Чёрный волк

Мария Петрова

Чёрный волк

I

У госпожи Розалиции не столь бледные руки, сколько молочного оттенка глаза, с всегда припущенными веками, с густыми черными ресницами. Головой она всегда отдыхала, прозрачный взгляд был задумчив и устремлен в распахнутое белое окно, ее не пугал убийственный свет белоснежного снега, она им наслаждалась, руки делали свою работу. Резко и четко, с приятным скрипом, тоненькими наконечниками инструментов прорисовывались силуэты рук и крыльев бабочки. Клеймо на обратной стороне часов всегда было таким точным и одинаковым, что мурашки шли.

В углу тихо сидел щегол. Розалиция давно о нем забыла, но он в человеческом тепле и не нуждался, он давно привык к холоду. Закусав посиневшие от мороза с улицы губы, женщина сняла с пальцев кольца из чистого серебра и положила на самый край небольшого стола, что они едва не упали с него. Начиналась самая тяжелая работа – сборка. Сборщик часов умер на прошлой неделе от гайморита, и теперь этот нелегкий труд достался бедняжке Розалиции. Скрипя зубами, то ли от злости на глупого коллегу, по глупости забросившего лечение, то ли на начавшие дрожать пальцы рук, она берет мельчайшие шестеренки, насаживает на край потемневшей иглы и осторожно вставляет с хрупкий механизм.

Серафима не дышит. Розалиция относилась к ней очень хорошо, но мешать процессу ей не хотелось. Несмотря на приобретенную слепоту, госпожа не стала лучше в других чувствах, ни в осязательных способностях, ни слуховых. Тем не менее, в неожиданных ситуациях она отлично справлялась с мечом, буквально чувствуя противников, все так же хорошо и качественно выполняла гравировки на заказных часах и артефактах. Холод помогал рукам чувствовать тонус и не делать лишних движений. После Великого Потопа и появления Новой Земли, получившей название Вакадонский континент, наступила бесконечная зима. Все равно что ледниковый период. Природа подстраивалась под новый суровый климат, человек – не очень. На других оставшихся континентах и землях творился хаос, жизнь приобретала новые формы, и была близка к зарождению интеллекта. В мастерской Розалиции было спокойно, здесь только деревянный стол без покрытия и два стула. Розалиция обычно молчалива, когда занята, но на вопрос ответит, даже если он совсем глупый и неуместный. Она любила детей и воспитанников за просто так, для ее любви не нужно было делать особых заслуг, но Серафима странным образом завоевал еще и доверие Холодной Госпожи. Не часто она дает смотреть на процесс создания гравировки.

– Госпожа, Вы помните свою семью? – внезапно спросила Серафима. Розалиция даже не моргнула.

– Нет, не помню, – без пара изо рта нежным голосом ответила она. Было видно, как заледенели пальцы и устали руки, но она продолжала работу. – Процесс старения во мне остановили еще восемьдесят лет назад, когда я стала потенциальной претенденткой на преподавательство в академии. Я не помню бывших учителей и наставника, не помню имя возлюбленного, в общем, всего, что могло бы ранить меня сейчас. Научиться забывать все раз и навсегда – адский труд, но зато как облегчает существование.

Серафима улыбнулась.

– Существование… звучит как-то очень грустно.

– А веселого в нашей жизни мало, дитя, – наконец, закончив работу и защелкнув крышку часов, она глубоко вздохнула и откинулась на спинку стула. – Понятие веселья умерло еще очень давно, откуда же тогда берется грусть, если это противоположности?

Серафима задумалась.

– Наверное, это навязано.

– Не уходи от ответа, – строго ответила Розалиция, и поднялась со стула, скидывая тяжелую меховую накидку всего с парой больших пуговиц. – В веселье никогда не было ничего постыдного, когда этому было время и возможность.

В длинном коричневатом платье она смотрелась такой тонкой, с идеальной фигурой, белоснежными длинными руками, редко дышащими без перчаток. Прогресс, все-таки, двинулся назад, хотя обычно Серафима не думала об этом.

– Через пару десятилетий кончится спокойная жизнь, когда ящеры обретут разум.

– И что будет тогда?

– Ты этого боишься? – Розалиция захлопнула со звоном окно, в помещение стало темнее. В стекло сыпнул пучок снега. – Как интересно, раньше я не видела в тебе уязвимых качеств, – улыбнулась она, едва ли не божественно. Серафима отвела взгляд и поерзала на стуле. – Иногда я вижу пламя в твоем сердце, ты не равнодушна, и это, несомненно, вызвано любовью, без любви не будет и страха, но что дало тому начало?

– Вероятно, свобода?

– Ты спрашиваешь или утверждаешь? – Розалиция нахмурилась.

– Наверное, утверждаю.

– Что хорошего ты увидела в свободе?

Не так давно секретный проект коснулся и Серафимы. Каждое десятилетие главкомиссия выбирает пару-тройку учеников, выходящих на сложнейшие задания академии, и имеющих доступ к параллельным мирам, где Земля подверглась изменениям, где не родился Джобс или Кеннеди, не было любой войны, тех или иных ошибок или открытий. Миллионы вариаций, отличающих и кардинально искажающих понимание о мире и существование. Везде была разная философия, физика, люди, и каждый мир был не похож на другой. Отряд или пара отличившихся учеников путешествует и выполняет задания, никак не влияя на историю и события миров, но в каждой из параллельных реальностей есть артефакт, настолько сыгравший роль в данном измерении, что его сила и значение так велики, что даже самая маленькая и примитивная вещица может в последствии стать предметом для перемещения в реальности. Вся сила вселенной будет нацелена на один предмет, который в итоге выброшен на помойку или перепродан арабским странам. Поиском этих предметов и занимается спецгруппа, чтобы в последствие из них изготавливались приборы, чаще всего часы или компасы, для перемещения в пространстве. Не всегда это что-то очевидное и легкое, но думать пока приходится только профессорам.

– Недавно я была в таком месте, где была идеализирована зима: все люди вставали на фоне огромных снежных фигур и улыбались, глядя в фотоаппараты разных размеров. Они были по-разному одеты, все красивые и нарядные, и такие счастливые, будто происходит великое чудо. Я никак не могла понять, чему они радуются. Я до сих пор не понимаю. Потом я нашла очень старый жилой район, словно забытое богом место. Но люди там не страдали, они были рады безделью и своей никчемной жизни. Разве не это свобода? Когда тебе не нужно сворачивать горы и к чему-то стремиться? Когда все тебя устраивает.

Розалиция изумленно подняла брови.

– Тебе не нравится то, что ты делаешь?

– Совсем наоборот, мне нравится моя жизнь, и то, что я делаю.

– Ты ошиблась кое в чем, Серафима.

– В чем же?

– Свобода – это трясина, из которой невозможно выбраться. Это ворота ада, сладкая ложь, после которой следуют многовековые мучения, чтобы снова начать жить через боль, дисциплину и многочисленные потери. Свобода порождает смертность. А такого допускать нельзя. Ты удивительная, тебе не нужно ничего объяснять, и ты очень умна, но не всегда на правильном пути.

– Правда? Для меня честь слышать это от Вас.

– Почему? Я ведь не сказала ничего хорошего.

– Зато Вы честны, как наставник, и направляете меня на путь истины.

Розалиция нахмурилась в замешательстве.

– Ты умный ребенок, просто думай поменьше, и будет тебе счастье. Пойдем, тебе нужно согреться.

Взяв уже собранную сумку с инструментами и часы в хлопковой салфетке, Розалиция накинула на плечи накидку и открыла дубовую дверь.

– Скоро будет новое задание для тебя.

– Жду с нетерпением.

***

– Доктор!

Седоволосый мужчина давится холодным чаем и бросает взгляд на выросшую из ниоткуда стоящую рядом фигуру. Фигура с досадой медленно отводит взгляд и вытирает и без того сухие губы.

– Ну сколько раз повторять, я пугаюсь, когда Вы так бесшумно подходите!

– Это мои проблемы? – грубым голосом спрашивает Чехарда и захлопывает со звоном стеклянный шкаф с посудой, отчего доктор со страхом вздрагивает. – Госпожа Розалиция созывает экстренное собрание в западном зале в восемнадцать часов.

– Это же через двадцать минут.

– Неужели? Я думала, в лес сходить успею! – саркастично взвивается Чехарда и без раздумий уверенно идет к двери. – Человеку сто с лишним лет, а ведет себя как ребенок, – бубнит она себе под нос и удаляется.

В западном зале тепло, на полу лежит линолеум, расставлены мягкие стулья с зеленой бархатной обивкой. Зал был предназначен для детей, поэтому по стенам, за колоннами, стояли исторические артефакты, не действующие сейчас.

Последней в зал входит профессор Чехарда, яростно выстукивая тяжелыми сапогами до своего места в первом ряду, и внезапно, с ужасом для себя, понимает, что уже как минуту идет собрание, а директора все нет. Она смотрит по сторонам – ни духу, ни слуху. Генерал Чехарда волнуется. Генерал Чехарда в замешательстве.

Преподавательский состав тихо переговаривается, все ждут Розалицию.

Внезапно двери противоположной стены, которые не открывались с момента открытия школы распахиваются, и из них со строгим лицом и недобро открытыми глазами выходит директор в белом платье с нежно-фиолетовыми деталями, за ней заместитель, высокий, умнейший и настолько же хитрейший, но покорный господин Верховский и двое неизвестных. Их вид настораживает, но, судя по выражениям лиц, директор уже ударила их по рукам.

– Прошу прощения за задержку и внезапное собрание, господа, – с ходу начинает Розалиция, ей отвечают молчаливыми кивками приветствия, – у нас экстренный случай, в буквальном смысле исторический и на редкость вопиющий! – с возмущением восклицает она.

Воцарилось молчание.

– Если оставить негодование, и перейти сразу к делу, – начал Верховский, – мы столкнулись с совершенно новой, неизвестной ранее проблемой. Как вам должно быть известно, продукты, изготовляемые академией неоспоримо уникальны, они вечные и нестареющие, но у этих двух путешественников, одних и покупателей, приобрётших модель карманных часов приблизительно два столетия назад, произошел некоторый конфуз – часы остановились.

Повисла мертвая тишина.

– Это невозможно! – донеслось откуда-то.

– Вполне возможно, – ответила директор, – часы были собраны, когда тогдашний состав был даже близко не похож на нынешний, тактика была совсем другая, методы сборки тоже.

– Позвольте поинтересоваться, как вам это удалось?

Путешественники в светоотражающих костюмах переминались с ноги на ногу. Один было открыл рот, но сжался и не стал.

– Наши юные гости утверждают, что поломку они заметили тогда, когда стрелки часов остановились на цифре десять, все разом. Поломку механизма понять будет сложно. Нужно решить, что делать с молодыми людьми и часами.

Поднялся гам, его быстро осек заместитель. Розалиция озадаченно покусала тонкие губы.

– Значит этим выдадим современную версию, эти изучим, – она поднялась с места, – решение директора безапелляционно и неоспоримо, надеюсь, все это помнят и все это знают, хорошего вечера, господа.

Заместитель двинулся за ней, двое молодых тоже, преподавательский состав стал в ужасе расходиться с мест.

На изучение старинных часов понадобилась неделя, за это время их собрали и разобрали несколько раз, оставили в разобранном виде, перечитали заархивированные данные о старых сборках артефактов и всевозможные музейные данные, сохранившиеся от прошлого директора.

Из всей сделанной работы можно было точно сделать вывод, что поломка именно в сердце часов, в том месте, где заложен артефакт, утратил ли он свою значимость или были внешние источники проблемы – сказать точно не удается. Сложность починки будет в том, что завести часы получится, только найдя настолько же мощный и влиятельный на историю мира предмет, переплавить и внедрить в часы.

– Госпожа Розалиция, позвольте спросить, – начала как-то Чехарда, – дело ведь почти невыполнимое, почему Вы взялись за него?

Розалиция отпила еловый чай и улыбнулась.

– Тот, кто занимается сверхурочно всегда на шаг впереди массы.

– Что значит «массы»? У нас могут быть соперники?

– Они уже есть. Наша задача развиваться, возможно, это знак к тому, нужно вспомнить старое и заняться изготовлением более сложных и надежных моделей.

– Знаки… знаки, знаки…

Чехарда слишком много думала о смысле жизни и о том, как жить, поэтому не нравилась Розалиции. А вот Верховский ей очень даже нравился.

– Тем не менее, госпожа, нужен очень важный предмет. Кто сможет его найти?

– Ясное дело! Серафима!

Верховский закатил глаза.

– Что ты глаза закатываешь? Она умная девочка.

– Она не то что умная, она золотая, таких больше не будет, не жалко?

– Не, она справится.

– Чехарда, выйди.

Чехарда скорчила рожу Верховскому и вышла, хлопнув дверью.

– Буду с тобой честным, искать артефакт придется в том же времени, в двадцать первом веке.

– Фу, самое сложное время.

– Вот именно. Артефактов там несчетное количество, я даже приблизительно сказать не могу, сколько попыток нам предстоит.

– Ты думаешь, искать нужно будет именно в то самое время? Не после?

– После уже ничего нет.

– Совсем?

– Я профессор исторического факультета, ты со мной спорить будешь?

– Не повышай на меня голос.

– Я не повышал. Розалиция, Серафима лучшая в этой академии, нельзя допустить того, чтобы она потерялась в этом времени, оно ведь такое…

– …свободное. Я знаю. Она уже была там, и знаешь, ее хватило почувствовать свободу.

– И это отвратительно! Как это могло случиться?!

– Ошибка преподавателей.

– Ей нельзя работать с обычными учителями и учиться с обычными детьми, – взвыл Верховский. – Завтра же, завтра она перейдет на особый уровень образования, я дам ей ключ от библиотеки, пусть хоть поселится там.

– Ей это уже не интересно, дай доступ к запретным отделам.

– Знаешь, чем опасны гении? Они рано все узнают и им становится скучно жить.

– Фу, душнишь.

Верховский выпучил на нее глаза, как хорошо, что Розалиция этого не видела, или просто не хотела. Она допила чай и встала изо стола.

– Во вторник, в понедельник не надо, соберите собрание лучших из лучших, всех часовщиков, на нем и решим, отправится Серафима в злосчастное время или нет.

– Да, госпожа директор.

***

Когда в дверях актового зала появился заместитель, Серафима показывала однокласснице, как правильно играть на виолончели, не умолкая о самоучителе и в то же время о репетиторстве.

«И как только она полюбилась Розалиции? – шел и думал Верховский. – Такая неугомонная и в то же время спокойная девчонка»

Увидев человека с брошью бабочки, хоть и бесконечно нежной, но явно клеймом, Серафима стала в миг серьезней. Она встала со стула и спустилась к профессору.

– Твое имя Серафима Гончарова?

– Да.

– Меня зовут Виктор Верховский, я заместитель директора, в 16:40 по башенным часам будет плановое собрание, и ты в нем участвуешь. Разглашению информация не подлежит, я за тобой приду за двадцать минут для начала. Оденься красиво. Веди себя подобающе, будь готова отвечать на вопросы. Вопросы будут?

– На какую тему собрание?

– Это сверхсекретно, – сказал он, понизив голос и нагнувшись к лицу Серафимы. – Никому не говори.

– Поняла.

– Продолжай заниматься своими делами.

Серафима на негнущихся ногах вернулась на сцену и как ни в чем не бывало продолжила тараторить про ее бывшего учителя и как он умер от пореза о гвоздь, случайно оказавшийся в тарелке с супом.

Черные тучи сгущались над академией, где-то вдалеке валил снег. Близилась буря. Буря над человечеством.

Между тем среди преподавателей начинали ходить очень несмелые, пока только зарождающиеся слухи о скорой смене директора, и неизвестно, кем. О Серафиме знал далеко не каждый, вернее, о ее потенциале, каждый, кто был в составе спецгруппы, гарантировано имел место в главкомиссии (если выживет). Главкомиссия – это не учителя, они и рядом не стоят, это люди, которые составляют программу для учеников, их распорядок дня, заведующие по жизни академии от прикорма северных оленей до отопления крепости. Это главы всего и вся, они решают жизнь.

– Ты не боишься предателей? – спросил Верховский.

– А чего мне их бояться? Они уже есть? – спросила будничным тоном Розалиция. Она прекрасно знала, что их уже клан.

– Имеются. Знаешь, мы стоим в очень противоречивом положение. Я тут подумал…

– Расскажешь это всем на собрании, я разрешаю.

Темнело. В полумраке комнаты Серафима расчесывала волосы, недовольным лицом глядя на себя в зеркало. У нее было только одно выходное платье, и еще одно школьное, но оно было из очень грубой ткани, и она его не носила, а на уроки ходила в брюках, что считалось дурным тоном. Половина вещей были мужскими, они ей достались от прошлого хозяина комнаты, а выбросить не поднималась рука. Комната девочки была на одного человека, некогда бывший хозяин тоже был любимцем часовщиков, и вскоре выбросился из окна. Все его вещи говорили о том, что даже для него самого это было неожиданностью. Он был добрым парнем, который любил жизнь и свое дело. Одним из темных моментов в истории Серафимы была та схожесть с бывшим жильцом, которая настораживала до ужаса Розалицию. Почти все вещи Серафиме понравились, она оставила их себе. Она никак не давала умереть спокойно тому парню, наоборот, пустила часть его души к себе, приукрасила и живет припеваючи! Не было в этом ничего ужасного, если так подумать, но было это странно.

От снега кожа казалась особенно белой, светлые волосы то и дело липли к лицу. Она была абсолютно белой, произведением искусства без единого изъяна. Но эта идеальная внешность самой же ей была ненавистна. Ей нравились контрасты: темные волосы и светлая кожа, светлая кожа и черные глаза, темная кожа – светлые волосы. Не любила Серафима однотонность.

В двадцать минут пятого в дверь постучались.

– Можно!

Верховский посмотрел на нее оценивающе сверху вниз.

– Откуда у тебя это платье?

– От сестры досталось, ей сшили подруги.

– А у тебя подруг нет?

– Нет.

Верховский пригляделся к ее лицу.

– А ярче глаза нечем сделать?

– Чем это?

– Туши нет?

– Нет.

– А теней?

– Нет.

– Румяна?

– Я на кого по-вашему похожа?

– Ты как со мной разговариваешь?

– Извините.

– Ты точно девочка?

– Частично.

Верховский строго на нее посмотрел, так строго, как не смотрел ни на кого.

– Идем, все уже в сборе, как раз подойдем к 40 минутам.

– Секунду, – Серафима скинула медвежьи тапочки и нацепила нежно-розовые туфли на низком каблуке.

– Теперь идем, не отставай.

Академия была большой, но не настолько, чтобы гениальный ребенок мог в ней потеряться.

– Мне кажется, я уже тут была.

В зале с колоннами было светло, расписанные потолки смотрели в душу.

– Возможно, во сне.

– А? Почему?

– Многим снится этот зал, и до того, как его закончили, он мучал многих художников, потом стихло.

– Какие еще паранормальные явления тут бывают?

– Если не считать болезни, которые уходят так же внезапно, как и приходят, то тут большая часть объяснима.

– А из необъяснимого?

– Кровяной дождь.

– Тот, что в одну ночь убил всех животных, растения, посадки и поселения?

– Да. Я видел его лишь раз, чудом выжил.

– Его можно предугадать?

– Можно, за три дня, но предотвратить – нет. Даже если мы обнаружим скорое приближение катастрофы, мы ничего не сможем сделать, кроме как укрыться от опасности. Урожай будет убит, припасов на всю академию не хватит.

– Господин Верховский, куда пропадают выпускники академии?

– Путешествуют по мирам в поисках лучшего для себя. Здесь их учат всему, что позволит сделать им правильный выбор. Как звали твою сестру?

– Меркл Гончарова.

– Плохо ее знал, но верю, она сейчас счастлива.

– Меня не особо это волнует, я ее не любила. Однажды она пришла ко мне, рассказал про родителей, отдала платье и ушла, больше я ее никогда не видела.

– Трудно осознавать, что тебе никто дорог не был, и тобой никто не дорожил.

– Нет. Любовь делает людей слабыми.

– Уязвимость – не значит слабость. Даже будучи уязвимым можно быть очень сильным и мощным.

Серафима замолчала на весь оставшийся путь.

Вокруг круглого стола сидели красиво одетые люди, не все их лица были знакомы. Помещение, в котором они сидели, было не большим, со средними полупрозрачными окнами и без занавесок. Не лучшее место в академии – тревожное.

Серафиму посадили между заместителем и Розалицией. Заместитель долго что-то рассказывал и объяснял про случившуюся ситуацию, все внимательно его слушали. Розалиция легко ткнула Серафиму в бок и наклонилась к ее уху.

– Видишь мужчину в синем жилете, с бакенбардами и запонками с черным алмазом?

Серафима пробежалась глазами по присутствующим и нашла того человека.

– Он наставник Филдмана.

Илью Филдмана Серафима очень не любила. Он тоже был в спецгруппе, но везде ходил с напарницей, на редкость пафосной девицей. Розалиция посмеивалась над ними, и привлекала к тому же Серафиму, чтобы та не обижалась.

– Успех на нашей стороне.

– Я всегда это знала.

– …ну, теперь самое главное, – Верховский тяжело вздохнул, – ни для кого из нас не секрет, что в академии есть крысы, точащие зуб на директора, – гости стали переглядываться друг с другом, – это не удивительно, но заставляет напрячься. Во избежание катастрофы или если сказать правильнее, трагедии, нужно найти нового кандидата на пост директора, при том, немедленно.

Господа загудели, их быстро осекли. Белая рука, облаченная в нежную кружевную перчатку директора, поднялась над толпой и разом навела тишину.

– Как гласит кодекс академии, это не может быть бывший воспитанник или выпускник школы, это, непосредственно, ребенок.

Снова звенящая тишина.

– Вы же не хотите сказать, что единственный обнадеживающий член спецгруппы с размаху воссядет на трон директора академии? – спросила дама в голубом. – Нужно время.

– Мы еще ничего не решили, нужен ваш совет. Теперь я обращаюсь и к тебе, Серафима, – у Серафимы все внутри холодело, – шанса как этот не будет. От тебя зависит развитие часового мастерства, нужно найти важнейший артефакт, который заведет механизм, открывающий врата к гораздо большим возможностям. Мы сможем жить так, как не жили наши предки. Не обязательно брать власть сейчас на себя, но, если ты согласишься, дороги назад не будет, рано или поздно ты станешь директором.

– Дайте девочке срок, – снова вступилась женщина, – нельзя такие вещи решать впопыхах.

– Мы даем срок не ей, а нашим врагам, они не спят.

Серафима видела ровно столько, сколько Розалиция последние 70 лет. Перед глазами все плыло, в ушах шум. В этом моменте она застряла надолго. Уже неизвестно, насколько.

Станет Серафима директором сейчас или потом – никакой значимости нет, она была им рождена. Главное не исход, а путь, по которому ты идешь.

II

Утром воскресенья все девочки, как правило, отправлялись на занятия по рукоделию или на светские беседы, все, кроме одной. Мадам Эгги с отвращением смотрит на рьяно оставляющую на деревянном инвентаре зарубы железным мечем юную леди, вытирает руки о салфетку и отходит от окна.

– Зачем Вы вышли, госпожа? – спрашивает задолго до приближения директора Серафима, поднимая глаза на Розалицию. – Скоро начнется дождь.

– Никакие дожди и мечи не помогут тебе выжить в суровом 21-ом веке. Там все гораздо сложнее и серьезней, чем наша сегодняшняя жизнь, – она ловко вырывает меч из расслабленных рук, и вкалывает в землю около себя.

Серафима не раз задумывалась над тем, как можно так искусно выстругивать эмблему академии, видя ее восемьдесят лет назад несколько раз, идеально владеть мечем, ни разу не проиграв в бою, и при этом не быть не в силах самостоятельно передвигаться по академии? Причем, Розалиция ходила только по нескольким маршрутам, и кроме своего рабочего корпуса она особо нигде не находилась.

– А что тогда поможет?

– Хитрость, изворотливость и, как любили говорить тогда, критическое мышление.

– А, ну, за этим к Верховскому.

– В этом ты права, но разговаривать с ним на эту тему я не советую, он может до того заговорить про 21 век, что вообще больше путешествовать не будешь.

– Так бывает?

Розалиция слабо и задумчиво улыбнулась.

– Конечно, бывает.

Она пошла прочь от тренировочной площадки, прихватив с собой меч.

– Госпожа, Вы пошли не в ту сторону.

Ответа не последовало, Серафима направилась за ней.

Академию окружал лес, за ним был выкопан огромный ров, переплыть который было просто невозможно из-за бесконечных бурь. В лес детей не водили, там охотились только охотники на диких оленей и хищных тигров, которые, кстати, были саблезубыми. На входе в лес гаркнула седая ворона генерала Чехарды и, глухо взмахнув крыльями, унеслась вдаль.