Двоечник

Бориса Моисеевича проблема дружбы народов, как видно, тоже не интересовала.

– Знаете, когда я приехал в Ленинград, поступать в Академию, – услышал я голос Ленара, – нас разместили в палатках. Там мы только спали, а к экзаменам готовились в специальных классах. Они были в старых деревянных домиках. Мне повезло. Мне вообще по жизни в серьёзных вопросах всегда везёт. Какая-нибудь мелочь может быть и обломится, а по-крупному: ну там, жениться или на хорошую работу устроиться… Это всегда везёт…

– И в чём же здесь повезло? Как я понял, вы в Академию-то не поступили…

– В этом-то весь цимус, как говорят братья-евреи. В моей палатке было человек десять, но близко я познакомился с двумя. Мы спали рядом. Один был москвич, к сожалению, я забыл, как его зовут. Много лет прошло. Но хороший парень – без столичных закидонов. А второй – еврей. Борис Моисеевич Коган. Мы его почему-то всегда звали по имени-отчеству. Я с этими ребятами готовился к экзаменам. У нас школа в селе хоть и хорошая была, но с городскими не сравнить, особенно с московскими.

Первый экзамен – письменная математика. Особенность его была в том, что перед началом каждому абитуриенту присваивали личный код, и работы подписывались не фамилией, а этим кодом. Считалось, что так у проверяющих не будет возможности повышать оценки блатным абитуриентам, – этакая борьба с коррупцией.

Не помню, какой в точности был у нас конкурс, но несколько человек на одно место претендовали. Значит, каждый каждому был конкурентом. Чем больше двоек, тем больше у оставшихся шансов поступить. Но что-то в нашем северном климате не так – не прививается в нём конкуренция. Мы с Борисом и Лёней сели рядом. В небольшом пространстве аудитории для нас плотно сдвинули столы. У каждого свой собственный вариант. Списать у соседа нельзя, но помочь можно. Если вслух не разговаривать, и подсказки на черновике писать.

На следующий день объявили результаты: Койфман – пять, я – четыре, Ленар – тройка. Где-то мы всё-таки с Борей не доглядели, или он сам напутал. Но положительная оценка внушала надежды и давала шанс.

Почему Койфман получил пятёрку на первом экзамене, мне до сих пор не понятно. Мало вероятно, что тогдашние борцы с коррупцией не умели обходить ими самими и придуманные правила. Наверное, у проверяющих не хватило смелости испортить идеальную письменную работу. Это всё-таки какой никакой, а документ.

Устную математику сдавали уже безо всяких кодов, не скрывая свои настоящие имена и фамилии. Тогда-то и прозвенел для Бориса Моисеевича первый предупредительный колокольчик. Внимание, идёт нарушитель.

Я не видел, как он отвечал. Койфман был в другой группе.

Мы с Ленаром оказались вместе. Для подготовки к экзамену людей в аудиторию запускали сразу по двадцать человек. Все сидели за отдельными столами, имея перед собой только ручку, карандаш и чистые листы, проштампованные с синими чернильными печатями. Лёня кроме того положил на стол маленький самодельный ножик, сделанный из обломка стальной пилки, с резной костяной ручкой и ножнами.

Может быть этот ножик, которым он всё время точил карандаш, был его талисманом, или Лёня покорил экзаменаторов чёткостью математических формулировок, но в результате он получил четвёрку. Я сдал на отлично. А вот Борис Моисеевич принёс трояк.

Всем в нашей палатке стало ясно, что его нагло валят, и ясно – за что. Обсуждая эту тему, мы сделали единственно логичный вывод: Койфман сам виноват. Правила известны всем. Они не нами, кстати, написаны. Если знаешь, что тебе сюда нельзя, то куда тогда прёшь? Для таких, как ты, есть другие места, куда можно. Туда и иди. Короче, сам дурак.

Был в нашей группе ещё один нарушитель. Он, правда, не знал о том, что нарушает. Набрал проходной балл и спокойно поступил. Написал домой, что зачислен. Но бдительные органы не дремали – нашли в его биографии изъян. Фамилия у человека была абсолютно правильная – Иванов-Петров-Сидоров. Родственников за границей не было, никто из родных под судом и следствием не состоял и во время войны в плену и на оккупированной территории не был. Но вот двоюродный дядя по материнской линии подкачал – служил священником в каком-то деревенском приходе. И хотя мать написала кучу объяснительных записок, что она с кузеном не общается и знать его, отщепенца православного, не желает, – паренька отчислили, так и не успев до конца принять. А потом выяснилось, что этот поп – не просто так, а правильный поп – наш человек, работающий под прикрытием. Но возвращать невинно пострадавшего уже не стали. Решили, что на всё воля божья.

– Третьим экзаменом была физика, – продолжал свой рассказ Ленар.

– Какая? – спросил я, показывая свой интерес к его рассказу, хотя хорошо помнил, как мы втроём пошли сдавать физику в первой группе.

– Устная, – ответил он. – Нас, поступающих, к этому моменту осталось не так и много – двоечники уехали домой. Можно было выбирать время, когда идти сдавать. Я физику хорошо знал и пошёл с утра. Борис Моисеевич тоже со мной пошёл.

В этой группе был и я. Десять человек запустили в аудиторию, предложили на выбор билеты и рассадили за отдельными столами. Так же, как и на математике, на столе – только ручка, карандаш и бумага, а у Лёни ещё ножик, которым он время от времени стругал свой карандаш, а стружки аккуратно собирал в маленький бумажный пакетик.

Через полчаса председатель экзаменационной комиссии спросил, кто готов.

Боря поднял руку.

Как в таких случаях обычно бывает, все посмотрели на смельчака.

Комиссия состояла из нескольких мужчин в военной форме, одного старичка в гражданском костюме и одной женщины в плиссированной юбке и белой шёлковой блузке с бантом. Женщина была толстая и некрасивая. Они одновременно посмотрели на Койфмана, потом на стол перед собой – нашли его экзаменационную карточку, переглянулись, и председатель сказал:

– Виктория Михайловна, прошу вас. – И сделал жест рукой, как будто предлагал ей выступить перед зрителями колхозного клуба с номером художественной самодеятельности.

Виктория Михайловна встала, солдатским движением разогнала мелкие юбочные складки вокруг обширных бёдер, взбила попышнее нагрудный бант и твёрдым шагом двинулась к столу, за которым сидел Борис Моисеевич. Присев на свободный стул, жалобно чирикнувший под её весом, она на удивление тонким голоском сказала:

– Можете отвечать.

Обитаемая вселенная, в которой нам всем довелось родиться, как известно, поделена на две половинки: мужскую и женскую. Эти разные, в природной сущности своей, части существуют, тем не менее, вместе, подчиняясь базовому философскому принципу единства и борьбы противоположностей. В зависимости от ситуации, победу в этой бесконечной борьбе одерживает то одна, то другая сторона. В быту, обычно, главная роль принадлежит женщинам. И хотя они любят поплакаться о своей тяжёлой доле, дома всё делается так, как скажет мама. На службе всё наоборот. Если женщина не смогла пробиться в начальники, то в трудовом коллективе ей уготована ничтожная роль. При этом мужчины-начальники стремятся поручать подчинённым женщинам самые неприятные задания. Предвидя, что дело будет грязным и не заслужит благодарности, они легко поручают его женщине, которой, как правило, некуда деваться. Где ещё она найдёт такую хорошую работу? Не на фабрику же, в самом деле, идти в неполные сорок лет, когда до пенсии ещё далеко, а трудовой стаж прерывать ой как не хочется.

– Какой там у нас первый вопрос? – ласково продолжила Виктория Михайловна.

Мужчины, оставшиеся сидеть за столом на возвышении, подобно олимпийским богам, занялись своими делами. При этом их выразительные позы говорили, что к действию, происходящему внизу, они никакого отношения не имеют. Они свою работу уже сделали – направили просящему лучшего специалиста. И уж как он, то есть она, решит, то так тому и быть.

Боря прочитал вопрос номер один. Мы все смотрели на него, старались оценить: как строго к нам будут относиться экзаменаторы по этому предмету.

– Ну, что же вы молчите? – спросила Виктория Михайловна. – Отвечайте. Не задерживайте поток.

– Тема первого вопроса относится к разделу… – начал Борис.

– Не надо воду лить, – прервала она. – Отвечайте сразу по существу вопроса.

– Хорошо…

– И не делайте мне одолжения.

– Я не делаю.

– Вас что не учили, как надо вести себя на экзамене в высшее учебное заведение?

– Почему?.. Учили.

– Ну так не тяните время. Отвечайте… Первый вопрос относится к разделу физики…

Борис Моисеевич удивлённо посмотрел на неё.

– Ну, я жду, продолжайте. Или вы думаете, что я за вас сама отвечать буду?

Я слушал эту беседу и ничего не понимал. Военные за столом вполголоса переговаривались между собой. Они были выше этих двух простых смертных, что-то выяснявших у подножья Олимпа.

– Вопрос относится к разделу… – повторил Боря, но голос его потерял былую уверенность.

В течении нескольких минут он сбивчиво говорил по теме, нервно чиркая шариковой ручкой по своим записям на экзаменационном листе. Но Викторию Михайловну, казалось, это не интересовало.

– Я думаю, – сказала она, воспользовавшись короткой паузой, – что вы достаточно продемонстрировали свои знания по первому вопросу, но не пояснили физический смысл вот этого параметра. – И ткнула пальцем в лист.

Боря пояснил.

– А как это согласуется с принципом… – она назвала принцип, который, как я помнил, относился к другому разделу физики.

– Извините, но он сюда не применим, – возразил Койфман.

– Вы так счита-е-т-е? – сказала она, растягивая звуки. – Одн-а-к-о… Но ваше мнение, знаете ли, в данный момент нас не интересует. Мы не на научной конференции, где допустимо спорить с оппонентом. Здесь вы демонстрируете свою подготовку, а наша задача – её оценить. По пятибалльной шкале. И я так понимаю, что один бал вы уже потеряли. Переходите ко второму вопросу.

На языке уличной драки – это был удар под дых, от которого пострадавший скрючивается, приседает и, давясь слезами от обиды и боли, начинает беспорядочно колотить воздух перед собой, не причиняя вреда противнику.

– Второй вопрос… – начал Борис.

На этот раз Виктория Михайловна дослушала до конца, не перебивая.

– Это всё, что вы можете нам сообщить? – спросила она, когда он замолчал.

– Да.

– Считаю, что ответ не полный и не позволяет положительно оценить ваши знания по этой теме. Переходите к третьему вопросу.

Я видел, как на лбу у Бориса Моисеевича появились мелкие капельки пота. Шариковая ручка, зажатая в кулаке между большим и указательным пальцами, дрожала. Он молчал. В аудитории было тихо. Все оторвались от своих листочков и смотрели только на него и Викторию Михайловну. Члены экзаменационной комиссии на своём помосте тоже перестали разговаривать, но по инерции продолжали изображать деловую активность. Один выравнивал бумаги на столе, другой очищал перо авторучки от налипших соринок, а председатель внимательно разглядывал что-то очень важное за окном. Было ясно: все они приготовились и с нетерпением ждут развязки поединка внизу, на арене.

По заранее утверждённому сценарию Виктория Михайловна готовилась нанести решающий удар. Но это должен быть не удар тореадора, вгоняющего рапиру в шею разъярённому быку. Это должен быть удар забойщика на мясокомбинате, который тупо лупит кувалдой по голове, загнанному в тесный станок животному. При этом он не испытывает к жертве никаких чувств. Просто у него такая работа. А у животного – просто такая судьба: быть убитым и разделанным на бифштексы. Ничего личного… Правила нарушать нельзя.

– Ну, что же вы молчите, товарищ… – она посмотрела на экзаменационный лист, где сверху была написана фамилия абитуриента, и с ударением почему-то на последнем слоге добавила, – Койфман. Продолжайте…

Боря начал говорить. Он говорил спокойно и так тихо, что мне показалось, будто он не отвечает на вопрос, а пытается договориться с Викторией Михайловной по-хорошему, как водитель пытается договориться с инспектором, чтобы тот не штрафовал его за маленькое нарушение правил дорожного движения.

Прошла минута. В полной тишине был слышен только монотонный голос отвечающего, но что он говорил было уже не важно. Зрители знали, чем должна закончиться эта пьеса. Так с нетерпением ожидают окончания детектива, когда стало ясно, что преступление будет раскрыто, злодей пойман, и остался только один интерес – угадать, какая из представленных публике улик окажется решающей.

– Достаточно, – прервала монотонную речь Бориса Виктория Михайловна. – К сожалению, должна отметить, что вы не в полной мере подготовились к поступлению в наш вуз. – Она сделала ударение на слове “наш”. – Я не могу знать, конечно, в какой школе вы учились, но должна отметить, что уровень вашей подготовки не соответствует требованиям нашей Академии. Из пяти вопросов экзаменационного билета вы не ответили на три, а это значит, что вы не можете набрать больше двух баллов, что, как вы сами понимаете, крайне мало для поступления. Вы свободны.

Она встала, большими пальцами рук расправила складки своей юбки, проверила симметричность расположения банта относительно центральной линии груди и с гордо поднятой головой пошла к своему месту на Олимпе. В полной тишине её каблуки стучали по крашеным доскам пола, как молотки, могильщиков, забивающих гвозди в крышку гроба.

«Бедный Борик», – подумал я.

Стук молотков сменился двойным деревянным скрипом: это поверженный Борис Моисеевич вставал, медленно отодвигая стул, а его победительница села и придвинула стул к столу.

– Я до сих пор помню его взгляд, – сказал Ленар, продолжая рассказ. – Это был взгляд, как бы вам объяснить… Наверное, правильно сказать, – осознанной обречённости. Я не большой знаток в медицине, но один раз говорил со смертельно больным человеком. Он знал, что скоро умрёт. Знал, что умрёт от болезни, которую ещё не научились лечить, и ему просто не повезло. Но в тоже время, он был уже взрослым человеком, много чего в жизни видел и знал и, поэтому, воспринимал собственную смерть, как неизбежность. Даже, я бы сказал, – осознанную необходимость. Помните, как нас на лекциях по марксизму-ленинизму учили: «Свобода – есть осознанная необходимость». Это, кажется, Карл Маркс придумал, или Спиноза. Кстати, заметьте, – оба евреи… Молодые так не могут, они панически боятся смерти, мало чего в жизни видели и понимают. Глупые люди паникуют и начинают обвинять врачей, что те их неправильно лечат. А что врачи знают? Человеческий организм – этот космос, который более-менее научно стали исследовать лет двести назад, и так до сих пор ничего и не поняли. Борис Моисеевич, хоть и был молодым человеком, как и мы все тогда, но за его плечами, как говорится, стояла многовековая мудрость его народа. Немного пафосно, конечно, но это я потом придумал такое определение, когда вспоминал этом случай. А в тот момент я очень обиделся. Такая была явная несправедливость во всём этом, что я сдал свой листок и ушёл… Не стал сдавать экзамен…

В общем-то, всё было примерно так, вспомнил я. Вот только Лёня свою роль в этой шекспировской драме значительно принизил.

Насколько я помню, как только Койфман вышел из аудитории, Ленар встал, и глядя прямо на Викторию Михайловну, срывающимся голосом прокричал:

– Что вы делаете! Так нельзя! Это же не честно!

Моё место было сбоку от него, всю эту сцену я наблюдал со стороны, как из театральной ложи. Лёня стоял на своём месте, откинув назад стул и немного наклонившись вперёд. Левая рука ладонью упиралась в стол, придавая его тренированному телу дополнительную устойчивость. Правый кулак был прижат к животу, одновременно готовый к защите и нападению. В нём, как маленький меч, был зажат ножик с резной костяной рукояткой.

Лица двух главных персонажей я видел по-разному: Ленара – в профиль, а Викторию Михайловну – анфас. Могу только догадываться, какое выражение было на его лице. Но на лице Виктории Михайловны проявились сразу два чувства: удивления и ужаса. Наверное, так выглядела былинная Марфа или Евдокия, когда неожиданно ясным летним утром тринадцатого века в окно её рязанского терема заглянул невесть откуда взявшийся узкоглазый кочевник в лисьей шапке.

Она молча откачнулась назад так, что спинка стула гулко ударилась в деревянную стену, и замахала перед собой ручками с коротко остриженными красными ноготками, как бы отгоняя назойливых чертей.

Если бы не грустное предисловие, то эта импровизация могла украсить весёлую классическую оперетту: комическая старуха испугалась героя, который случайно ворвался в её будуар, вооружённый по ошибке не шпагой, а перочинным ножиком. Мизансцену разрушил председатель экзаменационной комиссии.

– Встать! Смирно! – закричал полковник режиссёрским басом, поднимаясь со своего места.

Военная команда прозвучала в ушах ещё необученных абитуриентов, как фраза на иностранном языке. Вместо того, что выполнить приказ, все начали крутить головами, разыскивая того, кому он адресован.

– Это я вам говорю! – председатель ткнул пальцем в Лёню, который и так уже стоял. – Сдайте экзаменационный лист! И вон из аудитории!

– Вы не могли так с ним поступить! – откашлявшись, продолжал Ленар. Его голос немного окреп.

– Не вам, молодой человек, судить, что нам делать, – поддержал начальника один из военных. – Выполняйте приказ.

Спокойный голос второго военного, вернул Лёню в обычное состояние. Он успокоился, положил ножик на стол и стоял, опустив руки, не знал, что делать дальше. А к нему уже шёл третий – самый молодой член комиссии. Он сидел ближе всех к проходу.

– Не выступай, – тихо сказал майор Ленару. – Не порти себе биографию. Тихо собери свои вещи, и пойдём…

Он взял Лёню за локоть и быстро вывел за дверь.

– После обеда зайди в канцелярию за документами, – сказал он ему уже в коридоре. – Тебе же не нужны проблемы?.. Ну и нам тоже… Будем считать, что у тебя двойка по физике… Знаешь, в наше время двоечником быть даже лучше, чем… – Он запнулся. – Ну, думаю, сам понимаешь…

Ленар кивнул, что понимает.

– Очень напряжённая обстановка в мире. Нам нужны проверенные люди. Он, конечно, умный, … но всякое может случиться. А нам рисковать нельзя. Велика, как говорится, цена ошибки… Много на карту поставлено…

Ленар перестал понимать.

– Ты вот, например, не умеешь сдерживать свои эмоции. Плохо! Для советского офицера просто недопустимо… Но не переживай – есть и другие хорошие профессии. Кстати, в гражданские вузы экзамены начинаются в августе. Ты ещё успеешь… А если подсуетишься, то пройдёшь, как представитель малых народов. Ты, я вижу, представитель?.. Знаешь, как говорится: что русскому хорошо, то немцу – смерть.

– Я не немец, – сказал Лёня.

– Не бери в голову. Сам вижу, что не немец. Это шутка такая. К слову пришлось. Хотя, согласен, пошутил неудачно… Ну да ладно… Иди… Двоечник.

Этот разговор нам пересказал Ленар вечером, когда они с Койфманом собирали вещи. Я сдал экзамен на пятёрку и уже почти поступил.

– Слушай, – сказал Борис Моисеевич, – возьми мои пособия. У меня хорошие учебники. Мне они уже не нужны, а тебе пригодятся. У себя в деревне ты таких не найдёшь.

– Спасибо, – ответил Ленар. – Как-то неудобно, они, наверное, дорогие.

– Фигня-вопрос.

– Нет, так, всё-таки, неправильно.

– Ну, давай тогда махнёмся на что-нибудь.

– У меня ничего такого нет.

– Давай на твой ножик… А то ещё зарежешь кого-нибудь.

Мы рассмеялись.

Автобус припарковался около древней крепостной стены. Девушка-экскурсовод, размахивая в воздухе синей папкой, объясняла, как мы не должны потеряться в разноплемённой иерусалимской толпе, и куда идти, если потеряемся.

– Ну и как, помогли вам его учебники? – спросил я, когда мы вышли из автобуса.

– Какие учебники? – удивился Ленар.

– Ну те, что вам Борис подарил.

– А я разве говорил про учебники?

– Ну да, – сказал я, стараясь придать голосу больше уверенности. Сам запутался: где Лёня закончил рассказывать, а где я начал воспоминать.

– У меня последнее время так бывает. Подумаю что-нибудь, а кажется, что сказал. Или наоборот… С возрастом, наверное… А у вас так бывает? – спросил он.

– Постоянно, – согласился я и облегчённо вздохнул.

– Я уж не помню, что это были за учебники. Помню, что я ему ножик подарил. Я их сам делаю, а потом кому-нибудь дарю, если понравится… Я, когда домой вернулся, поступил в наш Башкирский университет на географический факультет. Оказалось, что у меня там родственник работал. Нефтяник – это, конечно, не космонавт, но со временем, сами знаете, как всё перевернулось. Оказалось, что нефть – это наше всё. Ничего нельзя предсказать заранее… Все ясновидящие и проповедники врут.

– Наша экскурсия начнётся от Стены Плача или, как её ещё называют, – Западной Стены. Это самое священное место для израильтян и для иудеев всего мира, – сказала девушка-экскурсовод и пошла вперёд, размахивая папкой, как штурмовым флагом.

На площади перед Стеной толпились люди всех национальностей и вероисповеданий.

– По обычаю, религиозные обряды в иудаизме совершаются раздельно: для женщин и мужчин. Я пойду с женщинами, а мужчины пройдите дальше. Подходить к Стене надо в головном уборе. Верующие иудеи носят кипу. Если у кого-то нет своей кипы, то при входе вам выдадут общественную.

Невысокий металлический заборчик отделял священную территорию от светской. Для прохода в заборчике был оставлен проём, рядом примостился алюминиевый столик. На столике в картонной коробке лежали бумажные шапочки, похожие на детские панамки. Я взял одну из них, надел себе на голову и пошёл к Стене.

Через несколько шагов передо мной возник хасид в чёрном пальто и широкополой шляпе. Из-под шляпы свисали длинные закрученные спиралями пейсы. Низ лица скрывался за густой чёрной бородой и усами. Глаза закрывали тёмные очки с зеркальными переливчатыми стёклами. Он больше походил на пирата, чем на религиозного деятеля.

Ни слова не говоря, хасид взял меня за руку и жестом показал, чтобы я вытянул её вперёд. Потом быстрым движением завязал вокруг запястья красную шерстяную нитку. Было ясно, что совершается некий обряд значительной важности. После этого он на чистом русском языке сказал:

– Пожертвуйте на синагогу, – и протянул ладонь.

– И сколько стоит ваша синагога? – спросил я, пытаясь определить ценность красной нитки.

Он молчал. За тёмными очками не было видно глаз. Но я представил, как он отводит их вбок и вверх, придавая лицу отстранённое выражение. На первый взгляд мы были с ним почти ровесниками, а значит оба хорошо помнили формулу «Торг здесь неуместен», завещанную нам отцом русской демократии Кисой Воробьяниновым.

– Десять шекелей, думаю, будет достаточно, – сказал я и открыл кошелёк. Пластиковые карточки ещё не вошли в повседневный обиход, и он был набит местными купюрами, похожими на разноцветные фантики от больших конфет.

Заглянув в мой кошелёк, хасид покачал головой и укоризненно сказал, обращаясь не столько ко мне, сколько, очевидно, к высшему покровителю своей организации:

– Не надо мелочиться. Сотни будет вполне достаточно.

– Убедили, – ответил я. – Двадцать. И фото на память.

– Договорились, – согласился он и подозвал молодого помощника, который стоял рядом, перенимая секреты ремесла у старшего товарища.

Я передал ему фотоаппарат-мыльницу и показал, куда надо смотреть, и на какую кнопку нажимать.

Пока молодой человек отходил на точку съёмки, мой собеседник решил подготовиться к фотосессии. Он вытащил из кармана пальто большой белый платок, снял очки и принялся тщательно протирать радужные стёкла.

Что-то ему явно мешало.

Хасид взял платок за угол и встряхнул.

Круглая палочка, размером с мизинец, выпала из складок ткани и, кувыркаясь в воздухе, упала на землю. Перевернувшись несколько раз, она мягко стукнулась о ногу Ленара.

Он нагнулся и поднял вещицу.

На его ладони лежал маленький ножик, сделанный из обломка стальной пилки, с костяной резной ручкой и ножнами.