Сага о Сухом и Красной

– Что с ним? – спросила она.

– У него не было мечты, настоящей мечты, воздушной и непринужденной, не прикованной к земле. Он сейчас понял, что он, по сути, стремился из одной пустоты в другую… и остался пустым, потому и скрутило его так, что внутри не оказалось стержня, – Сухой говорил явно без энтузиазма. – Нам конец.

– Быстро кланяемся и уходим, – Красная схватила друга за голову и согнула его в поклоне.

Она знала, что Сухой хочет остаться, чтобы посмотреть, прав в своих догадках или нет, и, хотя, по её мнению, всё, что сказал её друг, вилами по воде писано, пока что его предположения подтверждались. Красной не хотелось дожидаться развязки. Через «ваша светлость», «теперь необходимо дать благодати проникнуть внутрь» они вышли из покоев, но уже знакомые им личники во главе с Арнольдом преградили им путь.

– Арнольд! – интонация герцога Трефа была особой.

Улыбка, а точнее любезный оскал Арнольда предназначалась двум неудачникам.

– Дорогие гости, герцог хочет, чтобы вы помогли ещё одному уставшему от этой бренной жизни человеку, – дружелюбный тон Арнольда походил на приготовление мяса перед разделкой. – Вас проводят.

Четыре телохранителей сопроводили друзей в подвал замка, где их уже ждал опричник Анфим. Стоило отдать ему должное – он был стильно одет во всё чёрное: подрясник из тонкой шерсти, кожаный фартук, кожаный чепец и кожаные перчатки с какой-то драпировкой. Всё было новое. Друзья даже могли бы подумать, что ради них, гостей герцога, опричник так нарядился. Отчасти это была правда, но на самом деле у мамы Анфима был сегодня день рождения, поэтому он специально для любимой мамочки оделся во все чистое и новое.

Друзей быстро привязали ремнями к пыточным столам. Трижды, в знак Святой Троицы, проверив надежность пыточных ремней, Анфим отпустил телохранителей. Всё-таки пытки – вещь интимная, нужно ещё наладить связь с жертвами. Многим может показаться это каким-то извращением, но Анфим считал, что так будет комфортнее и узники не будут отвлекаться от предложенного им меню из пыток. Анфим, про себя напевая любимый мотив «С песней весело пытать…», разворачивал свертки с необходимыми инструментами.

– Мои родные, не волнуйтесь, вас ждёт увлекательное путешествие в страну боли и очищения, раз уж вы не угодили герцогу, – по-учительски произнёс Анфим. – Ничего личного, хотя я и получу от этого свою порцию удовольствия. Ну, и конечно, вы сами виноваты! Чудотворение – это ответственность, а не способ заработка!

– Ну, и конечно, нас мало за это просто убить! – передразнила Анфима Красная.

Анфим поцокал, дав понять, что в следующий раз заткнет их рты кляпом. Он взял скальпель и стал считалочкой выбирать, с кого начать:

На коле они сидели,

Депутаты и министры,

Генералы и садисты,

Люд простой и не простой,

Кто же… ты… будешь… такой?

Скальпель показывал на Сухого. Конечно, считалка была лишь данью уважения к Провидению, которое послало Анфиму такой подарочек. Он, с присущей его профессии деликатностью, сразу решил начать с Сухого, чтобы дама могла пожить подольше. К тому же мужчины менее стрессоустойчивы: ещё скончается от увиденных процедур, проводимых над девушкой, и тогда на второе уже ничего не останется, чего Анфим допустить не мог.

Сухой с грустью посмотрел на свою закадычную подругу. Сколько всего они пережили в школе и университете, чтобы сдохнуть в этом сыром, хотя и чистом подвале! В ответ она посмотрела всё же с надеждой, что им вновь каким-то чудом удастся выбраться из этой ситуации. Раз уж вселенная не помогла сотворить чудо с герцогом, хорошо, чтобы она вернула этот долг сейчас. Анфим, подобно художнику, выбирающему на холсте место начала нового шедевра, крутил скальпелем в воздухе над лицом и телом Сухого.

– Я немного пущу вам кровь через точечный разрез артерии, – шепотом произнёс Анфим.

Сухой задержал дыхание и зажмурил глаза, думая про Анфима: «Вот что бывает с людьми бюджетной сферы, если их годами недооценивать». Секунды шли одна за одной, сливаясь в минуту, но ничего не происходило. Его кто-то ударил по щеке.

– Аллё, вставай, ты чего! – буркнула Красная. – Не слышал, что ли, дочка графа приехала. Увидев наши мотоциклы во дворе, с криками «Папенька-папенька!» потребовала нас к себе.

Сухой поднялся и окинул взглядом разочарованного Анфима и хорошо скрывавшего раздражение Арнольда. Ну и кто теперь скажет, что они не чудотворцы?! Не показывая торжества, друзья незамедлительно вернулись в покои герцога, благо, что их даже не помяли. В покоях находился граф Орловский, увлечённо рассказывавший герцогу Трефу о каких-то новых земельных участках на Воробьевых горах, которые они могут заполучить. Этим утром он рано отправился к герцогу, потому что всю ночь обдумывал новые махинации и был не в состоянии их больше держать в себе. После исцеления дочку он брал везде с собой, по-своему ценя каждое мгновение, проведенное с ней. Она стояла несколько поодаль и явно смотрела только на дверь, за которой жаждала увидеть своих спасителей. Как только они вошли, она встрепенулась и подбежала к друзьям, забыв про приличия. Её веснушчатое лицо озарилось такой широкой улыбкой, что трубадуры тут же забыли о мрачном подвале. Она обняла Красную, и та, хотя дочка графа по росту всего лишь дышала ей в пупок, обняла её в ответ.

– Ты ещё споёшь мне? – спросила Юлия Орловская, поправляя чисто русскую во всех отношениях косу.

– Давай во дворе, здесь мы помешаем взрослым разговорам, – погладив её по голове, произнесла Красная.

Граф Орловский отпустил свою дочь с двумя охранниками. Во дворе к ним и страже присоединились ещё несколько слуг. Майское московское утреннее солнце играло лучами, создавая естественную сценическую подсветку. Поставив ногу на свой мотоцикл, Красная снова запела не песнь печали, а песнь исхода, за авторством заморской группы цеха мастеров по металлу. Бабы заплакали, а мужики задумались. Юлия на прощанье улыбнулась Красной – своему новому кумиру.

– Что-то не меняется! – заметил Сухой восторженные взгляды фанатки.

Они решили, что больше медлить нельзя, и с оглушительным рёвом вылетели за ворота замка. Арнольд и Анфим проводили друзей хмурыми разочарованными взглядами. Опричник подумал, что под музыку Красной работать с клиентами было бы куда интереснее и продуктивнее. Арнольд же испытал новую волну неприязни к графу, который, хоть и невольно, опозорил его перед приятелем из опричного ведомства. Герцог из окна наблюдал за трубадурами, давшими ему надежду, но так и не сумевшими осуществить обратное превращение. Дилетанты, что сказать. Теперь его реальность – это погоня за земельными участками.

– Что ж, жил с этим раньше, проживу и сейчас, – подумал он, вернувшись к разговору с графом.

Глава 2

Решение проститься с Первопрестольной в цыганском трактире на Болотной не выглядело взвешенным, но Красная сказала, что пока она не снимет стресс после встречи с герцогом, никуда не поедет. Сухой тоже был не против поразмыслить в непринуждённой обстановке, куда им двигаться дальше. В трактире рано утром не было посетителей, и то только потому, что их всех выгоняли перед уборкой. После обеда в основном зале уже грели стулья разношёрстные компании и одинокие философы, ищущие разрешения проблем личностного бытия. Выпить друзьям налили, но выяснилось, что денег у них не особо много, поэтому Красная тут же предложила хозяину трактира папе Бонифацию выступить вечером в его заведении. Быстро сойдясь на гонораре, Красная сначала думала пропустить стаканчик, но потом решила всё же подготовиться к выступлению. Пока девушка, сидя на подмостках сцены, составляла перечень песен, который после третьего исполнения будет отправлен в помойное ведро, потому что звезда войдет в раж и поймает вдохновение, Сухой решил сделать заметки о ночном происшествии. Он вообще много писал, чтобы разобраться, что творится с миром, который и раньше не внушал доверия.

Рядом с друзьями у стойки трактирщика сидели двое: викинг и какой-то клерк. Кто из них был опаснее, Сухой затруднялся ответить. Викинг был явно из преображённых (на что указывал жуткий запах пота и крови), но и клерк, накидавшийся так рано, тоже походил на берсерка, которому нечего терять. Викинг выглядел колоритно: высокий, со светлыми волосами, часть которых была заплетена в боевые косы, зеленая рубаха со знаками Одина, явно сшитая на заказ, говорила о том, что он хорошо зарабатывает. Естественно, северянин был не в доспехах – не на службе же. А вот худенький клерк со взъерошенными чёрными волосами был в офисном костюме, хотя явно на работу сегодня не собирался.

– Ты в дружине, что ли? – начал разговор с викингом Сухой.

Тот угрюмо кивнул, втирая в бороду остатки пены от выпитого пива. Видимо, от этого его борода и была такой густой.

– Приехал или из местных? – не унимался трубадур.

– Из местных, но кровь настоящая, северная! – ударил себя в грудь рослый воин.

– Круто! Я Сухой, а та валькирия у сцены – Красная. Приятно выпить с настоящим норвегом! – он сделал знак трактирной служанке, чтобы та принесла ещё пива.

– Харальд Одноглазый! – ответил викинг.

Сухой пристально посмотрел на него: глаза были на месте.

– Это я заранее взял себе такое прозвище. Наши глаза теряют часто, а к славе надо подготовиться заранее, – заметил Харальд интерес Сухого. – Но ваши прозвища я что-то не пойму!

– Согласен, – кивнул в сторону подруги Сухой. – Надеюсь, и вселенную это запутает.

Харальд хмыкнул. Бояться богов викингу не пристало. Если те бросили вызов, то нужно пройти испытание, которое приведёт тебя в Вальхаллу, а не хитрить. Он считал, что на каждого хитрожопого у Локи всегда найдётся время для шутки. Хотя само преображение бывшего электрика седьмого разряда в высокорослого викинга кто-то может посчитать за издевку – подумаешь, не хватило одного разряда до бога грома Тора.

– Харальд, ваши не рассказывают о каких-нибудь вратах богов или о чём-нибудь героически-мифологическом? – спросил Сухой.

– Нет, у нас всё набеги, охрана да попойки. Ждём, когда все осмелеют и решат снова воевать, вот тогда и наступит время героев. А то после того, как танки стали превращаться в тараны и осадные башни, а автоматы в мечи и топоры, войны решили прекратить. Сыкуны недоделанные! – Харальд сплюнул на пол. – Мне понравилось, когда запасы АК преобразились в палки и дубины. Кому-то обидно стало, но дубины-то были отличные. За какой конец не возьмись, со своей задачей проламывать головы отлично справлялись – даже обезьяна смогла бы их освоить.

Сухой, показав, что абсолютно согласен со столь экспертным мнением, сделал большой глоток из принесённой кружки. Он посмотрел на лицо Красной, которая, прищурившись, явно придумывала какой-то эксцентричный перфоманс, в этом он не сомневался, лишь надеялся, что после него не придётся убегать от разъяренной публики. Отрыжка Харальда вернула его к разговору.

– Жаль, – сказал Сухой.

– А зачем тебе? – спросил Харальд. – Тебе, чего, не хватает приключений в этом отмеченном богами месте? Смотри, сколько всего происходит, а сколько ещё произойдет.

– В любом случае, даже преображённое уже было, это всё уже было, – сказал Сухой, намекая на средневековость Преображения. – А я надеюсь, что появится что-то по-настоящему новое!

– Скажи ещё, что тебе нужны единороги и драконы! – Харальд залился смехом.

– Так они, возможно, тоже были, – засмеялся в ответ Сухой. – Вот и ищу, что появится что-то совершенно новое, то, чего в мире ещё не было.

– В Стамбуле объявился какой-то дед. Его по новостям крутят, что, мол, он призывает всех бросить вызов богам; спроси у этого взбесившегося проповедника, – затянувшись сигаретой, произнёс клерк.

– Может быть, бродячего проповедника? – решил уточнить Сухой.

– Не-е, взбесившегося! – подчеркнул клерк. – Он бывший епископ или патриарх какой-то, который вдруг решил говорить правду. Оттого и стали его называть «взбесившийся проповедник». Хотя по мне, очередной псих ненормальный. Это конец света, всем понятно. Все хотят сохранить свои никчёмные жизни, вот и цепляются за любой бред. Я вот жду, когда изменюсь, чтобы послать всё к чёртовой матери. Хочется закричать в небо: «Ну давай уже!» Зависаю в местах нового мира, даже домой не захожу. Но ничего не происходит, а кто-то зубы пошёл почистить, а вышел бабой. Ха-ха-ха! Козёл, а ещё говорил, что я не мужик!

– Слушай, Сухой, а вдруг ты тоже в реальности женщина? – бодро ворвалась в разговор Красная, которая была явно довольна запланированным выступлением.

На несколько секунд Сухой стал похож на белку из ледникового периода, которая поняла, что орехов больше не будет. Но, помотав головой, будто сбрасывая с себя морок, обратил мысленный взор внутрь себя, чтобы нащупать ментальные первичные половые признаки.

– Зато с тобой будет куда интереснее дружить. И мне, и твоим новым друзьям, – все, кроме Сухого, разразились забористым смехом.

Они дружно выпили, и даже клерк повеселел. Всё-таки трактирные разговоры – это какой-то особый вид сотворчества, в результате которого может появиться новая идеологема или пара синяков под заплывшим глазом. Пока что разговор за стойкой развивался в нужном для Сухого русле. Он никогда не мог поймать момент, когда следует покинуть злачное место поиска истины, чтобы предоставить место другим искателям. В результате поиск истины превращался в банальный анатомический экскурс, когда ты открывал для себя до того незнакомые болевые ощущения. Да и знание о расположении внутренних органов посредством болевых сигналов становилось более точным. Так Сухой себя успокаивал, когда после подобных моментов прикладывал платок из ведра с колодезной водой к опухшим местам. Красная ограничивалась древним поверьем: «Болит – значит живой!»

Сухой достал бумагу, перо и чернила, в которые превратился его любимый планшет. Чернильница была серебряной в виде кицунэ, что говорило о том, что реклама планшета и его цена соответствовала высокому качеству продукта до того, как тот превратился в набор для писца. Пером Сухой писал медленно, но это позволяло взвешивать каждое слово, чего раньше он за собой не замечал. Ему это нравилось, потому что учило ценить содержание слов и их красоту. Он записал: «Стамбул, проповедник, вызов богам… источник?» Сделал это на случай, если память подвергнется алкогольному или физическому воздействию. Сохранить идею путешествия было для него очень важным. Возможно, этот проповедник поможет им найти источник Преображения, а это поинтереснее концертов и спонтанных чудотворений.

– Слушай… как тебя… – Красная обратилась к клерку.

– Неважно, – ответил он, докуривая сигарету.

– Верен себе до конца… Чего там, в деловом центре? О чём говорят? Чего хотят? – спросила она с присущей женщине практичностью, так как все эти философские мужские поиски её мало волновали.

– Переводим всё в золото и серебро по своим правилам и курсам, пока вселенная не обнулила наши циферки, – клерк явно с презрением относился к своей работе.

– Драгоценные камни? – уточнила Красная.

– И это тоже, – засмеялся он. – Сейчас мужья боготворят своих жен и любовниц за выпрошенные ими в прошлом драгоценности. Всё-таки женщины нутром чувствуют, где настоящее.

– Это хорошо, – как-то восторженно булькнул Харальд. – Будет, что пограбить!

– А когда мы заливаем вас потоком слов, что у нас к вам чисто платонические интересы, вы тоже понимаете, что это не настоящее? – спросил Сухой.

– Понимаем, но нам нравится, когда мужчина старается быть лучше, чем есть на самом деле, – Красная похлопала своими длинными ресницами, а потом показала своему другу язык.

Сухой захотел было записать и эти житейские мудрости, но был прерван подругой.

– Хватит уже писать, дрочила замоскворецкий! – недовольно сказала она. – Давай настроимся на концерт. Снимем напряжение всякими пустыми разговорчиками.

Сухой сложил принадлежности обратно, потому что знал, что Красная как в прошлый раз просто выльет ему чернила на голову, отчего на некоторое время скроются его седые пряди.

– Смотрю на вас, вы же не преображённые? А ведёте себя как будто да? Зачем? – спросил клерк.

– Честно говоря, мы подумали, что, когда наши гитары превратились в лютни, для нас всё кончено – и решили встретить изменения грудью… принять изменения на грудь! – Красная немного запуталась, но всё-таки продолжила. – Но после двухнедельной попойки в кабаках наше преображение как-то застопорилось, да и деньги закончились, вот и стали играть для людей, оказалось, сейчас это более душевно, чем раньше.

– И вас это устраивает? – спросил представитель экономического ведомства.

– Нет, – резко ответил Сухой, опередив Красную на доли секунды.

– Согласна, – чуть помедлив, ответила Красная. – Напрягает это ожидание, сам же знаешь. Вот и думаем, что делать дальше.

– «Бросить вызов богам», – повторил слова проповедника из Стамбула клерк.

– Знать бы, где они и кто они, – произнёс Сухой.

Данная ремарка не очень понравилась их скандинавскому знакомому, который уже определился со своими богами.

– Ну согласись, что реально непонятно, – начал Сухой, игнорируя знаки Красной, чтобы он заткнулся. – То вселенная ведёт себя озорно, как шут, то нагло, как гопник, то жёстко, как солдат, то заботливо, как мать. При этом сама вселенная не разваливается от этих противоречий. А значит, это игры одного и того же, как его не назови. Скажу честно, мне очень хочется познакомиться с таким разносторонним богом, так как мне есть что ему сказать. Я вообще удивляюсь, что другие этого не замечают.

– Жрицы из храма всех святых тебя бы знатно отделали за такие кощунственные разговорчики, – засмеялся Харальд.

– Мне вот тоже ужасно хочется познакомиться с таким богом, а вот им вряд ли. Сидят там, напомаженные благовониями, и довольны, что им руки целуют, – неожиданно для себя Красная поддержала чуждый ей разговор на религиозные темы.

– Я человек простой! – сказал Сухой. – Скажите, куда поехать, чтобы встретиться с ним, и я поеду хоть на луну! Мне вообще кажется, что я богов знаю гораздо лучше, чем все эти служители.

– Пф, скромняга! – Красная вызывающе смотрела на друга.

– А что? Я задаю им вопросы в лоб, а не скрываю свои сомнения в тени религиозной жизни, – с гордостью заметил Сухой.

Всё же он прищурился и оглянулся по сторонам. Разговоры о богах в трактире указывали на приближение к краю пропасти, за которой может начаться поножовщина. Хоть Харальд и проникся к ним, но кому-нибудь такие разговоры могут не понравиться.

– А ещё они любят говорить: ты не г-о-о-т-о-о-о-ф-ф-ф! – заметил, смеясь, клерк. – А они, мол, готовы! Они вообще видели себя со стороны? Как будто выездная сессия ярмарочных шутов!

Разговор стремительно вошёл в русло вызова авторитету представителей религиозного ведомства. Но в очередной раз Сухого и его собеседников спасли женщины.

– Мальчики, чего шумим раньше времени? – несколько девушек спустились со второго этажа.

Прекрасные в своей усталости, они с недовольными лицами подошли к стойке. Пышные формы и женственные движения заставили Сухого забыть про всевозможные религиозные поиски. Харальд же обнял их своими огромным руками так, что те утонули в объятиях светловолосого воителя.

– Просто коротали время, ожидая вашего появления, – включил генератор случайных подкатов Сухой.

Девушки лишь загадочно улыбнулись. Он понял, что это мастерицы своего дела, так как сразу определили, что и кому нужно в их компании: кому – загадочность, кому – участие, кому – простого и безудержного секса, а кому – ничего (клерк даже не обратил внимания на их приближение).

– Мальчики, вечером мы к вам присоединимся. Постарайтесь остаться в живых, – одна из девушек «нечаянно» протиснулась мимо Сухого.

Провожая их взглядом, Сухой расписался в своей четкой гендерной принадлежности, пока щелчок пальцами перед лицом от Красной не вернул его обратно в реальность. Харальд сказал, что выбрал тех валькирий, которые помясистее, после чего они решили поговорить просто о новой Москве – действительно новой и действительно Москве. Например, о том, что в этом районе корпоративного контроля уже практически не было, так как последний «оплот зла» превратился в болото со зловонными испарениями. На что жили местные забулдыги, оставалось только догадываться, и вряд ли среди этих предположений были легальные варианты ведения дел, хотя границы легального также подвергались изменениям. Потом пытались выяснить информацию иного рода: сколько же градостроительной и живой массы города подверглось изменению. Подсчёты осложнялись не только тем, что разговор носил времяпроводительный характер, но и тем, что фронт Преображения между старым миром и новым не проходил по какой-то определенной линии. В глубине районов, в агонии сохраняющих порядки и устройство старого мира, могли начаться преображения объектов и людей в соответствии со средневековым образом жизни. Очевидно было одно: ни скорость изменений, ни их география, ни в целом законы, по которым всё это происходит, не поддавались подсчётам в привычном смысле слова. Сухой считал, что их нужно просто чувствовать, как животные чувствуют приближение стихийного бедствия. Но какое чувство у человека отвечало за это, он затруднялся сказать, хотя было понятно, что у многих людей оно напрочь атрофировано.

За разговорами время выступления наступило достаточно быстро, так что Красная ещё не успела потерять задорный настрой от скучных мужских разговоров. Трактир заполнился людьми, и как только зрители увидели красно-синюю косу на сцене, раздался одобрительный свист и крики. Кто-то стал орать, как он любит столь яркую девушку и готов отдать за неё четырех коров. Из другого угла зала цену повысили до десяти. Красная прищурилась и пресекла этот мужской примитивный взгляд на ухаживания мажорными аккордами. Песни полились в зал одна за другой, приводя слушателей в экстаз. Красная двигалась очень грациозно, но не как балерина, а как неудержимая и мощная стихия, уносящая за собой любые объекты, попадавшиеся ей на пути. Конечно же, этими объектами были мужские сердца. Сухой не отставал, привлекая внимание женской части зала. Успех был очевиден по лицу папы Бонифация, который потирал руки, уже подсчитав выручку за выступление и рост популярности заведения. Про доходы от выпивки он, естественно, тоже не забывал.

После выступления Красная и Сухой направились за кулисы в дальнюю комнатушку, которая громко называлась «гримерная». Красная тяжело дышала.

– Ты слишком выкладываешься, – заметил по пути со сцены её друг.

– Могу и выкладываюсь! – отмахнулась она. – Пойдём в гримёрку. Переведём дух.

В маленькой комнате, в которой странным образом ещё сохранилось старое зеркало, они молча сидели на стульях. Красная положила ноги на стол и проверяла пряжки на сапогах. Она явно была довольна выступлением.

– А какую я ноту взяла! А? Еще и с расщеплением! Класс! – она вновь переживала это. – А как ты импровизировал соло!

– Да, я тоже молодец, – засмеялся Сухой.

Раздался стук, и трактирные слуги стали заносить подарки восторженных зрителей. Красная подошла к подаркам, которые в изобилии оставили ей поклонники. Цветы, вино, свиная рулька, кожаное пальто и шикарные сапоги. Цветы в современных реалиях игнорировались сразу, а вот кожаное пальто и сапоги заставили её задуматься.

– Смотри, записка, – развернув послание от ухажёра, Сухой зачитал его. – Зовёт замуж. Говорит, что владеет пятнадцатью коровами. В наше время я предложил бы тебе задуматься. Пишет, что ты красивая, искрометная, живое воплощение гармонии (тут ему явно кто-то помог) и прочая восторженная чепуха.

– Что ты думаешь об этом? – спросила Красная, примеряя сапоги.

– Мужики – болваны. Ты потому так и сверкаешь, что свободная птичка, а посади тебя в клетку, пускай и золотую, зачахнешь, – ответил Сухой.

– Не старайся, за тебя не пойду. Друга лучше тебя мне не найти, а портить отношения замужеством – дурацкая идея, – пальто тоже пришлось впору, но было тяжеловато.

– Но когда-нибудь тебе надоест твоя свобода, и тогда можно будет рассмотреть предложения, – задорно произнёс Сухой.

– Когда-нибудь – да, – ответила Красная.

– Но ты же будешь уже помятой… Пардон, выдержанной, – улыбка обнажила не по средневековым меркам белоснежные зубы Сухого.

Девушка продолжала методично зашнуровывать сапоги.

– Как же тогда ты заинтересуешь претендентов? Если таковые будут, конечно, – не унимался трубадур.

– Если я их не заинтересую тогда, то и сейчас нет смысла начинать отношения, – Красная разогнулась и с удовольствием рассматривала сапоги на своей стройной подтянутой ноге.

– Но согласись, что использовать юность и упругость… души для построения отношений выгоднее, – Сухой одобрительно покачал головой, оценивая обновку Красной.

– Использовать – да, но я справлюсь и без этого, – ответила она. – Потому и сейчас меня не оставляют в покое.