скачать книгу бесплатно
Лейтенант оторвался от бумаг, со скрежетом ввинтил в пепельницу бычок, зашипевший от бессильной предсмертной злости, – вспыхнули на секунду звездочки у него на погонах – и поглядел на стену. Потом мазнул взглядом по семейству Маркман, смиренно поджидавшему в углу. Я заметил, что отец покраснел и изо всех сил напрягся, будто надеялся, что это ускорит освобождение брата. Лейтенант вздохнул и продолжал правеж. Поведение Спринтера оставляло чего-то желать. Впрочем, чего именно, я так и не понял. Голос у лейтенанта уж слишком невнятный. Пересохшая речь его похожа на прерывистое кряхтенье, которое издавал кран у нас в ванной через день после того, как отключали горячую воду. Да он и знал, что не слушают. Впрочем все это наблюдения уже из будущего. Странно, насколько врезаются в память такие мелкие детали.
В первый момент, когда увидел брата, радости я совсем не почувствовал. Скорее, это было разочарование, что так быстро и заурядно кончилось.
Почему он не взял меня с собой? Даже не предупредил. Никогда не прощу! Только о себе думает!
Наверное, мама заметила мое недовольство, схватила за руку и назидательно произнесла прямо в лицо:
– Гриша, я должна быть совершенно честной с тобой. – Я уже хорошо знал, что вслед за этой фразой последует что-то очень неприятное. – Так дальше не может продолжаться. Тебе нельзя все время драться с Олежкой. Ты должен быть хорошим братом ему! Слышишь? Он и так…
Я чуть не задохнулся от несправедливости.
– Отчего это я должен быть хорошим братом, а не он! – выкрикнул давно уже выстраданную фразу. – Я ведь никуда от вас не убегал! Потому что его сильнее любите?
– Сиди спокойно! И перестань кричать! Ты же знаешь, мы любим вас обоих совершенно одинаково, – вмешивается отец.
– Я вам не верю! – В те годы соглашаться хоть в чем-нибудь с родителями было позорно. Но я действительно им тогда не верил.
– Здесь не место выяснять отношения. Не мешай работать товарищу лейтенанту. – И я, Ответчик, снова, через восемнадцать лет, ощущаю его увесистую руку у себя на плече.
Мы еще долго сидели втроем в углу темной комнаты, пропитанной тяжелым затхлым запахом мокрой одежды, бензина и рвоты, поджидая, пока лейтенант закончит оформлять бумаги. Наконец, взяв с брата честное слово, что больше никогда убегать из дома не будет, он по-доброму нам подмигнул и выдал беглеца под расписку отцу.
А потом мы, на всякий случай крепко взяв с обеих сторон брата за руки – отец справа, а я слева, мама шла позади, – молча шагали под моросящим дождем по Чайковской домой, мимо дряхлеющих старинных зданий, мимо серого куба Большого Дома. И лицо у отца было такое, что идущие на работу прохожие удивленно оглядывались.
Была ли тогда ладонь у Спринтера действительно такой холодной, или это я сам заморозил ее в памяти и сейчас пытаюсь оживить? Зачем? Чтобы завораживающий глянец первых двух дней жизни отдельно от брата, первых двух дней свободы не испортился, не потускнел?
Но уже на следующий день я мучился от нестерпимой ревности, после того как в школе на Спринтера обрушилась непререкаемая слава.
Время, незаметно описав петлю, возвращается в исходную точку. Воспоминание снова скукоживается до размеров мутно-серой повестки. Сейчас у меня в руках точно такая же. Фамилия не указана. Но уже сам цвет ее предупреждает об опасности. Через столько лет узнаю даже выпуклую шершавость казенной бумаги. Все та же беспощадная скупость юридического языка. Явиться шестнадцатого сентября не в семьдесят девятое отделение милиции, дом 6а по Гагаринской улице города Ленинграда – сколько все-таки мусора хранится в памяти, – а в муниципальный суд по адресу: 24, Нью-Чардон-стрит, Бостон. И, как тогда, в детстве, совершенно невозможно понять, что эта повестка означает.
Кто-то возбудил против меня уголовное дело. О том, что его систематически преследую! Вторгаюсь в «личное пространство». (На слово privacy моего русского, выученного в советской школе, явно не хватает.) Даже не знал, что есть такая статья.
3. Муниципальный суд. Хождение по помпрокам. Лиз
(Бостон, 16 сентября 1991 года)
После длинного путешествия в стеклянной клетке лифта голова немного кружится и неприятная сухость во рту. Я небольшой любитель замкнутых пространств. Бесконечная комната на двенадцатом этаже разделена низким барьером. Совсем как в семьдесят девятом отделении милиции. Несмотря на все различие между двумя мирами, в устройстве присутственных мест есть и что-то общее. Универсальные константы преддверий карательных заведений. Только потолки здесь не такие низкие. Легче дышать. И конечно, все более организованно, отработано за четыре века новоанглийского правосудия. Еще со времен процессов над салемскими колдуньями. Небольшая часть у входа – вольер для публики, а дальше, уже за барьером, в царстве закона, тянутся в столбе пыли за горизонт, к невидимому окну столы с мерцающими шеренгами экранов и уткнувшимися в них неотличимыми бледными лицами ревнителей юстиции на изогнутых выях. В синем свете мониторов лица кажутся зыбкими и болезненными. Беззвучно и терпеливо вершится в благоговейном безмолвии юридическое делопроизводство.
Возле самой границы, помеченной пунктиром мощных балясин, секретарша за столом, покрытым зеленой материей, пригнулась под тяжестью собственного бюста к экрану компьютера.
Грегори Маркман, Ответчик, молча протянул повестку. Голова раскалывается, будто всю бессонную ночь ее сверлили тупой бормашиной около виска.
Секретарша с любезно-неприветливым лицом вынула голову из монитора, прищурилась, демонстрируя профессиональную проницательность. И вдруг, совершенно забыв обо мне, вставила что-то в горизонтальную щель и несколькими движениями живущих отдельно от нее пальцев расколдовала застывший компьютер. Затем с такой силой уставилась на новую композицию иконок на экране, что файлы с шипением зашевелились в глубине. Сдавила несчастную компьютерную мышь, и у нее тут же вылез наружу единственный зеленый глазок. Наманикюренные пальцы исполнили на клавиатуре тревожно-бравурное. Удовлетворенно, как пианист после очень трудного пассажа, с закрытыми глазами откинулась на спинку кресла. Экран засыпало густым снегом, и волнение в компьютерной утробе наконец улеглось. Мышь вильнула черным хвостиком и не торопясь сама собой отползла в сторону. Секретарша шумно вздохнула. Сеанс виртуального ясновидения, как видно, принес плоды. Высоко подняла листок бумаги и поднялась над барьером, заслонив государственным бюстом весь судебный окоем. Сложная комбинация духов вихрем пронеслась мимо и заполнила комнату.
– Вообще-то, дело у вас пустяковое… Но… Нет, жалобу, – еще раз пробежала листок у себя в руке и кивнула, как бы снова подтверждая, что она права, – показать не могу… Проще всего пойти к помощнику прокурора и все там выяснить. – Говорит она невнятно, не скрывая своего полного безразличия. – Он находится в здании суда графства, пять минут ходьбы отсюда…
– Действительно, чего волноваться? – безуспешно пытаюсь я обмануть самого себя. – Судебная ошибка, недоразумение. Везде бывает. Скоро все выяснится. Это мое первое знакомство с американским Законом, но отношение к нему у меня уже довольно неприязненное. Конечно, Закон этот ничего общего не имеет с советским. И все же…
«Пять минут ходьбы» обернулись часом блужданий по городским пустырям между строительных площадок.
Новенький стеклянный параллелепипед, окруженный лунными курганами и разрытой, мерцающей антрацитом землей бостонских новостроек. Имперские гранитные ступени, по которым, опровергая закон всемирного тяготения, снизу вверх течет пестрая толпа. У входа что-то минималистско-концептуальное – стальной лист Мебиуса? скрипичный ключ? двойная спираль ДНК? воплощенная в нержавеющей стали идея самодостаточности Закона? – в два человеческих роста.
Внутри цветной мрамор и гранит – цвета напоминают вкус бариевой каши; интересно, это замысел дизайнера или сам Суд через подсознание посетителей безошибочно находит свое цветовое выражение? – прямоугольные колонны с серыми капителями-хвощами, низкие металлические перегородки между ними. Мертвый свет прилепленных к стенам патрицианских светильников, как в ленинградском метро, и бесконечный ряд обитых черной искусственной кожей одинаковых дверей, похожих на вмурованные в пол могильные плиты. На каждой, словно годы жизни хозяина кабинета, большими позолоченными буквами фамилии, должности и часы приема.
Толпы озабоченных людей. Несмотря на все отличия, хореография движений явно подчинена какому-то единому сложному ритму. Ритм отлаженной за двести лет юридической машины. Наверное, никогда не пойму, как она работает. Нечего даже пытаться. Проще всего предположить, что и никто не понимает. Просто смотри и запоминай. Может, потом пригодится.
Возбужденные негры (свисающие на мощные задницы блеклые джинсы, рубашки навыпуск, белые кеды) и угрюмые низкорослые мексиканцы в куртках. Иногда – бледнолицые мужчины с блестящими брифкейсами, в темных пиджаках и галстуках. Из судейских. Крапивное семя. У этих на животах пластмассовые бирки с фотографиями и именами. Узнать, где какой начальник сидит, не у кого. Все слишком заняты своими государственными делами. Те, что с бирками, только отмахиваются.
Наконец нахожу указатель. Офис помощника прокурора (далее в этих записках для краткости обозначается «помпрок»), комната двести тридцать восемь, второй этаж. На дверях комнаты двести тридцать восемь объявление от руки (на английском и на испанском) – помпрок находится в комнате шестьсот двадцать, шестой этаж.
В комнате шестьсот двадцать, лишенной примет так же, наверное, как и все остальные комнаты в этом здании, приветливая молодая женщина в расплывчатой одежде и со скупо прорисованной физиономией – стрелки бровей, смазанная вертикальная черта носа, бантик губ, круглая ямочка в подбородке, зрачки за мощными стеклами покачиваются, как медузы в аквариуме, – объяснила, что помпрок для удобства посетителей сидит иногда в шестьсот двадцатой, а иногда в двести тридцать восьмой, в зависимости от того, каким делом занимается. А сейчас в шестьсот двадцатой его, естественно, нет. В двести тридцать восьмой еще более приветливая секретарша сообщила, поигрывая улыбкой, что помпрок временно переехал в соседнее здание. Такой вот непоседливый помпрок.
Соседнее здание оказалось спортивным клубом. Офис помпрока на третьем этаже, прямо над бассейном (!). Чтобы важный государственный чиновник в то короткое время, когда никого не обвиняет, мог, не выходя из здания, поплескаться в теплой водичке для успокоения расшатанных нервов?
Минут через пятнадцать появилась секретарша помпрока, почему-то в длинном (вечернем?) платье, плотно облегающем ее тело, будто наклеенном прямо на кожу. Маникюр, дорогие браслеты на обнаженных руках. Аристократическая шея, уже немного гофрированная годовыми кольцами, с нитями крупного голубого жемчуга, легко подсвечивающего слегка надменное лицо. Победно разлетевшиеся к вискам брови. Длинные ресницы разгоняют тяжелый канцелярский воздух. Должно быть, у здешнего помпрока совсем другая клиентура. Но все равно усадить такую женщину за стол секретарши кажется недопустимым расточительством.
Рассмотреть ее мне не удается – мешает направленный в глаза сияющий взгляд. Но впечатление, которое она производит, оказывается настолько неожиданным и настолько сильным, что я стою, позабыв, зачем пришел, и, как дурак, молча разглядываю ее.
– Вам что-то нужно? – Голос ее тоже чужероден кабинету помпрока. Она быстро перебирает бумаги на столе, и мелкие зайчики от сверкающих ногтей весело танцуют у меня в глазах.
– Да. – Больше, чем на одно это короткое словцо, самообладания сейчас не хватает. Стою, переминаясь с ноги на ногу. Только что кепку в потных ладонях не тискаю.
– Могу я вам помочь? – Она посмотрела мне в глаза немного дольше, чем того требовала секретарская вежливость.
Непонятная сила – источник ее явно вне моего тела – приводит в движение голову, и я, не отводя от нее глаз, киваю. (Она могла бы помочь, если бы улыбнулась. Не была бы такой недоступной.) И, точно услышав, она медленно улыбается и берет из моих рук повестку.
Потом Лиз часто повторяла, что влюбилась с первого взгляда. Поверить в это было трудно. Я хорошо помнил, как, мельком поглядев на меня, она начала удивленно рассматривать повестку и опять, но уже гораздо внимательнее – или это лишь показалось? – посмотрела мне в лицо. Очень благожелательно объяснила, что здесь находится помпрок графства Middlesex, а я должен поговорить с помпроком муниципального суда и надо возвращаться в здание суда, откуда я и пришел два часа назад. Я почему-то смутился и, довольно грубо вытащив у нее повестку, вышел, не поблагодарив.
Круг, как и следовало ожидать, замкнулся. На втором витке в вестибюле здания муниципального суда я заметил в нише возле окна огромную алебастровую фигуру Юриспруденции. Или это Юстиция? Покрытое желтоватой пылью ниспадающее струящееся платье. Захватанный тысячами рук подол тускло светится. Многие, наверное, пытались его приподнять. Под Юриспруденцией на низком прямоугольном постаменте скульптура из переплетающихся бронзовых языков пламени. Очистительный (или это жертвенный?) огонь у подножия богини правосудия?
Я прохожу мимо, глубоко вдыхаю и оказываюсь в ограненной пуленепробиваемым стеклом шахте лифта, наполненной скользящими тенями. Глухой металлический лязг захлопывающейся за спиной двери. Сердце начинает гулко стучать уже где-то под горлом. Лифты оно не любит. Пытаюсь приглушить стук ладонью. На лбу, на щеках проступают крупные капли холодного пота.
На двенадцатом этаже сидит, прикрыв толстую морду рыжим кулаком, маленький хмурый чиновник в темно-синем костюме с галстуком цвета застиранной крови. Лысая наклоненная голова на уровне моей груди, ноги не достают до пола. Лицо бледное и пустое, как экран выключенного компьютера. Тусклый воздух тлеет над плоским затылком. (Если хлопнуть ладонью, тут же начнет быстро-быстро бормотать и подпрыгивать на стуле?) Наконец, головоногий гоблин разрешает себе меня заметить. Ни слова не говоря, поднимает глаза – «слша вс?», – милостиво кивает, берет измятую повестку и пропадает в пыльных недрах присутствия.
Минут через пять промелькнул было между столов, но, недовоплотившись, быстро исчез. Еще через пять минут снова появился, уже из коридора за моей спиной, как ни странно, в своем первоначальном виде. Выдал копию полицейского рапорта. Фамилия потерпевшей в рапорте закрашена непробиваемым черным цветом. Меня в ее показаниях одели во все голубое, а глаза сделали ярко-зелеными и усадили в белый микроавтобус с красной надписью «Арамарк», который каждый раз отъезжал при приближении полиции.
Длинная пауза. Отраженное в экране белое гоблинское веко равномерно мигает, заглатывая светящиеся буквы. Неожиданно густой, неразборчивый голос доносится из приоткрытого рта.
– Пмпрка по Гргр Мркману ще не назнчли. Кгда назначт – незвстно, – тычась языком в небо и глотая, как старая пишущая машинка, гласные, бормочет государственный гоблин. Бормочет со смачным чавкающим бульканьем, словно разбухший язык зарос мокрыми волосами и трудно его ворочать. Как-то все же удается его понять. – Всго пмпрков в мнцпальном суде чловек двсти (!). Могут назначть любго. Нет, кто назнчт, сбщить не могу. Вам нужн двкат.
«Пмпрка по Гргр Мркману ще не назнчли. Кгда назнчт – незвстно», – повторяет про себя Гргр Мркман, пытаясь угадать правильную огласовку.
– Могу я получить копию жалобы истицы?
Гоблин протыкает меня снизу насмешливым взглядом. Который, впрочем, заметного вреда не наносит.
– Бвинителнцы в тких делах могут хрнить нонимнсть… Кнчн, вас есть прв пдать прсьбу на мя клрка сда… – Опускает веки, показывая, что беседа окончена.
Пройдет очень немного времени, и Гргр Мркман наконец поймет, что в переводе с новоанглийского канцелярита это безгласное бормотание всего лишь эвфемизм для одного-единственного короткого слова «нет». А пока пребываю в счастливом юридическом неведении, и все выглядит гораздо проще, чем на самом деле.
4. Разговор на улице с бостонской дамой
(Бостон, 22 сентября 1991 года)
– Ну что, как продвигается ваше дело? – весело спрашивает аристократическая секретарша из офиса помпрока графства Middlesex. – Удалось что-нибудь выяснить?
Мы встретились случайно в центре Бостона, у залитой солнцем и обрамленной синим неоном витрины какого-то большого и дорогого магазина. Впервые за последний год оказался здесь. Зернистый воздух промыт слабым раствором из уксуса и марганцовки. Лысый манекен с круглой физиономией без бровей и без рта протянул над нами неподвижную длань. Время обеденного перерыва. Толпа медленно обтекает нас с обеих сторон.
На ней узкое медово-золотистое пальто, туго перетянутое широким черным поясом и застегнутое по самую шею. Сапоги с высокими каблуками. Она чуть ниже ростом, но почему-то я гляжу на нее снизу вверх. Каштановые, с еле заметной проседью волосы в (тщательно продуманном?) беспорядке рассыпаны по плечам. Раскрасневшееся, нежно подкрашенное лицо. И пчела и бабочка одновременно. Один тихий взмах крыльев может вызвать бурю. Она об этом знает. Ничего общего с тусклым офисным пипл-планктоном, который колышется возле нас по тротуарам.
– Не так-то просто непосвященному человеку у вас там что-либо найти!
– Это для острастки. Надо же как-то внушать священный трепет посетителям. Если снова будут проблемы, заходите ко мне в офис. Меня зовут Лиз. – Она пристально и довольно откровенно смотрит на меня.
Наконец опомнившись, я спохватываюсь:
– Грегори Маркман. Спасибо, Лиз. – Рывком вытаскиваю из синевы ее глаз свой уже глубоко увязший взгляд. – Мне действительно нужно было бы обсудить мое дело с кем-нибудь, кто работает в суде.
Между нами не меньше полуметра, но отражения наши в витрине почти касаются друг друга. Лысый манекен еле заметно подмигивает мне оттуда: давай, парень, не тушуйся!
Лиз колеблется пару секунд, перед тем как ответить. Лицо, ограненное слева стеклянной плоскостью витрины, неподвижно, губы плотно сжаты. Но внутри – я уверен – она улыбается. Неважно, откуда я это знаю. Знаю – и все.
– Вам стоит подождать, пока назначат помощника прокурора по вашему делу. И поговорить уже с ним… Нет, это плохой совет. А вот вам хороший: как можно быстрее наймите адвоката.
– Наверное, вы правы. Видите ли, я ничего в таких вещах не понимаю.
– Судя по вашей повестке, дама подала на вас жалобу, что вы ее преследуете.
Она запомнила, что было в моей повестке. Ведь прошло целых шесть дней!
– Я даже не понимаю, кто подал жалобу!
– Вы что, сразу нескольких женщин преследуете?
– Да никого я не преследую! Это какая-то ошибка!
– А что вы делаете в свободное от преследований время?
– Работаю в одной большой компании, здесь недалеко. Придумываю, как защищать компьютеры, чтобы те, кому не разрешено, не могли в них залезть. Как находить тех, кто по ночам рыскают в чужих компьютерах.
– Так вы вроде полицейского в виртуальной реальности?
Почему-то мне никогда в голову эта мысль не приходила.
– Скорее, помощника прокурора, заставляющего выполнять законы… Пишу программы, статьи в научные журналы. Делаю доклады на конференциях…
– Вы ни на прокурора, ни на программиста не похожи. Скорее… – Вырвавшаяся наконец наружу улыбка, которой она меня легко одарила, стоила очень многого.
Попробовать зацепить? Она ведь женщина, такая же, как другие женщины… В голове, будто клубок белья в барабане стиральной машины, с грохотом крутятся одним сплошным комом, постепенно освобождаясь от налипшей грязи, несколько вариантов. Движение останавливается. Машина вываливает всю кучу передо мной. Внимательно рассматриваю каждый из них и снова отбрасываю. Выбираю первый попавшийся… Заодно и отвлечься от своих судебных дел. Она поможет разобраться с этой идиотской жалобой. У нее должны быть связи среди судейских… Попросить телефон?
Украдкой поглядываю на Лиз, пытаюсь угадать у нее по глазам, удалось ли ей, несмотря на грохот машины, все же прочесть мои нечистые мысли?
Уже два месяца, как я на отскоке. Аня вернулась в Россию еще в июле. Живу один в квартире, которую снял после ее отъезда. По природе своей я, пожалуй, человек довольно застенчивый. Но за эти месяцы вместо содранной кожи наросла иная, гораздо более толстая. И что-то новое, непонятное мне самому происходит в душе, лезет из этой кожи вон. Подсознание взбунтовалось и уже одерживает первые, хотя пока и временные победы. По ночам бдительная таможня между явью и сном стала пропускать смутные, быстро сменявшие друг друга сексуальные фантазии, настоянные на двухмесячном одиночестве. Фантазии были явно моего собственного производства. Киноэкран к ним отношения не имел. И сейчас я вдруг осознал, что женщины, участвовавшие в них, – все они были слегка старше меня, может, это от какой-то глубинной неуверенности в себе? – оказались удивительно похожими на Лиз. Те же ярко-синие, словно налитые небом продолговатые озера, глаза, на дне которых покачиваются в радужной оболочке лучащиеся во все стороны льдинки зрачков. Чуть наметившиеся складки возле рта. Тонкий, с легкой горбинкой нос. Такое же длинное сильное тело… В постели она, я думаю, много умеет… Надо попробовать. Сама предлагает зайти. Правда, пока только в офис. Пригласить пообедать. Потом к себе. Будет не так уж трудно. Нужно сказать вслух всего пару стандартных фраз… Или нет?.. Я же ничего про нее не знаю.
И решаю, что для начала лучше предложить выпить где-нибудь чашку кофе. Но не успеваю даже произнести.
– Нет, я не могу. – Я удивленно посмотрел на нее. Кажется, не шутит. – Мне необходимо идти, – разводит она руками и тихо бормочет самой себе, жест обгоняет слова: – Ричард будет ждать…
– Ричард?
– Мой муж. Он помощник прокурора в муниципальном суде… Вас, наверное, тогда в офисе удивило, что я так была одета? – Однако! Почему эта Лиз решила, что я помню, в чем она была одета? Но, что удивительно, ведь я действительно помнил. Помнил очень хорошо. Вся она, вся ее внешность – это полное отрицание будничности. Ничего общего с тысячей женщин, которых видел в суде. – Я обычно в длинных платьях в офис не хожу. Просто мы с мужем в тот день сразу после работы должны были идти на обед.
Ну вот. Теперь знаю, что есть муж. (Новость эта немного разочаровала. Впрочем, иначе и быть не могло.) Работа его – обвинять других людей, сажать их на долгие годы в места принудительного содержания. За это ему платят серьезные деньги. Муж, с которым она ходит на обеды в первоклассные рестораны. И на них надо надевать вечерние платья и драгоценности. Скорее всего, высокое начальство ожидалось. Сильные мира сего… Бабочка, уверенно и умело тянущая надежный корабль семейной жизни помощника прокурора в бурном житейском потоке… Зачем ей было это все рассказывать? Зачем вообще такой элегантной и совсем не бедной женщине эта нелепая секретарская работа? Чтобы не сидеть дома? Может, она хочет писать роман, действие которого происходит в суде, и собирает к нему материал? И у нее лишь профессиональное любопытство?
5. Старичок-констебль с новой повесткой
(Бостон, 23 сентября 1991 года)
Четыре одинаковых сообщения на автоответчике. Кто-то немедленно должен меня увидеть. И этот кто-то появляется через пару минут после того, как захожу в квартиру.
Деликатный стук в дверь. В полутемной прихожей привычно протягиваю руку, чтобы открыть, но она попадает в холодную пустоту лестничной площадки. (Еще с тех пор, как после допросов в Большом Доме запирали в камере, когда дома, обычно держу входную дверь приоткрытой.) Внутри пустоты уже стоит человек с сумкой через плечо, только что из романа Диккенса. Уютный словоохотливый констебль с траченным жизнью, немного бабьим лицом. Белый плиссированный чепец очень бы к этому лицу подошел. Возраст благолепивого дожития. Морщины глубокие, будто само время острыми граблями разрыхлило его. Осторожная лягушачья полуулыбка искусственного дружелюбия, навсегда позабытая под дородным носом, несколько прямых черных волосков из огромной бородавки на щеке, густая смесь патоки и рыбьего жира в глазах, прикрытых ощетинившимися во все стороны седыми бровями. Подрабатывает в полиции доставкой повесток после ухода на пенсию. В форменной фуражке, но без формы. «Чтобы не привлекать внимания».
Он сегодня уже два раза был у меня на работе, расспрашивал, как найти мистера Маркмана, и устроил жуткий переполох среди секретарш, которые давно мучились от недостатка захватывающих событий у нас в отделе. Так что с привлечением внимания все в порядке. Сам мистер Маркман после обеда ушел на лекцию в университет и ничего об этом не знал.
– Распишитесь, пожалуйста, вот здесь. – Вручает новую повестку. Опять мутно-серую, неотличимую от предыдущей!
«Они что, делением размножаются? И эта повестка уже на завтра в десять утра! Но суд-то назначен на второе октября? Ничего не понятно! Нет, этого не должно быть!» – все это я прокричал, само собой, молча. Потом уже вслух довольно спокойно произнес:
– А в чем дело? – Вопрос звучит скорее как просьба: пожалуйста, проверьте еще раз фамилию и скажите, что ошиблись.
Но старичок лишь пожимает плечами. От его полуулыбки осталась еще половина. Объяснить что-либо не может. Или не положено ему? И кому позвонить, не знает.
Мистер Маркман колеблется. Почесывает ядовитой повесткой бровь. Еще с советских времен не люблю отдавать бумаги, на которых есть моя подпись. Наконец неохотно расписываюсь. Голова работает в полную силу, анализирует, вычисляет, сравнивает варианты. Но логический анализ, как и раньше в СССР, когда имел дело с законом, не помогает. Слишком темно в местном саду расходящихся юридических тропинок.
– Вам понадобится защитник. Вот, возьмите. – Констебль протягивает визитную карточку. Степенно проводит двумя указательными пальцами под носом, поглаживая несуществующие усы. – Моя дочка Джессика Каллахан. Один из лучших адвокатов в Бостоне. Наверное, самый лучший. Поверьте, говорю не потому, что я ее отец. Недавно она выиграла дело против ЭфБиАй одного студента из Саудовской Аравии, обвиненного в принадлежности к террористической организации. Победить в суде ЭфБиАй по делу о терроризме до этого в Бостоне еще никому не удавалось…
Я уже раза три довольно откровенно смотрел на часы. Сказать мне нечего, да и говорить не хочется, но оборвать так и не завязавшийся разговор никак не удается. Уходить констебль явно не собирается. Как видно, все свои дела на сегодня закончил. Теперь неплохо было бы поболтать с человеком, у которого такой нелепый акцент и столько книг на полках. С любопытством рассматривает мистера Маркмана. (Может, ожидал увидеть кого-то с рогами и хвостом? Или затравленного чернокнижника-еврея, чудом вырвавшегося из империи зла?) Форменная фуражка с синей тульей и красным околышем уверенно разлеглась среди наваленных бумаг. Потный запах, идущий от ее изнанки, словно прозрачный дым, стелется над столом. Поигрывая пальцами по корешкам, вестник правосудия ласково глядит на хозяина из-под седых бровей и объясняет, что согласно букве закона должен был вручить повестку сегодня и обязательно под роспись.
Интересно, как выглядит буква закона в английском алфавите? Однобокая J или повернутая в противоположную сторону L? (Justice? Law?) В кириллице она должна бы быть философской уравновешенной Ф, как весы в руке у Фемиды, а на деле, конечно, всегда была тупо оскаленным, убийственным кириллицыным знаком Ы. Распальцовка на русском языке жестов. Стой, падла, глаза выколю!.. Убивает буква, но дух животворит. Еще тогда знали! А мы до сих пор…
Куда, кому звонить, чтобы понять, ну хоть что-нибудь понять про все эти сыплющиеся с неба одна за одной повестки? (Мысли, гладкие и круглые, будто бильярдные шары, катаются в черепной коробке. С глухим стуком наталкиваются друг на друга, отскакивают в разные стороны, не оставляя следа. Я пытаюсь сосредоточиться. С каждым ударом дело мое начинает выглядеть все более серьезным.
Temporary Restraining Order. Временный судебный запрет. Оказывается, запрещено подходить к Истице (и даже к дому, где она живет!) ближе чем на пятьдесят футов.) А если случайно мимо ее дома пройду? Сразу в тюрьму? Завтра суд будет решать, продлевать ли запрет.
И уже на последнем излете смысла понимаю: действительно нужен адвокат! Один в судейском поле не воин. Здесь даже больше, чем в СССР.
– Близнец наш выбежал, рыдая, – неожиданно четко раздается у меня в ушах любимая присказка Спринтера. Которую он произносил каждый раз после очередной победы вдогонку брату, позорно бежавшему с поля боя. Тысячу раз слышал от него. Почему-то от долгого употребления присказка становилась все обиднее.
6. У женщины-клерка. Она сказала… он сказал…
