скачать книгу бесплатно
Оконные стекла сияли, словно насмехаясь над ними. Фонтанчик, в котором во время летней духоты плескались дети, теперь стоял спокойно и терпеливо, словно поджидая кого-то. Мира прислушивалась, предчувствуя приход незнакомца в чёрном одеянии, который напьётся над холодным камнем и унесёт с собой то, что ему принадлежит.
В конце лета, когда затих плеск дворового фонтанчика, Мира неожиданно повзрослела. Это время стало для неё моментом встречи со смертью самого близкого ей человека на Земле.
Мира встречалась со смертью ночью. Смерть приходила в облике большого чёрного мотылька, который нападал тихо и незаметно. Он опускался ей на лицо, расправлял большие крылья и приникал к коже, пытаясь протиснуться, пройти сквозь кожу и добраться до души, чтобы задушить её, утопить в клейкой смоле.
Перед рассветом мотылек улетал, распадаясь на чёрные лепестки.
Днём Мира вытесняла страх постоянной заботой о матери и работой по дому.
Мира сбросила влажное одеяло и придвинулась к окну, чтобы увидеть небо. Птицы появлялись над городом, словно грустные мысли, которые беспорядочно роятся в голове. Они летели размеренно и безучастно, ничего не зная о страданиях одной женщины.
«Вы спросите, знала ли я? Конечно, я все десять лет знала, что он не разведётся и не оставит семью. Знала, что он никогда не хотел ребёнка, которого я хотела ему родить. Когда он ушёл из больницы и получил повышение, то сменил и главную медсестру». Мира смиренно посмотрела на стаю птиц: «Да кому я всё это говорю! Вы же просто глупые птицы с птичьими мозгами». Мира посмотрелась в зеркало, висящее на стене, примеряя на себя роль страдалицы. В последние несколько месяцев по телевизору крутили один итальянский сериал, действие которого тоже происходило в больнице. В нём была роль, похожая на её собственную судьбу.
Это был всего лишь момент жалости к себе в той роли, которую Мира играла и репетировала, иногда полностью погружаясь в неё. Каждый день с ней происходила какая-нибудь несправедливость. Когда Мира разрешала себе пожаловаться и поплакать над своей судьбой, она словно смотрела новую серию. «Всё под контролем», – думала она, пила кофе, выкуривала сигарету, и, засучив рукава, начинала всё сначала. Люди ошибаются, когда говорят, что телевизионные сериалы – чепуха. «Чепуха?! Да в моей жизни происходит то же самое, что и в этих сериалах. И не только в моей». Мира вспомнила о своей подруге, к которой недавно вернулся её парень и признал ребёнка своим, хотя вначале сомневался. А теперь они уже ждут второго.
«Было бы легче, если бы погода была хорошая», – подумала Мира, наблюдая в окно за окончанием холодного декабрьского дня. И в мыслях снова вернулась к матери и ее словам: «Ты будешь жить для других».
Мира боролась за каждого больного, словно одержимая. Полностью отдавала себя дружбе. С мужчинами, которых она выбирала, Мира вела себя так, будто боролась не на жизнь, а на смерть.
«Это не засчитывается в стаж!» – перебирала воспоминания Мира. Её первый парень был врачом-интерном. Мира обстирывала его и гладила ему вещи, записывала его на экзамены и готовила обеды, пока он готовился к сдаче квалификационного экзамена. А потом он неожиданно уехал из города. Второй не был врачом, жил неподалёку. Мира провожала и дожидалась его с дороги, как мужа. Он бросил её, женился на другой. Потом были длительные отношения с женатым мужчиной, врачом в её больнице. Они работали вместе, в одном отделении. Потом он ушёл. Сменил больницу, жену. Сменил и любовницу.
Мать умерла в погожий сентябрьский день, когда шелковица оделась в осенний наряд, а двор был освещён солнцем. В окно вплывал аромат сливового повидла, которое варили прямо во дворе, на дровах, в больших кастрюлях. Пахло углями и печёным болгарским перцем, по двору разносился кисловатый запах помидоров, кипящих в армейских котелках. Весь двор варился и кипел. Мама умерла после обеда, прямо перед тем, как пришло время пить кофе под шелковицей. Только кофе так и не успели подать. Никто не ожидал прихода смерти в такое время – обычно умирают ночью, а не в озарённый солнечным светом осенний день.
Мама просто уснула, почти спокойно и без боли. Мира услышала только глубокий вздох или зевок и спросила: «Что, мама?» И лишь потом, когда Мира подошла укрыть мать, она увидела, что та уже упокоилась.
Ей не осталось ничего, кроме воспоминаний. Вместе с мамой перестал существовать целый мир. Вскоре после её смерти их домишки снесли, а улицу перекопали.
Каждый год, в день смерти матери, Мира брала отпуск. Она шла на продуктовый рынок, покупала болгарский перец и помидоры, иногда сливы. Открывала балкон и целыми днями варила запасы на зиму и закручивала банки. Вся улица на Дорчоле[4 - Дорчол – один из старейших районов Белграда, расположенный недалеко от центра города.] начинала благоухать. Кому-то это не нравилось. «Воняет, как в пригороде», – говорили какие-то дамы. Мира купила у беженцев дровяную плиту и топила ее «Политикой»[5 - «Политика» – ежедневная политическая газета в Сербии.]. Это раздражало соседей. Запах горелых газет и печёного болгарского перца напоминал Мире о матери и Бежании.
Каждый год одно и то же, в то же время.
После этого Мира успокаивалась.
Ей показалось, что она вспомнила об этом потому, что у неё снизился уровень сахара в крови. Мира обрадовалась, что можно открыть новую банку сливового повидла. Может, приготовить пациенткам рулет с этим повидлом?
Мира съела целую банку повидла, как любая женщина «на нервах», продрогшая и мечтающая о любви.
«Зиму нельзя прогнать словами. А у меня в сердце зима». Поникшая Мира перебралась на кухню. Ей уже не было дела до своих пустых заявлений. Теперь Мира чувствовала себя жалкой. Ей не хватало теплых объятий, она словно отреклась от собственного тела. Мира подтянула колени к груди и обняла их руками. Маленькие тёплые груди заныли. «Для чего они?» – спросила она себя. Мире казалось, что она уже забыла о прикосновениях мужской кожи к своёму измождённому телу.
Она посмотрела на свои некрасиво выступающие косточки на стопах и подумала: «Да какая разница».
Подавленная, наедине с собой, вышедшая из роли.
«Если бы у меня был щенок! Но ему нужно время, внимание, любовь. Ради чего бы он сидел дома целыми днями? Только ради того, чтобы согреть мне ноги, когда я приду с работы уставшей?»
«Побыстрее бы прошел этот ужасный день!» – подумала Мира в тот вечер перед сном. Она закуталась в три одеяла, чтобы не чувствовать себя такой одинокой.
Завтра будет новый день и Новый год. В больнице будет много работы. Это было последнее, о чём подумала Мира прежде, чем заснуть.
В полумраке прохладной комнаты танцевали тени включённого телевизора с приглушенным звуком.
Мира заснула, не досмотрев до конца тридцать третью серию любимого сериала.
Признание
Когда Неманя был маленьким, всё было просто.
А весной он впервые спросил Дару:
– Кто мой папа?
Дара растерянно пробормотала:
– Я пока не могу тебе этого сказать.
– Не можешь? – вскрикнул сын и выбежал из комнаты, хлопнув дверью.
Так между ними началась война.
Годами Дара обманывала его. Говорила ему полуправду, не рассказывала всего. Сначала говорила, что папа живёт в Америке. Потом – что он не может приехать, потому что не служил в армии. Однажды Дара пыталась убедить Неманю, что его отца, возможно, уже нет в живых. Она говорила, что его отец заболел и она уже долгое время ничего о нём не слышала. Якобы он был в гуманитарной экспедиции в Африке, помогал детям, и там тяжело заболел. И с тех пор от него ни слуху, ни духу!
Когда Неманя был маленьким, выдумывать было легче. Пока Дара рассказывала ему такие истории, отец мог быть для него кем угодно, от принца до лётчика. Сын рос, и мать остановилась на полуправде, сказав, что его отец – врач, а о том, где он живёт, выражалась неопределенно. В действительности отец жил всего лишь в километре от своего сына.
Дара спокойно жила до недавнего времени, пока Неманя не начал задавать конкретные вопросы. Он стал злым, неуверенным в себе и растерянным. Дара боялась, что сын отдалится от неё.
Сложно было притворяться, будто бы всё в порядке. Каждое утро сын встречал Дару взглядом, полным презрения. Всматриваясь за обедом в его лицо, Дара читала в его глазах упрёк и даже отвращение.
– Ты можешь не чавкать во время еды? – прерывал он обед своим ворчанием. Неманя смотрел на её рот и пожелтевшие зубы, поэтому Дара и жевала еле-еле. – Почему ты не сходишь к зубному? – спросил Неманя вместо того, чтобы снова вспылить. Он думал о том, почему его мать выглядит неряшливой и не такой ухоженной, как другие женщины.
Из-за этого Даре кусок в горло не лез. Она прекращала есть. Дара вставала из-за стола и уходила на кухню будто бы для того, чтобы выпить воды, и там задыхалась от слёз и беспомощности.
Неманя часто провоцировал её своими грубыми ответами. Дара сдерживалась, как могла.
Ситуация ухудшилась, когда его обозвал школьный приятель, который, получив встрепку, сказал Немане: «Ты жалкий выродок!»
После этого Неманя начал открыто упрекать мать.
Ночью Дара просыпалась и прислушивалась, как Неманя ворочается во сне. Она следила за его сном и всегда знала, когда сын не спит. Дара ждала, пока Неманя заснет, почти не дыша, чтобы слышать каждый его вдох. Когда он успокаивался и начинал дышать равномерно, Дара уже не могла заснуть до самого рассвета.
Дара вспомнила, сколько раз она сама мысленно упрекала свою мать за её простоватость и неухоженность.
Какое заблуждение: верить в то, что ты будешь лучше своих родителей, и тебя не коснется осуждение собственного ребёнка!
Когда-то давно Дара стала презирать своих родителей.
Она верила, что станет лучше них.
Что рассказать Немане о его отце?
Закрыв глаза, Дара и по сей день вздрагивала при одной лишь мысли о нём.
Лучше всего она помнила его выбритое лицо, мягкое и гладкое, с ароматом «особого» парфюма, мужского, терпкого, с запахом табака и лимона. Дара часами не мыла руки и лицо, чтобы вдыхать тот запах, оставшийся после расставания. Она приносила его на свою подушку, в скромно обставленную комнатку в студенческом городке. Лежа на той подушке, Дара могла целыми днями предаваться мечтам. Она вспоминала блеск аккуратно приглаженных русых волос и брильянтина. Как он поднимал бровь, когда обращался к ней. Движение его руки, когда он брал Дару за подбородок и приближал её лицо к своим жадным губам, своё погружение в его ладони и запахи, тепло. Накрахмаленную рубашку, белеющую в темноте. Дару охватывал стыд, когда она вспоминала о загрубевшем, шершавом лице своего отца, царапавшем ей кожу при расставании, когда она обнимала его перед отъездом на учёбу. Они молчали, но Дара знала, что именно хочет сказать ей испуганный отец и сколько надежд он возлагает на её поездку. Ей было стыдно за то, что отец так верил в неё. За его грязные сапоги, за исцарапанные руки, потрескавшихся на холоде, с ногтями, под которыми виднелась земля. Дара помнила, что она начала стыдиться своих родителей, когда вернулась домой на праздники. Она тогда задумалась: а что бы подумал Он, если бы привез её на своём автомобиле к деревенскому дому по грязной дороге? Что бы подумал, если бы увидел её мать в повязанном на голову платке? Когда Дара вернулась в город, ей ещё несколько дней мерещились следы грязи на её дешёвых сапожках, и казалось, что все об этом знают, а он может это увидеть.
Может, все эти годы, пока рос Неманя, Дара поступала неправильно, когда отказывалась от своей жизни и всех её радостей? Все её радости и заботы были в работе и сыне.
Дара жила воспоминаниями. Когда ночи были слишком долгими, она могла возвращаться в воспоминания снова и снова. В белую ароматную постель в его красиво обставленной комнате, где Дара стыдилась себя. Её стыд только усилился, когда она запачкала постель кровью. Вместо того, чтобы подумать, что это должно льстить Ему, Дара начала извиняться.
Даре становилось нехорошо, когда она вспоминала своего отца. Ей казалось, что она предала и покинула его. Она уже тогда была почти уверена, что не вернется в деревню.
Будет ли Даре не хватать солнца на западе, куда выходило окно её комнаты? Она росла в безопасности. Дара помнила ручей, который даже зимой журчал под снегом, а рядом с домом, у дороги, из холма била ледяная вода, превращаясь в длинные сосульки, которые блестели на солнце и были похожи на хрусталь. Весной холм жил своей жизнью, покрываясь разноцветными лепестками, окружёнными кустами крапивы. Птицы вили на холме свои гнёзда. Летом здесь росла ежевика, а осенью – шиповник. Это был весь Дарин мир, в котором проходили её дни счастья и стремлений в ожидании жизни, пока она росла и училась, глядя в безоблачное небо.
Дара лежала в кровати и вспоминала родной дом, а на окно падали капли дождя вперемешку со снегом, окрашенным городской пылью.
Снег Дариного детства таял от печного дыма. Её зимы превращались в долгий путь до школы и обратно. Домой она возвращалась уже затемно. Уроки при свете свечи, долгие мечты в темноте, перед сном. Она жила совсем не так, как её сын. Деревенские дети ходили пешком и не боялись волков. Больше всего Дара боялась не оправдать надежд родителей. Боялась обмануть их ожидания. Первый ребёнок, девочка, которую родила её мать, вскоре умерла, и Дара стала для родителей единственной надеждой. Мать больше не могла родить.
Родители были простыми людьми, и им пришлось продать землю, чтобы Дара могла учиться. «Женщина должна учиться, чтобы её уважали», – говорил ей отец, а мать соглашалась с ним. Они сделали всё, чтобы наставить единственную дочь на правильный путь.
А она их разочаровала!
Рухнули планы о том, что Дара станет сельским врачом. Во втором семестре она бросила учебу из-за беременности.
Была зима, как сейчас. Каникулы. Дара приехала домой на пару дней. Она лежала в девичьей комнате на отглаженной белой льняной простыне со старинными кружевами, закутавшись в шерстяное одеяло, на подушке, набитой пером, которая согревала её и ободряла. Ночью топилась печь, освещая комнату красными отблесками. Точно так же что-то трепыхалось в её груди и в животе. В какие-то моменты Дара радовалась и была полна надежд, а вслед за этим её охватывали отчаяние и стыд. Бесчисленное количество раз она пересчитывала яблоки, лежащие на шкафу. Это была единственная комната в её жизни, в которой пахло яблоками. Только здесь, в этой комнате, Дара чувствовала себя хорошо, её переставало тошнить и она спала как ребёнок. С новогодней ночи до сочельника Дара думала о ребёнке, который рос в ней, а потом решила рассказать всё матери. Мать молчала, а Дара тогда подумала, что мать вообще не понимает, насколько это серьёзно, или просто глупа. Не понимает, в каком она положении. Дара не могла рассказать матери, как ей одновременно и больно, и радостно из-за того, что у неё будет Его ребёнок. Из-за ребёнка. Деревенские рожают, потому что это нормально и естественно, а Дара хотела родить «по любви». Она укрылась от матери в комнате, чтобы не видеть её лица. Дара лишь успела увидеть, как у матери задрожали руки и опустились плечи.
Рождественским утром Дара увидела согнутую спину отца, сидящего у печки. Они даже не поздоровались. Отец сказал: «С сегодняшнего дня ты для меня умерла!»
От того белого рождественского утра у Дары остались лишь воспоминания об огне в печи, сильной сутулой спине отца в изодранной куртке, пахнущей сараем, о матери, которая тайком плакала за домом, а потом бежала поодаль за Дарой с корзинкой в руках, спотыкаясь и падая в снег, о себе самой, убегающей без оглядки, и запахе яблок, которого ей всегда будет не хватать.
А сейчас судьба вновь играла с ней и её ребёнком.
Вчера вечером сын снова задал Даре тот же вопрос.
– Что всё это значит? Ты не знаешь, кто мой отец?
Он мальчик. Даже если он будет любить меня больше всех на свете, ему все равно нужен отец, чтобы он восхищался им. Мать просто любят, чему тут восхищаться. Дождусь ли я, когда сын поймет, что есть правда, а что ложь?
– Я вовсе не идиот! – сказал сын срывающимся голосом. – Или ты так не думаешь? Думаешь, я не могу чего-то понять? – и Неманя посмотрел на Дару с презрением. На нежном лице тринадцатилетнего подростка между бровей появилась морщинка, которой было не место на прыщавом лбу.
Неманя был коротко острижен. Глаза тёмные, глубоко посаженные, от волнения кажущиеся ещё крупнее, а над верхней губой виднелся тёмный юношеский пушок. Неманя вытирал нос рукавом и озабоченно чесал голову. На тыльной стороне ладони мальчика, которая скоро должна стать ладонью мужчины, шариковой ручкой, расцарапавшей кожу до крови, был нарисован скелет, а ногти посинели от озноба, вызванного волнением.
Дара смотрела на сына, пытаясь подобрать слова. Сейчас не стоило ни кричать, ни оправдываться. «Если я буду его утешать, будет ещё хуже».
– Не дери волосы. Слышишь, что я тебе говорю? – сказала Дара строго, пытаясь сменить тему разговора.
– Да какое тебе до этого дело? – ответил Неманя и плюнул на пол.
Мать ударила его по щеке и замерла.
– Обманщица! – закричал сын, повернувшись к ней. – Давай, бей, бей! – крикнул он, храбро выпятив грудь.
Дара села на край кровати, опустила голову и затихла. Неманя отвернулся к стене. Он сидел, сжавшись, и только его руки постоянно двигались, отрывая кусочки резины от ластика и скатывая из них шарики. Неманя кидал шарики в стену. Дара ждала, когда он заговорит.
Немане показалось, будто мать не дышит.
– Мама, – позвал он обеспокоенно.
Дара подумала о том, каким беспомощным выглядит испуганный ребёнок.
– Мам, у тебя голова болит? – спросил Неманя, посмотрел в угол комнаты и увидел там скорченную тень с бледными руками.
Дара растерялась, заметив в темноте обеспокоенный взгляд сына.
Дара села рядом и взяла Неманю за руки, прислонив его холодные и мокрые ладони к своему лицу.
Напряжение прошло. Сын словно ждал этого и спросил мать совсем о другом.
– Ты помнишь Биляну, которая сидит со мной за одной партой?
Дара вспомнила худенькую девочку и догадалась, что в последние дни смятение сына было связано с сердечными делами. Она затаила дыхание, чтобы вселить в сына уверенность. Он мог бы рассказать ей о том, что его волнует. Может, пришло время, и Дара тоже сможет ему открыться?
– У неё недавно умер папа и она сказала мне: «Тебе повезло, что ты не знаешь, как это, когда у тебя умрёт отец!» Представляешь?
Дара смотрела на сына, ожидая, что он скажет ещё что-нибудь.
– А её мама в сумасшедшем доме.
Дара впервые разглядела в сыне подростка, которого мучают проблемы созревания. До этого дня она делала вид, что не замечает этого.
Дара хотела ответить Немане, что дети много выдумывают и говорят ерунду, и иногда не могут принять правду и объяснить её. Не знают, что происходит на самом деле. А родители думают, что защищают детей своим молчанием.
– Я в последнее время и сама не знаю, что сказать, – ответила Дара.
Они вдвоем сидели на кровати.
– Биляна сказала, что её родители не любили друг друга, – сказал Неманя, думая о чём-то своём.
– Откуда она знает? Этого никто не знает, – ответила Дара.
– Она не виновата в этом, – сказал Неманя.
– Дети никогда не бывают виноваты в этом.
Дара думала, как рассказать Немане о его отце, чтобы снова не солгать.
Маленькая комната мальчика погружалась в темноту, изредка освещаемая светом фар с улицы. Рассказывая обо всём, Дара словно заново знакомилась со своим сыном.
Она рассказала Немане, что познакомилась с его отцом на вечеринке первокурсников. Он был популярен – студент-продекан медицинского факультета, сын известного профессора патологии. Несмотря на то, что Дара была скромной девушкой, её выбрали королевой вечера. Он вручил ей ленту победительницы. Тогда они впервые танцевали. Дара не умела танцевать, и он смеялся.
У него всегда было две-три девушки, но Дара была счастлива, когда он звал её на свидания. Целый год они встречались тайком.
