Круг снова разомкнут!!!

9.

Потянулись серые больничные будни. Я постепенно шла на поправку.

Джон не отходил от меня ни на шаг, иногда растерянно, иногда настойчиво пытаясь закрыть с моей помощью провалы в своей памяти. Я мало чем могла ему помочь, все-таки помнил он гораздо больше меня. Правда – только про себя. Он помнил, что был учителем, что у него была мать, которая незадолго до трагедии умерла. Он ясно помнил похороны, но не мог вспомнить, в каком именно месте они происходили. Он помнил свой дом, в котором он жил, как ему казалось, всю жизнь, но не мог вспомнить адрес.

– Ты знаешь, я до сих пор ощущаю под рукой гладкие перила на нашей лестнице, отполированные многими поколениями нашей семьи. Я помню, что у нас всегда была большая семья, помню дедушку, сидящего во главе стола, бабушку с вязанием в кресле. Вот отца, только, почему-то не помню.

Осень постепенно перешла в бесснежную, теплую зиму. Я не понимала почему, но я тосковала по морозам, по снегу. Наверное, я все-таки из другого штата. Мне не хватает утренних заморозков и инея на тонких ветвях звенящих деревьев. Было скучно и не хватало воздуха, не хватало простора моим бесконечным сереньким дням.

Мы с Джоном постепенно влюблялись друг в друга заново. Я каждое утро проводила аутотренинг: это мой муж, я его люблю. И каждый день я пыталась найти в нем то хорошее, за что я могла его полюбить. Надо сказать, мне это удавалось. Да и за что его было не любить? Он был на самом деле очень мил, к тому же красив. Темные, почти черные волосы слегка падали ему на лоб, когда он о чем-то с воодушевлением рассказывал, тогда он нетерпеливо поправлял их рукой. Этот жест мне уже снился, он казался мне отчаянно родным.

Синие-пресиние глаза всегда лучились дружелюбием, а длинные ресницы почти смыкались и бросали густые тени, когда он смеялся, запрокидывая назад породистую голову. Мне нравились его губы, достаточно мужественные и четко очерченные, но в тоже время такие мягкие. Меня уже не один раз подмывало прикоснуться к ним губами, и я ловила себя на мысли, что слишком часто смотрю на них, а не ему в глаза, когда он со мной разговаривает. Он был высоким и мускулистым, но не громоздким, двигался изящно и с достоинством, и был бесконечно обаятелен. Я начинала понимать, что не смогу прожить без него и дня, и осознавала, что, скорее всего, это была моя инициатива, бегом бежать в церковь. Такое обожание вызывало у меня легкое недоумение, но я с ним быстро справилась, успокоив себя тем, что мы все равно уже женаты, значит, он меня тоже любит, и мне не надо прятать своих чувств.

Со временем встал вопрос перед нами обоими: что нам делать дальше? Меня собирались выписывать. Джон все это время жил в доме нашего врача, но разместить там нас двоих было невозможно, да и неудобно с моральной точки зрения. Три тысячи ушли на оплату моего лечения. Я, правда, не очень-то забивала себе всем этим голову. Мой муж (как странно это звучит, когда ты не помнишь ни венчания, ни фаты, ни звона свадебных колоколов) производил впечатление настоящего мужчины, я полностью полагалась на него. Была уверена, что он что-нибудь обязательно придумает. И он полностью оправдал мои ожидания.

То, что он устроился на работу учителем в местную школу, я узнала почти сразу, как только мы стали обсуждать наше положение. А за день до моей выписки, он пришел ко мне с торжествующим лицом, держа руки за спиной. Он не мог скрыть лукавой улыбки, его губы подрагивали, а озорные глаза блестели.

– В какой руке?

Я сделала вид, что задумалась, хотя мне было абсолютно фиолетово, в какой руке и что именно. Я доверяла ему полностью, и что бы он там для меня ни приготовил, я приму это с радостью. Наконец, я подняла руку и показала куда-то за его спину.

– Угадала!

И он протянул мне на ладони старый, потертый ключик.

– Я снял для нас с тобой квартиру. И еще деньги от зарплаты остались, завтра же пойдем с тобой по магазинам, оденем тебя с ног до головы. Ты у меня будешь как куколка.

Вот-вот, именно как куколка. С фарфоровой пустой головенкой и зеленющими глазами. Я буду хлопать ими и говорить «Мама!», когда меня опрокинут на спинку. А если положат на животик – буду орать благим матом и просить каши. Вот и все мое содержательное существование. А что я еще должна делать? Я ничего не умею!

И я всерьез задумалась о том, что я буду делать в этой нашей маленькой квартирке. Интересно, хотя бы готовить-то я могу? Или буду сидеть дома бесполезной тумбочкой, и ждать с работы моего красавца, накидываясь на него каждый вечер с ревнивыми вопросами: «Где был? С кем? Что делал? Когда ушел?» и далее до бесконечности.

Из невеселых мыслей меня вывел голос Джона, который расписывал акварельными красками заманчивые картины нашей будущей жизни. Как же все-таки хорошо, что он у меня есть. И на следующий день, переодевшись в выстиранные и отутюженные вещи, которые были на мне в момент аварии, я зашла попрощаться с доктором Гаррисоном, с которым, можно сказать, практически сроднилась за это время.

Он дал мне строгое напутствие:

– Обязательно раз в неделю приходите ко мне на осмотр, будем следить за возвращением к Вам памяти. И не смотрите на меня так скептически, Вы обязательно все вспомните, дайте себе время. Да, и не забывайте, что Вам нужно какое-то время будет пить успокоительные, чтобы смягчить отдаленные последствия сотрясения мозга и комы. Иначе последствия могут быть необратимы, возможно, перерождение личности.

И вот после таких утешительных слов, мы с Джоном отправились в наше гнездышко на самой окраине города. Как муж и жена. Мы, которые поклялись быть вместе и в горе, и в радости.

10.

Дом производил удручающее впечатление. Он стоял на узкой улочке, сжатый с двух сторон другим такими же уродцами, один повыше, другой пониже. Стены из темно-красного кирпича навевали тоску и уныние. А для меня и вовсе выглядели зловеще, как зловещим для меня был сам красный цвет. Лестница была грязной, обшарпанные перила кое-где были ободраны до железного основания, видимо дерево пустили на костры. И запах стоял соответствующий.

Джон старался не смотреть на меня, опасаясь выражения моих глаз. Я сжала губы, пытаясь не расплакаться. В полном молчании мы поднялись на четвертый этаж.

Не менее удручающе выглядела и сама квартира: маленькая, с одной спальней и гостиной, которая служила одновременно и столовой. Все было выкрашено в какой-то незапоминающийся, серый цвет, везде лежала печать запустения и бедности.

Пока Джон ставил чайник и заваривал чай, я бродила по комнатам, переставляя с места на место стулья и перекладывая подушки на диване. У меня в голове не укладывалось, что это – мой дом. Я воспринимала себя иначе, более независимой, привыкшей к уюту и благополучию.

Так же молча, мы пили чай с сухариками. Больше ничего не было. Он все понимал, мой муж. Только изредка он смотрел на меня с ободряющей улыбкой, как бы напоминая: «Ну, где же твой оптимизм, кузнечик? Мы выплывем, ты же знаешь. Иначе и быть не может». И я верила ему. Верила без слов. Это был мой муж. Это было самое главное, что могло случиться в моей жизни. У меня был рядом любимый человек, и одно это стоило того, чтобы улыбаться.

И я улыбнулась ему в ответ, а через пять минут мы уже смеялись. Над собой и убожеством нашего райского гнездышка, над соседями и смешным рыжим котом на соседнем окошке.

Ну и что, что сейчас здесь мрачно и неуютно. Я все приберу, избавлюсь от пыли, уж это-то я смогу сделать, я чувствовала. Расставлю на подоконниках маленькие горшочки с разноцветными фиалками, постелю красивые салфеточки, и белоснежной крахмальной скатертью покрою стол. Я превращу эту халупу в самое сладкое гнездышко из всех, что вы когда-нибудь видели. Я смогу.

Было тепло, в Калифорнии всегда тепло, я начинала постепенно к этому привыкать. Мне захотелось на улицу, я так долго сидела взаперти, что немедленно, сию же минуту, мне надо было оказаться на свежем воздухе.

И мы пошли за покупками. Прохожие с интересом поглядывали на нас, в их глазах явственно читалось восхищение: «Какая красивая пара! А как заботливо он держит ее под руку!». Я чувствовала себя все лучше и лучше. Плевать на бедность, плевать на мрачные дома и озабоченных людей вокруг. Жить – хорошо, а жить с Джоном – еще лучше. Сначала мы отправились недалеко, в соседний магазинчик, где купили овощей и мяса на ужин и маленькую, солнечную дыню, которая оказалась такой сладкой, что наши губы слипались от ее сока, и мы не могли отклеиться друг от друга в одном бесконечном поцелуе.

Нам пришлось вместе идти в душ, так как то ли дынный сок, то ли наше желание не давало нам расстаться ни на секунду. Мы ласкали друг друга под теплыми упругими струями воды, и снова целовались, и прижимались горячими телами.

Потом мой муж отнес меня на узкую кровать, застеленную синим постельным бельем, с безумными желтыми цветами, которые вскоре смешались в моей голове в один сумасшедший хоровод страсти, танец нашей любви.

Мне понравилось заниматься с ним сексом. Это было не утомительно и приятно, он всегда чувствовал, что и как надо делать. После первой ночи проведенной вместе, засыпая в его объятиях, я подумала, что замуж за него я вышла не зря. Прижавшись к нему всем телом, слушая его дыхание и постепенно погружаясь в сон, я думала, что никогда и ни при каких обстоятельствах я не откажусь от этого человека, я буду вместе с ним, что бы ни случилось, до тех пор, пока смерть не разлучит нас.

11.

На следующий день у Джона тоже был выходной, и он, выполняя свое обещание, повел меня за покупками, ведь мне, и правда, нечего было надеть. Мы, не торопясь, ходили с ним по маленьким магазинчикам, выбирая для меня повседневные вещи. Я с недоумением рассматривала то, что было надето на мне, понимая, что это – совсем другой уровень. Снова возникла убежденность, что я оказалась не в той точке пространства, в которой должна была быть по определению.

Проходя мимо огромного магазина, на который Джон даже не посмотрел, не то что решиться зайти, настолько шикарно выглядели вещи в его витрине, я неожиданно зацепилась взглядом за часы. Обычные мужские часы, но они поразили меня в самое сердце, так, что я невольно застыла у огромного стекла. Джон этого не заметил и уходил все дальше. А мне казалось, что мир покачнулся, и опять раскололся пополам, и я снова явно стою не на своей половине.