Последний выпускной

Она шла по улице, ощущая непривычную легкость в ногах. Кроссовки Алана были мягкими и удобными, словно созданы специально для неё. Каждый шаг казался увереннее, а мир вокруг – менее враждебным. В больнице её встретили с пониманием, и врач, выслушав её историю, заверила, что они найдут решение. Розанна чувствовала, что впервые за долгое время её услышали.

Вечером, сидя в своей маленькой комнате в общежитии, она достала телефон. На экране высветилось имя "Алан". Сердце забилось быстрее. Она не знала, что написать, но решила рискнуть. "Спасибо вам ещё раз за помощь сегодня. Вы спасли мой день", – напечатала она, а затем, немного подумав, добавила: "И за кроссовки тоже". Отправив сообщение, она почувствовала смесь волнения и предвкушения.

Через несколько минут пришёл ответ: "Рад, что смог помочь, Роза. Надеюсь, у вас всё хорошо. И кроссовки – это мелочь. Главное, чтобы вы чувствовали себя комфортно". Его слова были простыми, но они согревали её душу. Они переписывались ещё некоторое время, обмениваясь короткими фразами о погоде, о книгах, о музыке. Алан был остроумным и внимательным, и Розанна с удивлением обнаружила, что смеётся над его шутками.

На следующий день Алан предложил встретиться. "Может, прогуляемся по парку? Погода обещает быть хорошей", – написал он. Розанна согласилась, чувствуя, как внутри неё растёт нетерпение. Она тщательно выбирала одежду, желая выглядеть хорошо, но в то же время не слишком стараться.

Когда они встретились, Алан снова улыбнулся той самой тёплой улыбкой. Он принёс ей небольшую коробочку. Внутри оказались изящные серебряные серьги. "Это просто так, – сказал он, заметив её удивление. – Мне показалось, что они вам подойдут". Розанна была тронута до глубины души. Никто никогда не делал ей таких подарков.

Они гуляли по парку, разговаривая обо всём и ни о чём. Алан рассказывал о своей работе, о своих мечтах, о том, как он любит путешествовать. Розанна слушала, чувствуя, как между ними возникает какая-то особая связь. Он не спрашивал о её прошлом, не давил, не осуждал. Он просто был рядом, и это было бесценно.

Когда солнце начало клониться к закату, Алан остановился и посмотрел на неё. "Роза, – начал он, его голос стал серьёзнее. – Я знаю, что у тебя сейчас непростой период. Но я хотел бы быть рядом. Если ты позволишь". Он взял её за руку, и Розанна почувствовала, как по её телу пробежала волна тепла. В его глазах она увидела искренность и заботу.

Она посмотрела на него, на его доброе лицо, и поняла, что её мечта о нормальной жизни, о любящем мужчине, возможно, начинает сбываться. Это была не сказка, где всё происходит мгновенно и без усилий. Это была реальность, где доброта и поддержка могут появиться неожиданно, и где нужно быть готовой принять их. Розанна сжала его руку в ответ. "Да, Алан, – тихо сказала она. – Я бы хотела, чтобы ты был рядом". И в этот момент, под лучами заходящего солнца, она почувствовало .

Первая роза

Оно вернулось не как воспоминание.

Как призрак, который никогда и не уходил.

Тот самый день – пятое сентября, душное, будто мир задержал дыхание.

Она была на пятом месяце. Живот – тяжёлый, как вина. Душа – пустая, как обещания Натаниэля.

Он исчез через неделю после её признания. Оставил только: *«Ты справишься. Ты сильная»*.

Как будто сила – это лекарство от одиночества.

И вот – Алан.

Старый знакомый. Никогда близкий, но «безопасный».

Он написал: *«Услышал. Хочу помочь»*.

Она согласилась. Не потому что верила. А потому что **уже не могла дышать одной**.

Кафе. Уголок у окна. Запах кофе, корицы и чужого счастья.

Она пришла рано – сидела, обнимая живот, будто пыталась спрятать в себе не только ребёнка, но и стыд.

Он вошёл с опозданием. Без извинений. С большой спортивной сумкой, как будто везёт не вещи, а целый театр.

– Пробки, – буркнул он, сел и тут же взял её стакан с водой. Отпил.

Как будто они уже год женаты.

Как будто она уже его.

На стол он положил розу. Красную, в мятом целлофане.

Дешёвую.

Тревожную.

А потом полез в сумку.

И вытащил **его**.

Мальчик.

Фарфоровый. С аккуратно зачесанными черными волосами, будто вылепленными для парадного портрета. В миниатюрном костюме – черные –брюки, белая рубашка, бабочка. Слишком взрослое платье для такого крошечного лица.

Глаза – стеклянные, цвета выцветшего неба. Не смотрящие.

**Прозревшие.**

Он усадил его на соседний стул – медленно, бережно, как кладут в гроб любимого.

– Это Тео, – сказал Алан своим голосом.

Пауза. Затем – другой голос: тонкий, почти детский, но с фальшивой веселостью:

– Здравствуйте, мадам! Вы такая красивая… Вы – Роза?

Она замерла.

Люди за соседними столиками перестали говорить.

Официантка остановилась, прижав поднос к груди – будто защищалась.

Розанна хотела уйти.

Но ноги не слушались.

Потому что в глазах Алана – когда он смотрел на нее, поверх головы куклы-мальчика – не было ни шутки, ни игры.

Была **молитва**.

Он ждал – нет, **умолял** – чтобы она приняла его мир.

Как единственно возможный.

– Р-Розанна, – прошептала она. – Можно… Роза.

– *Роза!* – всплеснул Тео, и Алан изобразил восторг, хлопая в ладоши. – Какое имя для такой прекрасной дамы!

Он протянул розу – но не ей.

Сначала – Тео.

Кукла «взяла» цветок неподвижными пальцами.

Потом Алан, будто делясь тайной, переложил его перед Розанной.

> Он протянул розу – сначала Тео, потом перед Розанной.

> – Это тебе, Роза.

>

> – Ты… галантен, – выдавила она, сжимая стакан, чтобы руки не дрожали.

>

> За соседним столиком женщина с малышом на коленях улыбнулась:

> – Какая трогательная сценка! Ваш брат такой артист!

>

> Её муж, не отрываясь от телефона, бросил:

> – Или племянник?

>

> Алан не ответил. Не поправил. Он просто чуть опустил голову – будто принимая этот комплимент как данность.

> Но Розанна видела: в его глазах мелькнуло облегчение.

> *Ну вот*, – подумала она с горечью, – *для них это – милая причуда. Для него – спасение. А для меня… что это?*

>

> Она хотела сказать: *«Мы не семья. Мы почти чужие»*.

> Но промолчала.

> Потому что впервые за месяцы кто-то смотрел на неё – на **её** – как на женщину, достойную цветов, внимания, защиты.

> Даже если этот «кто-то» говорил за куклу-мальчика и называл себя клоуном Мино.

> Некоторые посетители улыбнулись. Девушка за стойкой даже хихикнула:

> – Очаровательно!

>

> И Розанне стало стыдно – не за Алана, а за **себя**.

> Потому что она пришла сюда **не за спектаклем**.

> Она пришла за **опорой**.

> А вместо этого получила театр.

>

> Но когда Тео прошептал: *«Ты такая красивая, Роза…»* – и Алан, краснея, добавил своим голосом: *«Это он правда так думает…»* —

> она вдруг почувствовала, как внутри что-то тает.

>

> Ей двадцать четыре.

> Она беременна от мужчины, который исчез.

> И вот перед ней – взрослый человек, который, может, сошёл с ума…

> но **смотрит на неё так, будто она – центр мира**.

>

> В этом была ловушка.

> Но в тот момент она выглядела как **спасение**.

– Я? Нет! – Он вдруг смутился. Стал совсем мальчиком. Голос – настоящий, робкий, почти ломающийся. – Это ты меня смущаешь.

**Вот он.**

Миг.

Между маской и лицом.

Между безумием и болью.

И она – беременная, брошенная, раздавленная чувством собственной никчемности – **ухватилась** за этот миг.

Как за последний луч.

*«Может, он станет отцом? Может, он спасет, меня от позора?»*

Она не знала, что этим решает не просто судьбу ребёнка.

Она **вступает в пьесу**, где главный герой – клоун с куклой в руках, а она – зрительница, которая обязана аплодировать, даже если ей тошно.

Теперь, годы спустя, она понимала:

Это не было начало любви.

Это был **договор между двумя тенями**.

Он предлагал ей роль «спасенной».

Она – ему роль «спасителя».

Оба лгали.

Оба знали.

Оба молчали.

Розанна Львовна вспоминала то время, как вспоминают солнечный свет в подвале: с болью, что он когда-то был, и с ужасом, что его больше не будет. Алан тогда не был «странным». Он был **даром**. Его руки – привыкшие к краскам, тряпкам, проволоке – могли превратить пыльный чердак в королевство, а вечернее уныние – в триумф мелких чудес.

Для Анна бэлла он был не отцом по паспорту, а **отцом-сказочником**. Тот, кто не читал сказки, а **рождал их на глазах**. Его голос становился хриплым вороном, шёлковой лисой, добрым медведем с запинкой. Девочка не смотрела мультики – она **жила в пьесе**, где она – принцесса, а папа – весь её оркестр. Он учил её: монстры не страшны, если их можно сшить из старого свитера и прогнать шуткой. Он был её соавтором по счастью – и, может, единственным, кто верил, что это счастье реально.

А для Розанна…

Для неё, уставшей от школьных интриг, от маски «строгой учительницы Ацкиц», он был **пристанищем**. Он встречал её не цветами, а куклой-французом, который на ломаном языке рассказывал анекдоты про селёдку. Он снимал с неё не плащ, а **роль**, и оставлял просто **Розу** – женщину, которая могла смеяться до слез в квартире, пахнущей яблочным пирогом, клеем и тишиной, в которую никто не стучал.

Он был хорошим отцом.

Не *несмотря* на странность.

А *благодаря* ей.

Его ранимый, хрупкий внутренний мир был **единственным источником**, из которого их маленькая семья черпала смысл.

А потом – источник иссяк.

Мир изменился.

Анна Бэлла выросла. Ей стали нужны не кукольные рыцари, а разговоры о друзьях, о боли, о том, что не вписывается в сказку. Его театр – эта рукотворная магия – стал **не устаревшим, а чужим**. Это был не творческий кризис. Это была **экзистенциальная смерть**.

Язык, на котором он говорил с миром, оказался **мертвым**.

И он, вдруг, понял: он не волшебник.

Он – человек за ширмой.

А зал – пуст.

Депрессия пришла не как слёзы.

Как **тишина**.

Он перестал ставить спектакли.

Потом – вынимать кукол из коробок.

Потом – выходить из комнаты, где когда-то рождались вселенные.

Он сидел и смотрел в стену – будто ждал, что она сама заговорит.

А потом его **вообще не стало**.

Когда его нашли, это был уже не Алан.

Это была **пародия на его собственную пьесу**.

Он сидел на парковой скамейке, небритый, в грязной одежде, и разговаривал с бутылкой из-под портвейна. Говорил разными голосами: за бутылку, за голубя, за свои дрожащие пальцы. Его психика не сломалась – она **вернулась домой**. В тот единственный режим, в котором она могла выжить: создание кукольной реальности.

Только теперь **ширма исчезла**.

Зрители – равнодушные прохожие.

Персонажи – призраки его распадающегося сознания.

Больно было не видеть бродягу.

Больно было видеть **разбитый инструмент**, на котором когда-то играли гимны детскому смеху.

Художника, выгнанного из собственной мастерской,

оставленного наедине с бредовыми росчерками на стенах собственного разума.

Розанна, подписывая документы о госпитализации, плакала не от стыда.

Она плакала от **тоски по тому, кого уже нет**.

Она хоронила не алкоголика.

Она хоронила **волшебника**.

И в этом был самый мучительный удар:

она понимала – **мир был прав**.

В нём действительно **нет места** для тихих чудаков, шьющих магию из тряпок и одиночества.

А её рука, ставящая подпись, – это рука **того самого мира**.

Того, что убил его.

Так рухнула не семья.

Рухнула **альтернативная реальность** – хрупкая, прекрасная, обреченная с самого начала.

Алан не был плохим мужем.

Он был **последним романтиком** в эпоху, разучившуюся верить в кукол.

И поэтому ему пришлось самому превратиться в одну из них —

**забытую марионетку с оборванными нитями**,

навсегда застывшую в немой пантомиме отчаяния.

***

В столовой Март купил чай и булочку с колбасой. Хотел просто поесть.

Заметил двух одноклассниц – Валентину и Кебу Юс. Они сидели за столом, угощали друг друга.

Авель подсел с подносом.

– На что уставился?

– Видишь этих девочек?

Авель посмотрел на блондинку и брюнетку.

В столовой грохотал металл тарелок, смешивались запахи еды и гул голосов. Авель сидел, крутя в руках стакан с остывшим чаем, когда напротив с грохотом шлепнулся Март с подносом.

– Чего уставился в никуда? – Март откусил булку, не дожидаясь ответа.

– Да так. Думаю.

– Думать вредно, – Март кивнул в сторону окна. – Видишь этих двух?

Авель глянул. Валентина и Кеба, две неразлучницы, кормили друг друга с одной вилки и хихикали.

– Куклы, – буркнул Авель. – Только себя и любят.

– До гроба будут вместе, – спокойно бросил Март, будто констатировал факт. – Пока одна не сляжет в больницу, а другая не останется у её могилы.

Авель поморщился:

– Весёлый прогноз.

– Я не веду передачи «Весёлый прогноз», – Март перевёл взгляд на Стаса, который орал что‑то через стол, размахивая руками. – А этот… он до выпускного не дотянет. Один выстрел – и всё.

– Ты всё такое тёмное видишь? Ничего хорошего? – Авель посмотрел на него внимательно.

Март наконец встретился с ним взглядом. В глазах – ни жалости, ни пафоса, только усталая обреченность.

– Я не знаю, кто я, – сказал он просто, почти равнодушно. – Курил, тачки угонял, в аварию влетел. Очнулся – и вижу всякую хрень. Иногда думаю: может, я просто псих.

– Но ты же правду говоришь.

Их прервала Милена Бенедикт. Она вошла с подносом – девочки скривились при виде неё.

– А вот и твоя судьба. Милена, садись, стол свободен, – сказал Март.

Милена села.

– Я закончил завтрак, оставляю вас, – поднялся Март.

– На меня все смотрят, ненавидят, – вздохнула Милена.

– Авель, ты меня избегаешь.

– С чего ты взяла?

– Ты не приходишь в клуб, в школе ходишь без настроения, со мной не здороваешься.

– Может, проблема в том, что ты встречаешься с учителем?

Милену это удивило:

– Учитель? Какой учитель?

– Литературы. Не прикидывайся дурой. Я видел тебя с ним.

– В школе? Мы постоянно видимся.

– Я видел тебя в интимной обстановке: на тебе рубашка, ты сидишь на диване.

– И ты подумал, у меня с ним роман? Что ты делал среди ночи? Ты следил за мной?

– Нет… Да… Мне всё равно, с кем ты встречаешься.

– Дай я объясню.

– Не надо.

– Он мой дядя.

Авель уставился на неё:

– Как это – родственник?

– Брат моей мамы. Настоящий. Я позвонила ему, он пригласил в гости. Пошёл дождь, он предложил остаться на ночь. Заварил чай, показал фото мамы.

– Если ты не доверишься интуиции… Авель, в этой школе только ты открылся, – сказала Милена.

– Почему ты перешла в этот лицей? Ты дочь директрисы. Тебе дорога в колледж, потом Европа.

– Я влюбилась в учителя физкультуры. Отправляла ему интимные фото, хотела привлечь внимание. Но его жена беременна. Он пожаловался моей мачехе…

Авель увидел за её плечом подростка – тот подал знак следовать за ним.

– Извини, Милена, мне нужно уйти. Я позвоню.

– Лучше увидимся. Учитель организует встречу у себя – придёшь?

– Конечно.

Авель вышел, направился за парнем в туалет. Вонь хлорки.

– Ты принёс?

– Деньги вперёд.

Парень протянул руку.

– Покажи.

Он раскрыл рюкзак, достал пакетик с белым порошком.

Авель схватил его за руку, прижал к стене:

– Скажи, кто тебя снабжает. Или засуну голову в унитаз.

– Да пошёл ты!

Парень ударил коленом в пах. Авель согнулся.

– Сука!

Парень выскочил.

Вошёл Март, увидел Авеля, корчащегося от боли.

– Что с тобой?

– Гадёныш ударил в пах. Поймаю – закопаю.

– Зачем он это сделал?

– Я заказал у него «соль», хотел выяснить, кто снабжает. У него крутой айпод – родители не могли купить.

Вбежали восьмиклассники, начали издеваться над сверстником:

– Ну что, чурка, приехал учиться? Не понимаешь по‑нашему?

– Я родился здесь, всё понимаю.

Авель стоял в стороне.

– Пойдём, это не наше дело.

– Эй, пацан!

Они перевели взгляд на парня с серьгой в ухе и старшеклассника рядом.

– Я бы посоветовал не делать того, что не стоит.

– Иди своей дорогой. Думаешь защитить этого урода? Кащей!

– Может, рассказать твой большой секрет? Твоим друзьям неизвестно, что ты переодеваешься в одежду сестры.

– Ты чё несёшь?!

– В твоём телефоне фото: ты в розовом трусике с единорогом, танцуешь перед зеркалом. Хранишь в облаке…

Авель рассмеялся до слёз.

Парень покраснел от гнева и стыда.

– Вся твоя агрессия – всплеск гормонов. Ты медленно станешь девочкой.

Пацаны замерли.

– Чего смотрите?! Он врёт! Тебе не жить, Кащей!

Он выбежал.

– Может, и про вас рассказать? Как прячете коньяк от родителей.

У них округлились глаза.

Март подошел, дал парню рюкзак:

– Спасибо.

– Если будут придираться – бей в пах или носи баллончик.

– Откуда ты знаешь про него?

Глава 6

– Я уже всюду обращалась… В полицию ходила, экстрасенсам платила, объявления расклеивала… Говорят, вы умеете общаться с теми, кто ушёл…

**Мать Марта (берёт фотографию, прикрывая глаза ладонью):**

– Попробуем… Хотя иногда духи молчат…

В этот момент Март, наблюдая со стороны, внезапно ощущает острую волну боли – глубокой, тяжелой, словно память о старой ране. Без образов, без картинок, только чувство чужой утраты наполняет его изнутри.

**Март (тихо входит в комнату, не отрываясь взглядом от фотографии):**

– Не делайте этого.

**Мать (резко открывает глаза, недоумевающая):**

– Март, уйди отсюда!

Но мальчик подходит ближе, останавливаясь перед гостьей, глядя прямо в её полные отчаяния глаза.

**Март (его голос звучит спокойно, уверенно):**

– Ваша дочь… она не умерла.

**Женщина (задохнувшись от неожиданности):**

– О чём ты говоришь?!

**Март (держится тихо, серьезно):**

– Живые выглядят иначе. Ваш ребёнок… он там, в мире живых, просто далеко. Очень далеко.

**Женщина (глаза наполнились слезами облегчения):**

– Правда? Она жива?

**Март (кивнув, сам пораженный своими словами):**

– Да. Её сердце бьётся.

**Женщине трудно поверить этому мгновенному откровению, но в глубине души она вдруг испытывает облегчение, какое не испытывала долгие годы.**

После её ухода мать задумчиво смотрит на сына.

**Мать:**

– Сынок, твой дар сильнее моего. Ты не просто смотришь в прошлое или будущее. Ты читаешь сердца.

**Март (медленно осознавая собственные ощущения):**

– Нет, мама. Это не дар. Просто моя душа чувствует чужую боль.

**Мать (ласково кладёт руку сыну на плечо):**

– Иногда боль помогает нам лучше понимать друг друга. Может, именно поэтому ты родился таким .

Глава 7. Учитель и тень

Авель получил сообщение от Марта Калинского. К нему пришёл следователь. Но ему не хотелось идти. Он уединился. Сделал пару затяжек – и забыл кошмарный день вчерашний.

– Авель, к тебе пришли! – крикнула мама.

– Кто?

– Учитель.

Учитель по литературе Француз-Кьен стал для него другом. Тея, казалось, флиртовала перед ним.

– Вы можете подняться по лестнице, – сказала она. – Авель проводит время там.

– Спасибо.

Учитель поднялся в мансарду. Авель сидел на кресле, утопая в мировоззрении. В воздухе висел резкий, ни с чем не сравнимый запах.

– Ты не приходишь в клуб, – сказал учитель.

– После смерти Абрама я потерял интерес ко всему.

– Жаль это слышать. У тебя депрессия. Нужно заняться чем-то. Не курить эту хрень.

– Я расслабляюсь так.

– Авель расплакался. Мне его не хватает. Мы вместе ходили в детский сад… Ты, Абрам, знаешь, я простил вас обоих, когда проникли на мою территорию и собирались снимать на видео…

– Может, воды принести?

– Нет, всё нормально. У меня стресс. Надо готовиться к выпускному.

– Соберись. Приходи в клуб. Там будет и Милена.

– А причём она?

– Не притворяйся. Я вижу, как ты на неё смотришь. Жду тебя. И вытри слёзы.

Учитель положил руку на его колено. Авель заметил краем глаза – Тея вошла с подносом чая.

– Я принесла чай.

– Спасибо, но я уже ухожу. Увидимся, Авель.

Тея поставила поднос и пошла провожать учителя.

Глава 8

Школа изменилась. У входа – охрана, металлодетектор. Авель прошёл – что-то зазвенело. Охранник остановил его.

– Проверка.

Авель вывернул карманы. Посыпались монеты.

– Может, ещё в трусах проверите?

– Не будь дерзким. Я исполняю свою работу.

Глава 9.

Авель увидел подростка. Тот дал знак – следовать за ним.

– Извини, Милена. Мне нужно сходить. Позвоню.

– Лучше увидимся. Учитель организует встречу. Придёшь?

– Конечно.

В туалете. Воняет хлором. Парень требует деньги вперед.

– Покажи.

Авель раскрыл рюкзак – пакетик белого порошка.

Схватил за горло.

– Кто тебя снабжает? Или засуну голову в унитаз.

– Пошёл ты!

Удар в пах. Авель согнулся. Парень выскочил.

Март вошёл. Увидел.

– Что с тобой?

– Гаденыш ударил меня. Поймаю – закопаю.

– Почему?

– Я заказал у него «соль», чтобы разузнать, кто его снабжает. У него крутой айпод – родители не могли купить.

Вошли малолетки. Начали издеваться над мальчиком.

– Чукча, приехал учиться? Не понимаешь по-нашему?

– Я родился здесь.

Авель не вмешивался. Март подошёл.

– Я бы дал совет: не делать того, чего не стоит делать.

– Иди своей дорогой. Ты защищаешь этого урода? Кащей!

– Может, рассказать твой большой секрет? Как ты переодеваешься в одежду сестры.

– Ты чё несёшь, смерть!

– Я тот, кто несет смерть.

– По-моему, он псих.

– Тебе психушку надо.

– В твоём телефоне – фото в розовых трусиках с единорогом. Танцуешь перед зеркалом. Хранишь в облачном хранилище…

Авель рассмеялся до слёз.

Мальчик покраснел.

– Вся твоя агрессия – всплеск гормона. Ты медленно станешь девочкой.

Пацаны шокированы. Убежали.

– Может, и про вас рассказать? Как прячете коньяк от родителей?

Март взял рюкзак, отдал парню.

– Спасибо.

– Если будут придираться – бей в пах или носи баллончик.

– Откуда ты знаешь столько про него?

– Взломал его аккаунт.

Глава 10. Стихи и тишина

Клуб поэзии. Свечи мерцают. Учитель Француз-Кьен:

– Сегодня – открытый микрофон. Без цензуры. Только правда.

Милена встала. Подошла к центру. Листок в сжатом кулаке.

> Ты ушёл – и забрал со светом слова.

> Я молчала год, как будто в могиле.

> Но сегодня я встану – и снова жива,

> Пусть в груди моей – только гвозди и пыль.

>

> Ты не верил, что я тебя вижу насквозь.

> Что я знаю – за маской твоей безразличия

> Спит мальчик, который боится влюбиться…

> Потому что любовь – это тоже про боль.

>

> Так знай: я не та, кого можно сломать.

> Я – пламя. Я – лезвие. Я – твой ответ.

> Ты бросил в меня обвиненья, как камни,

> А я их собрала… и сложила твой стих.

Она бросила лист под ноги Авелю.

– Твой ход, поэт.

Он встал. Разгладил ее лист. Положил на стол учителя. Достал свой – исписанный карандашом.

> Ты думаешь – я не видел твоих ночей?

> Как ты плакала в дверях чужого дома,

> Где тебя назвали «ошибкой» и «тенью»…

> Ты прятала слёзы под чёрной помадой,

> А я прятал гнев под черной бумагой.

>

> Ты – не дочь директрисы. Ты – сирота, как я.

> Только твоя клетка – из золота и стыда.

> А моя – из могилы и пустых шприцов.

>

> Ты бросила мне вызов – как будто

> Мы враги.

> Но мы – зеркала.

> И если я разобьюсь – разобьешься и ты.

>

> Так не кидай листы.

> Лучше возьми мою руку.

> Пока мы ещё живы.

> Пока ещё можем писать.

Бросил лист ей в ладони.

Милена сжала бумагу. Губы дрожали. В глазах – свет.

– Ты всё ещё дурак, – прошептала она. – Но… поэт.

– А ты всё ещё заносчивая, – ответил он. – Но… моя.

Учитель потушил свечу. Больше никто не выступал.

Глава 11 Первая встреча: между мирами

Звонок. Коридор наполнился гомоном. Зара, прижимая книги и тетрадь со стихами, стремилась слиться с толпой.

– Эй, цыганское гадание! – крикнул Стас. – Предскажи – случайно толкнут или нарочно?

Плечо врезалось в бок. Книги – на пол. Тетрадь – раскрылась. Листы – под ноги.