скачать книгу бесплатно
– Но она убегает.
– Она убегает от вас.
– Так или иначе, я хотел бы узнать, где сейчас Нонна находится.
– У меня.
– Вы не могли бы указать адрес?
– Может быть, с утра…
– Нет, если можно, прошу вас, сейчас.
– Ну хорошо.
Нина назвала адрес, Филипп пошел по нему.
Нонна встретила заспанная, с недовольным изумлением.
– Чего ты прискакал? – спросила она.
– А что ты ушла? – спросил Филипп.
– Не собираюсь терпеть твоего пьянства.
– Разве это пьянство?
– Ты и сейчас опьяневший.
– Я совершенно трезвый.
– А если протрезвевший, то тем более – что ты притащился? Это что, выявление любви? Это очередные твои театральные эффекты. А я не актриса. Иди к своей Дашеньке, она подыграет.
– Даша тоже не актриса.
– А кто же она?
– Журналист, кажется, или бренд-менеджер, или контрагент. Ей хватило самолюбия, чтобы не стать плохой актрисой. Единственное, за что я ее уважаю, она выбрала какую-никакую, а жизнь.
– Конечно, – подтвердила Нонна, – бросила тебя. Заслуживает уважения. Хотя все равно актриса. Как будто по ней не заметно.
– Возможно-возможно, – сосредоточился неадекватно Филя. – Театр надо загнать обратно в театр, для его же блага.
– Вот и ступай на ночлег в театр, – отправила Нонна. – Ко мне-то зачем прискакал?.. Ладно, что поделать, оставайся пока, Фильчик-мандаринчиковый, – милостиво рассмеялась она. У нее был детский смех.
9
Женю Подоконникова Филя приглашал с волнением, как врача. Гришу Настова он звал риторически, как сказочный ветер или вечерний месяц. Как листопад. Поэтически звал. Настов, тот Филю если звал, то тоже поэтически. Хотя и в уничижительном жанре бытовой сатиры: «Выползешь?» – небрежно осведомлялся он. Филя использовал туманные глаголы тревожной лирики: «Ну что, пересечемся?». Или же ставил перед морально-волевым выбором: «Ты сегодня способен на встречу?» Настов отвечал иногда: «Не-а», – с конвульсивным зевком. Но чаще: «Пожалуй». В этот раз Настов ожидался вместе с Геной Патовым, легендарным барабанщиком, а теперь хозяином ресторана. Легендарным Гена был относительно совместной музыкальной юности.
Тогда в празднике Гена научил более юных друзей доходить до «кровавых соплей». Настов в это крайнее состояние внес штрих, что – не просто «до кровавых соплей», но к тому же «до изумления». Вблизи от изумления, неподалеку от кровавых соплей Гена щедро одарил ненадолго Клёнова подругой. Причем своей подругой. «Я тебе его дарю», – наоборот, сообщил он ей. Юный Клёнов послушно понял себя подарком. Что не такая, как Клёнов, юная подруга тут же, на стадии кровавых соплей, сама оказалась не подарком, щедрости Патова совершенно не умалило.
Патов, как было сказано, единственный из компании, окончил музыкальное училище. Что закономерно: в отличие от малоопытных приятелей он успел отведать горечь потерянного шанса. Потому и женщин расторопно дарил, не дожидаясь, пока они его оставят в изумлении в сидячей ванне с кровавыми соплями навыпуск. Женщин он любил, но – как музыку: держался с ними заданного ритма и строгого регламента. Потом забывал, как прекраснейший сон.
Филю Клёнова, как часто певцов, чувство ритма, случалось, подводило. Почему он и мог оказаться вдруг подарком. Правда, он сам считал себя подарком. То ли дивом-дивным вроде Жар-птицы или единорога, то ли рабом, которого по таинственной логике фатума можно подарить какой-нибудь женщине. Так же, кстати, Леха-Фонарь подарил его Нонне. А Клёнов не заметил, как всегда.
Но случалось, и Гена Патов рисковал своим пребыванием в училище.
Повстречали его как-то в день экзамена Гриша и Филя возле «фазенды». За архитектурные очертания местный люд, склонный к экзотическим фантазиям и захватывающим почти книжным приключениям, прозвал «фазендой» сооружение, предназначенное для стеклотары со всего района, и сочащее в полумраке – в сравнении со своими размерами игрушечного – оконца копеечное тогда разливное пиво. Очередь вечно липла к оконцу то в томительном ожидании, то в сладостном предвкушении.
Гена вальяжно отделился от очереди, словно от группы брокеров, и тотчас предложил сокурсникам «нажраться до кровавых соплей». Причем у него на груди на болоньем стеганом длиннополом пальто, обхватывающем сутуловатую, но стройную фигуру, уже висела то ли слюна, то ли вышеназванная субстанция.
«У нас же сегодня экзамен», – вкрадчиво напомнили Филя и Гриша. «А у меня что, – оскорбленно изумился Гена, – лук соси?»
Сутулой рысцой он зачем-то азартно обежал вокруг ангара «фазенды». Друзья ожидали его с надеждой узнать цель пробежки. Гена словно бы спешил к ним с объяснением.
«Ну как? – спросил он. – Улижемся?» – «Экзамен у нас», – ощерился приветливо, развел пространные руки Гриша. «А у меня что, лук соси?» – недоумевал Гена. Субстанция вплелась ему и в густую курчавую черную бороду…
Характерно, что экзамен отменили. Гриша с Филей остались несолоно нахлебавши, хоть и в изумлении. Такой обладал интуицией Гена, что ей даже кровавые сопли не делались помехой. Интуицией, обусловленной тем же безотказным чувством ритма.
Пришел он сегодня чинно. В песочном пиджаке и расстегнутой на две пуговицы шелковой рубашке. Но как увидел Нонну, ошалел.
Похоже, включилось чувство ритма. Он взмолил о руке. В том смысле, что ему необходимо Нонне руку поцеловать. Она с хохотом ему руку сунула. Он впился в нее, продолжая смотреть Нонне в глаза изголодавшимся, как болотная топь, взглядом.
Сели, о чем-то стали ворковать. О чем, Филя не очень вникал. Кажется, Гена высказывал претендующие на особого рода приватность комплименты. Филя не вникал. Он избирательно слышал отчетливый хохот Нонны. Не то чтобы ему хотелось плакать. Он сверх желания плакал про себя, внутри неровно чертили слезы, за скрытым плачем он почти не внимал разговору.
К тому же Гриша Настов – отмалчивался. И Филя буквально любовался его незыблемым, одновременно прозрачным, каким-то архитектурным, молчанием.
По сути дела, все обстояло безобидно. Разве что у Гены подвисали губы на каждом слове, обращенном к Нонне, а Нонна громко, отверсто хохотала. Филя за них не боялся. Больше его волновал Гриша. А точнее, его, Гришино, преображение.
Чем безобразнее становились смех Нонны и губы Гены, тем делался прекраснее Гриша. Филя решил его подловить в этот его час преображения. Задать полюбившийся уже самому Филе вопрос о двух невестах. Гриша был сфинкс. Но настал черед самому ему отвечать на вопросы, разгадывать загадки. Драгоценный момент упускать было нельзя. Филя позвал Гришу курить на лестничную клетку.
Семь лет назад Гена схоже порывался поцеловать руку перепуганной неожиданным обстоятельством Даше. Тогда Филя запер Дашу от вислых и в ту эпоху губ Гены в комнату, где Даша от испуга заснула, как ребенок.
Но Нонну рьяными притязаниями явно было не прошибить. Оттого Филя за ее тет-а-тет с Геной не чрезмерно беспокоился. Когда людям не надо искушать друг друга, что их может связывать? Им остается сообща искушать других. Какого удовольствия Гену с Нонной не мешало на минуту лишить. В качестве эксперимента.
Тем более что Сфинкс – преобразился.
– Тут Даша приходила, – приступил Филя на лестничной клетке.
– Ну и? – спросил Гриша и сразу предположил: – Твоя, наверное, обрадовалась?
– Моя – Нонна? Сейчас она норовит стать Гениной.
– А! Какая разница, – брезгливо отмахнулся Гриша.
– Верно, никакой. А Даша?
– Что Даша?
– Зачем она ко мне пришла?
– А я знаю?
– Но ты же Сфинкс.
– Сфинкс загадывает загадки, а не разгадывает.
– А ты разгадай для разнообразия.
– Так себе разнообразие.
– Какое есть. Хоть какое. Для тебя ведь главное разнообразие. А уж какое, оно тебе ведь неважно.
– Ну, как сказать…
– Ты же сам утверждал.
– М-да. Ты вот мне, сфинксу, все-таки разгадай загадку. Глядишь, разгадка и будет тебе ответом.
– Давай. Какую загадку?
– Почему – в те времена, когда я сидел у вас с Дашей в гостях, вы мечтали меня выпроводить, а нынче, с этой мулаткой, ты сам со мной охотливо выходишь?
– Засидишься у нас до завтрашнего вечера, мы и с мулаткой попросим тебя свалить. Ты почему-то тогда, в те времена, очень упорно сидел. Что это означало?
– Это означало, что не надо спешить. Быстрота нужна только при ловле блох и при поносе. А вы торопились меня выставить.
– Торопились… Ты на второй день сидел до четырех часов.
– Я терпеливо ждал, когда вы мне дадите самому удалиться. А вы не давали. Если бы вы меня не выпроваживали, я бы сам еще с вечера ушел.
– Неужели это настолько принципиально?
– Принципиально было для тебя. Я тебе добра желал.
– Сейчас не желаешь?
– Сейчас мне все равно. Тебе желать добра бесполезно.
– О какой пользе ты говоришь?
– Красивая она, конечно, была, Даша твоя.
– И что? Нонна разве не красивая?
– Нонна – оно конечно… Но Даша мне больше нравилась, – Гриша щелкнул пальцами. – Я и сидел, чтобы сберечь ее для тебя. Я сторожил вас. Сторожил ее, сторожил тебя, а вы прогнали своего сторожа. К сторожу нельзя ревновать.
– Я не ревновал.
– Хорошо. Сторожем нельзя тяготиться. Тем более добровольным. Понимать надо. А ты никогда не понимал таких вещей. Вы меня прогнали. И остались беззащитные. И не справились. Ничего не получилось.
– А к нам с Нонной ты пойдешь добровольным сторожем?
– Уж смотря как вы будете себя вести. Второй раз эдакую благосклонность надо заслужить. Только первый раз она дается даром. А второй раз…
– Всё это очень трогательно. Но объясни мне: как человек, который любовался, как Даша танцует…
– Да, может быть, я любовался не ею, а вами обоими, – печально предположил Гриша.
– Как человек, который любовался нами завистливо.
– Да, я тебе завидовал.
– Как человек, который мне завидовал…
– Почему ты думаешь, что я сейчас тебе не завидую? И не царапаю от зависти притолоку ногтями?
– Хорошо. Как завистник, восторженный созерцатель, сфинкс и добровольный сторож чужого счастья скажи: зачем Даша ко мне заявилась теперь?
– Для разнообразия.
– Так себе разнообразие.
– Согласен. Наверное, ее привлекает разнообразие как таковое. К тебе одному – что приходить? Все то же самое. Я и сам к тебе перестал ходить, потому что надоело. А появилась у тебя мулатка, я пришел, Гена даже подвалил. Мало ему в его ресторане разнообразия. Даша потому же пришла… Как она тогда танцевала передо мной… А танцевала она передо мной… – покосился Гриша свысока.
– Она танцевала просто под музыку. Она любила тогда просто танцевать одна. Когда же она наткнулась на твой мурлыкающий взгляд, она сразу перестала танцевать. Мы все сели и все вместе стали ждать, когда ты уйдешь. Ты, оказывается, тоже ждал.
– Всё так. Но танцевала она все-таки – передо мной. И надо быть весьма гнусным человечком, чтобы до сих пор верить в оскорбленную чистоту.
– Разве ее нет? Ты сам в себе хранишь оскорбленную чистоту.
– Да не оскорбленную, а просто чистоту. Чистоту нельзя оскорбить. Оскорбить можно человека. Но не его чистоту. А тот, кто думает, что можно оскорбить чистоту, и еще эту оскорбленную чистоту высматривает в других, а особенно в красивых дамах, тот дурак и мерзкий человечек. Забей, Даша больше к вам не придет. Ей хватило вашего разнообразия.
– Хорошо. Но зачем тебе и Даше разнообразие?
– Тебе не понять. Тебе не дано. Чтобы оценить разнообразие, надо вытерпеть однообразие, а ты никогда не умел.
– Я научился.
– Не верю.
– Нонна – она разве не разнообразие? Ты сам сказал, что все вы ради нее пришли.
– Нонна тебя еще не знает. И я сомневаюсь, что она захочет с тобой познакомиться.
– Как так?
– А вот так. Постель не повод для знакомства, и семейная жизнь тоже не повод.
