Московские истории. Жизнь, быт и досуг советской эпохи устами жителей столицы

Мария Кронгауз

Московские истории. Жизнь, быт и досуг советской эпохи устами жителей столицы

Редакция выражает сердечную благодарность авторам воспоминаний:

Адъюнкт-профессору

Елене А.

Ирине Апанасенко

Нине Богатыревой

Маргарите Борисовой

Александру Васильеву

Наталии Васильевой

Нине В.

Елене Головань

Виталию Дашкевичу

Ирине Жежерун

Марине Играевой

Марии К.

Виктору Кухаркину

Наталье Кувановой

Елене Мельниковой

Сергею Проскурину

Виктору Терехову

Андрею Титову

Елене Третьяковой

Инне Федорук

Владимиру Федорову

© М. Кронгауз, составитель, 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

* * *

Вступление

Рожденные в коммуналке. Звучит, пожалуй, немного пафосно, но смысл передает точно. Дети 40-х, 50-х годов, да и те, кто родились, когда уже вовсю шло массовое жилищное строительство – в 60-х и 70-х, родом большей частью, если речь идет о Москве, именно из коммунальных квартир. Коммуналки бывали разные: перегороженные на клетушки барские особняки и старинные церкви, респектабельные квартиры в бывших доходных домах и бараки, но суть одна – кругом соседи, общий на всех туалет, и вся жизнь на виду.

Ужас – скажет молодое поколение. Жили весело – усмехнется поколение старшее. И станет рисовать картинки прошлого. Про игру в пристеночек и расшибалочку, керосиновые лавки и лошадку старьевщика, крепдешиновые платья и модные фильдеперсовые чулки. А Птичий рынок? А бассейн «Москва»?.. Из таких воспоминаний-лоскутков и состоит эта книга.

Естественным образом получилось, что воспоминания касаются в основном советского времени. Старшее поколение более склонно к рассказам о прошлом. Самый старший из авторов книги, Виталий Дашкевич, 1937 года рождения, ведет для нас репортаж из обычного московского двора 1940-х годов и рассказывает, как в это голодное время бабушке удавалось прокормить 10 внуков. Или вот истории Нины Богатыревой, родившейся в 1945-м в одном из самых престижных мест Москвы – на Моховой, в гостинице «Националь». Но – в крыле для обслуживающего персонала. Разговорив ее, удалось получить уникальные воспоминания о детстве «центровой» девчонки и заглянуть на задворки одной из самых пафосных гостиниц столицы. А Виктор Терехов переселяет нас в 1960–1970-е годы и последовательно знакомит со всеми жителями своей коммуналки у Никитских Ворот – кассиршей Шурой, лектором тетей Нюней, пьющим, но добрым Изей и стилягой Мишей с котом по имени Чувак.

Как удалось собрать такую компанию авторов? Примерно четверть века назад я, будучи журналистом, завела в своем издании рубрику «Прогулки по Москве». Тогда это еще было в новинку. Раз в неделю мы с фотографом выбирали маршрут – улицу, переулок, не очень заметный на карте тупичок – и отправлялись в путь. Заходили во дворы и полувыселенные дома, разглядывали обнаруженные загадочные артефакты, разговаривали с местными жителями. Помню, например, поразившие нас натуральные развалины на Планетной улице – с полуразрушенными колоннами, перевитыми вьюном. Официальных сведений о загадочном строении обнаружить тогда не удалось. Зато жильцы близлежащего дома сообщили: это заброшенный корпус Военно-воздушной академии Жуковского. Что потом и подтвердилось. Во время тех прогулок я поняла: нетрудно раздобыть сведения о давнем прошлом какой-нибудь старинной церкви, сложнее узнать, что в ней было в советское время – склад фабрики зонтов или клуб самодеятельности. Без помощи очевидцев тут не обойтись.

В 2017 году появилась платформа Дзен. «Почему бы не попробовать? – сказал коллега. – Тебе же есть что рассказать о Москве». И я решилась. Так появился канал «Московские истории». Со временем сложился постоянный круг читателей, которые дополняли мои истории своим личным, рассказывали, как жили в старых домах, которые я видела только снаружи. И в один прекрасный момент я поняла, что мне интересно собирать эти кусочки воспоминаний, узнавать новые детали и с помощью читателей канала создавать картину города.

За то время, что я этим занимаюсь, на канале собралось более 3000 историй. Живем по принципу «открытого микрофона» – воспоминаниями может поделиться каждый. И совершенно неважно, владеет ли человек литературной речью или это его первая проба пера, главное – это личная история, так или иначе касающаяся Москвы, которая будет интересна другим.

Есть, конечно, издержки. Трудно поручиться за 100-процентную точность воспоминаний – аберрацию памяти никто не отменял. Но поскольку обсуждение живое – всегда можно в комментариях дополнить и поправить. Это касается канала на Дзене. Но и читателям книги, где представлен 21 автор «Московских историй», ничто не мешает поправлять, дополнять и делиться своим. Присоединяйтесь!

Мария Кронгауз

Коммуналки

Улица Чаплыгина. На 16 квадратных метрах нас проживало десять человек

Александр ВасильевНаш дом

Думаю, большинству москвичей известен этот дом – № 1а по улице Чаплыгина, где с 1987 года находится «Табакерка» (Театр-студия Олега Табакова). Доходный дом текстильных фабрикантов братьев Грибовых был построен к началу 1912 года и получил первый номер по Машкову переулку, который позже стал улицей Чаплыгина. В 1927-м к нему со стороны Харитоньевского переулка пристроили некую огромную по тем временам конструктивистскую дуру. И вот этому, уже новому строению присвоили первый номер, а на старое здание повесили табличку «1а».

Наша комната

Большая коммунальная квартира в этом доме и стала первым моим жильем в этом мире. Понятно, не вся квартира, а только одна из ее комнат. В этом помещении площадью 16 квадратных метров с великолепным полукруглым эркером в три окна тогда проживало совсем немного народу: прабабушка, бабушка, моя мама и ее младшая сестра. И вот 6 августа 1954 года прибавилось еще двое.

В тот момент комната казалась вполне просторной. Справа от двери располагалось единственное стационарное спальное место – огромная роскошная кровать прабабки. Под углом к ней стояло черное дореволюционное немецкое фортепиано с бронзовыми бра, и впритык к нему стеллаж с книгами, альбомами, рисунками – всяким дедовым имуществом.

Еще одну стену занимал тот самый эркер с тремя окнами и огромными гранитными подоконниками, которые в разное время использовались по-разному. Стену слева от входа почти полностью занимал диван. Он был сделан на заказ и длину имел не стандартную, со спинкой в обычные три подушки, а совсем неимоверную – в пять, да еще два внушительных снимающихся валика по краям. Именно эти подушки и валики представляли для нашей семьи особую ценность. Снятые с дивана и расположенные на полу, в основном под столом, они преобразовывались в несколько дополнительных спальных мест. От двух до пяти, в зависимости от ситуации и комплекции пользователя.

Посреди всего перечисленного стояли всегда накрытый скатертью круглый обеденный стол, четыре стула и большой мольберт красного дерева.

В момент наивысшего демографического пика на 16 квадратных метрах нашей комнаты постоянно проживало десять человек. По сути, четыре семьи четырех поколений. Но этот пик, надо признать, продолжался недолго, всего каких-то пару лет, далее, к середине 60-х, столпотворение начало понемногу рассасываться.

Планировка квартиры. У кухни было два выхода – на черную лестницу и в ванную

Комната наша была хоть и самым многолюдным, но далеко не единственным помещением в квартире. От входа шел длинный коридор, который упирался в туалет. Справа глухая стена, слева – все жилые комнаты. Далее, если у туалета взять еще чуть левее, через небольшой отросток можно было попасть в короткое продолжение коридора, которое вело к кухне. У кухни – два выхода. На черную лестницу и в ванную.

Черный ход был обязательной принадлежностью любого старого солидного московского дома. В отличие от парадного подъезда, он предназначался для прислуги и прочих лиц низшего сословия. Но после победы классового равноправия черный ход приобрел иные функции. Во-первых, детям проще было втихую смываться погулять во двор – не надо пробираться через всю квартиру. На кухне поошиваешься, на тебя поорут, чтобы не мешал, отвернутся на минуту, тут ты тихонечко шмыг – и уже с ребятами в подворотне в «расшибалочку» режешься. Взрослые использовали черный ход для походов на помойку, а иногда и временного хранения там мусорных ведер с отходами: из-за этого на лестнице всегда отвратительно воняло.

Второй выход из кухни вел в довольно оригинальную ванную. Крохотная комнатка была практически полностью занята огромной, когда-то великолепной, но к тому времени доведенной до совершенно отчаянного состояния чугунной ванной на четырех массивных львиных ногах. В полуметре над ней были два окна во всю стену. Располагалось все это на обычном не очень высоком первом этаже, так что главной задачей моющихся, особенно женщин, было обеспечить минимум обзора снаружи.

Вода для ванной нагревалась газовой колонкой с душевой стойкой и довольно длинным краном. На кухне горячей воды не было. Часто приходилось греть воду на плите в каком-нибудь баке или тазу.

Состояние самой ванны не позволяло даже думать об использовании ее по прямому назначению, поэтому у каждой семьи имелся собственный тазик. Тазы эти были развешаны тут же по стенам, на гвоздях. Но детей все-таки старались купать сидя, потому рядом с тазами попадались и корыта, по количеству которых можно было судить о возрастном составе населения квартиры. Корыта использовали и для стирки. Туалетное мыло приносили из своей комнаты и по окончании процедур уносили обратно, хозяйственное же могли оставить даже намеренно, чтобы лишний раз не таскать. Все же военного дефицита уже не было.

В кухне еще могу отметить устройство вроде старинного естественного холодильника – нишу в стене с дверцами, полками и круглой дыркой на улицу. Деревянная пробка в этом отверстии была такой изобретательной формы, что, вращая ее, можно было зимой регулировать температуру в нише.

В нашей комнате нечто подобное устроили между рамами. Расстояние между ними было сантиметров тридцать. В двух боковых окнах эркера в это пространство установили по несколько полок и хранили там продукты.

Соседи. Профессор бегал за мной по коридору с зонтиком и пытался его ручкой подцепить велосипед

Следующую за нами комнату занимал Сакетти со своей женой – я про себя называл его «профессором», за почтенный возраст и манеру одеваться. Понятно, что мне тогда и первоклассники казались не очень молодыми, но этот выглядел как старик-звездочет из сказки. Он постоянно ходил в нелепой черной шелковой шапочке, разговаривал очень мало, тихо и недобро. Меня он не замечал, только однажды, лет в мои семь-восемь, вдруг, встретив в коридоре, очень сильно и больно схватил за руку, затащил к себе в комнату, что-то сунул в карман и молча вытолкнул обратно. Я даже испугаться не успел. А в кармане потом обнаружил старинное увеличительное стекло в бронзовой окантовке, с костяной ручкой и в кожаном футляре. Ценность для мальчишки в то время неимоверная. Мы и при помощи найденных на помойке осколков линз от очков умудрялись на солнце выжигать на заборах разные неприличные слова, а тут такой мощнейший прибор, мне все ребята тогда завидовали.

Дальше жили Прудниковы – они владели аж двумя комнатами. Правда, на шестерых, но им все равно завидовали. Прудников тоже был профессором, но уже настоящим, преподавал математику в МГУ. Вот он меня замечал постоянно. Стоило мне заняться самым невинным из моих развлечений – катанием на старом дребезжащем трехколесном велосипеде по коридору, – как он сразу же выскакивал с зонтиком и принимался гоняться за мной, стараясь загнутой ручкой этого зонтика поймать велосипед за заднюю ось.

Почему он просто не останавливал меня? Может, ему тоже эта игра нравилась. В комнате перед самым входом жила Стеша, жена Кузьмы. Сам Кузьма умер еще перед войной, но вдовой Стешу никто не называл. Только женой. Возможно, чтобы не терять последнюю связь времен, которую олицетворял покойный – Кузьма был в этом доме дворником еще при царском режиме. Он, судя по рассказам, был настоящий московский дворник, который не только размахивал метлой или лопатой, но и выполнял еще множество функций, делавших старый московский приличный доходный дом таковым. Запирал парадный вход на ночь, открывал припозднившимся жильцам, поздравлял хозяев со всеми большими праздниками, за что непременно получал в ответ рюмку водки и серебряный рубль – рядом с ней на подносе.

Жил он тогда в отдельной дворницкой с входом из подворотни. Эту комнатку без окон мне показывала сама Стеша: в ней хранились всякие метлы, лопаты и прочий профессиональный инструмент. В остальном вполне себе приличная комната, не сильно меньше нашей. Когда началось уплотнение, Кузьма перебрался в квартиру, но дворницкая так и оставалась за ним, как рабочее место.

Никакой официальной должности Стеша в доме не занимала. Я ее помню уже старухой: аккуратной, жилистой, с острым взглядом и без малейшего намека на дряхлость. Если в доме возникали какие-то хозяйственные проблемы, говорили: «надо посоветоваться с женой Кузьмы». Нашей семье Стеша помогала с уборкой или с продуктами. Ее нельзя было «нанять» или «послать на рынок», можно только попросить помочь. Происходило это так: «Стеша, если вы случайно свободны, не могли бы вы?..» Помощь эта, естественно, оплачивалась, но мягко и вскользь, как будто это была не плата работнику, а вид соседского обмена.

Наверное, на этом стоило бы закончить повествование о жильцах нашей квартиры. Но хочется вспомнить еще одну яркую сцену. Утром в коридоре у двери единственного туалета стоят трое. Профессор Сакетти, профессор Прудников и мой дед, член Союза художников. Они подошли практически одновременно, но туалет занят кем-то из дам, и мужчины ведут между собой неторопливую беседу. У каждого в одной руке собственный деревянный стульчак, во второй – газета, даже не всегда целиком. Наконец туалет освобождается, и только что степенно обсуждавшие высокое господа мгновенно начинают толкаться за право пройти первому – каждый, как выясняется, очень спешит.

А я в это время безмятежно гоняю по коридору на велосипеде, пользуясь тем, что Прудников с зонтиком в туалет не ходит.

Почти весь верхний этаж «Табакерки» – моя родная квартира

В 1987 году Олегу Табакову помещение в доме № 1а на улице Чаплыгина отдали под театр. Так вот, почти весь верхний этаж «Табакерки» – это и есть моя родная квартира. При всем уважении к Олегу Павловичу, я не имел никакого желания этот театр посещать. Однако какое-то время назад я себя превозмог – появилось ощущение, что могу не успеть. Я взял жену и дочку, купил билеты и пошел показать им свое первое в жизни жилье.

Нынешний главный вход в театр пробит через эркер одной из комнат Прудниковых. Сама же комната располагалась там, где сейчас находятся билетные кассы. А дальше – коридор, по которому я гонял на велосипеде. Левее – гардероб, занимающий площадь еще одной комнаты Прудниковых и комнаты Сакетти. А следующий – буфет. Это и есть комната, куда меня привезли из роддома.

Моховая. Дед с бабушкой устроились в «Националь» – дворником и уборщицей

Нина Богатырева

Наша семья с 1918 года жила на Моховой, 1/15, – в гостинице «Националь».

Дед Степан и бабушка Мавра приехали в Москву в 1903 году из деревни Акулово Рязанского уезда. Дядя деда Степана держал в Охотном ряду мясную лавку – он и устроил дедушку в Елисеевский магазин, возить продукты. В 1906 году у деда и бабушки родилась дочь Нюша, а в 1915-м – моя мама. Потом случилась революция.

В 1918 году советское правительство переехало из Петрограда в Москву и разместилось в «Национале», который стал называться 1-м Домом Советов. Например, Ленин с Крупской поселились на 3-м этаже, в люксе № 107. В Дом Советов набирали обслугу, и дед с бабушкой устроились туда – дворником и уборщицей. Дед убирал территорию вокруг дома, а бабушка мыла парадный подъезд и коридоры.

По праздникам и выходным дети обслуги обедали в семьях членов правительства. Моя тетя Нюша и мама были прикреплены к семье Николая Подвойского. Потом мама подружилась с их дочкой Ниной. Но мама всегда говорила, что к детям прислуги относились с долей брезгливости – просто надо было продемонстрировать равноправие и близость к простому народу. Ну хоть подкармливали, и то хорошо.

Я родилась сразу после войны, в 1945-м. Мы жили в отдельном крыле здания – для обслуживающего персонала. Там были коммунальные квартиры, в которых, среди прочих, жили и обычные жильцы, к «Националю» не относившиеся. Всего квартир было восемнадцать – двух-, трех-, четырехкомнатные. Каждая комната – на семью. Где-то жили плотно, как сельдь в банке, где-то посвободнее. К последним относились мы: после смерти бабушки и деда остались втроем – мама, брат и я. За стенкой тоже обитали трое – муж, жена и дочь. Еще в нашей квартире жила баба Шура с тремя детьми, ее муж, работавший в посольстве СССР в Иране, потом от них ушел.

Кухня у нас была большая, метров 25–30, с газовой плитой. При кухне имелась маленькая комната, может, предназначавшаяся для прислуги, но у нас там жила одинокая бабушка. В общем, считай, малонаселенная была квартира. Но были и такие, где по пятнадцать-двадцать человек жили. Ни ванной, ни горячей воды в доме не было. Мыться ходили в душ для поваров.

При входе в квартиру, сразу слева, стояла красивая круглая печь с изразцами. Изразцов мы, правда, практически не видели: старший сын тети Шуры Владимир стал геологом, ездил по Якутии и заставил эту печь ящиками с камнями, которые он привозил из экспедиций. Все искал золото и алмазы. Наверное, нашел – в Москву не вернулся, там остался.

К жильцам постоянно приезжали родственники, многие оставались жить. Их даже прописать можно было, это не считалось криминалом. Устроиться на работу тогда проблем не составляло – на фабриках и заводах люди были нужны всегда. Прописался – и иди работай!

Мы с соседями играли в лото. Чтобы позвать с нами играть бабулю из соседнего подъезда, вешали на окно белое полотенце, и бабуля по этому сигналу прибегала. А баба Паша, которая жила в маленькой комнате при кухне, если проигрывала, с выигравшим несколько дней не разговаривала. Если выигрывала я, она гоняла меня тряпкой с кухни. Но если в следующий раз победителем оказывалась она, в квартире снова воцарялся мир.

В 1963 году нас из «Националя» начали выселять. На месте дома № 3 по улице Горького[1], где были булочная и книжный магазин, стали строить гостиницу «Интурист», и в наши комнаты заселили строителей. Позже на месте коммуналок сделали гостиничные номера, а нас переселили кого куда, соответственно рангу – от высоток до Бескудниково. Естественно, мы попали в Бескудниково…

Улица Грановского. Тушино и снова Тушино

Андрей Титов Потолки в квартире были 4.30, в одной из комнат сделали «второй этаж»

Когда мама уезжала в командировки, я жил у прадеда с прабабушкой в коммуналке на улице Грановского[2], где они обитали еще с 1920-х годов. Дом № 2 состоял из двух корпусов: главного, который фасадом выходил на саму улицу, и нашего, стоящего перпендикулярно ему в глубине двора, возле церкви[3], она тогда использовалась в качестве какого-то технического здания. При этом адрес был один, нумерация квартир – сквозная, и дополнения «корпус 2» или «строение 2» отсутствовали. Наш дом был 1875 года постройки, именно в нем располагалась квартира-музей Тимирязева, в которой, к стыду своему, я так ни разу и не побывал.

Нашей семье принадлежали аж две комнаты в 6-комнатной коммуналке. Потолки в квартире были 4.30 (измерял лично), и в одной из комнат сделали антресоли – появился «второй этаж». Как же там было уютно! В 8 лет я заболел пневмонией – высокая температура и прочие «прелести», но болезнь запомнилась не как что-то тяжелое и мучительное, а как интересное приключение – ведь болеть меня отвезли на Грановского и поселили на втором этаже.

В квартире была огромная кухня, площадь которой была побольше, чем у средней малогабаритной квартиры в «хрущобе». Масса таинственных закоулков, эбонитовый телефон, висящий на стене, и множество кнопок и механических «крутилок» звонков. Соседи неконфликтные, интеллигентные.

Морозной зимой 1978–1979 года, когда в Москве было под минус 40 градусов, в нашем доме завелись мыши – просто огромное количество! Они могли среди бела дня бегать по кухне, не стесняясь людей. Кошек ни у кого из жильцов не было. Пришлось ставить мышеловки. Поставишь на кухне, приладишь кусочек сыра, не успеешь дойти до комнаты – щелк! Есть очередная жертва!

В квартире, конечно, имелся черный ход, используемый для выноса мусора. Я любил его исследовать, но за это ругали – в «черном подъезде» любила собираться окрестная шпана, и бабушка с дедушкой боялись ее дурного влияния на меня.

В нашем дворе жил пес по кличке Кабысдох. Он облаивал всех подряд – и старожилов дома, и гостей. Но многие жильцы по доброте душевной не только его не прогоняли, но и регулярно подкармливали. Однажды за доброту Кабысдох «отблагодарил» и меня. Тяпнул за ногу сразу после того, как я бросил ему подарок в виде косточек и колбасных обрезков. Обошлось легко, отделался небольшим шрамом, а вот сосед дядя Костя прошел полный курс уколов от бешенства. Но даже после этого Кабысдох продолжал жить в нашем дворе – до самого 1981 года, когда дом, точнее, наш корпус расселили. Сейчас на его месте 5-этажный офисный новодел.

Южное Тушино. Пластинки тети Шуры

1969–1976 годы. Коммуналка в Южном Тушино, в «сталинском» доме на улице Свободы, №8/4, где мы жили с родителями, запомнилась мне длинным коридором, служившим основной площадкой для детских игр.

В квартире был общий телефон, уже современный, марки ВЭФ. Он стоял на полочке и громко звонил – так, что было слышно из любого места.

Все комнаты располагались в одну линию. Сосед слева от нас появлялся не чаще нескольких раз в год, поэтому его я не запомнил совсем. А вот соседку тетю Шуру, жившую в первой от двери комнате, помню хорошо. Она была одинокой: ни семьи, ни детей. Иногда она приглашала меня к себе послушать старые пластинки, которых у нее было большое количество. Особенно почему-то запомнилась песня «Рулатэ», которую я вновь услышал лишь много лет спустя и узнал, что пела ее Гелена Великанова.

Северное Тушино. Сбылась мечта

1976–1983 годы. Следующая коммуналка была тоже в Тушино, но уже в Северном, на улице Фомичевой, в типовой панельной пятиэтажке. Соседка была одна – работница Краснопресненского сахарорафинадного завода имени Мантулина. В новую квартиру мы переехали из-за ее малонаселенности, а еще из-за близости к метро: в декабре 1975 года открыли участок «Октябрьское Поле» – «Планерная».

Кстати, на этой линии метро у меня сбылась мечта. Я объявил в черный микрофон: «Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Полежаевская». И находился я при этом в кабине машиниста! Было это в 1973 году, на только что открывшейся Краснопресненской линии (с Таганской, или, как ее тогда называли, Ждановской линией ее объединили позже, в 1975-м). До сих пор не понимаю, каким образом моему прадедушке удалось уговорить машиниста на такое нарушение.

От новой квартиры до «Планерной» было совсем недалеко – минут 7–8 пешком. Кроме того, «Планерная» – конечная станция, а значит, до «Площади Ногина»[4], где мама делала пересадку на Калужско-Рижскую линию (она работала на «Академической»), всегда можно было ехать сидя.

Соседка на улице Фомичевой была очень доброй женщиной. Каюсь, приходя из школы, я частенько таскал из ее хлебницы булки, которые посыпал всегда имевшимся в шкафчике сахарным песком. Мария Григорьевна, конечно, не могла этого не замечать, но не только не обижалась, но и замечания ни разу не сделала.

Отдельную квартиру мы получили летом 1983 года, на улице Гарибальди, в такой же «хрущобе», как и на Фомичевой. Конечно, это было здорово, но Черемушки я так и не полюбил, а Тушино люблю до сих пор.

Чистые пруды. Как мы жили в доме со зверями

Ирина Апанасенко

В конце весны 1954 года наша семья переехала с Покровки, № 41, в коммуналку на Чистопрудном бульваре, № 14, в так называемый «дом со зверями». Мы съехались с прабабушкой Сусанной и ее тогдашним мужем в 35-метровую комнату, еще до нас разгороженную надвое.

Мебель и мы

В большем помещении располагались мы с мамой и папой, бабушка и мамин брат – мой дядя. Там стоял резной письменный стол с бронзовой лампой на гнущейся ножке и фигуркой верблюда. Он считался столом моего дяди, за ним он делал уроки. Был буфет с небольшим количеством посуды и платяной двустворчатый шкаф. Удивительно, но в нем помещалась вся наша одежда – наверное, вещей было мало. Еще в комнате были напольные часы с маятником и тяжелыми гирями – они меня завораживали. Открыв дверцу часов, можно было заглянуть в их нижнюю часть, где в кромешной тьме проглядывалась масса таинственных предметов.