Блэкаут

– Надеюсь, вы тут скоро выступите, – сказала она на пороге.

На входе доложили, что свободные места есть, и мы вошли. Внутри было шумно и дымно. Официантка проводила нас к тесному столику посередине зала и положила на стол два меню.

Я повертел свое в руках и с важным видом заявил, что буду устрицы в кленовом сиропе. Катя прыснула и сказала, что я листаю винную карту, к тому же вверх ногами. Заказала какую-то пасту, а я – какой-то сэндвич.

– Пить что будете? – спросила официантка.

– Два по пятьдесят рома, – секунду подумав, ответила Катя.

– Два по сто, – поправил я.

Девушка переспросила, так по пятьдесят или по сто?

– По сто, – повторил я, и Катя меня не поправила, только загадочно усмехнулась.

У нее был конфликт с Филом, потому что он считал ее шлюхой, а она его – тряпкой. Я и раньше замечал, что они не разговаривают, но полных масштабов войны не знал. У Фила были те комплексы, от которых Катю воротило. Она терпела его выходки, потому что он действительно был хорошим исполнителем и дружил со Славновым, но раз за разом было все сложнее оставаться к ним равнодушной. Кроме того, Фил имел удивительную склонность к сплетням, что не добавляло ему очков, а Наташу Катя считала той единственной спутницей, которую он только и мог нажить со своим ужасным характером.

– Наши с ним терки – это только наши с ним терки, – убеждала Катя меня. – Вы, кажется, ладите, а мы разберемся сами.

Она не искала в людях чистоты и терпеливо общалась с теми, кто был ей противен, зная, что в таком контрасте и познается настоящее человеческое добро. Я слушал ее жадно, хватая в тембре ее голоса все то, что, наверное, должен был запомнить и взять на вооружение, ведь она знакомила меня со своим миром и влияла на его восприятие. Она не собиралась ограждать меня от неприветливой столичной действительности. Но ей было интересно, какой Москву нахожу я, и в тот вечер она много спрашивала меня о том, как проходит адаптации и как мне в столице.

Я врал ей, что все идет хорошо и больших проблем, чем дома, я не встречаю. Она с восхищением слушала мой бред про фатальную удачливость. Страна продавала нефть, а двадцать миллионов инвалидов не могли выйти из дома, потому что у страны не было денег оборудовать их жизнь, и они медленно умирали в одиночестве. Как смог я так многого добиться, для меня самого оставалось большей загадкой, чем для Кати. Ведь она не знала, скольких друзей я потерял, ослепнув, и как нелегко было делать первые самостоятельные шаги по улицам.

Выбор быть таким как все (желание не ограждаться, но идти в ногу с людьми) казался Кате невероятным, а мне единственно возможным: я слишком много не дожил и не попробовал, чтобы отказываться. Юношеская тяга к приключениям пересиливала ежедневную боль, заплаченная цена могла никогда не окупиться, но отданные силы назад мне были не нужны.

Мы заказали еще по сто рома, и Катя притихла. Зачем я обо всем этом ей рассказал, загрузил? Подумал, что она станет моей подругой? Дурак, лучше бы и дальше слушал ее ласковую болтовню, и все было бы хорошо.

– Знаешь, я ведь была против тебя, – сказала она так, что мне захотелось исчезнуть вон. Но тут же добавила, что давно уже изменила свое мнение и теперь рада, что я в S-14.

Черт меня дернул спросить, что для нее значила наша группа. Она сухо ответила, что группа для нее – это работа. Ну а что еще я хотел услышать? Я сморщился, противный сам себе, и нервно застучал по столу зажигалкой, как вдруг Катина прохладная ладошка накрыла мою и остановила, оставшись лежать сверху. Зажигалка шлепнулась на стол. Я раскрыл кисть, пуская тонкие Катины пальцы между своих. Застряв на этой безмолвной паузе, мы так и не находили слов для продолжения беседы.

Принесли ром, мы одновременно одернули руки и взялись за стаканы.

– Вот ты, – начала она, придумав, в какое русло развернуть разговор, – живешь со вполне определенными целями. У тебя всегда будет куда стремиться, – и добавила грустно: – А куда стремиться мне? Вот у тебя есть огромный стимул что-то делать, а что делать мне?

– Долгий считает, что тебе нужен мужчина, – ответил я, отпив рома.

– Он озабочен всех пристроить, но все, что я смогу, лишь украсить жизнь мужчины. Согласись, этого недостаточно.

Она размышляла как-то неправильно, как мне тогда показалось. Я хотел догнать ее заплутавшую мысль, вернуть ей верное направление, может быть, даже притянуть ее поближе к себе, чтобы впредь она так не плутала. О какой, к черту, красоте она говорила? Она так чудовищно ошибалась в отношении самой себя, что показалась мне вдруг очень далекой и непонятной. И у меня не нашлось слов ее переубедить в тот вечер. Я заметил только, что, раз она говорила, что у нее «не получается» с мужчинами, выходило, что она все-таки пыталась.

Людей нельзя разложить на ноты, как музыку, чтобы понять. Они поворачиваются разной стороной, чтобы запутать мнение о себе. Людей не понять целиком, но можно внимательно их послушать, заметить, какие слова они роняют невзначай, какие оговорки делают, и в этих оговорках найдется ключ. Горстка слов, произнесенных безо всякой задней мысли, и их интонации скажут то, что порой тщетно ищут в мимике и жестах.

Возвращаясь домой на такси, я чувствовал липкий осадок после вечера с Катей. Хотелось быть с ней ближе, но как прорвать стену из наших предрассудков, я не знал. Жаль, что людей нельзя разложить на ноты, чтобы понять. Жаль, что музыка никогда не заменит человеческое тепло.

Дверь. Дом. Постель. Гитара.

Люба позвонила после уроков, и мы встретились на углу дома.

– Не замерзнешь? – спросила она. – Холод собачий.

Я достал сигареты и одну протянул ей. Пришлось извиниться за отнятое у нее время, на что она только добродушно хмыкнула.

Из троллейбуса мы спустились в метро, долго ехали на неизвестную станцию, потом пересели на маршрутку, где водитель объявлял жуткие остановки вроде «Четвертой колонны» или «Семнадцатого подъезда». Мне даже казалось, что мы давно выехали из Москвы и добрались уже до какой-нибудь Воркуты, недаром Фил так отвертывался от вопроса, где находится театр.

Однако размеры столицы я недооценивал. После часа езды мы все еще могли зайти в цивилизованный киоск за бутылкой воды, «Сникерсом» и пачкой «Кента», а девочки на улицах поизносили название Gauloises. Мимо проезжали машины, брызгая осенней жижей, изредка прохожие шли навстречу, шаркая подошвами по идеально ровному, как каток, асфальту. Наверное, тут и газоны были идеально ровной прямоугольной формы, с побеленными бортиками, чтобы солдаты не скучали, выходя в наряд. Нет, я не спрашивал у Любы, где мы находимся. Я воображал кругом заборы с колючей проволокой и мечтал поскорее отсюда убраться.

Обсуждали Долгого. Он считал себя дзен-буддистом, и мы выясняли, так ли это на самом деле, вспоминая все, что оба знаем про дзен. Дзен ведь даже не учение, а только метод познания, в котором ничего не отрицается и не утверждается. В дзене нет ни бога, ни человека, и чтобы пройти свою дорогу, надо сначала себя потерять, а потом найти, причем важен не результат, а сам процесс. Еще, чтобы понять дзен, надо отказаться от дзен. Я вот понимал, какой из Долгого буддист. Но дзен-буддист? Люба допускала, что Долгий может быть дзен-буддистом, потому что поди пойми этот дзен, а вдруг и вправду. Но я настаивал, что Долгий подкупился на парадоксы, чтобы всегда иметь возможность поспорить и не проиграть, вот и навесил на лоб табличку дзен-буддиста, где первое слово никому, даже ему самому, не было полностью понятным.

Наконец мы поднялись на бетонное крыльцо неопознанного здания и вошли в тяжелую деревянную дверь.

– Никого нет, – сказала Люба.

Стоял затхлый запах пыли и старой мебели. Скрипнув гнилыми ступеньками лестницы, тяжелой походкой к нам спустился старичок.

– Репетиция идет, молодые люди, – хрипло, чересчур учтиво объяснил он и велел ждать.

– Но нам и надо на репетицию, – возразил я, и в этот момент голос Фила появился в коридоре и позвал нас в зал.

Под старичком скрипнули ножки стула, громче запела в приемнике Долина, а мы с Любой вошли в зал через тяжелую дверь, пахнущую старым лаком и забвением.

Решительно не поняв происходящего на сцене авангарда, мы с Любой затеяли разговор о самокрутках, которые курил кто-то поблизости. Под женские вопли, несущиеся в зал то слева, то справа, мы перешептывались о том, что неплохо было бы купить табак, бумагу и фильтры да побаловать себя вечерком хорошими самокрутками.

На сцене замолкли и под музыку подняли топот.

– Танцуют, – шепнула Люба.

Я увлекся мыслью о самокрутках, вспоминал, какими кривыми они у меня раньше получались да как вкусно пах вишневый табак, который Саня Митрофанов привозил из Финляндии. Никак не получалось сконцентрироваться на сюжете Филового спектакля, где вой перемежался топотом, а крики – жалобными всхлипами, и вся эта какофония никак не выстраивалась в единый логический рисунок. А мне сюда музыку писать.

– Ну вот и весь наш спектакль, все в таком духе, – подошел Фил, когда на сцене стихли и зашуршали. – Чем больше времени проводишь, тем больше понимаешь, – он вздохнул. – Пока ерунда, но мы ударно репетируем, должно получиться хорошо.

Я рискнул спросить, какую именно музыку ему писать, и, почти обидевшись, он ответил, что музыка нужна свежая, живая и с надрывом, напомнив, что одной левой писать не нужно, чем задел уже меня.

– Постараюсь, – ответил я, застегивая куртку.

– Ненавижу тебя, – буркнул Фил. – Вечно ты говоришь «постараюсь». Думай потом, стараешься ты или балду пинаешь.

Зазвонил его мобильник, и он спешно сказал, что если я отказываюсь, то должен сообщить завтра же, и исчез в шорохе экспериментальной возни.

Мы с Любой вышли на крыльцо, и она спросила, доставая сигареты, стоило ли связываться: и Фил не подарок, и деньги не пойми какие, и спектакль – откровенное говно.

Если бы я знал, к чему приведет новое дело (не только Филов театр, но и переезд в Москву или то сочинское турне), если бы я знал наперед результаты, а вдруг все они оказались бы провальными, да разве взялся бы я хоть за что-нибудь? Без точного знания будущего я, по крайней мере, всегда оставался с надеждой.

– Стоило, – ответил я Любе. – Пока не знаю зачем, но стоило.

«Старый Новый рок» о Saturday-14

Группа образовалась в октябре 2003 года в Минске, когда дружеские посиделки с инструментами ребята решили назвать в честь дня, следующего за «несчастливой» пятницей, 13. Музыку S-14 нельзя отнести к какому-то определенному стилю; это альтернативный саунд с элементами фанка, ска, хип-хопа и порой даже рэгги. Что отличает группу от других коллективов, так это особо мощная экспрессивность, ничуть не вредящая на редкость ярким мелодиям, агрессивная подача и запоминающийся, экстравагантный и в то же время до мозга костей «русский» имидж. Каждое выступление группы – впечатляющее шоу.

Shaper: С чего все начиналось и чья была идея создать группу?

Фил: Чья была идея создать группу, не знаю, я появился в группе одним из последних. Когда пришел на первую репетицию, у парней уже были и материал, и конкретные идеи, как его воплотить.

Слава: До теперешней S-14 мы с Дэном творили в группе с тем же названием, но мы и название – это единственное, что от нее осталось. Нынешняя S-14 началась с новой ритм-секции и новых инструменталистов.

Shaper: Первое ощущение, когда вышли на сцену, и как прошло первое выступление?

Слава: Помню, просто хотелось надрать всем задницу… Имея за спиной три или четыре года концертных выступлений, чувствовал себя достаточно комфортно.

Дэн: Я был пьян, и мне было вполне комфортно, да.

Shaper: Как обстоят дела в группе на данный момент?

Дэн: Сейчас мы готовим материал для записи альбома. Вообще наш подход к сочинению и исполнению музыки стал гораздо серьезнее.

Shaper: Какие у вас музыкальные предпочтения?

Фил: У всех, насколько мне известно, абсолютно разные… Сам я сейчас предпочитаю pure energy конца 60-х – начала 70-х, очень импонируют группы, которые продолжают работать в этом стиле.

Слава: Мы недаром являемся участниками движения «Кислород». Мне все до единой их группы нравятся.

Shaper: Какие собственные песни у вас любимые?

Слава: Это каждый раз песня, над которой ведется работа в данный конкретный момент. Исполнять нелюбимые песни не вижу смысла: если они не нравятся тебе как композитору и исполнителю, почему они должны понравиться слушателю?

Shaper: Как вы относитесь к современной альтернативной сцене?

Слава: Непосредственно.

Shaper: Что для вас музыка – хобби или работа?

Фил: Хобби ее назвать уже сложно… А вот работой вполне.

Слава: Для меня музыка – это моя жизнь. Все свое время я посвящаю музыке, постоянно либо играю, либо слушаю. Мало на что, кроме музыки, хватает времени. К счастью для меня, я получаю за это деньги, на которые живу, покупаю инструменты, но это не главная цель – играть музыку за бабло. Я хочу быть музыкантом, заниматься только этим и не отвлекаться ни на что другое. Последнее время у меня это получается, и я очень этим доволен.

Дэн: Музыка – это состояние души.

Shaper: Что толкает вас на написание подобной музыки и текстов?

Слава: На написание подобной музыки меня толкает невозможность ненаписания подобной музыки.

Дэн: Все само получается. Для меня написать текст – это как блевануть, когда слишком много выпил, просто уже невозможно держать в себе.

Shaper: Занимаетесь ли вы какими-нибудь группами (проектами) помимо S-14?

Слава: «Человек-мегапроект» по количеству банд, в которых пашет, – это Рамиль. Он может одновременно играть в нескольких группах, потому как очень любит свое дело, и при этом узкоспециализирован. Я лично раскручиваю одну перспективную украинскую команду.

Shaper: Ваши пожелания слушателям.

Слава: Создавайте группу только в том случае, если вам действительно есть что сказать. Поберегите свои и чужие нервы. Увидимся на концертах!

Несмотря на ворчание Фила, Катя оставалась нашим директором, и благодаря ей мы обзавелись базой получше, ближе к центру. Саундом занимался в основном сам Славнов, но время от времени появлялся звукорежиссер по имени Борис. У него был скрипучий голос и, как рассказывали, жутко густая борода. Славнов говорил что-то хорошее про его уши, но мне было наплевать и на его уши, и на его якобы стильную бороду – я не переваривал его высокомерие и то, как он умел, не сказав ни слова, одними охами испортить настроение.

На концертах все начинало взрываться, крутиться и вертеться, народ верещал от наших феерий. Я учился работать с публикой, тут же вовлекаемый в неожиданные номера и эксперименты, начинал прощупывать модель поведения так, чтобы мне было удобно играть, не сбиваясь, и не мешать Дэну скакать волчком по сцене. Славнов был охоч до нововведений и перед каждым выступлением переделывал лупы и риффы, да так кардинально, что все едва успевали подстроиться. Мы с Филом сыгрались. По словам знатоков, наш струнный тандем сильно обогатил общее звучание группы. Фаны всех нас знали по именам, а Дэн заливал свежую инфу на нашу страничку и рассказывал приколы из гостевой книги.

С концертами потянулись тусовки и новые знакомства. Тут и там квартирники, концерты друзей и друзей друзей, вечеринки, и любимые бары произносили новые имена, и моя Москва пополнялась новыми адресами и контактами. К Славиной харизме слетались, как мухи на варенье, талантливые музыканты, Дэн лип к растаманам, Фил не часто, но приводил с собой интересных персонажей. С Долгим тоже приходили друзья, но чересчур странные, и на второй раз, как правило, уже не появлялись.

Комплексовать я уже не успевал. Только уход домой доставлял трудности, потому что я был заложником компании, с которой мог бы уехать. В Самаре я ориентировался и валил, когда хотел, а тут, в Москве, первое время Долгий, Славнов или Катя отвечали за мою отправку домой, но знакомых становилось все больше, и вскоре я сам стал заботиться, как найти попутчиков. Конечно, народ реагировал на меня по-разному, не всегда с адекватностью, которой бы я хотел, но я старался отражать и запоминать только тех, кто мной интересовался первым. Другие исчезали сразу.

Раз в неделю мы ходили с Любой Беляевой за продуктами. Предсказуемо: яйца, макароны, пельмени, кофе. Шоколадная паста, может быть. Все прочее успеет заплесневеть и прокиснуть, пока я соберусь сварганить человеческую