ЦитаДаль

– …скорее же! – он выводит меня на балкон, где стоит его изрядно помятый крылолёт, пытаюсь понять, как мы на нём вообще можем куда-то полететь, впрочем, его странному пилоту виднее. Прыгаю во что-то, что при большой фантазии можно назвать креслом, человек наскоро перевязывает меня ремнями – стараюсь не думать, может ли разбиться прошлое…

– …постойте… постойте!

Смотрю на неприметное прошлое, брошенное не пойми кем, оно выскакивает на балкон, бежит за нами, возьмите, возьмите меня тоже…

Мой странный освободитель кричит что-то, что даже и не вздумайте, крылолёт не железный, то есть, железный, но всё равно не выдержит он такого, и вообще…

Не слушаю его, подхватываю беглянку, прижимаю к себе крепко-крепко, чтобы не упала, держись, держись…

Крепость под нами стремительно срывается вниз, вниз, вниз, мир отчаянно раскачивается, земля и небо несколько раз меняются местами, да есть ли здесь вообще небо… Человек за штурвалом что-то кричит мне, ветер рвет слова на клочки, разбрасывает их по пустоте. Я уже понимаю, что мы разобьемся, хотя можно ли вообще разбиться, если внизу нет земли…

Тресь, грох – со звоном и громом врываемся в огромный зал, раскалывая окно на звенящие обломки, которые продолжают сыпаться и сыпаться нам на головы, пока мы катимся кувырком по паркету, тщетно прикрывая головы. Хватаюсь за пустоту, пустота помогает мне встать, даже заботливо отряхивает лохмотья, которые остались от моего манто.

– Вы… вы…

Я узнаю его голос. Ёкает сердце, а я и не знала, что у прошлого есть сердце, – мне не нужно никаких фотографий, я узнаю его сразу же, имя, год рождения, первое слово, первые детские воспоминания, когда еще непонятно, где явь, а где сны, первые мечты, когда кажется, что весь мир будет у твоих ног, первые разочарования – до слёз, до отчаяния, когда ненавижу их всех, ненавижу, ненавижу, вот я вырасту, вот я вам всем устрою, – а потом тонкая грань между – я никто, я ничто, лучше бы меня не было – и – я все могу, я лучше всех, я и весь мир, да какой, к черту, весь мир – я, я, я, и еще раз я…

Иду к нему, вижу рядом с ним новое прошлое, пришитое к нему кое-как, да и само по себе сшитое кое-как, ну кто так делает прошлые, врешь всем, что учился в схоластикуме, когда этого схоластикума еще вообще не было, и что в Таунтауне жил, тоже врать не надо, его уже сто раз снесли к тому времени. И вообще…

Подхожу к нему, ну что, не узнаете, я же…

– Вы… вы…

Бледнеет, шарахается, как чёрт от ладана, выхватывает у кого-то из охранников блестящий глок, выпускает в меня всю обойму – невольно смеюсь, как будто можно вот так просто убить прошлое…

– Ну что же вы так со своим прошлым, а? – слышится голос человека, доставившего меня сюда, – да, дамы и господа, позвольте представить вам прошлое…

…он называет имя стоящего на трибуне, я уже знаю это имя, я не могу его не знать. Подхватываю под руку нашу случайную спутницу, обращаюсь к собравшимся в огромном зале:

– Дамы и господа, позвольте вам представить прошлое господина, который так любезно согласился привезти меня сюда! Взгляните на его прошлое… как оно вам понравится?

Люди в зале начинают присматриваться к прошлому – я уже знаю, что за этим последует, хрупкий человечек готов провалиться сквозь землю, как и его оппонент, кто-то уже кричит, чтобы нас прикончили – я уже знаю, не прикончат, потому что нельзя убить прошлое…

– Отлично, отлично, – мой спаситель сдержано хлопает в ладоши, – уважаемое прошлое, вы превзошли само себя…

Смотрю на него, не понимаю, присматриваюсь как следует – вздрагиваю, как от удара, ну надо же, как я сразу не заметила…

– Вы… прошлое?

– Ну разумеется. Как и мы все.

– Хотите сказать…

– …да, уважаемое прошлое… надеюсь, вы простите нас за этот маленький розыгрыш…

– Э… м…

– …или вы обижены? Из-звините, мы тут для каждого новичка придумываем что-нибудь такое… просто чтобы не сойти с ума в этом замке…

– В замке? – у меня холодеют руки, – хотите сказать, мы по-прежнему…

– …в замке, – повторяет тот, кто притворялся моим человеком, – простите… вы… вы огорчены?

Все наперебой бросаются меня утешать, в голову лезут какие-то мысли не к месту и не ко времени, что теперь у меня тоже есть своё прошлое, прошлое у прошлого, у…

Мои мысли обрывает треск чего-то геликоптерного, что-то падает на балкон башни – спешим туда, я оказываюсь первой, склоняюсь над чьим-то прошлым, брошенным и забытым, связанным по рукам и ногам…

Иногда

…иногда мы видели того, кто видел нас, – человека ничем не примечательного. Мы заметили его, потому что он замечал нас, останавливался на тротуаре, подолгу смотрел на нас, безвольно отстраняясь от толкающих его прохожих. Порой он даже шел за нами – насколько это было возможно, пока мы не скрывались в стенах домов или не поднимались выше крыш.

У нас никогда не было времени остановиться и поговорить с ним – если это вообще было реально, поговорить с ним. А жалко, так мы могли бы узнать хоть что-нибудь, хотя бы – кто мы такие…

Дом без привидений

– …вот вы-то мне и нужны!

– Я не…

– Скорее же! Только вы сможете раскрыть это дело!

– Я никогда не…

– Пойдемте же…

Осеннее пальто, кокетливая шляпка – и ничего больше. Пальто не знает, куда деть шляпку, то прячет её под мышкой, то пытается пристроить в воротнике.

От волнения даже не пытаюсь сказать, что я совсем не тот, кого она ищет, никогда в жизни ничего не расследовал, и вообще… а собственно, почему это не могу, я же…

– …я не тот, кто вам нужен.

– Я знаю, знаю… да пойдемте же!

Первое мое желание – вежливо откланяться и уйти, хорошего вечера, и все такое – не выдерживаю, смотрю на пальто, понимаю, что его-то в такой холод мне и не хватало…

– Х-хорошо… я пойду с вами… если позвольте в вас закутаться…

Пальто обнимает меня, живительное тепло окутывает со всех сторон, понимаю, что пойду за ней хоть на…

– …а куда идти?

– К особняку, куда же ещё?

– А… где…

– Ну, вы даете, это вы должны знать!

– Да ничего я не должен, я даже не тот, за кого вы меня принимаете!

– Я знаю! Но про особняк-то вы знать должны!

Понимаю, что так можно пререкаться до бесконечности, – сумерки постепенно превращаются в ночь, холодный ветер пытается пробраться под пальто, прогоняю ветер, маюсь угрызениями совести, отдаю ветру шапочку, которая приходится ему как раз впору.

В половине одиннадцатого появляется дом – торопливый, нервный, извиняется за опоздание, устраивается на пустой площадке между двумя особняками.

– Вы… – я чувствую, что теряю дар речи.

– Из-звините за опоздание… я не думал, что она, – показывает на пальто, – вообще кого-то найдет вам на помощь…

– А вы даже и не пытались, сударь! – парирует пальто.

– Пожалуйста… не ссорьтесь… пойдемте… – я иду в дом, ветер в шапочке пробирается за нами, шепчет, я осторожно, я тихонечко, я никому не помешаю, я…

Хочу подняться на второй этаж, лестницы нет, лестница лениво лежит на диване с газетой, дом разражается гневной тирадой, что могла бы и поднять гостя, и вообще… газета спохватывается, да давайте я подниму, должна же я что-то делать… Хочу поблагодарить газету, которая сложилась в ступеньки – не сразу понимаю, что газета за следующее число и даже за следующий год…

– …когда он поднялся на второй этаж, то понял, что это была хитро расставленная ловушка…

Слышу приглушенный голос в полумраке второго этажа, – вздрагиваю, хочу броситься назад, тут же спотыкаюсь о пустоту, потому что газета уже сложилась и устроилась на диване в ногах у лестницы…

– Вы что? – пальто обнимает меня крепче.

– Что… вы хоть понимаете, что они хотят меня прикончить?

– Кто?

– Кто… да похоже, что вы тоже в сговоре…

– В каком сговоре, вы с ума сошли, или как?

– Ну, вы сами послушайте!

– …когда ловушка за ним захлопнулась, он…

– А-а-а, не обращайте внимания, это книга…

– Какая еще книга?

– Которая пишет саму себя…

– …но… почему?

– А кто её ещё напишет, вы, что ли? Вот она и пишет саму себя, да вы сами посмотрите…

Смотрю на уютную комнатку с письменным столом, на толстую тетрадь, которая старательно выводит буквы, тут же хватается за голову, которой у неё нет, с треском вырывает лист, комкает, бросает в пламя камина, снова ругается, не то, не то, не то…

Огонь сжёвывает листок, с интересом читает:

– Очень… очень вкусно… а что было дальше?

– Сейчас, сейчас, – книга задумывается.

– Да-да, жду с нетерпением, мне очень… очень… вку… м-м-м… интересно… А две половинки разбитого орешка встретятся? Так хочу, чтобы они встретились…

– …не обращайте внимания, – шепчет мне пальто, обнимает меня еще крепче, – тут все… гхм… странные…

– Да?

– Ага… вот здесь у нас живут сумерки, которые не могут понять, утренние они или вечерние, им все время кажется то так, то эдак…

– Не понимаю… для этого же достаточно просто подождать дня… или ночи…

– Да в том-то и дело, что у сумерек нет ни дня, ни ночи, ничего нет, они же не здесь…

– Не здесь?

– Не на этой планете… А та планета, она застыла перед своим солнцем, на одной половине день, на второй ночь, а между ними… а вот кто между ними? Вот сумерки и мучаются, не знают, утро они или вечер… Вы их не спрашивайте, для них это больная тема, сегодня вот опять будут капли пить…

– Вот как…

…кроме утренне-вечерних сумерек и книги у камина, в доме жила игральная кость, которая все пыталась найти свой скелет, ведь если она кость, значит, должен быть скелет, из которого она, эта кость, выпала, – вот она и открывает все шкафы, скелет же должен быть в шкафу, и ищет, не завалялся ли там какой-нибудь скелет. Ловец призраков сказал, что скелеты нужно искать в земле на кладбище – игральная кость подняла ловца на смех, в какой еще земле, выдумал тоже…

Ловец призраков тоже представлял собой интересное зрелище – он был уверен, что попал в дом с привидениями, он искал их своими причудливыми приборами, он уверял всех, что да-да, вот, смотрите на стрелку, она зашкаливает, зашкаливает, понимаете, значит, где-то здесь… Вы на него не обращайте внимания, говорило мне пальто, он умер тридцать лет назад, с тех пор так и мается со своими искателями, ищет призрака, которого показывает стрелка, но не может или не хочет посмотреть на самого себя…

На чердаке дома жил дождь, – он просачивался сквозь дырявую крышу, для него ставили тазы и ведра, в которых он уютно сворачивался калачиком и засыпал.

Еще в одной комнате жило время, выпавшее из часов – видите ли, когда часы останавливаются, время из них выпадает – а эти часы-луковица попали под поезд, и остановились навсегда. Вот время и скиталось из ниоткуда в никуда, изредка находя приют в старом доме.

Дом в первый же вечер рассказал мне, что построен еще в четырнадцатом веке – я смотрел на относительно новые кирпичи и материалы, появившиеся лет двадцать назад, и понимающе кивал, да, да, да, разумеется. Еще дом признался мне, что частенько уходит куда-нибудь побродить по городу – потому что ему нравится возвращаться домой.

– …так вы кого-нибудь подозреваете? – не унималось пальто, которому так понравилось меня обнимать.

– В чем?

– Да в краже, в краже!

– А что… что украли, вы мне, наконец, скажете?

– Да вот в том-то и дело! Вы хоть понимаете, что грабитель украл не только вещь, но и само воспоминание о том, что это была за вещь, понимаете?

– И что… вы хотите, чтобы я вспомнил, что было украдено, и нашел это?

– Ну да, да…

– М-м-м… – я посмотрел на пронизывающий холод на улице, ветер в шапке завертелся по комнате, извините, это не я, я тихонечко, – пожалуй, постараюсь помочь вам…

Тем же вечером, закрыв дверь любезно предоставленной мне спальни, я осторожно вытащил из нагрудного кармана две маленькие шкатулки, – в одной из них было надежно спрятано воспоминание, что из дома был украден не кто-нибудь, а я, а во второй шкатулке была не менее надежно спрятана причина, по которой я украл самого себя. И сегодня я не собирался открывать ни то, ни другое – если вообще собирался когда-нибудь…

Мое не мое будущее

Вечером привезли будущее – на всякий случай, в клетке. Будущие мне всегда привозили в клетках, иногда с несколькими решетками, чтобы оно не вцепилось мне в руку.

Я осторожно подошел к будущему – на всякий случай, в респираторе, мало ли что за будущее, а то такие будущие бывают, после которых самого себя по кусочкам не соберешь, никакие лекарства не помогут. Уже подходя к решетке, я вспомнил, что надо было облачиться во что-нибудь бронированное, тут же вспомнил, что будущее может пальнуть чем-нибудь таким, что никакое бронированное тут и близко не поможет.

Будущее не стреляло – оно смотрело на меня спокойно, даже с каким-то лёгким интересом, как будто меня привезли к нему, а не его ко мне.

– Вы… вы ничем не больны? – осторожно спросил я.

– Простите?

– Вы ничем не болеете?

– Да… что-то спину прихватывает…

– Но это же не заразно? – спросил я, тут же одёрнул себя, что это прозвучало невежливо.

– А, вот вы о чем! – рассмеялось будущее, – нет-нет, ничего такого, не подумайте!

– Что вы сделаете, если я открою решетку?

– А что я должно сделать?

– Ну… в смысле… – я еще раз посмотрел на будущее, удивительно чистое и аккуратное, – простите за бестактность… вы меня не прикончите?

– Зачем же…

– Ну, мало ли… может, попаду под шальную пулю или окажется, что у меня не тот цвет волос или цвет кожи…

– Ну что вы, что вы, вы за кого меня принимаете? – будущее рассмеялось, как-то легко и весело, но в то же время было в этом смехе что-то… что-то…

Я открыл клетку, – нисколько не сомневаясь, что меня сейчас растерзают на кусочки. Немало у меня было будущих, которые сначала сидели в углу клетки, сжавшись в комок, а потом набрасывались на меня, стоило мне распахнуть дверцу. Но будущее не только не собиралось нападать, но даже как будто стеснялось выходить из своего заточения. Только нехотя-нехотя выбралось оно наружу.

Будущее оказалось очень красивым с аккуратно подстриженными газонами, какими-то летающими доставщиками и трехмерными голограммами. Я осторожно предложил будущему чашку чаю – я еще никогда не предлагал будущему чашку чаю, мне никогда еще не приходилось сидеть со следующим годом или веком вот так, за столом в гостиной моего маленького домика и пить чай.

Будущее оказалось очень умным, оно с интересом расспрашивало меня, – да вы что, и давно вы этим занимаетесь, и как это вы решили подбирать осужденные будущие, вот есть же добрые люди на свете, а то знаете… вот они сами убивают грядущие дни, которые кого-то убили, а они-то сами кто после этого, а?

Мы смеялись – как-то легко смеялись, с этим будущим вообще все было легко. Я показывал ему другие грядущие дни, здесь вот пандемии, здесь мировые войны, здесь просто… гхм… ну как бы вам сказать… массовые безумия какие-то, вообще чёрт пойми, что такое. Будущее слушало, кивало, да вы что, вот это да, какой ужас, да их и правда надо держать под замком…

Мало-помалу будущее начало помогать мне ухаживать за другими грядущими днями, готовить им еду, придумывать какие-то лекарства от новых пандемий, присматривало за домом, когда я уезжал на очередной суд забрать очередной вариант реальности, который посчитали опасным. И я увозил очередное будущее, которое металось в клетке или рыдало у меня на плече, закованное в наручники, я же… я же ни в чем не виновато, я же только… я, что ли, пандемию эту эту устроило, вот мне делать больше нечего, кроме как…

– …где… где вы были? – я оторопело уставился на Будущее на пороге, оно не менее оторопело уставилось на меня, даже уронило тяжеленые сумки.

Я уже был весь на взводе – час назад я вернулся из очередного суда, и не увидел будущего – напрасно я оглядывал кухню и две комнаты на втором этаже, – будущего не было.

– Вы… где…

– …я хотело помочь вам, – будущее виновато насупилось, – у нас же масло кончилось, и сахар, и вообще… вот чеки, вот сдача, все по-честному, вы не подумайте, пожалуйста, что я…

– Нет-нет, что вы… – мне стало не по себе, – просто… я боюсь за вас, как бы вас не прикончили…

– Да что я такого сделало? – возмущенно воскликнуло будущее, и снова я услышал в его голосе какие-то странные нотки.

– А правда… и что?

– Честное слово, я ни в чем не виновато! А вы… а вы можете помочь мне составить апелляцию, или как это называется?

– М-м-м… постараюсь помочь…

– Кстати, я тут попробовало сделать еще один препарат от гриппа пятьдесят пять… кажется, мы сможем вернуть еще одно будущее…

– Будем надеяться… хотя всё это так сложно… убедить людей, что грядущие дни уже не опасны…

– …где оно?

– Э… оно еще не вернулось из мага…

– …и не вернется, – следователь гневно посмотрел на меня.

– Но… послушайте, это совсем не то, что вы думаете, это отличное будущее, оно совсем не виновато, и…

– …а что вы вообще про него знаете?

Вспыхиваю:

– Слушайте, я его вдоль и поперек посмотрел, ничего там такого нет, вы понимаете? Это ошибка, ошибка?

– Ошибка, говорите? Вот что… как только она появится… да оно и не появится… оно теперь такое устроит, мало не покажется…

– А что такое?

– А то такое… вы в каком году умерли?

– Десять лет назад, через неделю годовщина будет, можем отметить…

– А я год назад.

– Сочув… или я не знаю, сейчас сочувствовать полагается, или нет…

– А теперь, будьте любезны, вспомните будущее, которое вы так заботливо приютили… Вы видели там хоть одного диджита?

– Я предпочитаю слово оцифро…

– …да пожалуйста, если вам время свое девать некуда, можете сколько угодно это о-циф-ро-ван-ны-е говорить…

Хочу парировать – а что вы с уймой свободного времени делаете – не парирую, не до того…

…э… что-то не припомню.

– Не припомните, или не видели?

– Не… не видел.

– И вас это не смутило?

Холодок по спине, черт… Следователь достает что-то огнестрельное, массивное, смотрит на дверь.

– Если она вернется, вы…

Не договаривает, стреляет мне в голову, электронные мозги разлетаются вдребезги. Еще успеваю заметить остатками сознания, как в дом входит будущее, довольно бросает на диван что-то, похожее на ружье.

– Вот и славно, – кивает будущее.

– Правильно вы мне говорили, на живца ловить…

– Правильно… так и землю от этой заразы очистим… нелюди…

Понимаю, что уже не успею никого предупредить, да и есть ли вообще кого предупреждать, может, уже и некого…

Прошлое в полночь

…в полночь приходит прошлое – избитое, израненное, со сломанной левой ключицей. Я бережно перевязываю раны прошлого, накладываю повязку, подношу прошлому чашу с водой, чтобы оно могло умыть окровавленное лицо, подношу другую чашу, чтобы прошлое могло напиться воды. Собираю на стол нехитрую снедь – это важно, сначала перевязать прошлому раны и дать оголодавшему прошлому хлеба, а иногда и дать подремать в тепле у очага – а потом уже… нет, не расспрашивать, а помолчать, подождать, когда прошлое само начнет говорить о себе. И не требовать подробного отчета от и до – его не будет, будут отрывистые воспоминания на первый взгляд как будто о чем-то ни о чем, о смертельной усталости в далёких походах, о пылающих городах, о башнях до самых небес, о великих царствах и величайших завоевателях, о караванах, груженых золотом, о городах, спрятанных на вершинах гор, о пылающих кострах на площади.

Я слушаю и запоминаю, мое дело – слушать и запоминать, вежливо кивать, еще более вежливо склонять голову.

Полночь, растянувшаяся до бесконечности, наконец, обрывается – прошлое уходит, оставив на столике у камина позабытую перчатку или мешочек с какими-то снадобьями, или даже пару-тройку причудливых монет, – как будто хочет меня отблагодарить.

Следующим вечером приходит другое прошлое – то ли из других времен, то ли из других реальностей, я не могу понять. Я перевязываю его раны, я вправляю сломанные кости, я ставлю мясо и хлеб перед изможденным лицом.

Я терпеливо жду, когда бескровные губы, озаренные пламенем очага, дрогнут, чтобы начать свой рассказ о кораблях, плывущих за край земли, о далеких странствиях, о городе, осажденном войском, пришедшем бесконечно издалека, о девушке, которая послала белого голубя с письмом, привязанным к лапке, чтобы письмо прочитал император далёкой страны и отправил войско на помощь городу, – но между ними лежали века и века, и войско императора нашло только занесенные песком руины, а девушка прочитала про далекую страну в бесконечно древней книге…

…полночь проходит, прошлое покидает мой дом, оставляя на краю стола несколько капель крови. У меня есть ночь, чтобы выспаться, и день, чтобы раздвинуть тяжелые шторы, – иногда за ними виднеется что-то вроде вересковой пустоши, на которую можно пойти, только не очень далеко, чтобы не потерять из виду дом.

Наступает следующий вечер, я уже готовлю бинты, лекарства, даже нехитрые медицинские инструменты, хотя кто сказал, что я умею ими пользоваться. Часы начинают отбивать полночь, я жду – никого нет. Я уже готовлюсь к тому, что никого не будет, когда появляется будущее – обожженное, обугленное, искалеченное, оно буквально падает к моим ногам. Я кое-как пытаюсь залатать то, что осталось от будущего, подношу к пересохшим губам чашку с водой. Будущее впадает в забытье, изредка что-то бормочет сквозь сон. Я чувствую, как стремительно ускользает полночь, я уже готовлю себя к тому, что ничего не узнаю, когда будущее начинает говорить – быстро, быстро, нервно, нервно, про какие-то международные заговоры, про сети, опутавшие весь мир, жа вы слушайте, слушайте, это важно, важно, вы ведь сможете все изменить, да, да? Я вру, что могу, а что мне ещё остаётся.

Тает полночь, тает будущее в кресле у очага, почему-то я жду, что оно что-нибудь оставит, какой-нибудь вечный двигатель или телефон, который не будет здесь работать, потому что нет связи, или еще что-то такое – нет, ничего, пустота, какая-то еще более пустая пустота, которая была до этого.

В следующую полночь приходит настоящее – не успевает ничего сказать, падает с простреленной головой мне на руки. Я остаюсь с безжизненным телом настоящего, думаю, что с ним делать – минувшая полночь уносит с собой труп, вопрос отпадает сам собой.

Минутная стрелка медленно ползёт к полуночи, я терпеливо жду. С первым ударом часов приходит будущее – бодрое, подтянутое, пахнущее чем-то не то морским, не то лимонным, не то всем сразу.

– Вы… что у вас случилось?

– А, так вы ничего не помните, – будущее смеется, – пойдемте же.

– Но…

– …пойдемте, – оно ловко подхватывает мою память, свободной рукой подхватывает дом на пустоши, уходит само в себя – я плетусь за ним, еще плохо понимая, что происходит, я еще только догадываюсь…

Будущее будущего

…понимаю, что на этот раз у меня не получится продержаться до рассвета – да до какого рассвета, хотя бы до первых проблесков сумерек. Их двое, они дейчствуют сообща, вот это уже совсем полный бред – действуют сообща, так не бывает, еще успеваю сказать я себе, когда остриё вражеской шпаги пытается пронзить сердце, которого у меня нет. Они действуют сообща – им кажется, что они одно целое, хотя между ними нет ничего общего, – но сейчас он иэтого не видят, сейчас они сообща бросаются на меня, и понимаю, что на этот раз моё умение обороняться двумя руками не поможет.

Остаётся надеяться на чудо, что кто-то вытащит меня отсюда – как будто такое бывает, что отсюда кого-то вытаскивают, обычно сюда только бросают – даже не навсегда, а больше, чем навсегда.

Мир выворачивется наизнанку, чья-то рука тащит меня из бесконечности…

– …здравствуйте…

Вздрагиваю – давненько мне не доводилось слышать человеческих голосов.

– А-э-э-э… Здрассст…

И по-человечески мне тоже говорить давненько не приходилось…

– Как вы себя… чувствуете?

Интересно, что мне отвечать, как я себя чувствую с пронзенным сердцем, которого у меня нет…

– Э-а-э… непло… хо…

– Кофе?

Что-то вспоминаю, кофе – это шкаф такой, или нет, вру, кофе – это чашка такая, или нет, опять вру, впрочем, неважно, кофе так кофе…

– Э… спасибо.

– Я читал про вас…

Ёкает сердце, которого у меня нет, так вот оно что…

– Я… вы не возражаете, если я представлю вас своим… друзьям?

– М-м-м… – смотрю на свои замызганные лохмотья, залитые кровью, вот интересно, сердец у нас нет, а кровь есть…