За одну минуту до

– Простите, можно я пройду. – произнесла девочка-тучка, пытаясь выйти уйти со своего места.

Она была одета в темную юбку, должно быть часть школьной формы, и зеленоватую блузку с большим бантом на груди, добавляющего ей возраста. Девочка не была красивой, а ее несимметричное рыбье лицо скорее могло внушить неприязнь, чем симпатию, но вот походка у нее отличалась грацией, а ровная, и расправленная спина добавляла ей еще несколько очков в глазах встречных. Владимир почему-то ассоциировал себя с девочкой и находил, что он слабее этой гордячки, умеющей преподносить себя так у свои тринадцать лет. А тридцатипятилетний зрелый мужчина все еще не может смело смотреть людям, встреченных на улице, в глаза, потому что стесняется. И кого же? Да себя. Своей неуклюжести и некрасивости, своей обычности и отсутствию таланта? Нет, того, что любой встречный гордится собой, а он- нет.

Единственное место, где доктор не чувствовал себя ничтожеством была операционная, где Володя, превращался во Владимира Сергеевича, и под его руководство сразу же поступали несколько человек, помогающих в операции. Или они были сами по себе и только ему казалось, что они подчиняются его словам?

Зазвонил телефон, задавая протяжную мелодию сродни расстроенному фортепиано, это значит, что звонила Неда, его жена. Похоже именно ей поручили искать Владимира для сегодняшнего ужина. Ну, что же ей оставалось только позавидовать, потому что ей мужчина бы ни ответил, даже звони она с того света.

На самом деле о Владимир уже не злился на нее, как раньше. Настоящий гнев, испепеляющий душу, прошел после первых двух лет, оставив на своем месте безразличие и сожаление, из которых со временем выросли сожаление и жалость. А ведь все очень хорошо начиналось, тогда, еще зеленому ординатору, казалось, что он нашел свою любовь, такую, о которых пишут в готических романах, являющиеся его любимыми из всей художественной литературы.

Неда Демидова была лучшей на курсе, если ни во всем университете, да, возможно она не была красавицей и не соответствовала пределу мужских фантазий, но она была сильной и, что ценил в ней Владимир, смелой. Короче, полной его противоположностью, исключая разве только что учебу, в которой он ее не уступал, а иногда, по его скромным подсчетам, даже обходил. Девушка обладала той интересной смесью ума и колкости, которые не позволяли вытирать о нее ноги одногрупникам, но и внушали другим симпатию и даже интерес.

Пересеклись Володя и Неда впервые на врачебной практике, когда и дружненько, в количестве двенадцати человек, повели на вскрытие, где ей, как бы это странно не звучало, стало плохо. Едва завидев и ощутив не очень чистое тело, да и соответствующий сладковато-кислый запах умершей плоти, девушка переменила в лице и, как в замедленной съемке, начала опускаться на пол, где почти у холодных плиток ее подхватил расторопный Володя, чувствующей себя прекрасно в подобных обстоятельствах.

Ей, как и еще паре девочек, дали понюхать нашатырь, но ближе к телу Неда так и не пошла, спряталась за спину Володи, из-за чего у него от счастья даже мурашки бегали по коже от каждого ее вздоха.

– Прости, ты разве с нашего потока, – спросила она его потом в лоб, едва они вышли из больницы, где проходили практику.

– Да, вот уже второй года, – ответил он, опустив взгляд, отметив при этом что у нее удивительно стройные и красивые ноги.

– А ты можешь дать мне свой телефон? Вдруг мне еще когда-нибудь плохо станет, ты же мне поможешь? – улыбнулась одними глазами Неда, протягивая ему обратную сторону трамвайного билета.

– Да. – только и сказал он.

Потом за это слово он себя корил, когда завязались их странные непонятные ему отношения – хвалил, а когда все разлетелось в микроскопические осколки, не поддающиеся реставрации- ненавидел.

Ну а пока что, Двадцатиоднолетний Володя был счастлив, что с ним рядом Неда с ее длинной, почти что во всю спину косой, заплетённой в четыре прядки, интересным финским способом, который ее показала мама. Сладкие солнечные летние дни слились для него в единый всплеск света, пахнущий потом, зноем, дешевыми духами и печатными страницами ее учебников, которые были повсюду в комнате, которую она снимала. Тогда Неда еще была веселой, озорной и немного старомодной девушкой, утверждающей, что замужество, и только лишь оно, позволит ему на всех основаниях с ней спать, а без него- ни-ни. Причем это Неда сказала ему в первый же визит к ней.

Далеким прошедшим лето парень был счастлив, наслаждался каждой моментом и каждой секундой, проскакивающей мимо него, казалось, что все закончилась. Череда вечно депрессивных мыслей и вселенской тоски оставила его, одиночество ушло в глубокое подполье, уступив место влюбленности, дарящей веру в лучшее. Постепенно день за днем Неда стала частью его мира, а позднее-его центром, вокруг которого маленькой планетой вращался Володя.

И в начале следующего учебного года они поженились. Странная парочка, состоящая из амбициозной девушки с далеко идущими перспективами и высокого, но невысоко мыслящего паренька средней руки, который в этой девушки души не чаял. Ну, по крайне мере, так считали ребята с курса, подтрунивающие над молодоженами еще ни один год, проведенный за партами. Да какое до них тогда было дело? Главное, что она ему изредка улыбалась, отрываясь от написания аккуратных лекций.

Но, как не печально, но счастье не может длиться вечно и на последнем курсе, Володе открылась невеселая правда, очень сильно его расстроившая. Неда обладала взглядами, совершенно противоречащими его, то есть они были совершенно разными людьми, стремящимися к разным целям совершенно разными способами. Парень мечтал о спокойствии и гармонии, о семье, где все бы друг дуга любили, о небольшой даче, где бы они все вместе капались в земле, высаживая цветы и овощи, или отдыхали под ветками старой яблони, оставшейся от прошлых владельцев. Неди же стремилась к чему-то высокому, вернее к высотам в карьере. Мечтала разработать новые способы оперирования на детском сердце и в целом отдавать всю себя работе, хотела стать уважаемой, известной, лечить детей, как в Европе или даже лучше. Но самое главное, что девушка ему потом сказала- не хотела замуж. Но тут появился Володя, такой добродушный рохля, и она подумала, что это очень хороший способ удержаться здесь, а когда ее подружки поведали девушки из какой он семьи- она не задумываясь согласилась выйти за него, ведь он так настойчиво просил.

И где же они оба сейчас? Неда Елизарьева Елисеева – работает в огромном деском центре, часто участвует в медицинских телевизионных передачах, пишет учебники по медицине и живет на работе. А Володя просто ровно работает, ровно живет, стараясь никого случайно не задеть, так старается, что даже не разводится с женой, которая попросила его съехать из собственной квартиры. Он надеется на чудо, которое может никогда и не произойти, но кто-то очень верит в то, что все препятствия сгинут, как когда-то случилось у его любимой Джейн Эйр.

– Ало, да Неда. Передай всем, что я в театре, сегодня никуда не приду. Что? Это слишком дорого мне обошлось, чтобы я мчался на их лживый праздник. А ты развлекись, поговори с родителями, может быть какие программы устроишь между больницами, – спокойным тоном произнес Володя, стареющий не показывать раздражение и злость в беседе с женой.

Едва он положил трубку, как прозвучал третий звонок. Люди медленными ручейками расходящиеся по залу стали двигаться быстрее, от чего звук каблуков и шарканья ботинок стали менее разборчивы и более смазаны. Суматоха наводнила зрительный зал.

Вернулась запыхавшиеся девочка- соседки со слегка помятой блузой и более радужным настроем. Ее бабушка отложила бинокль и, сложив на коленях руки, обтянутых синевато-серой кожей, приготовилась наслаждаться постановкой.

Свет начал медленно, словно кто-то по чуть-чуть закрывал кран, гаснуть, наполняя помещение тенями, судьбой которых было слиться с черной стен и пола, для того чтобы все, что представлено на сцене воспринималось неискушенным глазом простого зрителя с большим восторгом, интересом.

Едва темень плотной сетью накрыла зал, тяжелые бордовые шторы, все еще сохранившиеся здесь как атрибут традиционного театра, медленно раздвинулись, обнажив беззубую пасть сцены, раздалась несколько напряженная, тревожная музыка, предвещающая начало шоу. Спектакль начался.

Легенда о цене одной жизни

– Ну ты представляешь, малыш. Они меня, заслуженную артистку России, не признали. Не хотят без очереди пропускать, выделите здесь вам не благотворительный фонд, чтобы пропускать вперед всяких разных сомнительных бабушек с театральным прошлым. Я им и говорю, что, если они меня не пропустят, я пойду на них жаловаться, но, видимо напугала я этих девочек, что не знают своего дела как следует и не признают кого, следовало бы. Вот поэтому я здесь сижу, жду приему у твоей матери. Как говоришь тебя зовут?

– Гелька,

Элона Павловна. – ответил ей уже знакомый нам мальчишка из приемного покоя больницы

– Вот, видишь. Даже ты меня правильно, по имени отчеству называешь, а они. Ну что за люди. Куда мир катиться?

– Туда же, куда и всегда. – изрек глубокомысленную фразу ребенок и вновь погрузился в книгу.

– Что за книга, малыш, опять небось ваши современные бредни про героев и злодеев обтягивающих костюмах?

– Нет, это сказки. Самые обычные сказки. А вы знаете какие-нибудь редкую, такаю, которой еще нет в моей коллекции.

Экстравагантная бабуля ненадолго задумалась, но потом, просияв от радости, утвердительно закивала.

– Есть у меня одна сказка, мне ее брат покойны часто рассказывал, когда я к нему приезжала отдыхать летом. А он, между прочим, археологом был, древние города раскапывал. Вот эта история, по его словам, и произошла в тех далеких местах, где жили люди до того, как перебрались в Херсонес.

«Был тогда сложный, неурожайный год, не росла ни пшеница, ни финики на плодоносных пальмах, ни оливки, ни тоже теплолюбивый виноград. Грозил всеми государству голод, страшный и мучительный, растянувшейся должно быть на несколько сезонов.

И не было во всей Греции более несчастного человека чем Артаксекрес, правитель приморского города Пилос, что что стоял на страже морских просторов Греции, оправдывая свое название. У правителя умерла любимая жена Лето, которая была светом его жизни и радостью всего города, который ее очень любил. Плакал владыка, укрывшись в своих роскошных покоях, убивался дни напролет, молил всемогущих богов о возвращении его любимой. Но боги должно быть не смотрели на царя, да и на всю Грецию, потому что слишком много страданий было, слишком отвратительно было и, небожителям не желали опускать свой взор на столь ничтожных людей, копошащихся в засохших полях.

Еще долго упивался свои горем Артаксекрес, если бы не пришел его советник и друг, философ Филандер, что всегда подавал ему верные советы и никогда не оставлял в беда.

– О, Небопоставленный, умерь свою печаль. Не время горевать по мертвым, надо бы подумать о живых. А живых, мой Повелитель, в твоих землях осталось не так и много. Ужасный голод был ниспослан богами на наши плодородные и счастливые земли, он уносит десятки твоих подданных в загробное царство. Нельзя, мой Грозный господин, дать людям погибать, если это не приведет к закату Пилоса, то может привести к свержению правителя, да не случится это никогда.

Артаксекрес поднял на своего советника глаза, в которых все еще плескалась печаль и решил последовать совету философа. Помнил правитель о наказе своей прекрасной жены, кое она произнесла на смертном одре, прежде чем пойти в послушнице к Деметре.

– О солнце моей жизни, провинились я перед тобой, о солнцеликий. Не привела в этот мир наследника, что занял бы твое место. Лишь ничтожная дочь теперь будет напоминать тебе о нерасторопной жене. Но, Повелитель дня, прошу тебя исполни последнюю просьбу умирающей. Знаю я, что дорого сердцу твоему, владыка. Но прошу, не гневи богов своими просьба и не горюй обо мне очень долго. Молю тебя- не отворачивайся от своих подданных, уходя в печаль, не заливай свое горе терпким вином, не погрязай в наслаждениях. Прошу тебя, позаботься о Пилосе, словно он мой сын, пускай люди напомнят тебе обо мне, а я буду иногда смотреть на тебя, мое Сердце. И, надеюсь я, не скоро мы еще встретимся.

И умерла она, затихнув на своем царском ложе, такая же прекрасная, как и при жизни.

–Что же, Филандер, услышал я тебя. Твои слова разжалобили мое неспокойное сердце. Готов я услышать и глас угнетаемого голодом народа, да вот только, не должен слышать я его голос. Должен сразу своими действиями помогать ему. А как бы сделать это, мой друг, я и не знаю. Не дано моему уму постигнуть сею проблему, коя коснулась людей моих. Филандер поклонился своему повелителю и, приклонив голову, заговорил.

– Я, Могучий повелитель, подумал об этой проблеме, коя ломит спину матушке-Греции. Но, даже моего разума не хватило на это. Поэтому, о Солнцеликий, прошу, призови к себе еще двенадцать мудрецов Пилоса, кои помогут тебе, избавить твои владения от напасти.

Как повелел мудрый Филандер, так и было исполнено. На следующий день в Блистательный дворец, что стоял недалеко от берега Ионического моря стали подходить мудрецы со всех сторон земель, подвластных Артаксекрес.

Это были и глубокие старцы с спускающимися до земли звёздчато-седыми бородами, и крепкие мужчины, что черпали знания в далеком Египте, и юноши, унаследовавшие знания от отцов-прорицателей. А вот, когда солнечный диск начал опускаться, чтобы в очередной раз прорезать водную гладь, собрались двенадцать мудрейших людей Пилоса около трона царя сего города и начали они думать, как бы справиться с ненастьем.

– О, Грозный правитель приморского города, позволь мне, Софосу, старейшему из собравшихся, молвить слово. Говорю я тебе то, что получил в ходе вычислений, сделанных в своей скромной обители. Чтобы выжила добрая половина от жителей твоего города, необходимо четко, в равном количестве разделить зерно между жителями, будь то раб или дворянин. Зерно надо забрать из каждого двора и разделить, тогда, я даю голову на отсечение, выживет больше половины жителей.

Правитель недовольно вскинул бровь. Это были слишком большие потери для города, необходимо было сократить количество жертв.

– Что скажете же вы еще, о умнейшие.

– Я господин мой, учился ученых, там, в вечном Египте, у меня остались друзья, готовые дать нам вино и еду в обмен на рабов, которые мы им предоставим. Думаю, если продать достаточно прекрасных черноволосых девушек, которыми так славится Пилос, то можно обойтись и четвертью от населения, потерянного из-за нужды.

Вновь грозный Артаксекрес стал мрачнее тучи. Не хотелось правителю терять прекраснейших из дочерей своего города, меняя их на золотое зерно.

– Мое имя Линос, Всемогущий. Я наследник великого прорицателя, который отправился по великой реке Стикс прошлым леток, выдавшимся горьким для нашего рода. Я обратился к богам и спросил у них, что они хотят от избавления от голода. Деметра, что является покровителем нашей семьи, открыла мне эту тайну. Она расстроит тебя повелитель. Боги хотят обменять жизнь всего города Пилос на одну. Жизнь, которая, по их мнению, стоит дороже всего для тебя, о Всемогущий. Мудрейшие боги, требуют, чтобы на жертвенный алтарь в храме Зевса была возложена твоя единственная дочь Элпида.

Артаксекрес посмотрел на юношу, принесшему ему столь ужасную весть и велел всем им выйти вон и оставить его одного. Мучился государь, размышляя, что важнее, благодать народа или жизнь его ненаглядной дочери, которая осталась единственным лучиком в его сумрачной жизни. Стоит ли благополучие незнакомых людей жизни родного человека? Или же твоя жизнь и жизнь твоей крови никогда не сможет приравняться к жизни посторонних? Почему чья-то жизнь должна идти в расплату за другие?

Этого не знал мудрый правитель Пентоса, но решение ему принять все -таки пришлось, как бы тяжело это ни было.

– Приведите ко мне Элпиду,– приказал он рабыне, что стояла у входа в тронный зал.

И незамедлительно к нему привели его пятилетнюю дочь, прекрасный цветок, что смог расцвести лишь в Блистательном дворце.

Девочка, которая все еще не могла смириться с мыслю, что ее мать отправилась в царство теней, несказанно обрадовалась тому, что ее привели к любимом отцу.

– Отец, – звонко закричала девочка и бросилась ему на шею, – ухватив при этом мужчину за пышную бороду.

Малышка удобна уселась на широких коленях отца и, подняв на него светлые, как горная река, глаза, улыбнулась.

Артаксекрес грустно улыбнулся девочке, которая сейчас напоминала Лето каждой чёрточкой, и привлек ее к себе, чтобы обнять.

– Прости меня, свет моей жизни, – сказал отец и бережно проткнул дочери сердце, приготовленным заранее кинжалом.

Хладное тело девочки он вынес к мудрецам и повелел им совершить обряд в храме Зевсе. Сам же он отправился в сад, где долго сидел у кипариса, где не обсохла земля на могиле жены.

Через пару часов пошел живительный дождь. Боги смилостивились- подарили людям жизнь. А когда он закончился, царские садовники нашли в саду владыку с воткнутым в грудь кинжалом.»

Заслуженная актриса закончила свой рассказ и посмотрела на Гельку, от которого, должно быть, ждала аплодисментов.

– А как бы вы поступили на месте царя, – задал ей наивный вопрос ребенок.

– Я бы ни за что не убила себя, а дальше так бы и правила процветающей страной. Зачем такие жертвы, – ответила женщина, припудривая лицо.

–Но, я думаю, что даже одна жизнь, для кого-то может стоить больше, чем все другие. Но в это же время все другие перевешивают одну. Вы вообще не верно толкуете эту сказку. Она ведь о невозможном выборе, а не о счастливом конце.

– Что за невоспитанный дети пошли, еще учат взрослых. И вообще, как хочу, так и рассказываю – произнесла она, заходя в завитый кабинет.

Глава 3

За одну минуту и три часа до…

Безупречный танец заставил Надю буквально онеметь от восторга, настолько виртуозно он был исполнен безымённой танцевальной группой. Молодые люди танцевали, словно они были рождены не для того чтобы жить, а, чтобы гнуться под ветром музыке, который заставлял их извиваться подобно воздушным змеям под напорами воздуха. Это был современный танец с малюсенькими, почти незаметными элементами классической школы. Но когда Нади удавалось поймать частички таковых движений, в душе поднималось теплая волна гордости, переполняющая девушку. Еще мгновения- она побежит с ними, изображать современное общество, задорно отчеканивая чечетку и кружа в вальсе с коллегами.

Песни, подобно танцам действовали на девушку благотворно, как валерьяна на сон. Надя качалась на волнах покоя, иногда от удовольствия закрывая глаза, действительно представляя себя на море, на котором никогда и не была. Маленькой девушка представляла, как они с мамой будут плескаться в лазоревой воде, а папа будет удить рядом серебристую плотву, так вкусно пахнущую в готовом виде. Но у папы прихватило сердце, видимо пришло его время, ведь ему уже тогда было за пятьдесят. Мама же, еще совсем молоденькая танцовщица явно не горела желанием ехать на море, да и какое ей море. Она мечтала о спокойствии, которое по ее же убеждениям, мог дать только крепкий мужчина.

Наверное, надо было ехать на теплое море, чтобы качаться на воде вместе с белохвостыми чайками и постигать законы мира, что вокруг. Но тогда мама постигала законы мира с очки зрения выгоды. Они переезжали три раза. Но каждый раз она не ехала в конкретный город, а бежала из предыдущего, где оставляла очередного мужчину не соответствующему определённым требованиям. Любила она, по мнению Нади, только отца, по которому плакала в годину смерти и даже ставила свечку в местной церкви. А другие? Веселый любитель спиртного из Новосибирска оставил о себе на память лишь сын- Борю, ревнивец – ультиматист из Петербурга наградил Надину маму парой шрамов и дочкой. И вот сейчас, сейчас, пройдя огонь, воду и медные трубы мама живет счастливо с каким-то старичком-предпринимателем, обожающим ее и собак. Стоило ли ради этого не ехать на море?

Надя задремала. На сцене стихла музыка и все ненадолго замерло, казалось, что тишина имеет плоть и кости, которые в эту безмолвную минуту соединяются воедино, чтобы впоследствии поглотить весь зал, сердце каждого, и опустить его в непроглядную черноту, в которой нет ничего. Но, внезапно завибрировал телефон, сидящего с ней рядом человека. Тишина осколками битого стекла посыпалась девушки на голову, желая ее проглотить.

Вновь зазвонил телефон и тишина молниеносно схлопнулась в ничто, словно и не наползала на Надю.

Парень виновато кивнул ей и отключил телефон, но перед этим успел прошептать что-то звонившему, отчего его лицо осветилось, на мгновение, то самое, когда он улыбнулся. Улыбался он красиво, каждой клеточкой существа: морщинками вокруг рта, взъерошенными кудрями, слегка вздёрнутым носи, звездочками ресниц и глазами, состоящих из разнокалиберных колец радужки.

На Надю снова напала паники. Словно показалась, что над ней что-то весит и хочет съесть. Опять, Петя кричит ей что-то.

Девушка не хотела это слышать, поэтому закрыла уши и, приобняв колени, наклонилась. Обычно это помогало прогнать страх, который накатывал и накатывал жирными горячими волнами, заставляя дрожать руки и даже ноги, приколотые к земле тяжелыми туфлями.

До нее что-то дотронулось. Сейчас – минута. А ее нет. Она провалится в пасть зверя и уже никогда не услышит звуков этого мира. Кто-то уже не держал ее за плечи, а тряс, пятнаясь разбудить.

Надя открыла глаза, в зале горел свет. Должно быть объявили антракт, заставивший людей размять ноги и затекшие спины. А тряс ее за плечи улыбчивый парень в фиолетовой бабочке, подарившей ей программку по доброте душевной.

– Вам плохо, девушка. Может быть врача? Нашатырь, – говорит он как-то заторможённое, будто в замедленной кем-то съемке.

Надя смотрела на него. Когда он не улыбался, то был самым обычным, слегка худощавым парнем с большими глазами, взирающим из-под густых бровей. Неужели опять ее привиделось что-то там, где ничего вроде бы и не должно было быть.

– Вот, если у вас сердце, – протянул ей внимательный парень половинку какой-то таблетки.

Надя отрицательно замотала головой и полезла в свою сумочку, где на дне лежали заветные успокоительные таблетки, которые, почем-то не действовали на нее сейчас в том порядке, в каком бы хотелось.

Руки дрожали, но даже несмотря на это, пузырёк был извлечении, и пара таблеток отправилось исполнять свою задачу. Девушка облегченно откинулась на спинку кресла.

– Простите, молодой человек, кажется, я сегодня доставила или еще доставлю вам проблем. Это все нервы, знаете, бывает у меня такое, – устало произнесла одна.

Юноша встряхнул головой и бодро произнес, внимательно глядя на Надю.

– Доставит проблем, это знаете, очень непростая задача. Проблемы обычно доставляют на работе, ну в крайнем случае дома, а в театре обычно доставляют все и куда угодно, только не их. Вы не думайте, только… А вдруг вам снова стане плохо. Давайте вы сразу их доставите и выпьет, а то я не переживу если со мной рядом от удара умрет такая красивая девушка.

Надя сначала удивилось его разговорчивости, а затем и вовсе растерялась от слов паренька.

– Да, что вы. Я не хотел вас смущать, понято же, что вы пришли сюда с молодым человеком, ведь у такой девушки он наверняка есть? А я его место занял, вы уж простите. Хотел очень посмотреть постановку, а у вас здесь и проход рядом, я уйти всегда успею, едва он придет. И вообще, даже не думайте краснеть из-за моих слов, я искренне, от всего сердца, – попытался убедить ее засмущавшийся мальчик-билетер.

– Он не придет, можете сидеть здесь, хоть весь спектакль. Только не надо врать, ложь не красит никого, а тем более таких молодых. Красотой здесь и не пахнет, я же все понимаю. Это входит в ваши обязанности? Или может быть за тактичное отношение с посетителями вам доплачивают, – напускно цинично сказала Надя.

– Ха, да сто раз доплачивают. Хоть бы из театра не выгнали, и то было бы прекрасно. Денег, будьте спокойны, я не увижу даже за свои прямые обязанности, а уж за доброту в нашем театре вообще на платят. А красота, это дело такое. Субъективное. Вот по-вашему, Наташа из «Тихого дона» Герасимова красивая? Мои одногруппники за более яркую красоту, как у Аксиньи. А мне Наташа кажется красивой, вы на нее очень похожи, только сами об этом не знаете, – просто и искренне заверил ее паренек.

Надя улыбнулась. Максим бы стал ей читать ей нотации, про отношение к себе и принятию себя, все бы раскладывал по полочкам. А этот- аргумент и готов. Улыбается. Надя рассмеялась, даже не веря тому, что так просто можно расправиться со словами, которые причиняют ей такую боль.

– Вы очень правы насчет добра. Спасибо вам за заботу, это очень приятно, когда ты для кого-то не просто тело, которое мешает проходу. А вы выходи студент-режиссер? – все еще улыбаясь спросила Надя.