр невест и последующая свадьба, – подобно тому, как гравитация Солнца притягивает новые кометы из пояса Койпера внутрь Солнечной системы. Итак, русские цари женились не из?за вспыхнувшей вдруг большой любви к девушке, которая всякий раз просто случайно оказывалась из семьи среднего звена или из служилой элиты, а потому, что все было спланировано именно таким образом и им надлежало так делать.
Выбирали ли русские цари себе невесту самолично? Все сказанное выше свидетельствует об обратном. Члены высокородных семей руководили региональными смотрами невест, они и их жены постепенно сужали список претенденток – обычно прежде, чем царственный жених видел хотя бы одну из них. Центральное место при сборе сведений о невестах отводилось их происхождению и родственным связям. Наконец, выбор, предоставлявшийся царю на смотре невест, ограничивался рамками небольшого слоя семей среднего уровня. Все это указывает на то, что решение было коллективным. Возвращаясь к предварительным смотрам невест, проводившимся для Ивана IV, и к составу региональных отборочных комиссий, мы обнаруживаем, что все придворные, оправленные из Москвы в провинциальные города, были молодыми представителями боярских родов, многие из них позже сами стали боярами (см. вновь табл. 2.1)[269 - Четверо из этих 12, названных в источнике (РГАДА. Ф. 135. Отд. IV. Рубр. II. Д. 2. Л. 6–7, 8; см. табл. 2.1 в настоящей кн.), впоследствии стали боярами: князь Федор Андреевич Куракин (в мае 1548 года; см.: Kollmann N. Sh. Kinship and Politics. P. 226), князь Петр Андреевич Куракин/Булгаков (между 1555/1556 и мартом 1559 года; см.: Ibid.), Владимир Васильевич Морозов (между 1559 и 1561/1562 годами; см.: Ibid. P. 220) и окольничий Иван Дмитриевич Шеин (около 1551/1552 года; см.: Ibid. P. 221). Окольничий Иван Иванович Беззубцев исчезает из источников в 1547 году, не успев достигнуть боярского чина (Kleimola A. M. Patterns of Duma Recruitment. P. 251; Зимин А. А. Формирование боярской аристократии. С. 188 и прим. 218 на с. 210). Пятеро других (князь Семен Федорович Алабышев, Борис Иванович Салтыков, князья Борис и Дмитрий Дмитриевичи Щепины и князь Петр Семенович Янов-Ростовский) не возвысились, но имели родственников, которым это удалось. См.: Зимин А. А. Состав Боярской думы; Kleimola A. M. Reliance on the Tried and True: Ivan IV and Appointments to the Boyar Duma. 1565–1584 // Forschungen zur osteurop?ischen Geschichte. 1992. Bd. 46. S. 51–63; Eadem. Kto Kogo: Patterns of Duma Recruitment, 1547–1564 // Ibid. 1986. Bd. 38. S. 205–220. У двух князей (Ивана и Федора Мезецких) была прекрасная служебная карьера, но думных чинов они не достигли (о князьях Мезецких см.: Kollmann N. Sh. Kinship and Politics. P. 75).]. Эти молодые придворные работали вместе с боярами и окольничими, находившимися на своих постах в городах. Первый и второй этапы смотра невест – первоначальный осмотр кандидаток, оценка их физических достоинств и сокращение числа претенденток до небольшой группы финалисток – были полностью в руках боярских кланов. Учитывая, насколько их власть и статус зависели от женитьбы государя, трудно представить, как могло быть иначе.
Таблица 2.2. Происхождение жен, чьи мужья принадлежали к русским царским родам
Меняя идентичность невесты
В следующий раз после смотра невест будущая молодая упоминается в источниках, когда принимает участие в целом наборе ритуалов, направленном на изменение ее идентичности: дочь служилого человека среднего звена должна была преобразиться в великую княгиню или царицу. Описание этих ритуалов распределено по источникам XVI и XVII веков неравномерно, а потому как именно эти ритуалы выглядели (процессии, благословение священника, речи), по большей части скрыто от наших глаз. Но некоторые проблески и намеки в источниках позволяют уверенно воссоздать хотя бы цель ритуалов – изменение идентичности невесты.
Первый набор этих трансформирующих ритуалов состоял из награждения невесты титулом царевны и официального препровождения ее в Терем. Применительно к свадьбам XVI века дарование этого титула встречается лишь в одном описании (свадьбы царевича Ивана Ивановича и Евдокии Сабуровой в 1571 году), но вполне вероятно, что такой ритуал соблюдался и при других женитьбах[270 - В свадебном чине для царевича Ивана Ивановича и Евдокии Сабуровой невесту называют царевной или царевной-княжной. См.: БАН. 16.15.15. Л. 161 об. – 163, 164 об. и далее.]. И новый титул, и торжественный вход в Терем упоминаются в описании второй женитьбы царя Михаила Федоровича, в описаниях обеих свадеб царя Алексея Михайловича и первой женитьбы царя Федора Алексеевича[271 - Официальный вход будущей невесты и награждение ее титулом царевны засвидетельствованы и в свадебных церемониях XVII века. О царе Михаиле Федоровиче и Евдокии Стрешневой (1626): РГАДА. Ф. 135. Отд. IV. Рубр. II. Д. 16. Л. 5 об.; ДРВ. Ч. 13. С. 145. О царе Алексее Михайловиче и Марии Милославской (1648): РГАДА. Ф. 135. Отд. IV. Рубр. II. Д. 24. Л. 7; ДРВ. Ч. 13. С. 181; Котошихин Г. К. О России в царствование Алексея Михайловича. С. 20; Uroff B. P. Grigorii Karpovich Kotoshikhin, On Russia in the Reign of Alexis Mikhailovich. Ph. D. diss., University of Illinois, 1970. P. 37, 320–321 (n. 42). О царе Алексее Михайловиче и Наталье Нарышкиной (1671): РГАДА. Ф. 135. Отд. IV. Рубр. II. Д. 28. Л. 26; Д. 29. Л. 12 об.; Д. 30. Л. 12 об. – 13. О царе Федоре Алексеевиче и Агафье Грушецкой (1680): РГАДА. Ф. 135. Отд. IV. Рубр. II. Д. 32. Л. 5 об. О Марии Хлоповой, первой невесте царя Михаила Федоровича (без пяти минут невесте), которую называли царицей, см.: Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в государственной коллегии иностранных дел [далее – СГГД]: В 5 ч. М., 1813–1894. Ч. 3. № 63 (15 сентября 1623). С. 257–266 (особенно 261); Забелин И. Е. Домашний быт русских цариц. С. 221. Не найдено упоминаний о соблюдении этих ритуалов во время первого бракосочетания Михаила Федоровича, но, может быть, потому, что не сохранился свадебный чин – документ, где обычно подробно описывались эти обычаи. Евфимию Всеволожскую (первую кандидатку в невесты царя Алексея Михайловича), должно быть, наградили титулом царевны перед «дисквалификацией»: РГАДА. Ф. 135. Отд. IV. Рубр. II. Д. 21. Л. 5 об., 78; Забелин И. Е. Домашний быт русских цариц. С. 247.]. Церемониал (чин) свадьбы Алексея Михайловича и Марии Милославской содержит схематичное описание события, но все же показывает, что оба ритуала существовали одновременно: «В пятницу, напередь его государской радости за два дни, по его государеву указу введена государыня Марья Ильинична в царицыны хоромы и нарекли ее государынею царевною»[272 - РГАДА. Ф. 135. Отд. IV. Рубр. II. Д. 24. Л. 7.].
Вероятно, дарование символического титула царевны началось после 1526 года. Во фрагменте оригинального церемониала свадьбы великого князя Василия III и княгини Елены Глинской невеста последовательно именуется княжной – титул, данный ей по рождению, – именуется вплоть до венчания, после которого ее называют великой княгиней – титул, данный ей как супруге Василия III[273 - Там же. Д. 2. Л. 1, 2, 3 об. (княжна) и 3, 4, 4 об., 5 (великая княгиня). Листы в этом тексте расположены не по порядку. Они должны были бы располагаться так: 2, 3, 4, 5 (пропущенный лист), 1. См.: Martin R. E. Muscovite Royal Weddings. P. 98–102.]. В описании первой женитьбы Ивана IV – на Анастасии Юрьевой в 1547 году – не упомянуты ни новый титул невесты, ни торжественный вход в Терем. В трех сохранившихся черновиках свадебных разрядов невеста именуется великой княгиней (а Иван IV, что любопытно, не царем, а великим князем)[274 - РГАДА. Ф. 135. Отд. IV. Рубр. II. Д. 5. Л. 18–42, 43–54; Бычкова М. Е. Состав класса феодалов. С. 139–143.]. Женитьбы второстепенных членов царской семьи – Андрея Старицкого (в 1533?м), Юрия Васильевича (в 1547?м) и Владимира Старицкого (в 1549 и 1555 годах) – также не оставили упоминания этого ритуала, хотя, возможно, причина в том, что женился не царь, а значит, имитация равного брака была не столь важна. Итак, традиция награждать невесту титулом царевны могла сложиться только в период, когда она впервые четко обозначилась, – в 1571 году, с женитьбой царевича Ивана Ивановича (см. табл. 2.3).
Что касается датировки ритуала официального входа в Терем, то и здесь мы можем только гадать. Подтвержденные случаи проведения этого ритуала датируются XVII веком, хотя его происхождение вполне может относиться к XVI веку. Церемониал царских свадеб в Московии требовал, чтобы невеста и ее сопровождающие находились в Кремле еще до начала свадебного торжества. Согласно известным эпизодам свадеб XVI и XVII веков, невеста уже находилась в Тереме и там ждала приглашения в Золотую или Грановитую (в зависимости от свадьбы) палату, где должен был состояться пир. Каким образом невеста и ее семья входили в зал – через официальный ритуал входа или иначе, – из сохранившихся источников неясно, но сложно представить, чтобы этот вход не сопровождался специальной церемонией.
Таблица 2.3. Смена идентичности невесты
Другой ритуал, развивавшийся одновременно с традициями нового титулования и официального входа в Терем, – принятие невестой нового, царского имени. После смерти 13 ноября 1571 года (спустя всего две недели после свадьбы) третьей жены Ивана IV, Марфы Собакиной, царь просил церковных иерархов разрешить ему четвертый брак, аргументируя это тем, что дьявол, «ненавидяй добра враг, воздвиже ближних многих людей враждовати на царицу Марфу, еще в девицах сущу, точию имя царское возложено на нее, и такоей отраву злую учиниша»[275 - ДРВ. Ч. 13. С. 105; Забелин И. Е. Домашний быт русских цариц. С. 218–219; Карамзин Н. М. История. Т. 9. Прим. 379.]. Мы знаем только одно ее имя – Марфа. Поэтому либо «Марфа» было ее царским именем, а имя, данное ей при рождении, нам неизвестно, либо (но все это лишь догадки) она взяла себе царским именем то, которое дали ей при рождении, взяла, возможно, с другим святым покровителем, что должно было знаменовать реальное и значимое отличие ее новой идентичности от добрачной.
Иные случаи перемены имени известны лучше. Вторая жена царевича Ивана Ивановича, Пелагея Петрова-Соловая, стала после своей свадьбы в 1575 году Феодосией. Вторая невеста царя Василия Шуйского, Екатерина Буйносова-Ростовская, стала в 1608 году Марией. А первая избранница царя Михаила Федоровича, Мария Хлопова, взяла в 1616 году имя Настасья (Анастасия)[276 - О Пелагее/Феодосии Петровой-Соловой см.: Материалы по истории СССР / Отв. сост. Л. Н. Пушкарев. М., 1955. Т. 2: Документы по истории XV–XVII вв. С. 165, прим. 98 (Пискаревский летописец / Под ред. О. А. Яковлевой). О Екатерине/Марии Буйносовой-Ростовской см.: Разрядные записи за Смутное время (7113–7121 гг.) / Под ред. С. А. Белокурова. М., 1907. С. 249. О Марии/Настасье Хлоповой см.: ПСРЛ. Т. 5. С. 65 (особенно Прибавления к Псковской 2?й летописи; Акты исторические, собранные и изданные Археографической комиссией [далее – АИ]: В 5 т. СПб., 1841–1842. Т. 3. № 91 (30 декабря 1620 года). С. 89–90; СГГД. Ч. 3. № 63 (С. 261). Забелин считал, что новые имена могли быть средством для дополнительной связи новых родственников с династией. Он пишет о Хлоповой: «…нарекли ее царицею, а имя ей дали Настасья, очень вероятно – в память царской бабки Анастасьи Романовны, первой супруги Грозного» (Забелин И. Е. Домашний быт русских цариц. С. 221). В одном популярном источнике говорится, что первая жена Петра I в свое время, возможно, тоже сменила имя – с Прасковьи на Евдокию. См.: Гребельский П. Х., Мирвис А. Б. Дом Романовых. Биографические сведения о членах царствовавшего дома, их предках и родственниках. СПб., 1992. С. 123. Фуа де ла Невилль называл Лопухину «Марфия» или «Марфа». См.: Невилль, Фуа. де ла. Записки о Московии. С. 154.]. Когда позже Пелагея/Феодосия Петрова-Соловая и Екатерина/Мария Буйносова-Ростовская были пострижены в монахини, им опять были даны новые имена. Наречение новым именем – неотъемлемая часть посвящения в монашество, новое имя символизировало и новую идентичность (в нашем случае означая очередную трансформацию – теперь из царицы в монахиню). Обычно иноческое имя начиналось на ту же букву, что и данное при крещении. Примечательно, что обе царские невесты в иночестве получили имена на ту же букву, что и данные им при крещении, а не при наречении царским именем: Пелагея/Феодосия стала Прасковьей, Екатерина/Мария – Еленой. Эти женщины дважды за свою жизнь меняли идентичность – превращаясь из дочери придворного в царицу, из царицы в инокиню. И о каждой такой смене сигнализировало новое имя (а значит, и новый святой покровитель и день именин).
В трех известных нам случаях изменение идентичности затронуло даже отцов невест: Рафа Всеволожского, отца первой невесты Алексея Михайловича, Евфимии; Александра Салтыкова, отца жены Ивана V, Прасковьи; Иллариона Лопухина, отца Евдокии, первой жены Петра I. Все они получили имя Федор при выборе их дочерей на смотрах невест[277 - Всеволожского называли и Рафом, и Федором. О нем как о Рафе см.: РГАДА. Ф. 135. Отд. IV. Рубр. II. Д. 21. Л. 1; Д. 22. Л. 66; АИ. Т. 4. Д. 59. С. 165–166; СГГД. Ч. 3. № 155. О нем же как о Федоре: [Фербер.] Письма одного шведа из Москвы. С. 152; Забелин И. Е. Домашний быт русских цариц. С. 245–249. Об Александре Салтыкове см.: РГАДА. Ф. 180. Оп. 1. Д. 3. Л. 37; Семевский М. И. Царица Прасковья. 1664–1723. Очерк из русской истории XVIII в. СПб., 1883. С. 11 (Семевский полагал, что это имя было выбрано в честь недавно умершего царя Федора III). Об Илларионе Лопухине см.: Русский биографический словарь [далее – РБС]: В 25 т. / Изд. под наблюдением А. А. Половцова. СПб., 1896–1918. Т. 10. С. 692.]. Тем не менее это касалось не столько идентичности отцов, сколько идентичности дочерей. Настоящей целью при смене имени отца, скорее всего, было изменить отчество невесты и тем самым символически отдалить ее от собственного рода даже сильнее, чем это делали новый титул и новое место жительства. Забелин указал на то, что, когда невесту облекали титулом царевны и вводили в Терем, ее отношения с родственниками изменялись навсегда: «С этой минуты личность государевой невесты приобретала полное царственное значение и совсем выделялась из среды подданных и из среды своего родства, так что даже и отец ее не смел уже называть ее своею дочерью, а родственники не смели именовать ее себе родною»[278 - Забелин И. Е. Домашний быт русских цариц. С. 216 (а также 221, 243, 245).]. Если это так, то имя Федор было выбрано удачно, поскольку его значение – «Божий дар» с греческого – легко могло наделить родовым происхождением царевну с отчеством Федоровна[279 - Федор, как и Анастасия, – имя династии Романовых. Основатель рода (Федор Кошка) и отец первого царя Романова (Федор Никитич/патриарх Филарет) оба носили это имя. Новое отчество давалось иностранным невестам российских правителей и в XVIII, и в XIX веках: вторая жена Павла I, жены Николая I, Александра III, Николая II стали Федоровнами, а Екатерина I, Екатерина II Великая, первая жена Павла I и жена Александра I – Алексеевнами. Жена Александра II взяла отчество Александровна. Император Петр III, сын Карла Фридриха Гольштейн-Готторпского, был назван Петром Федоровичем. См.: Wortman R. S. Scenarios of Power: Myth and Ceremony in Russian Monarchy. Vol. 1. P. 57–58.].
Судя по сохранившимся источникам, выбор победительницы на смотре невест, ее официальный вход в Терем, дарование ей нового титула и иногда нового имени – все это происходило чрезвычайно быстро, буквально в течение нескольких дней до свадьбы. Не больше месяца отделяло выбор невесты князем Андреем Старицким в январе 1533 года от его свадьбы 2 февраля. Согласно источникам, региональные смотры невест для первой женитьбы Ивана IV начались в декабре 1546 года, окончательный выбор был сделан в конце января 1547 года. Свадьба состоялась 3 февраля. Поиски невесты для брата Ивана IV, Юрия Васильевича, имели место в октябре 1547 года, а свадьбу сыграли 3 ноября. Двоюродный брат Ивана IV Владимир Старицкий выбрал невесту 24 мая 1549 года, а свадьба была через неделю – 31 мая.
Головокружительная скорость, с которой только что избранная невеста превращалась в законную супругу, отличала и женитьбы XVII века. Вторая невеста Михаила Романова, Евдокия Стрешнева, оказалась в Тереме за три дня до свадьбы. Тот же трехдневный интервал мы обнаруживаем и в документах о несостоявшейся женитьбе царя Алексея Михайловича на Евфимии Всеволожской в 1647 году[280 - РГАДА. Ф. 135. Отд. IV. Рубр. II. Д. 21. Л. 5, 78.]. С этого момента и далее интервал сокращался. Черновые записи о женитьбе царя Алексея на Марии Милославской в 1648 году сообщают, что изначально планировалось поместить невесту в Терем за три дня до свадьбы, но в более поздних черновиках говорится о ее входе в Терем за два дня до знаменательного события[281 - Ранние черновики см.: РГАДА. Ф. 135. Отд. IV. Рубр. II. Д. 21. Л. 78; Д. 23. Л. 46. Более поздние версии см.: Там же. Д. 24. Л. 7; Д. 23. Л. 78; ДРВ. Ч. 13. С. 181.]. Наталья Нарышкина, вторая жена царя Алексея, и Агафья Грушецкая, первая супруга царя Федора, были введены в Терем и награждены титулом царевен всего за день до свадьбы[282 - О Нарышкиной см.: РГАДА. Ф. 135. Отд. IV. Рубр. II. Д. 30. Л. 12 об. – 13. О Грушецкой: Там же. Д. 21. Л. 1.]. Это лишь предположение, но сокращение времени от смотра до свадьбы, вероятно, было реакцией на заговоры, которые стали в XVII веке обычным делом (см. главу 5). Чем меньше времени невеста находилась в Тереме, тем в меньшей досягаемости была для заговорщиков. Но, независимо от протяженности интервала, цель ритуалов вокруг идентичности невесты ясна – все они должны были изменить ее идентичность, превратив кандидатку-парвеню в царевну.
Нам остается обозначить место смотра невест в широком политическом контексте. Что наш анализ документации, относящейся к смотрам невест, говорит о природе политической системы Московии и пределах монархической власти? Как ритуал смотра невест отражал неартикулируемые правила «политических игр» при московском дворе?
Вопреки точке зрения Забелина, смотры невест не подтверждают неограниченную и «всероссийскую» природу монархической власти, а, напротив, лучше, чем многие иные события, обнажают «фасад самодержавия». По всей видимости, «трюк» с выбором невесты основывался на тщательном подборе списка кандидаток, из которых царь выбирал невесту. Если бояре и придворные, ответственные за процесс, выполняли свою «домашнюю работу» (а сохранившиеся данные об обстоятельных беседах и генеалогических разысканиях говорят о том, что обычно они ее выполняли), то, царь, вероятно, мог свободно выбирать из списка девушек, исходя из своих предпочтений. Любой выбор из этого хорошо продуманного списка заранее удовлетворял большинство представителей боярской аристократии.
То, что царь выбирал невесту из тщательно отобранных специально для него кандидаток, а не из всех подходящих девушек государства; что у претенденток были сходное происхождение и сходный социальный уровень; что при составлении списка невест родство играло не менее значимую роль, чем здоровье и приятная внешность, – все это требует скорректировать точку зрения на монархическую власть в Московии. Как обозначил это Честер Даннинг, «бояре и князья, наравне с церковью, превозносили великого князя Московского как государя и самодержца, но реальная политическая система, которую они создали, во всяком случае в своем истоке, была гораздо более коллегиальной и олигархической, чем они это признавали перед иностранцами и даже перед российскими подданными вне высокого придворного круга»[283 - Dunning Ch. S. L. Russia’s First Civil War: The Time of Troubles and the Founding of the Romanov Dynasty. University Park, 2001. P. 33.]. Данный тезис, безусловно, подтверждается исследованиями канцелярской документации, посвященной смотрам невест. Монархическая власть в Московии должна рассматриваться в контексте существования боярской олигархии, игравшей первостепенную роль в отборе царских невест. И происходило это не через посягательство на прерогативы самодержца и не через оспаривание монархической власти, а скорее в результате консенсуса и сотрудничества в рамках единого политического порядка, где большинство игроков уже приходились друг другу родней. Таким образом, Забелин был в некотором смысле прав, по крайней мере наполовину: смотр невест был способом транслировать образ самодержавного всероссийского царя – хотя этот образ и мало соответствовал тому, что в действительности происходило во время смотров невест и какова была настоящая природа монархической власти в России.
Остается еще много вопросов о том, как проходили и менялись на протяжении XVI и XVII столетий смотры невест. Но сохранившиеся источники показывают, что весь этот спектакль был продолжением более масштабной, основанной на родстве политической системы в Московии. Расчеты родства занимали центральное место при подборе невесты для царя – были главной заботой советников-бояр при царственном женихе (после начального подтверждения хорошего здоровья кандидаток). Нравственность и христианское благочестие не имели значения, насколько это явствует из канцелярских бумаг, – возможно, потому, что личностные особенности оказывались второстепенными при первостепенной задаче найти жену, способную родить много наследников и не нарушить баланс между кланами при дворе. Смотр невест представлял собой холодный расчет, где предпочтения жениха отходили на второй план по сравнению с политическими целями его советников и благом династии. А следовательно, выбор невесты для царя был делом высокой политики, смертельной игрой, которая в большой степени определяла, кто будет вращаться на близких к царю орбитах, а не только кто будет делить с ним постель. По меткому выражению Эдварда Кинана, «в процессе помолвки наследника или царской дочери из Кремля доносился глухой стук падающих тел»[284 - Keenan E. L. Muscovite Political Folkways. P. 144.]. Самое время перейти к той брачной политике, что производила этот «глухой стук».
Глава 3
«ЕСЛИ ЖЕНИШЬСЯ ВТОРИЧНО, ТО БУДЕШЬ ИМЕТЬ ЗЛОЕ ЧАДО»
Смотры невест и политическая культура Московии
Аще и тако сотвориши, первую от себе отвержеши и второй совокупишися, заради того чтобы тебе было чадородие, блюдися и, паки реку, блюдися! Аще ти и воздаст человеколюбец бог чадорожениа да речеши в себе: «Сей ми наследник, державы царствиа нашего государь». Но не тако. За прелюбодеяние бо воздается царем чада порушение царьствию их. <…> И наполнится твое царство страсти и печали, и будут в та лета убиваниа, и муки величествию Сарападасийских родов, и юнош нещадение, и ово на кола, а иным усечение главное и затоцы без милости, и мнози гради огнем попрани будут[285 - Зимин А. А. Выпись о втором браке Василия III // Труды отдела древнерусской литературы [далее – ТОДРЛ] / АН СССР, Институт русской литературы (Пушкинский Дом). Л., 1976. Т. 30. С. 144 (л. 95 – 95 об.). В «Выписи» содержатся странные слова и фразы, оставшиеся нерасшифрованными. См.: Шмидт С. О. О времени составления «Выписи» о втором браке Василия III // Новое о прошлом нашей страны. М., 1967. С. 114. См. также: Выпись из государевы грамоты, что прислана к великому князю, Василию Ивановичу, о сочтании втораго брака и о разлучении перваго брака чадородия ради. Творение Паисеино, старца Ферапонтова монастыря / [Под ред. О. М. Бодянского] // ЧОИДР. 1847. № 8. Раздел IV («Смесь»). С. 1–8.].
Считается, что патриарх Иерусалимский Марк написал эти слова – наполовину пророчество, наполовину проклятие, – узнав о намерении Василия III после двадцати лет брака отослать в монастырь Соломонию, свою бездетную жену, победительницу первого смотра невест, и жениться вторично в надежде родить наследника. По версии, приведенной Н. М. Карамзиным, это пророчество звучит более кратко: «Если женишься вторично, то будешь иметь злое чадо»[286 - Карамзин Н. М. История. Т. 7. Прим. 277.].
Это резкое порицание решения Василия III жениться повторно, взятое из «Выписи» о его втором браке, – лишь одно из многих подобных обвинений, выдвигавшихся патриархами и игуменами по всему Православному Востоку и включенных в ее текст[287 - Отрывок из этой «Выписи», как считается, принадлежит патриарху Марку III, который был патриархом очень краткое время в 1503 году – задолго до женитьбы Василия III на Соломонии.]. Это «злое деяние», как предостерегала церковь, вернется, чтобы преследовать великого князя и всю Московию. Наступит чуть ли не апокалипсис, поскольку преступления в постели великого князя приобретают космическое значение. Фактически же эти ужасные предсказания осуществит, говорилось в пророчестве, тот самый ребенок, который родится в этом противозаконном браке.
«Выпись» привлекала внимание многих известных медиевистов, как историков, так и лингвистов, но даже сейчас остаются серьезные расхождения в ее датировке. Если все согласны, что начальный текст был составлен много позже описываемых событий (по словам А. А. Зимина, «в этом памятнике содержится причудливая смесь достоверных фактов и совершенно ошибочных данных»[288 - Зимин А. А. Выпись о втором браке Василия III. С. 135.]), то варианты точной датировки текста сильно разнятся: первые годы правления Ивана IV (М. Н. Тихомиров и С. О. Шмидт), вторая половина его правления (С. А. Белокуров, Е. Е. Голубинский, Н. А. Казакова), конец XVI – начало XVII века (тот же Зимин и М. Д. Каган)[289 - О датировании «Выписи» о втором браке Василия III см.: Тихомиров М. Н. Исторические связи России со славянскими странами и Византией. М., 1969. С. 82; Он же. Страница из жизни Ивана Пересветова // Тихомиров М. Н. Российское государство XV–XVII веков. М., 1973. С. 73; Он же. К вопросу о Выписи о втором браке Василия III // Сб. ст. в честь акад. А. И. Соболевского. Л., 1928. С. 91–94; Шмидт С. О. О времени составления «Выписи» о втором браке Василия III; Он же. К изучению «Истории» князя Курбского (О поучении попа Сильвестра) // Славяне и Русь: Сб. ст. к 60-летию акад. Б. А. Рыбакова. М., 1968. С. 366–374; Белокуров С. А. О библиотеке московских государей в XVI столетии. М., 1899. Приложения. С. L–LXV; Голубинский Е. Е. История русской церкви: В 2 т. М., 1880–1911. Т. 2. Ч. 1. С. 732–733; Казакова Н. А. Вассиан Патрикеев и его сочинения. М.; Л., 1960. С. 68–71; Она же. Очерки по истории русской общественной мысли: первая треть XVI века. Л., 1970. С. 117–118, 182; Она же. Вопрос о причинах осуждения Максима Грека // Византийский временник. М., 1968. Т. XXVIII. С. 113; Зимин А. А. Выпись о втором браке Василия III; Каган М. Д. Повесть о втором браке Василия III // Словарь книжников и книжности Древней Руси / Под ред. Д. С. Лихачева. Л., 1989. Вып. 2. Ч. 2. С. 232. В современном исследовании этого текста анализируется его связь с другими сочинениями, написанными в Псковском Снетогорском (или ином близлежащем) монастыре игуменом Корнилием или под его руководством, и предлагается датировать протограф периодом между 1565 и 1570 годами. См.: Солодкин Я. Г. К датировке «Выписи» о втором браке Василия III // Гуманитарные науки в Сибири. 1998. № 2. С. 59–63.]
