скачать книгу бесплатно
Прочитав письмо, Марко ощутил сильное эмоциональное волнение. Каждый раз, когда он слышал имя Великого Мастера, его охватывало подобное чувство. Но в этот раз оно было каким-то особенно сильным. Он услышал стук собственного сердца и почувствовал прилив крови к лицу и сухость во рту. «Надо успокоиться и заснуть как можно скорее», – подгонял себя Марко в поисках спасения от досадного дискомфорта. Дойдя до кровати, он лег, накрывшись легким одеялом. Но его сознание было перевозбуждено и, вместо спокойного сна, он получил не только волнительное продолжение, но и бурное развитие своих вечерних переживаний. Ему снилась… смерть. Смерть Леонардо да Винчи.
Глава2
Ранним утром, 2 мая 1519 года, в замке Кло на Луаре, на расстоянии получасовой ходьбы от города Амбуаз во Франции, так далеко от родной Италии, будучи окруженным своими шедеврами, доживал отведенные ему последние часы живописец Его Величества короля Франции, флорентиец Леонардо да Винчи. Четыре года Великий Мастер жил под покровительством французского монарха Франциска I, успев доработать ряд своих старых изобретений и разработать новые, в том числе и проект идеального дворца в идеальном двухуровневом городе под названием Маленький Рим.
Королевский двор оказывал величайшее внимание великому итальянцу. Король Франции по достоинству оценил многогранность натуры Леонардо и просил художника лишь о возможности беседовать с ним и наслаждаться его обществом. Король и весь двор подражали ему во всем, и, для того чтобы понравиться Мастеру, они даже стали употреблять итальянские слова и выражения в своих беседах. Именно во Франции Мастер забыл, что такое нужда, получив статус первого художника, архитектора и инженера короля. Франциск I платил ему жалование в 700 экю каждый год, содержал штат его прислуги, оплачивал бытовые нужды и покупал работы художника.
Но на третьем году жизни во Франции 67-летний Леонардо слег, теперь он мог с трудом передвигаться без посторонней помощи. 23 апреля 1519 года, в субботу, когда маэстро уже почти не вставал с постели, был приглашен нотариус. Мастер сообщил ему свою последнюю волю, в которой писал:
«В благодарность за услуги и расположение, завещатель дарует мессеру Франческо Мельци все и каждую из книг, которые находятся в его, завещателя, собственности, и другие принадлежности и рисунки, относящиеся к его искусству и занятиям в качестве художника, а также научные приборы, машины, рукописи и остаток жалованья, который должен был получить из королевской казны. Слуге Баттисте Вилланису – домашнюю утварь в замке Кло, а виноградник за стенами Милана – бывшему ученику Салаи».
Он также не обделил в завещании своих братьев по отцу, причинивших ему много волнений длительной тяжбой из-за наследства отца сэра Пьеро да Винчи:
«Завещатель повелевает и хочет, чтобы сумма в 400 флоринов была отдана его кровным братьям в знак совершенного примирения вместе с прибылью и доходами, которые могли прибавиться к означенным 400 флоринов за время хранения». Своей старой служанке, стряпухе Матурине, он оставлял «платье доброго черного сукна, подбитый мехом головной убор, тоже суконный, и два дуката деньгами – за многолетнюю верную службу». Что касается обряда похорон, Леонардо просил нотариуса похоронить его в часовне церкви в Амбуазе, назначив Франческо Мельци своим душеприказчиком.
В комнате уже давно незримо гостила Смерть, жаждя неотвратимого исхода и не отводя своего пристального взора от умирающего, который лежит сейчас беззащитным перед ликом вечности, а его левая рука подпирает голову, покрытую длинными седыми локонами, красиво обрамляющими его благородный лик. Утром, когда поднялось хмурое солнце и горизонт засветился кроваво-ярким заревом, началась агония. Стояла мертвая тишина, не считая грустного пения птиц за окном, и казалось, что сама природа скорбит по покидающему мир гению. Рядом с ложем Леонардо сидел самый преданный из его учеников, Франческо Мельци, держа в своих руках парализованную правую руку Великого Мастера. Глаза его были наполнены слезами, но чувство примирения с безысходностью отрезвляло его и придавало сил для того, чтобы принять Смерть Гения во всём ее печальном величии.
Невдалеке сидели два монаха – францисканец и доминиканец. Приглашены они были для исполнения своих традиционных обязанностей, которые заключались в том, чтобы неотлучно находится у ложа умирающего с целью облегчить путешествие его души из этого мира в потусторонний. Устав от безделья и зевоты, они затеяли свой извечный спор:
– Не находишь ли ты здесь, брат мой, аналогии со смертью основателя нашего ордена, святого Франциска Ассизского? – спросил он доминиканского монаха, наклонившись к его засаленному уху. – Помнится мне из Писания, что его преподобие был отпет певчими жаворонками еще до церковного отпевания. Вот и сейчас голосят птицы, предчувствуя скорую кончину мастера.
– Брат мой, – прошипел доминиканец, нахмурив брови и наклонившись к собеседнику. – Хочу напомнить тебе, что странное поведение и вольные взгляды Леонардо входят в противоречие с Откровением и разъяснениями отцов церкви. Он водит левой рукой, переворачивая вверх тормашками буквы, и справа налево как иудеи, что наилучшим способом скрывает его ересь. К тому же, его непомерная гордыня уводит колеблющуюся душу на окольные тропы, где она спотыкается и странно блуждает, тогда как путь отчетливо указан.
– Да уж, брат, – ответил ему францисканец, – ты прав как всегда. Недаром же ваши монахи называют себя псами господними и имеют эмблемой бегущую собаку, у которой в зубах факел, помогающий и в темноте распознать отступления от истинной веры. Но хотел бы напомнить тебе, что умирающий – не простой человек. Он – всеми признанный Гений!
– Мы все равны перед Господом. Но могу отметить одно: родиться гением легко, умереть же гораздо сложнее.
Так они продолжали свою бесконечную полемику – один был более благосклонен к умирающему, другой же – рьяно призывал осудить и наказать вероотступничество. Тем временем на мгновенье прекратилась судорожная агония, Леонардо сделал глубокий вдох и открыл глаза. Он поднялся и попытался сесть в постели, с трудом преодолевая свою беспомощность.
– Франческо, друг мой, – произнес он, – я хочу, чтобы ты знал – мне спокойно с тобой! Все подходит к своему концу, и не долог тот час, когда моя душа покинет тело и, невидимо для других людей, оставаясь на земле, станет посещать те места, где прошла моя земная жизнь. Я осознаю, что потеряю свое тело, оно больше никогда не будет существовать. Моя душа начнет свои мытарства и скитания. Я должен дать себе, прежде всего себе самому, отчет обо всем, что происходило в моей жизни, даже о том, что я не замечал или не считал важным. Прожитая мною жизнь предстает передо мной и самые мелкие детали в ней укрупнены: невыполненные обязательства, обиды, незавершенные дела. Я многое не успел. Всё, что я сделал и забыл, или постарался забыть, всё, что я мог сделать, но не сделал – всё это сейчас перед моими глазами в самых неприглядных деталях. Нет уже голоса, нет слез, нет рук, чтобы закрыть лицо, нет ног, чтобы упасть на колени. Всё, что от меня осталось – это комок боли и стыда. И это состояние будет длиться вечно, потому что понятия времени уже для меня не существует. Мы отвечаем за все деяния в нашей жизни! Дальше ты пойдешь один, Франческо. А я останусь и буду ждать тебя. Помни, что только у истоков решаются судьбы рек и людей. И теперь, стоя на краю пропасти, я готов сделать следующий шаг. Я предвкушаю свое будущее путешествие. Тайный и непознанный доселе мир ждет меня. В этом же я был лишь гостем, и принимаю в дар то, что явлено моим глазам. Жизнь – это тайна. Смерть – это тайна. Красота –это тайна. И любовь – это тайна. Я был приобщен к миру через тайну и сейчас ухожу легко, без страха, потому что меня любили. И я любил. Цени каждое мгновение своей жизни, Франческо, и верь в то, что делает нас бессмертными. Это есть любовь, которая движет нами и определяет нашу судьбу. Я жил ради любви, пел, музицировал, писал ради любви и вот сейчас я умираю ради любви.
Предчувствуя приход смерти, он попросил Франческо Мельци позвать священника. Все удалились, когда в комнату вошел священнослужитель со Святыми Дарами. Вскоре, выйдя от умирающего, он сообщил присутствующим, что Леонардо исполнил обряды Церкви со смирением и преданностью воле Божьей, исповедавшись и искренне прося прощения у Бога и людей за то, что «не сделал для искусства всего, что мог и должен был сделать».
Доминиканец, уловив последнюю фразу, с удовлетворенной улыбкой на лоснящемся лице, кивнул головой – ни для кого не было секретом, что Леонардо при жизни не отличался набожностью и придерживался вовсе не монашеского образа жизни. Однако, он, этот строгий блюститель церковных канонов, особое внимание уделил тому, что Леонардо в своей исповеди все-таки не каялся в содеянных грехах, а вновь, как и всегда, говорил об одном лишь искусстве.
– Что бы люди ни говорили о нем, сын мой, – провозгласил священник, обратившись как бы к Франческо, но уставившись на доминиканского монаха, – он оправдается, по слову Господа: «блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят».
Приняв причастие, Леонардо, взяв руку своего друга Франческо, с трудом прошептал последние слова: «Как хорошо проведенный день приносит счастливый сон, так плодотворно прожитая жизнь доставляет удовлетворение. Я чувствую себя как вода в реке. Меня уносит течение смерти…».
Зловещая ночь принесла с собой приступы удушья. Мельци боялся, что он умрет на его руках. Сколь ужасно это равенство перед страшной смертью, поражающей Гения наравне с ничтожеством, когда стерта грань между драгоценной жизнью и бесполезной! К утру 24 апреля, на Светлое Христово Воскресенье, Мастеру, казалось, стало легче. Но, так как он все еще задыхался, а в комнате было жарко, Франческо открыл окно.
В голубом небе летали белые голуби, и с шелестом их крыльев сливался звон пасхальных колоколов. Умирающий уже не видел и не слышал ничего. Ему грезились каменные глыбы, которые, падая, хотели задавить его; вот он хочет приподняться, сбросить их, но не может – и казалось, нескончаемая борьба эта не имеет конца. И вдруг, с последним усилием, он освобождается и летит на исполинских крыльях вверх – впервые в своей жизни ощущая на себе это удивительное чувство бесконечного полета вверх. Ему казалось, что сейчас он испытывает наивысшее наслаждение от воплощения самой главной своей мечты, мечты всей его жизни!
Сердце Леонардо билось еще несколько дней, хотя он не приходил в себя. Наконец, утром 2 мая, Франческо заметил, что грудь его больше не поднимается от каждого вдоха, а дыхание его слабеет. В нем еще тлела жизнь, но она тонкой свечой стремительно догорала на глазах. Монах стал читать отходную молитву. Через некоторое время ученик, приложив руку к сердцу учителя, понял, что оно уже не бьется. Смерть не делает различий ни для кого! Душа Мастера отлетела, словно показывая пример немощному телу, которое всю свою жизнь безуспешно пыталось научиться летать.
Франческо, с обильными слезами, закрыл ему глаза, затем бросился к кухарке Матурине со словами:
«Это Салаи… Салаи погубил его!».
Та, утешая, обняла его и похлопала по спине, закрыв затем руками заплаканное свое лицо. Лицо умершего не изменилось, храня на себе выражение, которое часто бывало при жизни – глубокого и тихого внимания.
За темно-красным бархатным занавесом его комнаты засияло ранее майское солнце. Свет и тепло заливали зелёные поляны и свежую листву платанов парка, пели птицы и цвели цветы, – он так и не смог разгадать тайны той необъяснимой радости, которую они дарят людям. Дубовые доски пола его спальни казались сейчас золотыми от солнца, и из окна было видно, как весело развеваются в небе узкие флажки над башнями замка. Радостная волна вечного обновления медленно разливалась по земле, и была высшая несправедливость в этом финале великой драмы его жизни, который разыгрывался на постели, так похожей сейчас на маленькую сцену.
В это время, снизу, из мастерской, где проводил свои дни Леонардо, прикормленный им хлебными крошками воробушек влетел в комнату, где лежал покойник. Покружившись над ним, среди погребальных свечей, горевших мутным пламенем в становившемся мощным сиянии солнечного утра, серая птичка опустилась по старой привычке на сложенные руки Леонардо. Потом вдруг встрепенулась, взвилась, взлетела до потолка и через открытое окно улетела в небо, с веселым чириканьем. И Франческо подумал, что в последний раз учитель сделал то, что так любил – отпустил на волю крылатую пленницу. Он вдруг вспомнил сказку, которую как-то рассказывал ему маэстро Леонардо. Сказку о завещании Орла.
Старый орел, что давно потерял счет годам, жил вгордом одиночестве среди неприступных скал. Носилы ему стали изменять, ион почувствовал, что конец его близок. Мощным призывным клекотом орел созвал своих сыновей, живших насклонах соседних гор. Когда все были всборе, он оглядел каждого имолвил:
—Все вы вскормлены, взращены мной исмалых лет приучены смело смотреть солнцу вглаза. Вот отчего вы поправу летаете выше всех остальных птиц. Игоре тому, кто посмеет приблизиться квашему гнезду! Все живое трепещет перед вами. Нобудьте великодушны инечините зла слабым ибеззащитным. Незабывайте старую добрую истину: бояться себя заставишь, ауважать непринудишь.
Молодые орлы спочтением внимали речам родителя.
—Дни мои сочтены,– продолжал тот.– Новгнезде я нехочу умирать. Нет! Впоследний раз устремлюсь взаоблачную высь, куда смогут поднять меня крылья. Я полечу навстречу солнцу, чтобы вего лучах сжечь старые перья, итотчас рухну вморскую пучину…
При этих словах воцарилась такая тишина, что даже горное эхо неосмелилось ее нарушить.
—Нознайте!– сказал отец сыновьям напоследок.– Вэтот самый миг должно свершиться чудо: изводы я вновь выйду молодым исильным, чтобы прожить новую жизнь. Ивас ждет таже участь. Таков наш орлиный жребий!
Ивот, расправив крылья, старый орел поднялся всвой последний полет. Гордый ивеличавый, он сделал прощальный круг над скалой, где взрастил многочисленное потомство ипрожил долгие годы.
Храня глубокое молчание, его сыновья наблюдали, как орел смело устремился навстречу солнцу…
Навстречу солнцу! – эхом отозвалось в голове у Франческо, и в этот момент он услышал лошадиное ржание и топот копыт – это король Франциск и рыцари из его свиты поспешно погоняли коней, надеясь застать в живых умирающего. Всадники приблизились к замку, когда солнце уже было в самом зените. Увы, их старание не опоздать было тщетным. Переступив порог, король более не сдерживал слез. Стуча высокими каблуками, он быстро подошел к постели, опустился на колено, приподнял голову покойного, которого он почитал как родного отца, и, убедившись в его кончине, припал к мертвой руке, а тело его сотрясалось от рыдания.
В присутствии Его Величества короля Франции монахи наконец-то прекратили обсуждение своих вечных вопросов, неуместных возле покойника, найдя сейчас занятие поинтереснее; они внимательно наблюдали за плачущим над телом Леонардо королем. Видимо, только смерть могла положить конец их вечной полемике об истине.
Верная служанка Матурина и ее помощница, приглашенная из близлежащей деревеньки по причине ее опытности в этих вопросах, стали обмывать тело, причем вторая не скрывала своего удивления гладкой кожей и хорошо развитым мышцам старца, хотя его худоба и тощие конечности долгое время оставались обездвижены из-за паралича. Поистине, какой же жестокой может быть смерть, которая, ликуя, сейчас демонстрировала свое доминирующее верховенство над жизнью!
Согласно последней воле Мастера, его тело пролежало еще три дня в той же комнате, где он проиграл свою последнюю битву с природой. Франческо Мельци сделал все для устройства таких похорон, чтобы ни у кого не возникло сомнения в том, что Леонардо умер как верный прихожанин католической церкви, хотя народная молва продолжала обсуждать жизнь и последовавшую за ней смерть Мастера так же, как два монаха возле покойного.
Тело Леонардо обрело вечный покой в монастыре Сен-Флорентен. На кладбище за его телом шли, неся шестьдесят свечей, шестьдесят нищих, которым он завещал милостыню. В четырех церквах Амбуаза отслужили три большие и тридцать малых обеден, семьдесят туренских су были розданы нищим и калекам при городской больнице Сен-Лазар. На его могильном камне была сделана надпись: «В стенах этого монастыря покоится прах Леонардо из Винчи, величайшего художника, инженера и зодчего Французского королевства»…
Спустя месяц, немного оправившись от отчаяния, Франческо Мельци писал во Флоренцию, сообщая о смерти учителя его братьям по отцу:
«Сер Джулиано и братьям, с почтением. Я полагаю, вы получили известие о смерти мессера Леонардо да Винчи, вашего брата. Горя, причиненного мне смертью того, кто был для меня больше, чем отец, выразить я не могу. Но, пока жив, буду скорбеть о нем, потому что он любил меня великой и нежной любовью. Да и всякий, полагаю, должен скорбеть об утрате такого человека, ибо другого подобного природа не может создать. Ныне, всемогущий Боже, даруй ему вечный покой».
Мельци долго пребывал в состоянии горя, едва не убившего его. Он стал владельцем большого количества количества томов с рисунками и записями учителя. Он взял их домой, в Милан, и бережно хранил как священные реликвии, пытаясь из этого бесчисленного и неупорядоченного собрания бумаг составить xотя бы одну книгу – «Трактат о живописи», – над которым Леонардо работал последние двадцать пять лет своей жизни и который так и не закончил. К сожалению для будущих поколений, Мельци не оставил воспоминаний о Леонардо, и не сделал никаких комментариев к его трудам, хотя они надежно хранились в его руках полвека. Умирая, он завещал их своему приемному сыну Орацио, будучи убежденным, что тот будет обращаться с ними так же бережно.
Увы, спустя некоторое время Орацио распорядился поднять на чердак старые рукописи, «принадлежащие некоему Леонардо, умершему пятьдесят лет назад». Это и было началом безжалостного расточительства наследия Леонардо. Часть их была раскрадена, другую часть Орацио отдал скульптору Помпео Леони, который обещал передать манускрипты королю Испании, а многое просто не сохранилось, будучи уничтоженным за ненужностью или непониманием их значимости по причине полнейшего невежества вандалов, через чьи руки, по какому-то злому умыслу, прошли рукописи Гения. Ведь невежество – это упрямый отказ от познания. Невежество ненавидит всё, что недоступно для понимания. И оно напрочь отрицает всё, что требует напряжения, усилия мысли или изменения точки зрения.
Несмотря на такие варварские растраты, до наших дней дошло несколько тысяч рукописных страниц Леонардо. Четырнадцать рукописей попали в Амброзианскую библиотеку в Милане, тринадцать по приказу Наполеона Бонапарта были увезены во Францию – в их числе «Атлантический кодекс», позднее вернувшийся в Милан. Многие другие рукописи из собрания, после злоключений и блужданий по свету, нашли убежище в Виндзорской королевской библиотеке, Британском музее, Библиотеке наук и искусств Восточного Кингстона, библиотеке Холкан холл лорда Лестера. Самая объемистая – «Атлантический кодекс» – состоит из 1222 переплетенных вместе страниц, перемешанных без всякой системы, под влиянием минутных увлечений, и в соответствии с настроением их автора. На одних и тех же страницах можно увидеть математические вычисления, различные эскизы, геометрические задачи, хозяйственные счета, изображение дыхательной системы человека, морские приливы и отливы, представления о работе глаза, об испарении воды с поверхности Средиземного моря, о природе града, какие-то чертежи, формулы и многое другое, до сих пор не полностью понятое ученым миром. Но единственное, что здесь можно видеть совершенно отчетливо, так это бескрайний горизонт полета мысли Леонардо, его неутолимая жажда все постичь и подвергнуть анализу.
…Вновь послышался колокольный звон, тот самый, что по приказу короля Франции сопровождал похоронную процессию. Своей завораживающей силой, неимоверной мощью и благодатной красотой, он духовно возвышал, объединял и лечил души скорбящих по навсегда покинувшему их Гению.
Глава3
Колокола не переставали звонить, разбудив Марко утром следующего дня. Он не сразу смог понять, что это был звук будильника, электронный циферблат которого показывал 7.30 утра. Что это было? Ночные видения были настолько реалистичны! Его ломило и он чувствовал разбитость и сильную вялость, овладевшую его телом. С трудом оторвав голову от подушки, он вылез из под одеяла и медленно побрел на кухню.
Выпив стакан воды натощак, Марко тщательно почистил зубы и умылся. Он не смог изменить устоявшейся с годами привычке выпить чашечку кофе, будучи все это время погруженным в свои раздумья. Вчера вечером синоптики обещали осадки, и, как ни странно, они не ошиблись. За окном действительно было хмуро. Марко, одевшись по погоде, повязал на шею подарок мамы на День Ангела – легкий серый шарф популярной итальянской марки Tranini, сочетающий тончайшую нежную шерсть молодого ягненка и шелка.
Ему, итальянцу, был свойственен тонкий эстетизм и врожденное чувство вкуса. Он надел кожаные перчатки и взял подмышку своего преданного спутника – зонт, сопровождавшего его почти повсюду. Его черный зонт-трость, с которым он подружился еще во время учебы на Туманном Альбионе, был как новый и имел солидный, представительный вид, служа своему хозяину без единой поломки в течение вот же почти девяти лет – он поистине стал неотъемлемой частью его гардероба, не подводя своего хозяина ни во время непогоды, ни в жаркую солнечную погоду. Захватив портфель с конспектами, и взглянув на наручные часы – было 8.30 утра, профессор вышел из дома. В специальном шкафчике у входа в дом не было газет.
«Похоже, Джерпонимо еще не приходил», – подумал он о почтальоне, «хотя разве он приходит так рано?» – Марко тут же упрекнул себя в рассеянности. Раскрыв зонт над головой, он направился своим обычным маршрутом в сторону Университета.
На ещё вчера безмятежном и спокойном небе сейчас кружились хмурые, угрюмые, свинцово-серые тучи, задавившие слабое утреннее солнце своей тяжестью. Светило, как будто растерявшись, почти совсем скрылось за их неповоротливыми боками… Сверкнула молния, а через несколько секунд невдалеке пророкотал гром, подтверждая своим глухим ворчанием, что вот-вот на землю обрушится ливень. Марко съежился от холода и поправил свой шарф, пытаясь инстинктивно спрятаться от неотвратимо надвигавшейся, первой в этом году, грозы. Зато деревья, цветы и трава начали радостно трепетать, разворачиваясь в ставшем сразу прохладным воздухе и радуясь влаге… капли дождя падали на землю, будучи без следа поглощёнными землёй. Следом за ними летели другие, более крупные и сильные капли, их становилось всё больше, они сталкивались боками, суетились, теснились и толкались. И вот они уже сливаются в сплошные потоки и дождь расходится, уже льёт, как из ведра. Весна уже полностью захватила власть в свои руки. Всё дышит новизной и свежестью, хотя как-то тяжело, тягостно и отчего-то вовсе не радостно было на душе. Успокаивало лишь то, что когда закончится дождь, на деревьях начнут лопаться почки, а в воздухе запорхают бабочки и появится радуга – первая весенняя радуга.
Дождь все усиливался, превращаясь в ливень, и Марко, поняв, что сегодняшнее раннее утро – не самое лучшее время для пешей прогулки, остановил проезжавшее мимо свободное такси. Водитель-частник, настоящий мигрант с Востока, не мешкая, назвал стоимость проезда, явно пытаясь заработать по максимуму на первом клиенте. В пути он непрерывно что-то говорил, все время артистично жестикулируя в помощь своему плохому итальянскому, и Марко, на минуту обратив на него внимание, понял, тот жаловался на то, что правительство пытается вмешиваться в их дела, вводя лицензирование водителей и повышая тарифные сетки на услуги такси.
Проезжая по набережной реки Арно, Марко, чтобы отвлечься от назойливой болтовни таксиста, закрыл глаза и погрузился в сонную дремоту, ощутив вскоре, как приятно разливается тепло по всему его телу. В какой-то миг с ним произошло нечто необъяснимое и ужасное – страшный скрежет, рывок, и удар словно молотком по голове. Сильная боль. И то ли полет вниз, то ли провал в бездну.
* * *
Спустя всего пять минут итальянский новостной канал TgCom 24 первым сообщил, что на набережной реки Арно, совсем недалеко от знаменитого моста Понте Веккьо и Понте алле Грацие, треснул асфальт. В яму длиной около 200 метров и шириной 7 метров провалились два десятка припаркованных автомобиля. Еще два автомобиля с пассажирами столкнулись с наполовину провалившимися в бездну машинами.
Передавалось, что есть пострадавшие в авариях, и уже демонстрировались фотографии изуродованных машин. Вскоре все остальные телеканалы стали наперебой вещать о том, что городские власти опасаются нового обрушения дорожного полотна. Правоохранительные органы сообщали в своих отчетах, что причиной провала асфальта мог стать дефект на инженерных сетях. На месте происшествия работали спецслужбы, которые отчаянно пытались локализовать разрушения. К провалу также прибыли пожарные, четыре кареты скорой помощи, а дорожная полиция перекрыла движение по набережной. Затем появилась информация, что причиной всему, скорее всего, стали грунтовые воды. А представители мэрии поторопились сообщить о прорыве трубы городской водопроводной системы.
* * *
Через одно из самых живописных мест во Флоренции, площадь Сан-Пьер-Маджоре, мимо торговцев зеленью и фруктами и вечно снующих посетителей многочисленных окрестных магазинов, быстрым шагом, словно торопясь на важное свидание, шла высокая, стройная женщина с правильными чертами лица. Нельзя было не заметить ее красивую постановку стоп – носки ее туфель были немного развернуты в разные стороны, а пятки шли по одной прямой линии, что делало совершенно идеальной линию ее движения. Ее подбородок был поднят и смотрел по направлению движения, а плечи были отведены назад и опущены вниз, что делало ее благородную осанку похожей на королевскую.
Пройдя под башней Донати, мимо пиццерии, она грациозно проскользнула в арку, где глаза ее столкнулись с парой нищих с собакой. В этой время здесь относительно безлюдно, но уже во второй половине дня здесь будут толпиться клиенты ресторана, винной лавки и сэндвич-бара, чудом уместившихся на этом крошечном пятачке. Пройдя сквозь арку и продолжив свой путь по улице Сант-Эджидио, она вышла к старейшей из ныне действующих больниц Флоренции Санта-Мария-Нуова с фасадом, заставленным бюстами всех последних Медичи. Её основал в конце 13-го века отец Дантовой Беатриче Фолько Портинари. Сама же идея богоугодного заведения принадлежала женщине по имени Монна Тесса, которая служила гувернанткой при шести дочерях Фолько. Она стала душой нового госпиталя, полностью посвятив себя уходу за больными и руководствуясь заветами Святого Франциска Ассизского.
Многочисленные пожертвования зажиточных мирян позволяли госпиталю Санта-Мария-Нуова не только исправно функционировать, но и расширяться. Для его украшения нанимали известных художников и архитекторов. Большинство фресок, которыми были покрыты коридоры больницы Санта-Мария-Нуова, отделили от родных стен и сейчас их выставляют в городских музеях. Портик же перед фасадом Санта-Мария-Нуова спроектировал Буонталенти, которому также принадлежит необычная лестница, ведущая к алтарю. У её подножия и похоронен отец-основатель больницы Фолько Портинари, который в Устав ее внес положение, требовавшее обращаться с каждым больным как с хозяином дома, чтобы «бедные больные, поступающие на излечение, находили здесь утешение и заботу, питание и уход, как если бы это был сам Христос, явившийся собственной персоной.
Филомене Тоскано, несмотря на свои солидные 68 лет, удалось сохранить красоту и привлекательность. Ее безупречный внешний вид и неувядающее стремление нравиться противоположному полу придавали ей моложавость. Она была убеждена, что, вне зависимости от возраста, любая уважающая себя итальянка один раз в неделю должна посещать салон красоты. Причем, добавляла она, чем старше становится итальянка, тем более элегантной ей следует становиться. У нее были шикарные вьющиеся, всегда хорошо ухоженные волосы. Одевалась она со вкусом, пользовалась только хорошим парфюмом, дорогими украшениями и владела накопившимися с годами секретами правильного ношения палантинов и шарфов. Вот и сейчас на ней были чёрные туфли на средней высоты каблуке, коричневые классические прямые брюки, блузка пастельного цвета, поверх которого было надето легкое по сезону меховое манто. Ее шею обвивала нитка черного жемчуга, а безымянный палец левой руки украшало бриллиантовое кольцо.
– Senta! Я прошу разрешить мне увидеть сына, – настоятельно произнесла Филомена, пройдя в приемный покой нейрохирургического отделения больницы.
– Синьора Тоскано, как вам известно, ваш сын перенес тяжелую травму в связи с аварией на мосту, – пожилой доктор сквозь очки сочувственно посмотрел ей в глаза, – он помещен в реанимационный блок и находится сейчас в состоянии комы. Прошу вас понять, вход посетителям туда воспрещен.
– Chiedo scusa! Я не посетитель, я – мать, – голос Филомены дрожал от волнения. – Поставьте себя на мое место, доктор. Впрочем, разве в ваших зачерствевших сердцах остались хоть какие-нибудь крохи человеческой жалости и сострадания к чувствам матери? Я требую или, если хотите, умоляю вас, Dottore, пропустите меня к сыну. – Ее безграничная настойчивость вкупе с появившимися слезами на глазах возымели успех. Доктор, тяжело вздохнув, кивнул в знак согласия, предложив ей накинуть на себя белый халат, после чего они прошли в блок.
Марко, похоже, был погружен в глубокий сон. Рядом с его кроватью работал аппарат искусственной вентиляции легких, а большую часть его лица покрывал зонд с трубками. Бледность его кожи и отсутствие какой-либо реакции вызвал у матери приступ слабости и головокружения. Она оперлась на руку доктора Моретти, он же убедительным голосом просил ее успокоиться.
– Что с ним, Dottore?
– Ваш сын сейчас находится в состоянии угнетения сознания, связанного с травматическим повреждением головного мозга. Практически любая травма, синьора Тоскано, при известной интенсивности воздействия, приводит к так называемому гемодинамическому удару, когда ударная волна распространяется по внутричерепной жидкости. Хотя сама травма не оказывает непосредственного воздействия на оболочки мозга, но нормальная работа нейронов все же нарушена, в результате чего отключаются некоторые функции коры головного мозга… – доктор продолжал что-то объяснять, используя непонятную ей медицинскую терминологию вроде аспирации и брадикардии. Филомена его больше не слышала, она была шокирована увиденным. Она бросилась к сыну, но дежурившая в блоке реанимационная сестра преградила ей путь.
– Прошу вас, не тревожьте его сейчас, синьора Тоскано.
– Что же теперь будет с моим сыном, Дотторе? Неужели он теперь будет инвалидом? – голос Филомены срывался.
– Пожалуйста, наберитесь терпения, синьора Филомена. Мы сделаем всё, чтобы поставить его на ноги… Не надо раньше времени отчаиваться… Ваш сын поправится и снова заживет полноценной жизнью…
– Но почему… почему он не приходит в себя?
– Поймите, нужно время… у него травма. Кстати, – доктор Моретти улыбнулся матери, – есть и хорошая новость для вас. Сын ваш, похоже, родился в рубашке. Мы провели магнитно-резонансную и компьютерную томографии, а также электроэнцефалографическое исследование. У вашего сына сохранены функции центральной нервной системы и, к счастью, не выявлено внутричерепных гематом. Таким образом, оперативного лечения в данном случае не потребуется. Мы можем надеяться на его полное выздоровление. Но для этого, я повторяю, потребуется время, – доктор развел руками, показывая этим жестом, что не пришло еще время для точных прогнозов.
– Я вас настоятельно прошу поехать сейчас домой, синьора Тоскано, – продолжал доктор. – Вы ничем не можете ему помочь. Ему нужен полный покой. Не переживайте, он находится под неусыпным контролем дежурного персонала. Приезжайте завтра, я передам в приемное отделение запрос на пропуск для вас в отделение.
Филомена, еле дождавшись утра, приехала в больницу. Ее пропуск был готов и ее сопроводили к сыну. Марко все еще был без сознания, напоминая глубоко спящего человека, и его кожные покровы были так же бледны как вчера. Дежурная сестра шепотом сообщила матери, что ночью у него была рвота. Позже подошел доктор Моретти. Осматривая пациента, он коснулся тыльной стороны его ступней и посветил ему фонариком в глаза, выразив затем сожаление, что ничего нового пока сказать не может.
– Мы стараемся улучшить кровоснабжение его мозга, вводим ему диуретики, ноотропы и сосудистые препараты. Мы также планируем начать антибактериальную терапию во избежание присоединения инфекции легких и мочевых путей. Поверьте, мы делаем все, что в наших возможностях. Если вы хотите остаться здесь, синьора Тоскано, то я бы настоятельно порекомендовал вам говорить с вашим сыном, можете также касаться его рук. Есть большая надежда, что у него появится реакция на внешние раздражители. – Доктор Моретти галантно изобразил поклон и поспешно покинул палату.
Филомена, оставшись наедине с сыном, присела на стул, находившийся рядом с больничной койкой. Она осторожно дотронулась кончиками своих красивых пальцев до руки сына, обратив внимание на то, что она была теплая. Затем, с какой-то опаской прикоснувшись к его волосам, стала нежно гладить их, но, к ее сильнейшему огорчению, она не увидела каких-либо реакций на эти прикосновения. Помня о том, что доктор рекомендовал разговаривать с сыном, она промолвила тихим, дрожащим от сильного волнения голосом:
– Марко, это я, мама. Доброе утро, СЫН! – казалось, тревожная вибрация идет из самих глубин ее души. – .Я знаю, ты слышишь меня, и мне надо о многом тебе сказать… Я виновата перед тобой, и вина эта висит на мне как неоплатный долг. Ты знаешь, конечно знаешь, что я уделяла тебе недостаточно времени в детстве. Я была с молодости поглощена интересной работой, которая меня завораживала, пьянила и одухотворяла. – Филомена вобрала в себя воздух и продолжила уже более смелым голосом. – Ведь еще с юности я дебютировала в различных фешн-кастингах и рекламных фотосессиях, вызывая неописуемый восторг у известных кутюрье, отзывавшихся обо мне как о необычайно артистичной модели с несомненным талантом позирования и тонким шармом. Поклонники следили за мной, некоторые даже сходили по мне с ума и караулили меня у дома. Мне приходилось заниматься спортом в фитнесс-центре и умирать на пробежках, чтобы постоянно держать себя в нужной форме…
Повествуя о своей жизни, она не сводила глаз с Марко, надеясь, что он услышит ее. Но было очевидно, что ее единственными слушателями оставались гладкие немые стены. Она совершенно не понимала, о чем ей нужно говорить, но слова лились из нее ручьем, не давая ей осознать насколько уместны в данной ситуации те или иные ее воспоминания, окрашенные драмой или комедией.
– Помню, Марко, повстречала я в том центре одну полную экзальтированную даму бальзаковского возраста. Она была очень говорлива и уже успела рассказать всем о своем страстном желании как можно скорее сбросить с себя этот назойливый лишний вес. Я была уверена, ей это было нужно для того, чтобы по-прежнему кому-то сильно нравиться. Так вот, она как-то спрашивает у подошедшего к ней фитнесс-инструктора:
– Молодой человек, говорят, что для быстрого эффекта надо пить активированный уголь. Это правда? – на что тот, имея острый язык и не мешкая, ответил:
– Милочка, для того, чтобы быстро похудеть, уголь вам надо бы не пить, его надо разгружать где-нибудь там, на шахтах Сардинии! – Филомена сдержанно хмыкнула, ее веселые воспоминания показались ей сейчас уместными. После чего она неторопливо продолжила:
– У меня появлялся очередной рвотный рефлекс при виде ежеутренних хлопьев или той еды, которую я совсем не любила, а между печеньем и вареньем мне приходилось делать выбор в пользу стакана воды. Я максимально старалась следить за своей фигурой, но как только я отворачивалась или отвлекалась, она, моя фигура, начинала жадно что-то жевать, – Филомена вновь негромко засмеялась над очередной своей шуткой, закончив мысль избитой фразой, что «красота требует жертв»! Затем она вернулась к своему рассказу.
– Однажды утром я, как бы случайно, воскликнула вслух, что чувствую себя самым счастливым человеком на свете. На что Ортензия, твоя тетушка, тут же отреагировала, полюбопытствовав, не влюбилась ли я, наконец-то, в кого-нибудь по-настоящему? Я же ей ответила, что просто выспалась как следует. Вообще, я поняла одно правило: если на часах уже полночь, а тебе еще нужно вымыть голову, сделать эпиляцию ног и маникюр – всегда выбирай сон, потому что ноги можно спрятать, волосы скрыть под платком, а на руки надеть перчатки. Но никто и ничто не замаскирует твое утомленное и мятое лицо и скверное настроение. Поэтому всегда выбирай сон!
Я становилась лауреатом всевозможных конкурсов и получала престижные призы. Все эти успехи кружили мне голову и я стремилась достичь только одного – стать итальянской топ-моделью с мировым именем.
Тут Филомена прервала свой эмоциональный монолог, наконец осознав, что она не на подиуме перед камерами. Она перевела дух и пристально посмотрела на сына. Грудь Марко ритмично вздымалась вверх и вниз. Казалось, он внимательно слушал ее рассказ.
– Мои усилия, – вдохновенно продолжила она чуть более сдержанным голосом, – принесли свои плоды и, наконец, я получила контракт на три рекламных показа продукции от становившегося постепенно известным бренда итальянской одежды Armani, который вскоре стал символом престижности и респектабельности человека в обществе. Джорджо Армани, впервые увидев меня на одном из своих кастингов, воскликнул, что я должна работать у него: «Поразительное сходство! Вы приняты! Теперь у Armani будет своя София Лорен!» – ахнул он, не в силах отвести от меня своего восхищенного взгляда. О сходстве с Софией мне говорили и другие люди. Ну да, признаю, оно, действительно, есть, хотя, полагаю, не такое поразительное. Она, конечно, великолепна – София Виллани Шиколоне, но между нами разница в целых 17 лет. И, как минимум, одно принципиальное отличие – я категорически против спагетти аль денте, которые так любит Лорен, – обе дуги губ Филомены вытянулись в улыбке, изобразив красивую, но грустную улыбку на ее лице, – и потом, в конце концов, у меня есть своя, не менее яркая индивидуальность! – категорически заключила она.
Кстати, а сам то Джорджо Армани ведь тоже не сразу нашел свое призвание в жизни. Он, чьи родители бежали из Османской империи в Италию, спасаясь от геноцида армян 1915 года, сделал себя сам, начав творческий путь с оформителя витрин в универмаге, став затем дизайнером мужской линии. В какое-то время он даже пытался учиться на врача, но бросил эту затею. И только в 40 лет, в паре со своим, хм, скажем так, компаньоном, Серджио Галеотти, он открыл свой Дом Моды, который сегодня считается одним из самых крупных Модных Домов в мире. Мне было 15, когда они познакомились. Джорджо было 32, а молодой и неизвестный никому архитектор был моложе его на 11 лет.
Их роман развивался стремительно, и вскоре Серджио оставил семью и карьеру, уехав за Армани в Милан, чтобы постоянно быть рядом с ним. А ведь именно он, Серджио, возглавил все бизнес-операции молодого бренда, заботясь обо всех мелочах, если только дело не касалось самого творческого процесса. Поддержка Галеотти, который всецело посвятил себя процветанию дома Armani, быстро помогла Джорджо стать одним из самых любимых дизайнеров Италии. Его считали, да и сейчас считают, отцом итальянской моды. Среди поклонников его стиля София Лорен, Клаудиа Кардинале, Орнелла Мути, Дэвид Боуи, Джулия Робертс, Леонардо ди Каприо, Роберт Де Ниро, Джордж Клуни, Джоди Фостер и многие другие знаменитости, они считают за честь демонстрировать костюмы прославленного бренда на красной ковровой дорожке и модных, как сейчас говорят, тусовках. Правда, в долгу перед ними Армани не оставался никогда и он был им нужен больше, чем они ему! Вот, кстати, Кэти Холмс и Меган Фокс были в свадебных платьях от Armani в самый главный день своей жизни.
Все это происходило на моих глазах, ведь я открывала Недели Высокой Моды в Милане и Париже, будучи первым лицом бренда. Правда, параллельно появлялись не менее выгодные предложения от других брендов – Dolce & Gabbana, Massimo Rebecchi, и, конечно, Prada. Все они с удовольствием приглашали меня на работу! – на щеках Филомены выступил розовый румянец. Если бы Марко мог ее видеть сейчас, он бы заметил, с какой яркой экспрессией, обрамленной мельчайшими деталями в этом монологе, она заново проживает свою насыщенную событиями и интригами молодость. Она изящным движением пальцев поправила свою челку и, как бы случайно, но с явным удовлетворением, взглянула на свое отражение в стеклянной двери, оживленно продолжая свой рассказ.
– Что касается Джорджо и Серджио, увы, у счастливой истории любви, как водится, не оказалось столь же счастливого конца. Это было, кажется, в 1984 году, когда я уже не работала на Armani, тогда вся Италия заговорила о том, что у Серджио Галеотти диагностировали СПИД. Для Джорджо последний год жизни Серджио оказался настоящей пыткой, лишившей его творческих сил и желания создавать что-то новое. Когда Серджио не стало, Армани всерьез задумался о том, чтобы покинуть основанную ими модную империю и причины для этого были весьма весомые, ведь он совсем не умел заниматься финансовым развитием компании, стоя в стороне от деловых реалий. Тогда ему пришлось полностью заняться решением бизнес-проблем, и в течение нескольких лет, мы все это знали, судьба дома Armani висела на волоске. Крупный холдинг моды Gucci в то время дважды предлагал Армани партнерство, где Джорджо должен был бы сохранить контроль над творческим процессом, но не участвовать в бизнес-операциях компании. Но он отказался только в память о Серджио – он просто не мог предать Галеотти, всю свою жизнь посвятившего себя дому Armani.
В тот переломный период компанию стали спешно покидать сотрудники, и некоторые из них, надо отметить, были довольно ценными профессионалами. Но когда, наконец, все крысы убежали, корабль вдруг перестал тонуть, и его паруса вновь надулись, неся его вперед, навстречу успеху. Кстати, сейчас, когда прошло уже более чем два десятилетия после смерти Серджио, Джорджо Армани так и не нашел ему замены. Он лично управляет империей и, насколько мне известно, вовсе не собирается искать преемников.
– Ты ведь знаешь, Марко, что центром итальянской моды долгое время считался наш город, любимая нами Флоренция, и самые значимые показы alta moda pronta проходили в палаццо Питти. Затем центр переместился в Милан, где также стали проводиться Недели моды. Поэтому мне частенько приходилось туда ездить. И, буду честна, делала я это не без удовольствия! Кстати, практически каждая Миланская Неделя моды не обходилась тогда без скандала: помню, какой шумной была неразбериха из-за якобы плагиата между Giorgio Armani и Dolce&Gabbana. Помню, это принесло Джорджо много головной боли. К тому же, его обвиняли и в том, что его модели страдают чрезмерной худобой. В мой же адрес продолжали сыпаться контракты, один за другим. В возрасте 25 лет я стала «Мисс Флоренция», через полгода «Мисс Элегантность», а вскоре после этого я заслужила престижный титул «Мисс Италия». Я купалась в лучах славы: меня носили на руках. И это был головокружительный успех!
Она перевела дыхание, уставившись на сына, после чего продолжила.
– А потом, потом появился Стефано – знойный итальянский мачо – твой будущий отец, и… влюбился в меня. Он был всегда так галантен, встречал меня после работы с цветами и подарками. Ах, много ли нужно итальянке, чтобы потерять голову?! Я уже не искала мимолетного летнего романа, хотя и дала понять, что не против его ухаживаний. Но мне хотелось проверить его чувства, и тогда я стала кокетничать, стремясь получить больше знаков внимания от него. Я понимала, что мне ни в коем случае нельзя бегать за ним – ведь всегда надо оставлять первый шаг за кавалером! И, следуя своему плану, я, раз за разом, чтобы быть ему интересной, старалась быть новой, придерживалась разной манеры поведения, меняла стиль одежды – от элегантной красотки до подтянутой спортсменки. Зная, что почти все итальянские мужчины – фетишисты, и многие из них помешаны на каком-то предмете женской одежды – одному нравятся туфли, другому – сумочки, я стала нащупывать слабое место Стефано и не ошиблась, заметив наконец, что его до головокружения возбуждает моя леопардовая блузка! К тому времени голова уже кружилась и у меня! Чтобы закрепить эффект соблазнения, я пришпорила коня, взяв в узду свою назойливость, опасаясь, как бы он не почувствовал себя уже окольцованным и помещенным за решетку семейной жизни. Я порой специально не отвечала на его звонки под каким-нибудь вразумительным предлогом, вроде, «прости, я как раз была на подиуме», или «извини, что не ответила – меня к себе вызвал продюсер!». Эта техника чудесно работала – он названивал мне сам по 10 раз на день, чтобы узнать где я и чем занимаюсь!
Человеку свойственно помнить и свойственно забывать, и память позволяет удерживать в голове множество представлений, которое мы упорядочиваем и используем по мере надобности. Вот и Филомена, используя богатство своего жизненного опыта, пустилась в эти легкомысленные воспоминания, которые, казалось, были вовсе не к месту в этих печальных больничных условиях. Но кто взялся бы судить ее, ведь они были ей сейчас необходимы для управления собственным поведением и взаимодействия с другими людьми. Хранимые ее памятью ощущения от вспоминаемых образов помогали ей пережить этот тяжелейший период. И она, помня совет дотторе, продолжала свой рассказ:
– Сейчас я, с грустной улыбкой на лице, признаю, что хозяйкой я тогда была никудышней. На заре нашего знакомства Стефано почему-то поинтересовался, умею ли я вообще готовить? На что я ответила, что умею вкусно резать колбасу брезаолу… – Филомена великодушно улыбнулась, и в этой улыбке было столько очарования!
– А однажды, вскоре после замужества, нас почтила своим неожиданным визитом мама Стефано. Понаблюдав за мной на кухне – а я как раз только вернулась домой, еле держась на ногах от усталости, и пыталась сообразить ужин – она вдруг как-то очень серьезно спросила меня: «Милочка, а ваши родители, случайно, не древние греки? Нет? Странно. А откуда же тогда взялась такая безрукая Венера?»
Я потом проплакала всю ночь. А через 9 месяцев на свет появился ты, Марко. Тогда тетушка Ортензия – старшая моя сестра – по доброй традиции вывесила на входной двери нашего дома голубой бант – с вышитым на нем ангелочком и твоим именем. Она сказала, что таким образом мы сообщим соседям о рождении нового человечка, чтобы разделить с ними радость в этот особенный день. Голубой же цвет – цвет нашего итальянского неба – это взывание к Богу, чтобы он защитил новорожденного.
