Цветные сны Олимпиады

«Надо будет сказать Марфе при встрече, только так, аккуратненько…» – подумала про себя Липа и продолжила.

– Короче, считаю «драму с пистолем» в юном возрасте полезной штукой, и неважно, кто кого бросил – пережить и забыть, стать сильнее, мудрее и идти дальше. Все встречи и расставания не случайны, они нам для чего-то нужны. Но тебе, моя дорогая, этого не понять, ты у нас баловень судьбы!

– Ну да, что есть, то есть, – с чувством глубокого удовлетворения согласилась Фира.

В отличие от Олимпиады, Глафире очень нравилось свое имя, прямо с самого детства, и несмотря на все дразнилки дворовой ребятни, она всегда чувствовала себя единственной и неповторимой. Обидные реплики типа «Фира, дай кефира» никогда не достигали цели. Обычно она горделиво выпрямляла спину, медленно поворачивала голову в сторону обидчиков и презрительным тоном произносила: «Скучно, господа… Придумайте уже что-нибудь поумнее». «Господа» от такой наглости впадали в ступор и долго еще не могли найти «ответочки».

В семье Фира была любимым ребенком, ее родители уже были достаточно взрослыми, старшему сыну было двенадцать лет, когда родилась долгожданная девочка.

Большая разница в возрасте со старшим братом обеспечивала ей карт-бланш во всех братско-сестринских разборках. Бессрочная индульгенция, выданная ей при рождении, гласила: «Она же маленькая, да еще девочка!».

Родители Фиры состояли на высоких должностях в системе советской торговли, в просторной квартире всегда веяло уютом и достатком. Лихие 90-е с тотальным дефицитом прошли мимо этой удачливой семьи, не задев даже по касательной, и вспоминались «картиной маслом», точнее, с маслом и с большим эмалированным ведром, что стояло в углу кухни и было доверху наполнено шоколадными конфетами «Мишка на Севере», «Белочка» и «Ну-ка, отними!». Доступ к этому ведру у Фиры был беспрепятственным в любое время дня и ночи. В семье считали, что этот плод будет слишком сладок в случае запрета, а свободный доступ к ведру обеспечит потерю Фириного интереса и, следовательно, предохранит ребенка от переедания. И в чем-то они оказались правы: Фира была равнодушна к конфетам, но обожала кофеек с хорошим шоколадом по утрам, особенно под легкую беседу с любимой подругой.

– Про девятый вал это интересно, думаю, ты права. Редкое явление. У меня такого не было, а у тебя, помнится мне, было…

– Было. Или не было… Это, что называется, «whom-how» или «кому как», если по-русски. Заболтались мы с тобой сегодня, так и опоздать можно. Ну что, по коням?

– Ага. Погнали наших городских! Обнимашки, пока-пока!

«Мне снилось…»

Утренний разговор, точнее, его завершение никак не выходили у Липы из головы. Девятый вал, было – не было… Они обе прекрасно понимали, о чем зашла речь. Ну как тут не вспомнить Блюму Вульфовну Зейгарник, простого смертного советского психолога, с ее «эффектом незавершенного действия»! Сейчас мало кто помнит, что именно она была первой, кто описал эту четкую закономерность: незавершенные действия мы помним лучше, чем завершенные. И сам Курт Левин назвал эту закономерность «эффектом Зейгарник». А вот поди ж ты, скажи кому-нибудь «эффект Зейгарник» – никто не поймет, а незакрытый гештальт – пожалуйста! А все потому, что модно.

Сейчас только ленивый не ввернет модное словечко: сидит так в кафе пара-тройка умников, общается между собой и демонстрирует широту своей эрудиции. Это у тебя, мол, незакрытый гештальт, надо бы его закрыть. Хорошо бы еще знали, как это работает.

«Та-ак, приступ менторства вот именно сейчас мне совсем ни к чему», – подумала Липа, заезжая на парковку. Выключив зажигание, она еще несколько минут не выходила из машины: давно забытые события всплывали одно за другим с пугающей детализацией. Вот вам и закрытый гештальт… Привет от Блюмы Вульфовны.

В кафе было не просто многолюдно – там был настоящий аншлаг. Обычно в это время дня там всегда полно свободных мест, но на этот раз все столики были заняты. За окном шел легкий осенний дождик, он-то и сыграл роль бесплатного зазывалы. Липа с Вадимом пристроились в самом центре зала – там нашлось два свободных места. Рядом с ними сидела молодая пара. Вадим не стал спрашивать у них разрешения, просто посадил Липу за стол, галантно отодвинув простой общепитовский стул, как будто это был стул из коллекции тещи Кисы Воробьянинова. Не глядя в меню и не спрашивая Липу, он резко бросил в сторону проходившей официантки: «Нам два кофе». Ответная реплика – «Я сейчас к вам подойду» – пролетела мимо ушей Вадима как что-то мелкое и ненужное. Сидевшая за тем же столом девушка вдруг перестала говорить со своим собеседником и с любопытством начала рассматривать Вадима. «Не отвлекайтесь, девушка», – интеллигентно послал ее к собеседнику Вадим. Та смутилась и отвела глаза. Вадим пристально посмотрел на Липу, затем взял со стола бумажную салфетку, достал из кармана ручку и начал быстро писать. «Это что? Стихи?» – не выдержала любопытная соседка. «Это не вам», – Вадим осадил ее таким тоном, что на этот раз она замолчала надолго. Закончив писать, он протянул салфетку Липе. «Это тебе. Прочтешь потом. Пошли отсюда». Они быстро вышли из кафе. На улице уже светило яркое солнце. Странная смесь замешательства и интереса не покидала Липу с той самой минуты, как она спрятала в карман плаща мятую, исписанную неровным почерком салфетку. Визг тормозов вернул ее в текущую реальность. «Вы что? Одурели совсем? Придурки!» – орал взбешенный водитель, проезжая перекресток. Вадим крепко сжал Липину руку: «Вот было бы здорово умереть сейчас вместе…».

«Ну уж нет! Мы так не договаривались», – пронеслось в Липиной голове. Только сейчас, пересекая оживленный перекресток на красный свет, она поняла, как близко они были к реализации дикого плана Вадима.

Они молча дошли до метро. «Ну, что… Пока!». – «Пока…».

Под монотонный стук подземки сердце пыталось унять бешеный ритм, рука сжимала в кармане мокрую салфетку. «Не сейчас. Не сейчас. Не сейчас. Дома. Дома. Дома».

И вот теперь неровные буквы с жестким нажимом складывались в слова, а слова – в строчки. Она прочитала. И перечитала. И еще раз.

Мне снилось…Подражание Н. ГумилевуМне снилось: волос твоих мукаСегодня немыслимо рядом.И я не ошибся: разлукаВстает за теплеющим взглядом.Но там, в глубине, сквозь ресницы,Любови расставлены свечи,И нежность самоубийцыВ последний нахлынувший вечер.– Побудешь со мной до утра ты?Ресницы ложатся на веки…Любовь – ощущенье утраты,Утраты на вечные веки.И там, в пелене серых будней,О, свет! Сквозь ресницы не брызни!Мне снилось, что больше не будетНас прочь разлучающей жизни…Мне снилось…

Волна вселенской грусти поглотила Липу целиком. И зачем только она позвонила Вадиму? В ее жизни все было ровно, может быть, слишком ровно, может быть, даже однообразно, но зато спокойно и комфортно.

Их история началась неожиданно и ничем не закончилась – как бы подвисла в воздухе.

– Кто ж тебе дал такое имя? Оно тебе совсем не идет. Какая ты Липа? Это для тебя простовато, что ли… У меня язык не повернется тебя так называть, – Вадим задумался, пристально разглядывая Липу, как будто видел ее в первый раз.

– Я буду звать тебя Анастасия, или Anastasia, – произнес он на английский манер. – Это просто, но в то же время изысканно. Тебе подходит.

Что-то магическое, волшебное и неземное исходило из всего облика Вадима. Надменный и чуть насмешливый взгляд, густая шевелюра и борода не портили внешности, скорее, служили неким заявлением типа «чихал я на вас на всех», но главной особенностью был его голос – густой завораживающий баритон. Вальяжная интонация завершала общее впечатление о нем как о человеке нестандартном, породистом и уверенном в себе. «Хотя… „Внешность обманчива“, – сказал ежик, слезая с сапожной щетки… Фу-у, это пошло», – оборвала поток своих мыслей Липа.

Вадим ворвался в ее жизнь как цунами. Ничто не предвещало развития бурных событий. Он появился в их группе в середине третьего курса. Откуда он взялся, Липа так и не поняла. Говорили, что он вылетел из универа из-за какой-то мутной истории, потом его забрали в армию, где он оттрубил от звонка до звонка, а после дембеля восстановился и попал к ним в группу. Слышала также, что дед его был профессором психиатрии, а бабка страдала шизофренией. Якобы дед посвятил изучению этого недуга всю свою профессорскую жизнь, так и не приблизившись к разгадке заболевания. Вся надежда у него была на внука – тот с первого курса занимался в студенческом научном обществе проблемами медицинской психологии и психотерапии. А еще этот замечательный внук с семнадцати лет был вхож в Союз писателей Санкт-Петербурга. Одним словом, феномен.

Рядом с ним всегда были какие-то девушки, симпатичные и не очень. Независимо от внешности, надолго они не задерживались.

Липа не поняла, по какой такой неведомой причине она оказалась рядом с Вадимом на одной остановке троллейбуса после очередного скучного семинара. «Ты до метро? Может, пройдем пешком? Всего две остановки». – «Почему бы и нет». В тот момент Липа не знала, что этот путь до метро приведет ее к серьезным испытаниям и поставит перед судьбоносным выбором. «Кто там из великих сказал, что правильно выбрать спутника жизни – это выиграть или проиграть жизнь? Не помню. Не важно…».

Два квартала пешком до метро пролетели за один миг. Им не хватило времени. В соседнем скверике недалеко от входа в метро нашлась свободная скамейка. Они говорили обо всем: о поэзии, о математике, о шахматах, о Марине Цветаевой, об импрессионистах и о Родене. Липе было безумно интересно. По сравнению с замечательным, но слишком земным Павлом, Вадим казался пришельцем с другой планеты, где мир наполнен яркими красками, где есть волны и ветер, музыка и стихи. Чем она была интересна Вадиму? «Не знаю. И это важно. Но я не знаю. До сих пор…» – Липа попыталась построить несколько версий и вдруг поняла, что ей совсем не хочется ничего раскапывать.

Тот бешеный месяц накрыл ее с головой, и она чуть все не испортила. В ее голове, в душе и во всем организме творилось что-то несусветное. Она не могла ни есть, ни спать в буквальном смысле. Казалось, ночь тянется изуверски медленно, мучая ее непосильным ожиданием новой встречи. В полусне мозг с настойчивостью маньяка прокручивал одни и те же сцены из прошедшего дня, где они были вместе.

Еда вообще не имела смысла. Завтраки, обеды и ужины были просто потерей времени: они отвлекали от единственной значимой цели – снова его увидеть и быть рядом. Сердце выскакивало из груди, требуя ответа на вопрос: когда-когда-когда? Ни днем, ни ночью колоссальное напряжение не оставляло ее ни на минуту. Друзья, родители, Павел – все потеряло смысл. Ей было все равно, что происходит с ними. Привычная жизнь не просто отошла на второй план, она исчезла за обозримым горизонтом. Совсем. «Что воля, что неволя – все равно…».

Сейчас, через много лет оценивая произошедшее, Липа понимала, что так это и работает: как наваждение, как болезнь. Именно так проявляется невротическая страсть. А что же это еще? Что такое влюбленность, она знала прекрасно по своим отношениям с Павлом. Ей было уютно и безопасно в его объятиях, с ним она чувствовала себя маленькой девочкой в надежных руках сильного мужчины. И это ей очень нравилось. Она с радостью и железобетонной уверенностью ждала новой встречи с Павлом и точно знала, что эта встреча состоится. Без всяких сомнений. С ним была тихая радость, с Вадимом – бешеная страсть. «Теперь понятно, отчего у Наташи Ростовой снесло крышу на фоне полного благополучия», – Липа мысленно улыбнулась своей догадке. К тому же ей было приятно осознавать, что не только она влипла по самое не хочу – похоже, великий писатель тоже испытал временное умопомешательство с фиксацией на одном человеке, иначе с чего бы он так подробно описывал невротические переживания своей героини.

В тот вечер Павел ждал ее на скамейке у дома до позднего вечера. Он всегда ее ждал. В последнее время их встречи становились все короче и короче.

– Ты что, влюбилась?

– С какой стати? – с искусственной небрежностью в голосе попыталась сделать удивленные глаза Липа.

– Ты сейчас где?

– В смысле?

– Ну, я же вижу, что ты сейчас где-то… Не знаю… Не здесь, не со мной.

Липа хмыкнула, но не стала ничего отвечать. Ей было все равно, что там думает Павел.

– И кто он?

– Не важно. Ты его не знаешь.

Легкая улыбка скользнула по Липиному лицу в тот момент, когда она подумала о Вадиме.

– Я знаю, тебе со мной неинтересно… – тоскливая безысходность в голосе Павла усилила прозвучавший приговор самому себе. – И ничего нельзя изменить… Пусть будет как будет, только знай, что я всегда буду ждать тебя здесь. На этой скамейке. Каждый вечер.

– Как хочешь, – Липа равнодушно пожала плечами. – Я домой. Уже поздно. Пока.

Липа открыла дверь парадной и с трудом поднялась на третий этаж видавшего виды сталинского дома: у нее тряслись ноги и кружилась голова. Она долго искала ключи в сумке, потом так же долго не могла попасть ключом в дверной замок, пытаясь унять дрожь во всем теле.

Дверь открыла бабушка. «Ты чего тут ковыряешься? И где так долго ходишь? Я уже начала волноваться».

– Да все нормально, – уставшим голосом пролепетала Липа.

– Ты что, со своим ухажёром поссорилась?

– Ничего не ссорилась, просто задержалась после занятий.

– Он тебя уже три часа ждет. Вон, цветы тебе принес.

Только тут Липа заметила на столике в прихожей вазу с букетом розовых роз.

– Красиво, – кивнула Липа и прошла в свою комнату.

– Ты что, кушать опять не будешь?

– Нет, я не хочу.

– Ты случайно не заболела?

– Да не заболела я. Все в порядке. Я успела перекусить в кафе, – слукавила Липа.

Ей не хотелось волновать бабушку. Но есть ей тоже не хотелось. А еще не хотелось разборок. Ни с кем. И никаких. Поела. Все. Точка.

Вспоминая себя и своих близких в тот период, Липа благодарила судьбу за то, что все закончилось благополучно. И у всех хватило терпения. К счастью, дальше нервных объятий и таких же нервных поцелуев у них с Вадимом дело не зашло. Вадим вылетел из ее жизни так же стремительно, как и влетел в нее. На той же волне. Просто в одно прекрасное утро ее организм сказал: «Хватит!». Она впервые за последние дни проснулась со спокойной душой, а утром с удовольствием позавтракала. Накануне она заснула с мыслью, что общение с Вадимом начало казаться ей однообразным, а его поведение в некоторые моменты – нелепым, что ли… Какой-то он старомодный, что ли… И что-то из себя корчит, типа «я не такой, как все». Возможно, она просто устала изображать из себя интеллектуалку, возможно, ей показалось, что она не справится с задачей пожизненно побуждать к себе интерес, и этот интерес у него закономерно угаснет. Возможно, где-то глубоко, на интуитивном уровне, она поняла, что не будет с ним счастлива. Даже сейчас, через много лет ей не хочется докапываться до истинной причины. Неинтересно как-то. Просто она помнит, что ее бешеная страсть умчалась за тридевять земель просто в один миг – она даже «мяу!» сказать не успела. Она не помнит, по каким признакам Вадим все понял, но помнит его фразу «Ну вот, Липка, ты меня и бросила…». Весело кивнув ему, она убежала к своей дорогой Фире Фирсовой, которая также терпеливо ждала, когда подруга перебесится. И дождалась наконец-то. И никакая она не Липка!

Они еще продолжали несколько лет учиться в одной группе, но Липа смотрела на Вадима как на пустое место, ничто не екало в ее душе. Как говорится, «Ни один мускул не дрогнул на попе у козла».

Прошло лет восемь-девять после окончания университета, Липа уже была замужем за Павлом, у них росла Марфа. Все шло по накатанной: Павел работал в клинике, Липа наконец-то взялась за диссертацию и носилась как «конь педальный» по конференциям и научным командировкам. Как вдруг однажды, поднимаясь по эскалатору в метро, уткнувшись глазами в спину стоявшего на ступеньку выше мужчины, она услышала: «Anastasia! Дождись меня наверху». Она повернула голову и столкнулась взглядом с Вадимом, спускавшимся по соседнему эскалатору. Что-то давно забытое всколыхнулось в дальнем уголочке ее долговременной памяти, внеочередная порция адреналина ускорила сердечный ритм, появилось ощущение азарта и опасности «в одном флаконе».

Через несколько минут тревожного ожидания эскалатор выкинул в павильон новую порцию уставших от прошедшего рабочего дня людей.

– Привет! Ты как? Чем занимаешься? Замужем? Дети есть?

– Привет. Пишу диссертацию. У нас дочь. А как ты?

– У меня тоже дочь.

– Ну, здорово. Я помню, ты всегда хотел девочку.

– Запомни, Липка, девочку хотят от любимой женщины, а я женился на забеременевшей любовнице…

Она меня дико раздражает… Периодически приходится поколачивать. Для профилактики. Тебе-то это наверняка незнакомо, – насмешливый взгляд скользнул по Липиному лицу с какой-то спрятанной в глубине глаз злостью.

– Ты прав. Незнакомо.

– А знаешь, я ведь тогда обращался к психотерапевту.

– И что психотерапевт? Помог?

– Советовал больше с тобой никогда не встречаться, – усмехнулся Вадим. – Классная рекомендация! Если учесть, что мы продолжали учиться в одной группе…

– Но зато потом все получилось. Почти, – попыталась отшутиться Липа, но напряжение, мертвой хваткой перехватившее все ее существо, не отпускало.

– Да, получилось… Почти… Хотя за столько лет могла бы и позвонить, тебе-то никто не советовал вести себя как страус. Как будто ничего и не было. Запиши телефон, может, все-таки встретимся и поговорим как люди.

Целую неделю Липа внутренне сопротивлялась, но навязчивое желание позвонить Вадиму становилось все сильнее. Они встретились в кафе на Невском, а потом чуть не попали под машину. Все. Гештальт закрылся.

И все же, кто такая бабка-профессорша? Вот сегодня из ее бессознательного выпала «бабка» Вадима и еще дед-профессор… Это оно?.. Может быть, может быть… хотя…

Дуся всегда в плюсе

– Какие люди! И без охраны! Какими судьбами? – Глафира встала навстречу новому клиенту.

– Да вот, решил записаться к тебе на консультацию, – Арсений смущенно потоптался у дверей, – у Липы все расписано до конца месяца, хорошо хоть у тебя нашлось окошко для старого знакомого.

– А что так? Сапожник без сапог? А как же «помоги себе сам»? Не работает?

– Да я давно все перезабыл, ты же знаешь. Этим надо заниматься в системе, а меня занесла нелегкая в социологию, там и застрял. Я здесь в командировке на пару недель, пока опрос проводим для одной компании.

– Слушай, я голодная как волк, а пообедать времени совсем нет. Может, сгоняем в кафешку неподалеку? Заодно поболтаем. А консультировать тебя мне как-то «не по фэншуй» – своих не трогаем. По-дружески перетереть можем, а профессионально – это тебе надо к кому-нибудь не из нашей тусовки. Помнишь принцип «Не перекрещивайте реальности»?

Фира Фирсова обладала удивительной способностью использовать обстоятельства в свою пользу. Она, конечно, слукавила, ссылаясь на принцип перекрёстной реальности – сама-то время от времени просила Липу отработать с ней очередной болезненный эпизод. Но это другое. Она исключение, единственная и неповторимая Фира Фирсова. Ей можно.

Положа руку на сердце, она побоялась вторгаться в личное пространство их общего с Липой приятеля. Они познакомились в аспирантуре, в то время Арсения звали совсем по-другому. Родители нарекли его Арменом, а фамилия ему досталась Попаян. Соседским мальчишкам даже мозг напрягать не потребовалось – обидное погоняло было готово по умолчанию. Имя, фамилию и отчество Армен решил поменять после того, как один из крупных заказчиков вычеркнул его фамилию из списка исполнителей социологического опроса для его фирмы. Тогда Армен решил, что выгоднее быть Арсением Поповым. Очень похоже на первоисточник, но все же звучит намного привлекательней для клиентов. По крайней мере, так он объяснял свое решение друзьям и знакомым, которые по привычке называли его Арменом.

Из них троих только Липа успешно защитила диссертацию. Арсений что-то писал-писал про супружеские отношения, но так ничего нового и не написал. Для обеих подруг было странно, что он выбрал такую тему – обычно изучение супружеских отношений было поляной для застенчивых одиночек женского пола. А тут молодой человек изо всех сил пытается доказать, что в браке вариант торгового партнерства – это высший пилотаж. Типа «ты мне, я тебе», а если ты мне «не», то и я тебе «не». Возможно, для растленного Запада это и высший пилотаж, но для загадочной русской души – как-то сомнительно… Работает с перебоями, надо было копать глубже. К тому времени Арсений уже успел побывать в браке – правда, недолго, всего один год – быстро развелся и оформлять отношения с кем-либо еще не считал нужным. Одного раза хватило. Эксперимент был неудачным: кто-то кому-то что-то недодал. Фира бросила аспирантуру после трех лет мучений, потому что ей «тупо надоело». К тому же заболел ее научный руководитель, а пришедшему ему на замену хмурому профессору категорически не понравилось все, что было сделано раньше, и Фире требовалось ценой невероятных усилий при отсутствии мотивации начинать все с начала. «Да ну его в пень!» – решила Фира при полном одобрении своего внутреннего Я и ни разу об этом не пожалела, в отличие от Армена/Арсения, который стеснялся бесцельно прожитых лет и никому не рассказывал о том, что он когда-то что-то писал, но так и не написал.

Устраиваясь поудобнее на узком диванчике в углу небольшого зала подальше от любопытных ушей, Фира поторопила Арсения с рассказом:

– Так что там у тебя стряслось?

– В принципе, ничего особенного, просто я выбрал для своего ребенка плохую мать…

– В смысле, ты выбрал ребенку мать?

– Ну, понимаешь, я очень хотел ребенка и, наверное, поторопился. Возраст поджимал. Надо было еще кого-нибудь поискать, а тут Дуся (назовем ее так)…

– А что с Дусей не так?

– Да все не так, – вздохнул Арсений, – все не так… Представляешь, она мне как-то сказала, что иногда испытывает чувство острой ненависти к Платошке. Я был просто в шоке, она же мать! Как это вообще возможно?

– Ну так разводись и начинай все с чистого листа. Какие наши годы!

– Это невозможно. Дуся одна не справится.

– Слушай, как интересно! Прямо закон парных случаев, – Фира нетерпеливо перебила Арсения. – Совсем недавно у меня была клиентка. Очень интересная молодая женщина из разряда self-made. Всего добилась сама: собственный бизнес, трое детей – все мальчики, второй брак. Мужа любит, он ее, вроде бы, тоже. Но есть Дуся – первая жена. Они при разводе договорились: «Дети – это святое». Никто из них не будет спекулировать на родительских чувствах – это безнравственно. Дети не виноваты, и все такое… И что ты думаешь? Буквально через неделю, как он переехал к моей клиентке, началось: что ни вечер, а точнее, ближе к ночи – очередной звонок от Дуси. То у одного температура, то у другого. Там двое детей. То капли в нос закончились, то кто-то из детей неудачно упал. И так до бесконечности. Этот «добрый папа» срывается из постели от молодой жены и мчится в аптеку, чтобы отвезти «Нурофен» или «Називин» на другой конец города. Потом, весь измотанный и нервный, возвращается среди ночи домой, понятно, что ему уже ни до чего нет дела, только бы рухнуть в кровать и выспаться.

– Ну и что тут такого? Я бы тоже так делал.

– Ты это серьезно?

– Конечно! Дети – это святое.

– Но это же голимая манипуляция. Вас как лохов последних разводят, а вы и рады. Это такая компенсация чувства вины. Типа подорвался среди ночи за лекарством – записали ребенку на подкорочку «папа меня любит». То есть «я не виноват, я плохой муж, но хороший папа». Так, что ли? А ничего, что у нормальной мамы всегда в аптечке есть жаропонижающие, йод, капли в нос и многое другое, да еще с запасом?

– Ну и что! А вдруг именно в этот момент все закончилось.

– Ага. Весь стратегический запас к ночи Фома хреном сдул. Не, не так: «Все таблеточки бабай унес!». Я тебя умоляю…

– Я вот думаю, почему она сама от меня не уходит?

– Догадайся с трех раз! – засмеялась Фира. – Просто ей так очень удобно, чего тут непонятного. Она же нигде не работает?

– Нет. Не работает. Когда родился Платон, мы с ней договорились, что она будет с ребенком, пока ему не исполнится пять лет. Он же у нас недоношенным родился. Дусе нельзя было рожать, у нее плохое зрение, сказали, может сетчатка отслоиться. У нее и так не очки, а просто окуляры. Когда Платошка родился, сначала он два месяца в реанимации лежал, потом мы долго по разным врачам мотались…

Материально, конечно, пришлось ужаться, но мы решили не экономить на продуктах, врачах и лекарствах, а в остальном лишнего не тратить. Так она сама все время болеет!

– У-ДИ-ВИ-ТЕЛЬ-НО! – продолжала издеваться Глафира, но Арсений не обращал внимания на ее язвительные реплики.

– Понимаешь, то у нее панические атаки, то голова, то спина, то постоянные критические дни.