Собака, пойдем ко мне жить. Девятнадцать историй любви

Только я отключилась, и во сне боясь пошевелиться, как они завозились, кряхтя, и поползли в разные стороны, что-то ища. Я спустила их на пол, и – о чудо, слепые существа, недалеко ушедшие от эмбрионов, дружно сделали свои дела на рекламные брошюры из супермаркета. Я как-то не подумала о том, что они могли испачкать постель, не постелила клеенку. А они и не смогли! Они с рождения знали!

Снова пора кормить. И не отключаться, держать бутылочки правильно, чтобы не наглотались воздуха и не заболели животики; а потом подержать малышей вертикально, пока не отрыгнут. Всё, как с младенцами.

Так и прошла ночь – свист, кормёжка, отрыжка, брошюры, свист. Зато к утру в тепле сипота прошла, и малыши спали без задних ног. Беня уморительно похрапывал на спине, раскинув лапки размером с мой палец и положив на Боню затылок как на подушку.

А у меня утром голова болела так, что я едва дошла до кухни, и муж отправил меня обратно в постель. Он принёс мне немилосердно сладкий чай, который научился «варить» из пакетика и даже сам полюбил, в отличие от кофе, к которому за всю жизнь прикоснулся только раз и возненавидел, и невероятно вкусные бутерброды, секрет которых заключается в чрезвычайной тонкости слоев. Просто хлеб, масло и сыр, а какой деликатес!

Еще бы датчанину да не слепить виртуозный сэндвич, ведь он из бутербродной страны, где в придорожных закусочных висят меню из двухсот разновидностей этого, скажем так, блюда. Но больше ассортимента меня поразила их красота. Всё, что подавалось в Дании на тарелке, хотелось долго рассматривать и было жалко есть. Сэндвич как объедение и произведение искусства, бутерброд как национальная идея. Почему бы и нет. Практично-то как.

– Бьярни?

– Да?

– Мася не пришла?

– Нет… Я с рассветом объездил всю округу…

Мася, где же ты… Мы перезнакомились со всеми ветеринарами города и подчистили прилавки четырех ветеринарных аптек, пока вылечили твою истерзанную шкурку; скормили тебе целый курятник, пока ты поправилась и перестала походить на скелет селёдки, да что там говорить, на трупик ты была похожа. И ты даже не заразила Грэйси, спасибо, малышка, мне было так страшно. Ну что же могло случиться с тобой?

Поднявшись, я завернула в пелёнку стеклянную бутылку с горячей водой и подсунула её малышам. Они обняли её и заснули снова.

Каждые три часа они просыпались, и я кормила их из бутылочки с соской молочком для щенят из ветеринарной аптеки, которое разводила из порошка. По ночам дежурил Бьярни – он часто просыпается, ему легче.

Когда они научились лакать, мы перешли на простоквашу. Простокваша лучше молока: она не подведет, не прокиснет в жару, её не надо хранить в холодильнике и разогревать, и она полезнее. У щенят и котят от коровьего молока бывает много проблем с кишечником: для первых оно слишком жирное, для вторых – наоборот, слишком жидкое.

Я назвала их смешно Беня и Боня, потому что они и были смешные. По-шотландски bonny значит хорошенький. А Беня – потому что он вдвое шире сестры, большой рядом с ней, как башня Биг Бен в Лондоне.

Завязав шаль на груди, я клала их туда и носила на себе, как кенгуру кенгурёнышей. Выносила на солнце. Они морщили невидящие мордочки и нюхали тёплый ветер, но Беня долго загорать против рахита не желал и начинал пищать.

Однажды у Бони расстроился животик, и я мыла её над раковиной в душе. Вода была тёплой, но очень её шокировала. Когда я понесла её через прачечную в душ второй раз, крошечное слепое существо определило это на слух и гневно заворчало младенческим голосом, предупреждая по-хорошему, чтобы я даже не пыталась.

В один прекрасный день я вынула малышку из коробки – и замерла: на меня внимательно смотрели два дивных синих ока. Открылись! Мы выжили, выросли, мы видим!

Прозрев, Боня по дороге в проклятый душ научилась цепляться когтями за притолоки.

К вечеру прозрел и Беня. И тоже пронзительно синим.

* * *

По дороге домой Бьярни остановился в поле у источника, думая, что Маше нужно побегать, и пристегнул ей длинный поводок – не дай Бог, убежит, потеряется.

Не-не-не-не. Маша не хотела бегать, и ещё меньше – убегать. Она села на его кроссовки и отказалась двигаться. С тех пор за восемь лет она от него не отошла. Не считая кухни, конечно. Но ведь кухня – это святое.

Увидев дом и поля вокруг него из машины, Маша уморительно вытаращила раскосые, словно черным карандашом обведенные глаза. А войдя в дом и спустившись в огромную, пятидесятиметровую кухню, сомлела.

Ладно, Маш, проходи, я вытру. Дом производит впечатление, я знаю. Папа в первый день вообще потерялся среди этажей.

Я поставила перед Машей миску с тёплой густой похлёбкой, и она кинулась в неё вниз головой, как в прорубь, всосалась, как земснаряд, намывающий песок; даже нос её был погружен в жидкость. Только раз она вынула морду, чтобы сделать вдох, и потоки супа с двух сторон полились на пол.

На десерт я протянула ей кость из прессованной кожи, любимое лакомство Грэйси. Такую кость можно грызть бесконечно, и осколков от неё не бывает. Маша замерла, всмотрелась мне в лицо, просияла, взяла её осторожно, чтобы не повредить, и закружилась, танцуя. Кланяясь и приседая, и задирая умильно улыбающуюся морду, она вальсировала, пыхтела, останавливалась, совала мне лапу и кружилась снова. Побежала на второй этаж, показала кость Бьярни, вернулась и загарцевала опять, поднимая лапы, как конь на параде, и клацая когтями о паркет. После того, как кость была разгрызена, размочалена в мокрый хрящ и проглочена, я выпустила Машу в сад. Там она жадно наелась сухих листьев с землей, после чего её вывернуло наизнанку.

В приюте Маша жила на сухом корме. Судя по количеству ран, болячек и шрамов на её бедной шкуре, и того доставалось не вволю, и за тот приходилось биться. Теперь же Маша почувствовала себя принцессой в сказке. Проснувшись, она кидается не в сад по делам, а на кухню, и весь день сидит у плиты, во все свои китайские глаза следя за каждым моим движением. Как у неё только голова не кружится водить взглядом за моими руками…

Иногда её всё же укачивает: она закрывает глаза и спит сидя, не сходя со своей вахты между плитой и холодильником.

Первый день подброшенные ей вкусняшки падали на её широкий нос, и она сидела, вытаращив глаза и боясь уронить чудо, упавшее с неба, но назавтра уже умела ловить кусочки на лету. Хап! Пасть её хлопает гулко, как крышка сундука.

Я кормила её первое время по принципу «сколько влезет», и не успела оглянуться, как она стала толстой, как сарделька, со складочками-перевязочками. Оказалось, она нашла в гараже пакеты с сухим кормом – Бьярни любит запасаться оптом – и устроила себе отделение самообслуживания, с хрустом подкрепляясь там между завтраком, обедом и ужином. Понятия «влезет – не влезет» для лабрадоров не существует, они из тех собак, что будут есть, пока не лопнут.

Раньше считалось, что ни в коем случае нельзя смешивать сухие корма с натуральной пищей, и что человеческая еда очень нездорова для собак. Первое было успешно опровергнуто сначала моими собаками (Маша смешивала без проблем), потом научными исследованиями. А второе тем более странно. Что же плохого в вареных мясе и рыбе, яйцах и твороге, овощах и крупах? Наоборот! Главное, чтобы не было много соли, вообще не было сахара и специй, лука и уксуса, жирного, копчёностей и выпечки. Именно так, с большим количеством субпродуктов, кормит своих собак ветеринар-диетолог, на вебинарах которой я учусь.

Что может быть лучше тёплого густого супа зимним вечером после беготни по снегу или мёрзлой земле! Разве гранулы наполнят, насытят, согреют душу, я уж не говорю о животе, в котором она у собак и находится?

Муж не согласен – гранулы, полные протеинов, минералов и витаминов, он почитает, как идеальный научно сбалансированный продукт, но я физически не могу кормить собак сухим комбикормом, как кур. Да и курам-то бабушка заботливо запаривала его.

На усиленном смешанном питании Маша очень похорошела. Израненная её шкурка зажила и залоснилась как норковая шуба. Спит она на подушке у шефа, смачно храпя, и время от времени сваливается ему на голову.

Она отлично ходит рядом и на поводке, и без него. На прогулке в поле она не отходит ни на шаг, умудряясь даже сзади больно наступать на ноги.

А ещё Маша любит и умеет давать лапу. Она сует её без просьбы, без повода и безвозмездно. И не пробуйте отделаться от тяжкой лапищи с мощными когтями, не получится. Не надейтесь посидеть на террасе, любуясь закатом. Вас будут скрести по колену с упорством и мощью экскаватора, не слушая протестов и запретов, пока вы не сбежите.

Сорок килограммов горячей любви – оказывается, это очень много. Куда ни повернешься, везде под ногами, под руками, под шваброй, под веником, под половником – Маша, большая, бурная, с громким цоканьем танцующая свой вечный танец экстаза, больно бьющая по коленям своим «выдровым», негнущимся, толстым, как палка колбасы, как резиновая дубинка полицейского, хвостом. Несёшь ей миску с едой – она от аппетита выбьет её башкой из рук; протянешь вкусный кусочек – отхватит зубами вместе с ладонью.

Зато как она умеет сочувствовать…

– Маша, убери лапы, ну чего ты просишь? Восьмой раз пообедать? В полночь? Не дам ничего! Пищеблок закрыт на ночь! Ферштейн?

Я стучу себя кулаком по лбу.

Маша в ужасе зажмуривается: ай как больно тебе! Не надо! Не бейся!

* * *

…Взволнованно обнюхав щенят, Маша полностью одобрила их вид, вкус и запах. Щенки годились. Она легла рядом с ними с глубоким вздохом и покровительственным выражением квадратной морды. Наконец нашлось куда ещё потратить любовь.

Она позволяет щенятам кусать её за хвост, лезть ей лапами в глаза, грызть её за уши – и только слегка потряхивает головой. Если совсем допекут – берет осторожно в рот и относит в угол. Почему-то именно в угол, как у людей… Мне этого чуда видеть не посчастливилось. По словам Бьярни, щенки не протестовали.

Лабрадоры и Голдены известны своим «мягким прикусом»: они умеют доставлять убитую на охоте птицу, не превратив тушку в кровавое месиво из костей и перьев, чтобы она имела аппетитный вид при подаче на стол.

Грэйси, домовладелица, ревниво игнорирует непрошеных гостей. Она все четыре года была единственной собакой, и вдруг понаехали! Не пройти! От малышей она шарахается, жеманно растопырив локти, как девица на выданье с картины Федотова «Сватовство майора». На Машу рычит. Но Грэйси простительно: она впервые видит маленьких щенков. Её сердце отдано человеческим детям. При виде ребёнка у неё подкашиваются ноги, она оседает на землю, переваливается набок, потом на спину, и снизу осторожно суёт детям лапу. Неустанный хвост стучит и виляет без передышки. Однажды семья с тремя детьми провела у нас сутки. Малыши не слезали с собаки, и бедный хвост едва не отвалился.

Через некоторое время Грэйси всё же заинтересовалась и собачьими детьми. Подошла, высоко занесла лапу и потрогала их, сразу отдернув пальцы, как от опасных насекомых. Щенята испугались и пискнули – и Маша, смиренная, благодарная до слёз сирота из приюта, вскинулась на Грэйси с громким лаем. На хозяйку дома, перед которой она тушевалась, величавую, золотистую, холёную, у которой даже брови, и те завиваются, которую кормят первой, у которой есть свой собственный белый банный халат! Когда дело идет о чем-то большом и важном, то есть маленьком и несчастном, женскому сердцу не до страха и не до вежливости. Если Грэйси проходит мимо коробки с Боней и Беней, Маша вскакивает и с громким лаем бежит закрывать их своим телом.

Мои дорогие, как же вы далеко ушли в своей эволюции, на какие вершины гуманизма вознеслись! У волков до сих пор обязанностью самок считается уничтожение обнаруженных чужих щенков. Да что там, семейный долг альфа-волчицы – убивать чужое потомство и в собственной стае.

Кинологи утверждают, что в наше время происходит взрывная социальная и биологическая эволюция собак, такая мощная, что её можно назвать вторым пиком в их истории после приручения волка тридцать – сорок тысяч лет назад. Тогда, увязавшись за группами охотников, волки помогли первобытным людям осесть, став санитарной службой и охраной. Они обезопасили первые поселения, поедая отбросы и отпугивая других хищников лаем.

С тех пор тысячи лет собака выполняла служебные функции – охрана, охота, поиск, выпас скота. Она проводила жизнь на цепи, на пастбище, на псарнях, питалась объедками, спала во дворе, а если заболевала, её просто оставляли умирать. Это и до сих пор так в большинстве стран мира, но западная цивилизация сильно изменилась в последние сто пятьдесят лет, и общая гуманизации нравов породила движения в защиту дискриминированных живых существ. Появились понятия прав женщин, детей, инородцев, представителей небелых рас, душевнобольных, животных.

Сегодня охрану лучше обеспечивают технологии, а собака всё чаще становится любимым, иногда единственным, членом семьи. Появилось неслыханное понятие – эмоциональная экономика. Собаки работают приходящими психотерапевтами в больницах, домах престарелых и детских домах.

Поселившись в доме, на диванах и кухнях, собаки общаются с человеком плотно как никогда и развиваются с невиданной прежде скоростью.

У них увеличивается и усложняется мозг, их тезаурус включает тысячи слов и оттенков значений. Они стараются имитировать речь и жестикуляцию человека. Они понимают и бурно реагируют на происходящее в телевизоре. Они осознают своего отражение в зеркале! Может показаться невероятным, но камеры наблюдения зафиксировали массовое использование бездомными собаками пешеходных переходов – они поняли концепцию безопасного пересечения дорог и улиц! Собаки стали использовать общественный транспорт…

Они очеловечиваются с такой скоростью, что люди должны им позавидовать…

* * *

Весь центр нашего маленького городка занимает огромный, полный цветущих роз парк. Недавно его ещё расширили и обустроили. Теперь между бескрайними газонами сразу за указателем «До туалета 100 м. Если бегом – 50!» начинается цепь перетекающих друг в друга прудов с бетонными берегами.

Парк был выморочно безлюден в знойный августовский день, когда все живое было либо на работе, либо в море, и когда после супермаркета туда заявились мы с двумя разгоряченными собаками в поиске развлечений и чего-нибудь «расхладительного», как здесь говорят.

Вот же, сказала Грэйси, вода же, целый пруд расхладительной воды, и двинулась вперёд особой походкой, означающей, что сейчас её не остановит ничто, и не кричите напрасно ей вслед. В секунды она достигла бетонного бордюра, взмыла в воздух и оглушительно шлёпнулась в воду. В воздух взвились воробьи и чайки. Сзади на скамейке кто-то захохотал, и, обернувшись на них, я не увидела, а услышала, как за моей спиной вслед за Грэйси, словно шкаф, нет, словно горячий от солнца сейф, ещё громче, с шипением, бухнулась в воду Маша.

Такое за два года мы видели впервые, и, как стало ясно, Маша сама это видела первый раз. Обнаружив, что вода мокрая и дна под ней нет, она пришла в ужас, развернулась и забила лапами по высокому бортику. Рядом был пологий выход, куда я всех и вела, но в панике она ничего не видела и не слышала. Тяжёлые лапы с толстыми когтями – в Маше все толстое, тяжёлое, квадратное и даже кубическое – били по бортику, как лопасти взбесившейся турбины, быстро, мощно, ритмично, но тщетно.

– Сюда, Маша, Маша, ко мне! – взывала я, стоя в двух шагах от неё.

Здоровой взрослой собаке утонуть непросто. Даже щенку. Подержите его над ванной – вы удивитесь, с какой силой, как профессионально загребут его будто стальные лапки. Его пузатенькое тельце превратится в тугую пружину. Рефлекс на воду очень сильный. Вот уж кому уроки плавания ни к чему!

Лапы утопающего лабрадора продолжали бешено лупить недоступный высокий парапет. Маша превратилась в какой-то очумевший гребущий двигатель.

Пришлось потомственную рыбачку вытаскивать на сушу за шиворот. Встав на колени, я потянулась с бортика взять ее за ошейник, был у меня такой опыт с Китти ещё в Англии. Погнавшись за лебедем, та свалилась в речку на лугу, узкую, всегда холодную, с крутым берегом и быстрым течением. Судя по выражению Киттиной мордахи тогда, в проточной воде она оказалась первый раз в жизни, она и в душ-то не позволяла себя завести, и я мыла её на газоне из лейки. Передними лапами бедолага цеплялась за песчаный берег, он крошился под её тяжестью, трава и одуванчики сыпалась Китти на голову. Задние лапы и хвост сносило течение, взгляд её прощался со мной. Не нужно тянуть собаку за ошейник изо всех сил, вы её задушите. Достаточно слегка потянуть сверху, и собака понимающе упрётся затылком в руку, четырьмя лапами в берег, и выкарабкается. Китти долго потом в изумлении озиралась, заново привыкая к этой земной жизни, и нервно отряхивалась, подойдя поближе ко мне. Собаки всегда стряхивают воду, подойдя поближе к своему человеку. Почему-то.

Лебедей с тех пор Китти оставила в покое.

Ладно овчарка-поводырь, которой запрещены были многие активности (представить только, Китти со слепой старой хозяйкой на поводу ещё и прыгала бы в речки и пруды). Но – лабрадор, боящийся воды! Это как птица, боящаяся высоты. Ведь это специальное водоплавающее четвероногое с перепонками между пальцами, как у лягушки. Предки Маши столетиями сновали между лодками рыбаков и ныряли, вылавливая рыбу, ускользнувшую из сетей. Умны они были до того, что, выскочив зимой из ледяного крошева в лодку, не отряхивались рефлекторно без команды хозяина, а ждали до берега… И посмотрите на Машу!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Поэма Константина Симонова «Пять страниц».