скачать книгу бесплатно
– Фитюльку, наверно, проморгали, – сказал Калев. – Может, было темно или полутемно… Собственно, сейчас ведь это модно, цеплять всякую дребедень в самые неподходящие места, наверняка таких фитюлек полно кругом.
– Фитюлька, – пояснил Андрес, – при опознании может быть только дополнением. Косвенной уликой, так сказать.
– Как вообще можно опознать тело без головы? – усомнилась Диана.
– Методом исключения, – предположил Калев.
– Вроде того, – согласился Андрес. – Понимаешь, – стал он растолковывать Диане, – когда люди пропадают, об их исчезновении кто-нибудь да заявляет. Как правило, родственники. У такой молодой женщины они наверняка есть. Если совпадают возраст и общие приметы, тело показывают предполагаемым родным, друзьям и тому подобное…
– А пока никто не заявлял? – спросила Диана.
– Нет.
– Странно.
– Ничего особенно странного в этом нет, – возразил Андрес. – Нынче вся молодежь сверхсамостоятельна, что парни, что девицы, не успев окончить школу, селятся отдельно и к родителям отнюдь не каждую неделю заглядывают.
– А соученики? Или, скорее, сотрудники, наверняка она уже работала?
– Те так быстро не среагируют. Человек ведь может заболеть. Например. Да, кстати, одна примета нашлась, особой ее не назовешь, но… Левая почка у нее изменена, переболела воспалением лоханки, снаружи этого не видно, но близкие должны знать… Словом, какое-то время реакции может не быть. Но потом кто-то обязательно спохватится…
– Если она здешняя, – обронил Калев. – Ну а коли приезжая? Из Хельсинки, скажем. Или и вовсе из России.
– Это все равно, – покачал головой Андрес. – Розыск пропавших ведется везде. И рано или поздно мы тоже получим соответствующую информацию.
– Жуткое дело, – вздохнула Диана.
Она подумала, что ее собственной дочери лишь лет на пять меньше, чем убитой, и нервно передернула плечами. И ведь та тоже шатается бог весть где, правда, не здесь, а в Москве, но это ничуть не лучше, наоборот. Недавно одного из сотрудников московского издательства, где работала ее мать, стукнули на улице чем-то тяжелым по голове и оставили валяться с проломленным черепом в луже крови, просто так стукнули, ради кайфа, даже не ограбили, второй месяц человек в реанимации. И не так поздно он домой добирался, часов в десять вечера. Мать впала в панику, так всегда, людей может косить словно автоматными очередями, но пока это не касается твоих знакомых, как-то не реагируешь или, по крайней мере, не принимаешь слишком близко к сердцу, но когда список происшествий пополняют люди, лично тебе известные… Мать долго жаловалась по телефону на Лельку, не слушается внучка, подружки, прогулки, повлияй, Диана, а как ты повлияешь? Разве матерей слушаются многим больше, чем бабушек? Да еще и на расстоянии…
Калев допил свой коньяк и встал.
– Пойдем, Диана, – сказал он решительно. – Дадим Андресу отдохнуть. Пока очередной труп не нашли.
Матс Теллер жил в «сталинском» доме возле «Стокмана» – примета важная, ныне во всех журналах, приложениях и разнообразных листках по продаже недвижимости, описывая удачно расположенное здание, непременно отмечают, что оно недалеко от «Стокмана». Собственно говоря, это было не одно здание, а комплекс, корпуса которого занимали целый квартал и выходили на четыре улицы, в том числе, две относительно тихие. Квартира Теллера глядела всеми своими окнами, кроме кухонного, на одну из этих двух улиц, была она, по старым, конечно, понятиям, высшего класса, с тремя большими комнатами, широким коридором и огромной кухней, вызывавшей тайную зависть Дианы, которая питала пристрастие к просторным помещениям, а поскольку комнаты и в их с Калевом квартире были немаленькие, то соответствующий всплеск эмоций у нее вызывала именно кухня. Ремонт, правда, Теллер делал, если делал, давно, а уж о новомодных окнах-дверях и речи нет. Гостиная была обставлена эстонской мебелью пятидесятых годов, каковую Диана видела и в других домах, обычно там, где жили люди постарше, у тети Калева, например, стоял такой же буфет, да и стол со стульями вроде из того же ряда. На стене висели картины, несколько из них самого Матса и две-три иного вида, наверно, из отцовской коллекции.
– Когда к тебе приходят покупатели, где ты им показываешь картины? – спросил Калев, когда Матс провел их в гостиную. – Здесь?
– Бывает, что и здесь, – отозвался Теллер. – Но чаще в мастерской, после смерти мамы я, как ты понимаешь, остался один в трех комнатах и устроил в своей бывшей детской мастерскую. Это рядом.
– А спальня?
– Спальня в конце коридора.
– То есть никто из покупателей туда не заглядывает?
– Нет. Я и дверь, когда в доме посторонние, держу закрытой.
– Понятно. Значит, эта версия отпадает.
– Какая версия? – не понял Теллер.
– Такая, что кто-то из твоих клиентов мог случайно увидеть Коровина и, будучи любителем живописи, догадаться о ценности картины.
– Невероятно, – сказал Матс. – И даже если б кто-то прошел в конец коридора и открыл дверь, чего я не помню, Коровина он в любом случае не увидел бы, картина висела в дальнем углу, у кровати, ее еще и шкаф загораживал.
– Покажи, где, – сказал Калев.
Диана за мужчинами не пошла, заметила смущенный взгляд Теллера и подумала, что у него там наверняка беспорядок. Может, и постель не застелена, кто знает. Впрочем, через две минуты они вернулись, Калев сел рядом с ней на диван, а Теллер стал разливать кофе из термоса по заранее уже приготовленным чашкам. Разлил, по одной поднес чашки с блюдцами гостям, затем переставил на журнальный столик сливочник с сахарницей, а подумав, и свой кофе.
– Составил? – спросил Калев, щедро наливая в чашку сливки.
Теллер кивнул.
– И как?
– Конечно, ты был прав, – признал тот, – Упорядочив всех, так сказать, осведомленных, я выявил кое-какие зацепки. Сейчас я тебя введу в курс дела.
Он взял с обеденного стола исчерканный лист бумаги, придвинул кресло поближе к дивану, сел и положил список на журнальный столик.
– Я начал с сестры, – сообщил он, разглядывая свои пометки. – Она сказала, что в последний раз вспоминала о Коровине давно, в то время, когда после смерти матери мы делили картины и прочие вещички. Тогда же, возможно, обсуждала все это с двумя-тремя подругами. Но было это почти два года назад, позднее она к этому не возвращалась, ее часть наследства в доме, картины висят на стене, она ничего не продавала и не думала продавать, потому все, с этим связанное, выбросила из головы. Убедительно?
– Пожалуй, – согласился Калев.
– Муж ее тоже с тех пор, как вещи перешли к ним, на эту тему ни с кем не заговаривал, собственно, по его словам, кроме жены и меня, он это наследство и вовсе никогда ни с кем не обсуждал. Младший сын сестры утверждает, что вообще не знает, кто такой Коровин, и я ему верю. Молодое поколение… – Он неопределенно улыбнулся и продолжил: – Но со старшим дело другое. Он мне признался, что у него подружка учится в художественном училище, и он не удержался, поведал ей, кто у него дядя и какие картины остались от деда. И это случилось не так давно, на рождество как будто. Так что вот тебе одна утечка. Конечно, я не хочу сказать, что эта девушка или ее соученики – преступники, но сведения через них могли пойти дальше, не правда ли?
– Разумеется, – согласился Калев хмуро. – Ну, дальше?
– С первой женой мы уже лет пятнадцать никаких контактов не поддерживаем, – сказал Теллер. – С тех пор, как Арво школу кончил, наверно. К тому же она живет в Тарту, перебралась туда через год или два после развода, вышла замуж вторично, словом, ее кандидатуру я отвел. Со второй иначе, с ней мы время от времени общаемся, в основном, по поводу дел Камиллы, конечно. Я ей позвонил, поговорил, завел как бы невзначай речь о Коровине, она долго не могла вспомнить, мы ведь жили с ней отдельно от родителей, ходили к ним по праздникам и только… В общем, это не она. Я так думаю.
– Ясно, – сказал Калев. – Кто еще?
– Еще я вспомнил четырех человек, которым говорил о картине, двоим даже ее показывал, эти из коллег. Но понимаешь, Калев, загвоздка в том, что это было года два назад, не менее полутора уж точно, вскоре после того, как картина стала принадлежать мне или даже до… ну показывал я, разумеется, после, не при маме. Я им позвонил, никто не помнит, чтобы говорил хоть кому-то что-либо на эту тему в течение последних месяцев, сразу после того, как от меня услышал, еще может быть, но ближе к текущему, так сказать моменту, категорически нет… Единственное, среди них один мой бывший приятель, искусствовед, он теперь совсем спился, я его полгода не видел и дозвониться тоже не сумел. Вернее, не застал его, раза три звонил, говорил с женой, но до самого не добрался. Вот он мог бы спьяну в какой-нибудь сомнительной компании ляпнуть. Давно имеет привычку пить со случайными людьми.
– Все? – спросил Калев.
Теллер помолчал.
– Не совсем, – сказал он осторожно. – Не хочу грех на душу брать, но пришла мне в голову еще одна мысль. – Он сделал паузу, словно колеблясь, но потом решился. – Соседи. Точнее, один из соседей.
– Он знал о картине? Или, вернее, о том, что она ценная?
– Повидимому. Понимаешь, мои родители были в дружеских отношениях с семьей, которая жила напротив, на нашей же лестничной площадке. Отец с этим соседом ездил на рыбалку и вообще, мать с его женой тоже интенсивно общалась. Они были люди интеллигентные и представление о живописи имели. Когда отец с матерью куда-то уезжали, всегда просили их приглядеть за квартирой. Теперь старшего поколения уже нет, здесь живет сын, мой примерно ровесник, в детстве мы с ним во дворе в разные игры играли и по сей день приятельские отношения поддерживаем, иногда, особенно, когда с женой поцапается, он заходит ко мне поговорить.
– О живописи? – осведомился Калев?
– Да нет, о вещах попроще. О жизни, скажем так. В живописи он разбирается слабо, но человек с высшим образованием, общаться с ним приятно.
– За бокалом вина.
– Скорее, кружкой пива, – усмехнулся Матс. – Но о картине он тоже знал, как-то я пожаловался, что квартира запущена, а ремонт делать не на что, так он посоветовал мне продать что-либо из отцовского наследства. Не обязательно, сказал, Коровина, можно и что-то подешевле. И сейчас, когда узнал об ограблении, сразу про Коровина спросил.
– То есть ты на него думаешь? – уточнил Калев.
– Упаси боже! Нет. Но у него самого сын, с родителями живет, две дочери еще, те замужем, одна даже в Хельсинки перебралась, а вот сын тут. Разгильдяй, забулдыга, за тридцать перевалило, а ни профессии толком, ни работы, научился где-то стены красить да обои клеить и этим пробавляется. Дает объявления в газетенках, где их бесплатно печатают…
– Уже не бесплатно, – заметил Калев.
– Да? В любом случае. Дает объявления, потом ходит желающим ремонт делать. Получит деньги, прогуляет и нового заказчика ищет. Неторопливо так. А пока найдет, кормится на родительский счет. Сколько отец не пытался, а подействовать на парня не может… Собственно, все они теперь такие, на родителей наплевать, мало ли что старики болтают… У меня с Камиллой те же проблемы, хотя ситуация противоположная, та ведь умница и не ленится, учится и учится, но попробуй ей слово поперек скажи!
Он удрученно вздохнул, и Калев спросил:
– А насчет нее ты полностью уверен?
– Я же тебе говорил: написал, поинтересовался.
– И получил отписку. Позвони, поговори, может, вспомнит что-нибудь.
– Не буду я ей звонить, – буркнул Теллер.
– Что так?
Теллер поколебался, потом снова вздохнул.
– Поругались накануне ее отъезда. В очередной раз.
Супруги Кару молчали, и после довольно долгой паузы он продолжил:
– Началось с ерунды. Была в газете какая-то статья, про пенитенциарную систему. Зазвонил телефон, я вышел в коридор, поговорил, вернулся в комнату, вижу, сидит, читает. Ну я и ляпнул, наполовину, между прочим, в шутку, хотя дело это вовсе не шуточное, что вот, о преступниках беспокоятся, чтобы сыты были, комфорт им и довольство, а кто о честных людях подумает? У них там небось тюремный врач сидит и чуть что бежит на помощь, а я, художник, человек немолодой, без страховки медицинской живу, не дай бог заболеть, сдохну, как собака. И что, вы думаете, она мне отвечает? Ты, говорит, сам сделал свой выбор. Работал бы, как все люди, и была б у тебя страховка. Понимаете?! Я, значит, не работаю! Машины чинить или торговать, хуже того, в конторе дурака валять это работа, а творчество не работа! Собственно, ничего удивительного, яблоко от яблоньки, с чего мы с матерью ее развелись, та ведь тоже считала, что работать надо, а не красками-кисточками баловаться! И теперь девчонка эта мне указывает, как жить, слово за слово, и принялась меня попрекать, что мало алиментов на нее платил, мать вкалывала, растила, а от меня толку никакого… Ну и я взбесился, неправильно, говорю, мамаша твоя замуж вышла, за банкира надо было или хотя бы работника бензоколонки, а не художника… А-а, черт с ней!
Он сердито махнул рукой.
– Ладно, – сказал Калев, – давай сюда свой список, я передам его Андресу.
– Но получится, что я подозреваю людей, которых не подозреваю.
– Ну дай фамилии тех, кого подозреваешь.
– Я ведь не их подозреваю. Получится неловко. Выйдет, что я голословно обвиняю…
– Никто не собирается их обвинять, – перебил его Калев. – Там просто проверят, нет ли какой-либо из твоих фамилий в компьютере, может, кто-то имел контакт с людьми, проходившими по делам, связанным с похищением предметов искусства.
– Это все у них в компьютере?
– Разумеется, – сказал Калев. – То есть, по правде говоря, понятия не имею. Но по логике вещей…
Матс еще некоторое время смотрел на свой список, потом проворчал:
– Я все-таки выпишу только тех, кто мог передать дальше.
Они уже собрались уходить, Калев, во всяком случае, решительно поднялся с места, когда в дверь позвонили.
– Это Арво, – сказал Теллер, – книгу у меня одалживал, утром звонил, что занесет.
Он вышел в прихожую, и Диана тихо спросила:
– Кто такой Арво? Сын?
Калев кивнул.
– Странно, что мы его ни разу не встретили. На выставках Матса хотя бы. Если уж он имеет отношение к искусству…
– К музеям, – поправил ее Калев.
– Есть разница?
– Есть. Он просто чиновник, – пояснил муж. – А не встречали мы его потому, что он до последней пары лет жил в Тарту. С матерью и отчимом, потом в университете учился, потом работал там. Тсс…
Диана, готовая задать следующий вопрос, закрыла рот и как раз вовремя, отец и сын Теллеры вошли в гостиную.
– Знакомьтесь, – сказал Матс.
Сын Теллера был такой же благообразный, как отец, может даже, еще более, какой-то чересчур уж вежливый, лощеный, разнаряженный средь бела дня в выутюженный черный костюм с белой сорочкой и красно-зеленым галстуком, слишком, по мнению Дианы, ярким, собственно, теперь, эти попугайские галстуки носили все, от телеведущих до президентов.
Он, кажется, заметил, что Диана обратила внимание на его небудничный облик и пояснил словно извиняющимся тоном:
– Делегация приезжала финская, пришлось быть при параде.
Диана улыбнулась, как бы принимая сообщение к сведению, но все равно подумала с малопонятной даже себе неприязнью, что искусствовед этот какой-то искусственный… то есть не искусствовед, а чиновник, хотя как можно работать в музее и не разбираться хоть чуть-чуть в искусстве, даже если образования соответствующего не имеешь…
– Ну как? – спросил сын отца. – Из полиции нет новостей?
– Нет, – буркнул Матс сердито. – Вот с Калевом обсуждали…
Что именно обсуждали, он уточнять не стал, а Калев перевел разговор в другое русло.
– Как вы думаете, – спросил он, поворачиваясь к Арво, – есть у вора шанс продать картину кому-то тут, в Эстонии? Вы ведь в некотором роде специалист, не по скупщикам краденого, конечно, но коллекционеров наверняка знаете?
– В какой-то степени, – согласился тот осторожно. – Могу сразу сказать, что для среднего собирателя живописи это полотно слишком дорогое. По сути дела мало-мальски отвечающую ценности картины сумму сразу может выложить только нувориш. Но ведь теперь, после статьи в «Постимеес», всем уже известно, что картина украдена. Я могу, конечно, вообразить себе ярого коллекционера, который наплюет на все сопутствующие обстоятельства и повесит картину в спальне, как вот папа, чтобы любоваться в одиночестве. Но нуворишу это вряд ли интересно, они ведь такие покупки делают больше для саморекламы.
– Или, чтобы вложить деньги, – заметил Калев.
– Это, когда речь о чистых картинах. Деньги вкладывают так, чтобы в любой момент их можно было получить обратно, – возразил «музейный работник». – А продать ворованную вещь… Не скажу, что это совсем уж невозможно, но проблематично.
– В общем, пристроить свое приобретение вору будет нелегко, – подвел итог Калев. – То есть, скорее всего, картина еще у него. Если только он не стащил ее по предварительной договоренности с будущим покупателем.
– Это вряд ли, – сказал Арво. – Ведь полиция считает, что вор – дилетант, а дилетанту не так просто выйти на нужного человека. Для этого надо хорошо знать конъюнктуру.
– Как вы, например, – прищурился Калев.
