скачать книгу бесплатно
– Лючия, я тысячу и один раз говорил тебе, что пряности нужны, чтобы заглушать вкус несвежих или протухших продуктов, – сказал он сердито, при этом облизывая пальцы, – мы же покупаем в лавке мясо только что зарезанного теленка!
– Антонио, я старалась угодить тебе и строго следовала рецептуре, оставленной мне твоей покойной матушкой, – сразу покраснев, тихо ответила на его упрек Лючия.
– К черту рецептуру, будь она неладна! Вот даже доктор говорит, что моя подагра – это результат твоих «кулинарных ше-дев-ров». Да и дорого мне обходятся эти твои заморские пряности, – не переставая, ворчал Антонио, делая короткие паузы лишь для того, чтобы запить еду красным вином, что переливалось рубиновыми оттенками в прозрачном графине из хрупкого венецианского стекла.
Тут в разговор вмешался дядя Франческо, негромко произнеся:
– Отец, может ты прикажешь еще и придерживаться церковного календаря, согласно которому нельзя есть мясо по средам, пятницам и субботам, а также во время постов? Или мы монахи какие, коим мясо четвероногих животных вообще не полагается по уставу Ордена? Впрочем, я уверен, если бы не твоя подагра, ты бы и здесь нашел лазейку в законе.
– Не смей перечить мне, когда я говорю! – Антонио стукнул кулаком по столу, да так, что карп на овальном блюде пошевелил своими плавниками, словно живой.
Вдоволь насытившись мясом и нежнейшим карпом и заев все это двумя пирогами, у Антонио, казалось, улучшился нрав и он рассказал домочадцам, что сейчас, по дороге домой, возвращаясь от умирающего аптекаря, успевшего, однако, продиктовать нотариусу свое завещание, его укусила чья-то собака. И завтра он обратится к главе городка с настоятельным предложением переловить и утопить в Арно всех этих бесцельно-лающих бродяжек! Услышав об укусе, Лючия немедленно бросилась осматривать рану на пятке мужа, но там оказалась лишь малозначительная царапина. Дядя Франческо же, наклонившись к уху Леонардо, прошептал:
– Леонардо, ну ответь мне, дружище, разве можно доверять людям, которые не любят собак, а? Зато я доверяю собаке, когда ей не нравится человек, – они посмотрели друг на друга, в глазах дяди блестели озорные искорки. И, отвернувшись от Антонио, дабы не вызвать очередной вспышки его гнева, они оба таинственно заулыбались, уже давно научившись прекрасно понимать друг друга.
Дядя Франческо каждый день раскрывал перед любимым племянником удивительную мудрость природы. Нередко он вместе с племянником спускался к реке и, глядя на ее быстрые воды, говорил Леонардо, что вот, мол, и жизнь приплывает и утекает. Они гуляли по лесу, и дядя Франческо показывал ему, какие превращения происходят с насекомыми. Он заставлял Леонардо прикоснуться руками к комочкам земли, когда всходили хлеба, сам удивляясь той неведомой силе, которая помогает тоненькому стебельку пробиться сквозь твердую, оледенелую землю. А в разгар лета дядя и племянник наблюдали за муравьями, которые тащили на себе зерна более крупные, чем они сами. Однажды дядя Франческо рассказал ему сказку о тайном договоре между муравьем и зернышком.
– Оставь меня здесь. Я вернусь в родную землю, а через год принесу тебе не одно, а сто зерен, – попросило зерно муравья.
– Ну а муравей?
– Он, Леонардо, так устал тащить зерно, что согласился. Только не очень-то он поверил обещанию зернышка. А через год…
– Колос! Зерно превратилось в колос! Верно, дядюшка?!
На следующее утро Леонардо с дядей Франческо отправились по обыкновению гулять по окрестностям Винчи. Они забрели далеко в луга и стали собирать птичьи яйца. Ловко отыскивая спрятанные в траве гнезда, Франческо в своем увлечении разгибался лишь изредка, в то время как мальчик, задрав вверх голову, больше наблюдал за птицами, которые с криком носились над ними.
– Леонардо, не различаешь ли ты в их крике что-либо понятное нашему разуму? – подняв голову, спросил дядя.
– Да, я четко слышу, как они просят нас не похищать их еще не родившихся детей, а вот эта пара прогоняет нас, крича – Вон отсюда, негодяи! – отвечал ему мальчик.
И так было каждый раз – они соревновались в изобретательности, придумывая значения птичьему крику.
Птицы… таинство их полёта не переставало приковывать внимание Леонардо к небу, и он готов был часами наблюдать за тем, как птицы – малые и большие – совершают свое загадочное действо, купаясь в порывах ветра или паря над облаками, распластав свои крылья. Его по-прежнему завораживало волшебство полета!
– Дядя Франческо, разве не жестоки те, кто излавливает птиц и сажает их в клетки? Помнишь, ты рассказывал, что птицы – это одни из самых древних существ на земле, чьих современников давно уже не осталось в природе, а вот птицы дожили до наших дней! Так неужели они могут оказаться на краю гибели из-за людского неблагоразумия? Разве можно помещать эти свободные существа за прутья? – спросил мальчик.
– Да, ты прав, лишать кого-то свободы – это более чем жестоко! И этих торговцев можно увидеть повсюду на нашем местном базаре. Но это их род занятий, Леонардо, ведь лишая живые существа свободы и, затем, продавая их, они кормят и одевают свои семьи. Такова жизнь! Вот мы, например, съедаем теленка, убитого мясником, ловим рыбу и птицу для жарки на вертеле. А что более жестоко, как ты полагаешь, посадить птицу в клетку, где она лишена свободы, или убить ее для употребления в пищу?
Леонардо замолчал, погрузившись в глубокое раздумье. Он не знал ответа на вопрос дяди. А потом он сказал серьезно:
– Я никогда, больше никогда не буду есть животную пищу из-за уважения ко всем земным тварям! Даже не прикоснусь к ней! Я слишком люблю все живое!
– Но это же глупо, да и неразумно, лишать себя вкусного, аппетитного, ароматного и полезного для организма жаркого! К тому же это не решит проблемы. Вот твой дед Антонио, например, съедает мяса, птицы и рыбы за троих, словно батрачит в поле, а не за конторкой своего бюро, – пытался переубедить его дядя. – Хотя я и вижу, что твою жалость вызывает даже покалеченный на дороге кузнечик, которого, я это наблюдаю постоянно, ты бережно поднимаешь и опускаешь в траву, чтобы ненароком не раздавили. Я не могу не уважать твои чувства, Леонардо. Но в то же время, твой ненасытный, желающий всё познать ум доводит нас порой до жестокости. Помнишь наши опыты над теми же животными, которых ты пытаешься оберегать и спасать? Не так давно мы с тобой разрезали лягушку, чтобы посмотреть, что у нее там внутри. А до того, смазывали воском крылья летающих насекомых, утяжеляя их, с целью выяснить, смогут ли они теперь поднять в воздух насекомое. Ты сам говоришь, что смотреть, запоминать, изучать – это то, к чему тебя так страстно влечет!
– Смотри-смотри, Леонардо, – вдруг воскликнул дядя, – это коршун, – он указывал рукой на птицу с раздвоенным хвостом. – Видишь его? – спросил он, ложась рядом с Леонардо на траву, чтобы удобнее было следить за полетом. – Когда ветер, как вот сейчас, дует высоко в небе, коршун тоже парит в вышине; когда же ветер гуляет по равнине, коршун бесстрашно спускается даже ниже башни замка Кассеро. Коршун, он не любит зря махать крыльями, он всегда плывет по свежему ветру…
Но Леонардо его уже не слышал. Он завороженно смотрел в небо и мысли унесли его в далекое прошлое:
– Почему я не родился птицей? – думал он. – Я отчетливо помню из своего детства, как Мама, уложив меня в колыбельку перед нашим домом в Анчиано, сама ушла собирать цветы для горшка, отойдя далеко к краю лужайки. В тот момент к моей колыбели подлетел коршун, внимательно посмотрел на меня и несколько раз прикоснулся крылом к моим губам. Мои губы до сих пор помнят то необыкновенное чувство от прикосновения перьев птицы. Правда, иногда мне кажется, что это был сон. Но если это и был сон, то он поразительный и полный пророческого смысла. Это видение с самого раннего детства оставило глубокий след в моей памяти и душе. Я думаю, что тот коршун был вестником моей судьбы и мне в жизни надлежит заниматься изучением птиц и тайны их полета.
Потом он с улыбкой посмотрел на своего добродушного дядю, который так любил его баловать. Тот, находясь невдалеке, весело что-то напевал, рассматривая бабочку на своей ладони. Леонардо обратился к нему:
– Дядя Франческо, спасибо тебе за то, что возишься и играешь со мной, за наши совместные увлечения! Помнишь, как ты из ветвей можжевельника научил меня делать крепкие, далеко стрелявшие луки, и учил определять дальность выстрела, а потом мы вместе отмеряли шагами правильность наших расчетов, и, когда ты угадывал, а это было в большинстве случаев, твоей радости не было предела! А еще мы из полых стволов тростника вырезывали дудочки. Ты проверял мой музыкальный слух и мы вместе определяли места, где надо было вырезать отверстия для пальцев, чтобы добиться чистого звучания! Если бы не ты, я бы никогда, наверное, не научился понимать природу и ценить всякую жизнь, будь-то птица или пушистый зверек. Именно ты пробудил во мне интерес к окружающему и благодаря тебе я понял, что Природа есть Истина, а её можно познать, лишь внимательно наблюдая за ней.
Франческо был тронут еще детским, но уже таким осознанным и искренним выражением благодарности. Он признательно обнял мальчика, притянув его к себе за плечи.
Вечерело и пора было возвращаться домой. Солнце уже окрасило своим багряным заревом пыльную, темно-малахитовую листву деревьев. Небольшая роща на краю живописного луга еще наслаждалась мягким теплом от медленно заходящего светила, шелестя на поднявшемся ветру своими густыми и пышными кронами. Вся растительность луга благоухала букетом остропряных ароматов, и мощный аккорд лета был апогеем в этой цветущей симфонии.
Дома их ждал накрытый к обеду стол, все уже были в сборе, но к еде не приступали. Дед отчего-то нервно расхаживал из угла в угол. Завидев сына и внука, он, в свойственной ему строгой манере, сказал:
– Франческо, где вас ноги носят? Когда, наконец, закончится это бесцельное времяпрепровождение? Может пора уже взяться за ум? Я не позволю, чтобы из моего единственного внука вырос такой же праздный бездельник, как ты! Запомни, предоставленная мальчику свобода не должна быть дурно использована!
– Отец, – ответил Франческо, – у ребенка должно быть детство. Так они, дети, посредством игр и любимых увлечений развиваются как личность, в них они находят себя.
– Я то уж очень хорошо вижу, как развилась твоя личность, шалопай ты и беззаботный тунеядец! В чем, скажи, в чем ТЫ нашел себя? – ворчал синьор Антонио, с огорчением осознавая свою беспомощность что-либо изменить в жизни сына, этого совершенно «неудавшегося произведения».
На следующий день, в субботу, в городке Винчи как обычно кололи свиней. Все мальчишки с округи сбегались посмотреть на это зрелище, охотно интересуясь вещами отвратительными и ужасными. Они собирались вокруг животного, толкаясь, чтобы протиснуться в первые ряды и стараясь ничего не упустить. Они строили гримасы и отвечали издевательскими возгласами беспрерывному визгу животного, принесенного сюда на заклание. Свиней убивали безжалостным способом: животное опрокидывали спиной на широкую доску и крепко привязывали – уже тогда одного его крику было достаточно, чтобы испугаться и убежать. После этого в сердце свиньи вгоняли бурав, каким пользуются виноделы в Италии, просверливая винные бочки. Первое время, пока сердце смертельно раненного животного продолжает биться, деревянная рукоятка бурава покачивается, но постепенно колебания становятся короче, и, когда этот страшный маятник смерти останавливается, это означает наступление конца. И тут люди, сгрудившиеся вокруг, со свистом набрасываются на только что убитое ими животное, чтобы его разделать. Толстый мясник, отгоняя толпу, разрезает брюхо сверху вниз, во всю длину, и отделяет легкие, погруженные в свой прозрачный мешок, печень, и сердце, и кишки, обернутые слоями белого жира. Люди же вокруг, точно как их далекие предки, танцевавшие возле убитого ими мамонта, со смехом и дурацкими шутками, напиваются молодым вином и жадно поедают сырую печень и другие части свиньи, считающиеся одновременно и лакомством, и целебным продуктом от ста хворей.
В то субботнее утро Леонардо присутствовал на подобной кровавой оргии, стоя в стороне от бушевавшей толпы убийц. Весь оставшийся день после увиденного он провел в раздумьях и полном одиночестве, поднявшись на склоны Монте Альбано. А на следующий день местный приходской священник после воскресной службы в разговоре с бабушкой заметил:
– Любезная синьора Лючия. Хотел бы ненадолго отвлечь Ваше внимание и поговорить об отроке Леонардо, внуке Вашем. Намедни довелось заметить мне, что он отличается редкостным состраданием, тогда как другие дети, подобные безжалостным разбойникам, смеются, наблюдая это варварство. Черты его лица искажаются от сильной душевной боли, словно бы инструмент, которым закалывают свинью, проникает в его сердце. Позвольте мне выразить уверенность, синьора Лючия, что если его определить к духовному званию, то он мог бы стать хорошим проповедником, чтобы управлять прихожанами и называться их пастырем. Кроме того, язык его превосходно подвешен.
Лючия хорошо запомнила слова священника. И вечером, когда все домочадцы традиционно собрались за столом, включая отца, она, накормив семью обильным воскресным ужином, поведала об этом разговоре мужу и сыну Пьеро, тем самым дав пищу для их рассуждений о будущем мальчика.
Между тем, встреча с Мамой не выходила из головы юного Леонардо. И поздно вечером, когда все в доме уснули, он зажег свечу и сел на стул за бюро деда Антонио. Он левой рукой взял толстое гусиное перо, недавно очиненное дедом с помощью перочинного ножа и окунул его в бронзовую чернильницу. Пористая внутренность стержня впитала чернила и упругое перо – справа налево – заскрипело по шероховатой бумаге.
Это было письмо, полное наивных, но таких искренних, вопросов и душевного отчаяния. Письмо, адресованное… Богу:
«Господи,
Я еще маленький игрехов уменя пока нет, ноони, кажется, потихоньку собираются. Вот идедушка Антонио говорит, что меня так итянет вытворять что-то плохое. Это Ты меня испытываешь? Аможет мы, люди– это твои игрушки?
Абабушка Лючия рассказывала мне, что Ты самый главный наЗемле, хоть иживешь нанебе. ИТебя надо любить ипочитать. Я Тебя, конечно, люблю, но…маму я люблю больше. Ты сможешь простить меня заэто?
Ты все знаешь, скажи, помирятсяли мои родители?
Господи, я Тебе благодарен завсе, что Ты мне раньше делал. Нопомоги мне сейчас. Моя мама так страдает наЗемле, неужели вТвоем аду бывает еще хуже? Я жду ее все время. Зачто Ты наказываешь добрых людей? Наэто есть твоя воля? Разве счастье положено невсем людям? Сделай так, чтобы наЗемле никто никогда неплакал.
Я Тебя очень прошу, помоги мне. Это самая большая просьба. Обещаю, что больше я Тебя беспокоить никогда небуду. Даже если случится умирать.»
Он подул на бумагу, чтобы обсушить чернила. Затем аккуратно сложил лист и, уже на следующее утро, отнес его на луг и положил в гнездо, надеясь, что добрые, милые птицы, которые летают так высоко, вскоре непременно доставят его могущественному адресату.
Глава5
Знатное семейство, не имея других наследников, серьезно задумалось о будущем семилетнего Леонардо. Ведь, невзирая на его незаконное рождение, он был принят полноправным членом в семью. Поскольку отцу мальчика часто приходилось уезжать по службе во Фьоренцу, то образованием внука весьма рьяно занялся сам сэр Антонио. Хотя затея это была пустая – Леонардо было неинтересно слушать уроки деда. Тогда, в поисках альтернативы, мудрый старик отвез его в школу при церкви Св. Петрониллы, недалеко от Винчи, где он должен был обучаться церковному писанию, счету и латинской грамоте, хотя считать и писать мальчика к тому моменту уже успел обучить дядюшка Франческо. К церковному же писанию и латинскому языку он не проявлял никакого интереса. Сэр Антонио был в бешенстве, поскольку знание латыни в то время было необходимостью:
– Латынь – это не каприз, который можно не исполнять, Леонардо. Это обязательный атрибут грамотного человека в наши дни! Ты ведь хочешь продолжить нашу династию? – вопрошал дед, на что мальчик просто не отвечал. Он предпочитал по-другому проводить свое время, и часто, выходя утром из дома, вместо школы сворачивал в рощу, наблюдая там за насекомыми, растениями и полетом птиц. А придя домой, он начинал рисовать, изображая увиденные сегодня листья со всеми их прожилками, речные раковины и насекомых, и их порой невозможно было отличить от живых! Он как-то спонтанно, но так серьезно, увлекся живописью, со всем своим богатейшим воображением и неестественно острой наблюдательностью, имея перед собой лишь прекрасные скульптуры и картины, созданные самой природой.
Рядом с городком Винчи шло строительство большого дома для одного знатного синьора, которым руководил зодчий Биаджио. Леонардо часто, вместо посещения школы, приходил сюда посмотреть, как рабочие возводят стены, ровняя их угломером, и как, с помощью специальных устройств, поднимают вверх тяжести. Вскоре сэр Биаджио заметил любознательного мальчика, они разговорились и зодчий был крайне удивлен его ясному уму. Он увидел, что мальчик задает вопросы, связанные со строительством, и для правильного понимания ответа на них ему необходимо знать элементарные основы механики и других технических наук. Вот так и начались их занятия по арифметике, геометрии, алгебре. Зодчий видел, как мальчик схватывает все с невероятной легкостью, словно он когда-то изучал данные науки.
А спустя некоторое время приходской священник, который не так давно советовал бабушке Лючии определить Леонардо к духовному званию, но поняв, что тот испытывает интерес к природе, техническим занятиям и рисованию, самолично отвел смышленого мальчика в мастерскую живописца из Эмполио. Войдя в помещение, Леонардо чуть не задохнулся от отвратительного запаха яиц и творога, которые мастер использовал для приготовления красок. Сам же художник стоял на деревянном помосте, делая какие-то исправления на полотне. Мальчик завороженно смотрел за его проворными движениями кистью по полотну, а потом, уже будучи не в силах вытерпеть подкатившее к горлу удушье от гнилостного смрада, с зажатым руками ртом выскочил наружу.
Как то к сэру Пьеро, отцу Леонардо, обратился крестьянин, который был птицеловом и рыболовом и регулярно, вот уже несколько лет, поставлял дичь и рыбу семейству нотариусов:
– Сэр Пьеро, – сказал он, – будьте добры, взгляните на это, – он держал в руках круглый шит, вырезанный из древесины инжирового дерева.
– Что это? – спросил Пьеро.
– Мне дал это знакомый плотник в обмен на рыбу, – ответил крестьянин, – и, поскольку вы часто бываете во Фьоренце и знаете там многих, я бы хотел попросить вас любезно передать его какому-нибудь художнику, чтобы он расписал щит на свой вкус. А мы с Вами потом рассчитаемся за работу.
Сэр Пьеро, будучи по натуре человеком добрым, конечно, согласился выполнить просьбу крестьянина. Он вернулся в дом и заглянул в комнату сына. Тот сидел спиной к двери, будучи поглощенным изображением на картоне каких-то поразительно живых букашек, которые, казалось, вот-вот быстро поползут по поверхности рисунка. И тогда сэр Пьеро принял совсем другое решение:
– Леонардо, – позвал он, и сын медленно повернул голову в его сторону, – Леонардо, сынок, ты можешь расписать этот щит? – тот оторвался от работы, положив кисть на стол, взял в руки щит и внимательно на него посмотрел, словно изучая. Затем он кивнул отцу головой в знак согласия и вернулся к своему занятию.
Получив задание от отца, мальчик стал думать над тем, что же изобразить на этом круглом щите, и, в итоге, решил нарисовать нечто страшное, например, голову Медузы, чтобы напугать зрителей. Он обработал деревянную поверхность щита, залил ее гипсом и стал думать, каким образом было бы лучше воплотить свой замысел.
После прогулки по лесу, он принес в свою комнату большое количество разнообразных живых натурщиков: ящериц, сверчков, змей, бабочек, кузнечиков, летучих мышей и других подобных тварей, из которых, комбинируя их различными сочетаниями, создал в итоге весьма страшное и отвратительное чудовище, отравляющее все вокруг своим зловонным дыханием и воспламеняющее воздух. Это был дракон с огромной головой Медузы, вылезающий из пещеры и изрыгающий яд из пасти и огонь из глаз. Леонардо был полностью поглощен своей работой, затянувшейся на несколько дней, и, казалось, вовсе не замечал зловония, которое распространяли мертвые твари, принесенные им в жертву искусству, пока в комнату к нему не влетел дядя Франческо. Он резко остановился, словно оцепеневший, у порога:
– Леонардо, чем ты занят? Что ты делаешь? – закашлял он, искривив лицо в гримасе и тотчас же закрыв нос рукой, – Фу, здесь страшная вонь! Открой окно и впусти вовнутрь свежего воздуха. У твоей бабушки Лючии сильная головная боль, еще утром она, в поисках источника смрада, приказала прислуге проверить все крысоловки в подвале дома, но все они оказались пусты! Боже милостивый, ты – безумец! – воскликнул он и брови его сначала недоуменно поднялись вверх, а потом, когда взгляд его остановился на издыхающих живых тварях, приклеенных к щиту, они слились в одну сплошную сердитую линию,
– Это из великой моей любви к искусству, – молча ответил Леонардо, вернувшись к своему занятию.
Еще через несколько дней картина была готова и пришло время показывать ее отцу. Войдя в комнату к сыну и взглянув на нее, сэр Пьеро с испугом отпрянул назад, не отводя глаз от щита и храня гробовое молчание. Затем он спросил:
– Это тот самый щит, что я дал тебе, Леонардо? И действительно ли это живопись?
– Да, отец. И это произведение служит тому, ради чего оно сделано. Оно производит впечатление. Можешь забрать его, – сказал Леонардо.
Сэр Пьеро не отдал работу сына крестьянину. Взамен он купил у одного флорентийского старьёвщика другой щит с нарисованным на нем пронзенным сердцем и отдал крестьянину. Тот же, в знак большой благодарности, снабжал их бесплатными дичью и рыбой в течение целого месяца. Впоследствии, отец тайно продал щит Медузы каким-то купцам в городе, выручив за него сто дукатов.
Леонардо исполнилось 10 лет, когда отец с женой Альбиерой переехали во Фьоренцу, где сэр Пьеро начинал службу в качестве нотариуса Флорентийской Республики. Маленький городок Винчи отходил для отца Леонардо в прошлое. Одна эпоха кончилась, начиналась новая. За молодыми в город также последовали дед Антонио и бабушка Лючия, оставляя Леонардо жить в Винчи на попечении дяди Франческо. День отъезда принес радость всей семье, кроме оставленного дома мальчика. В поисках утешения он вновь, как всегда, уходил на свидание со своей единственной Любовью, которая его никогда не предавала – с Природой. И она оберегала свое дитя от одиночества. Или дарила ему его, когда было нужно.
Спустя три года в Винчи пришла весть из Фьоренцы о том, что дона Альбиера умерла при родах, так и не родив ребенка. Леонардо поник от грусти – его мачеха была всегда так добра к нему, лаской скрашивая его домашнюю жизнь. Печаль по поводу ее смерти заполняла его сердце. Теперь он оставался единственным наследником своего отца, хоть и незаконнорожденным. Но сэр Пьеро, ему тогда было 38, не собирался долго горевать по безвременно ушедшей в мир иной супруге, так как не в его характере было терять время понапрасну. Вскоре он женился во второй раз, на молоденькой, прелестной девушке Франческе Ланфредини, которая была всего двумя годами старше самого Леонардо.
Спустя год сэр Пьеро, как-то приехав в фамильное поместье в Винчи, сказал сыну, что ему пора собираться в путь:
– Мы едем во Фьоренцу, Леонардо! Хватит тебе болтаться по всему Винчи без толку! Тут ты растешь как дикий зверек, а там будешь учиться, – сказал он и в груди у Леонардо тревожно заклокотало от ощущения грядущих перемен. Он еще не вполне осознавал, что конкретно ждет его, и это его настораживало и даже пугало. В то же время он чувствовал, что душа его просит чего-то свежего, просит теплого, нежного, долгожданного ветра перемен, понимая, что грядущее принесет какие-то неизведанные пока новые возможности и открытия!
Чудесная пора детства в полях и лугах между Винчи и Анчиано, теплые вечера в доме деда, где все ждали субботы и возвращения сэра Пьеро, пролетели быстро, но Леонардо запомнились навсегда.
С утра он ходил в глубокой задумчивости, а затем решил прогуляться за городок, туда, где давно уже вовсю развернулось строительство новых домов для знатных синьоров. Зодчий Биаджио сейчас уже руководил новой стройкой. Обрадовавшись появлению Леонардо, он не мог не заметить его грусти:
– Леонардо, что с тобой? Я не узнаю тебя! Чем вызвана твоя печаль?
Леонардо поведал ему о том, что ему предстоит переезд. Зодчий предложил ему сесть рядом и ободряюще произнес:
– Ничто не стоит на месте, Леонардо. И не стоит страшиться перемен. Чаще всего они случаются именно в тот момент, когда приходит такая необходимость. Помни, что все, что неожиданно изменяет нашу жизнь – это не случайность. Я хочу рассказать тебе историю из моей жизни.
Пять лет назад, когда я переживал далеко не самый лучший период, я бродил по нашему городку, будучи обремененным множеством проблем, и вдруг увидел сидящего на краю дороги старичка. Торопиться мне было некуда, я присел рядом и мы разговорились о сути бытия. Старик поразил меня своими умными речами и жизненным опытом.
– Старик, ты мудрый человек, скажи мне, вот я еще не старый и сильный мужчина, но нигде не могу найти хорошую работу. Сын у меня бездельник, дочь гуляет, а жена ничего не делает по дому, все хозяйство приходит в упадок. Что мне делать? Дай мне совет, можно ли все исправить?
На что старик, повернувшись ко мне своим давно увядшим морщинистым лицом, тихо ответил:
– Повесь у себя на двери табличку и напиши на ней: «Так будет не всегда».
Я так и сделал. А через несколько месяцев мне, как хорошему мастеру, неожиданно поручили руководить строительством первой виллы на этой стройке. Сын мой, наконец-то, взялся за ум и занялся своим делом, дочь я удачно выдал замуж и она стала хорошей женой и матерью, а супруга моя, видя, что я снова начал хорошо зарабатывать, оказалась прекрасной хозяйкой, я ею очень доволен.
И вот, спустя какое-то время, по дороге на работу, я вновь повстречал того старика. Он, словно дервиш пустыни, облаченный в свои лохмотья, сидел на той самой пыльной дороге, скрючившись от бремени лет, и медленно перебирал восточные четки. На указательном пальце его руки сияло, отражая солнечные блики, старое, покарябанное медное кольцо. Он смотрел вдаль своими морщинистыми, сильно слезящимися и подслеповатыми глазами и одному лишь Господу было известно, о чем он думал в тот момент.
– Приветствую тебя, мудрый старец, – поздоровался я, не в силах скрыть некоторого волнения.
Он не мог не узнать меня, я это понял, когда он жестом пригласил сесть рядом. Я охотно поделился с ним едой, что заботливо укладывала жена, провожая меня по утрам на работу. Старик долго, одними деснами, жевал кусок отварного мяса, при этом крепко сжав губы, чтобы не проронить ни капельки драгоценного и питательного сока. Было очевидно, что еда ему нравится, хотя он, наверняка, почти уже и не помнил вкуса мяса, питаясь, когда придется, одной лишь скудной пищей вдали от давно потухшего очага своего дома. Пристанищем ему чаще всего служили перевернутые лодки у реки, а передвигался он на своих скрюченных ногах. А порой, если ему улыбалась скупая удача, случайно посылая ему в попутчики добрых людей, то и на их телегах. Мы с ним вновь завели беседу, правда, не столь длинную, как в первый раз, поскольку свободного времени у меня уже было не так много. Но я успел поведать ему о своих переменах:
– У меня всё наладилось с Божьей помощью. Что ты мне сейчас посоветуешь? – спросил я его, улыбаясь. Старик же, посмотрев мне в глаза, тихо сказал:
– Табличку ту не снимай с двери. И помни, ничто не вечно под луной! – взгляд его вновь устремился куда-то вдаль, словно он ожидал появления из глубины веков самого царя Соломона, чтобы передать ему свое сияющее на солнце потертое кольцо, которое делает грустных людей весёлыми, а весёлых – грустными своей мудрой надписью «Всё проходит. И это тоже пройдет»…
Зодчий смотрел в спину уходившему Леонардо, а сам, вздохнув, подумал: «Вот так всегда – я утешаю людей словами, которые порой самому хотелось бы услышать от кого-нибудь».
* * *
В праздник Благовещения, 25 марта, во Флоренцию, или Фьоренцу, как ее тогда называли, что означало «цветущую», на двух лошадях верхом въехали два всадника – человек средних лет и молодой. Первым был нотариус Флорентийской Республики сэр Пьеро, рядом ехал его сын, четырнадцатилетний красавец Леонардо. На протяжении всего пути перед его глазами стоял прощальный взгляд заботливого дяди Франческо, стоявшего у дверей отчего дома в Винчи и беспомощно махавшего ему вслед,
Леонардо с первых же минут своего пребывания в новом, очаровавшем его своим видом городе, стал жадно вдыхать его воздух, насквозь пропитавший его улицы и архитектурные шедевры. Да, это был не тот маленький Винчи с двумя достопримечательностями – замком герцогов Гуиди, контролировавших Тоскану в далеком 12 веке, и церковью Санта-Кроче в центре городка, что соревновалась в высоте и великолепии с древним замком. Здесь, во Фьоренце, все завораживало его взгляд – Домский собор, колокольня Джотто, капелла Пацци, дворец Медичи, дворец Ручеллаи, дворец Питти – у молодого Леонардо кружилась голова от этих чудес зодчества и архитектуры.
Здесь жили и создавали свои бессмертные творения Донателло, Брунеллески, Учелло и Альберти! В городских мастерских ни на минуту не смолкал шум наковален и не прекращалась работа гончарных станков. Здесь трудились строители и вольные мастера, ремесленники и торговцы, аптекари и адвокаты, купцы и парфюмеры. Фьоренца не управлялась тиранами, как многие соседние города-государства Италии. Щедрая благотворительность, изменившая облик города, исходила от банкиров и торговцев. Городом управлял клан Медичи, известнейших банкиров, взявших из старой легенды герб для своего рода – шесть красных шаров на щите, что символизировало капли крови великана, когда-то давно терроризировавшего город, и впоследствии истребленного прародителем рода Медичи.
Сейчас, когда Леонардо прибыл сюда, во главе города стоял один из самых ярких представителем семейства Медичи – Козимо Старший, ставший в 30 лет главой банковского дома Медичи, а к 40 годам получивший в наследство огромное состояние в 180 тысяч флоринов, а также шерстопрядильные фабрики и монополию на добычу незаменимых в текстильной промышленности дубильных квасцов. Для своего времени Козимо получил блестящее образование. Он обучился латыни у гуманиста Роберто Росси, под руководством которого основательно изучил классиков и проникся к ним большим уважением.
Будучи практиком, Козимо понимал, что в жизни человек, вооруженный наукой, стоит десятка обыкновенных людей. Всю жизнь он соблюдал завет своего отца, Джованни Медичи: «Никогда не давай прямых советов, выражай свои взгляды с осторожностью, никогда не проявляй гордости, избегай судебных тяжб и политических споров и всегда оставайся в тени». Возглавив город, Козимо оставался простым гражданином, не приняв никакого титула и не изменяя республиканских форм. От тирании, вымогательств и насилий Козимо был почти совершенно свободен и пользовался своей властью для устранения внутренних смут и для налаживания сложных отношений с Миланом, Венецией и Неаполем.
Все в городе очень хорошо знали своего правителя – совсем не высокого, скромно одетого, болезненного на вид человека, который охотно развязывал кошелек для нуждающегося простого люда, был очень сдержан, никогда не говорил дурно об отсутствующих, не любил, когда при нем злословили о других, всегда имел наготове острое слово, ни при каких обстоятельствах не терял головы и одинаково ловко и хорошо ухаживал за своим фруктовым садом на вилле Кареджи и заправлял делами своего банка, раскинувшегося по всей Европе. А его правительство заботилось о расширении торговли, промышленности и банковских оборотов своих граждан. Став самым богатым человеком Европы и имея в должниках королей Англии, Франции, самого Папу Римского и целое государство Венецию, Козимо употреблял огромные средства, приобретенные обширными и удачными коммерческими операциями, на благо народа: за раздачу хлеба в голодный год его называли «Отцом Отечества».
Стремясь сделать Фьоренцу центром интеллектуальной жизни Италии, столицей западной культуры, Козимо, первым из Медичи, начал широко покровительствовать художникам, учёным и поэтам. Его дворец был первым крупным гуманистическим центром в Италии. Неудивительно, что на членов этой династии работали многие деятели Возрождения: Бенвенуто Челлини, Сандро Боттичелли, Филиппо Брунеллески, Микеланджело, Рафаэль, Тициан и другие. Более того, во многом благодаря помощи семейства Медичи, здесь мог работать Галилео Галилей. Козимо Старший Медичи стал одним из первых меценатов, кто признал неизбежность появления художника нового, ренессансного, типа. «Этих гениев, – говорил он, – нужно воспринимать так, словно они не из плоти сделаны, а сотканы из звёздной пыли».
Отца Леонардо, сэра Пьеро да Винчи, уважали, особенно в среде аристократии. По приезду во Фьоренцу он сначала стал поверенным монастыря Сантиссима-Аннунциата и других учреждений. При этом, его благосостояние стремительно улучшалось, что позволяло ему приобретать дома, новые земли и виноградники в Винчи. Впрочем, он продолжал жить скромно и не забывал о благотворительности, не прекращая жертвовать деньги церкви. А вскоре он получил завидную должность нотариуса Магистрата, где ему по рангу полагалось роскошное жилье недалеко от Площади Синьории. Работа занимала все его время, поэтому было решено определить Леонардо в школу для изучения математики, музыки, пения, грамматики и письма на вольгаре – разговорной разновидности латинского языка.
Сам латинский язык в то время считался хлебом насущным не только всех учащихся церковных школ, он занимал важное место и в светском образовании: все официальные и частные документы составлялись на латыни, будучи основой книжной культуры и науки.
Однако, по причине незаконного рождения, Леонардо было отказали в обучении классической латыни и греческого языка. Сам сэр Пьеро, надо сказать, тоже был не тверд в латыни, языке своих предков. Так и Леонардо, на всю жизнь остался uomo sanza lettere, или человеком без книжного образования, не владевшим правильной латынью. Отец любил своего единственного сына, стремясь дать ему хорошее образование, и активно старался привить ему интерес к своему делу согласно незыблемым традициям семьи, чему Леонардо всячески противился – его не интересовали законы общества и он совсем не хотел становиться нотариусом.
– Ты скоро увидишь всю Фьоренцу, мальчик мой, а значит ты узнаешь мир, – восклицал сэр Пьеро в первые дни после приезда сына из Винчи. Но его очень смущало, что сын пишет левой рукой, – И перестань писать левой рукой, возьми перо в правую руку, как все нормальные люди! Кисть для рисования ты можешь держать как угодно, но для работы нотариусом необходимо писать правильно, иначе люди начнут поговаривать, что твоей рукой водит нечистая сила! – в сердцах возмущался отец, но когда он увидел, как сын украшал буквы завитушками, и что его письмо было таким же красивым как и у опытных писарей, он перестал твердить о влиянии на сына сатаны.
История повторилась. Как и в Винчи, Леонардо особого рвения в учебе не проявлял, хотя в математике, за немногие месяцы, что он ею занимался, он достиг таких успехов, что постоянными сомнениями и сложными вопросами не раз ставил учителя в трудное положение.
– Отец, – жаловался он, – в школе нас заставляют все заучивать наизусть. Сегодня наказали розгами мальчика за то, что тот забыл какую-то малость.
