скачать книгу бесплатно
Представляю, что началось в Фархесе, когда этот пасквиль вышел в свет! Наших кумушек ведь хлебом не корми, дай посплетничать, а тут такая благодатная почва.
Под маской овцы скрывался лев!
То есть, я.
Мало мне было владеть самой успешной кофейней в городе, так я теперь ещё и богачкой стану? Шутка ли – целый дом на центральной площади! Да в сезон, сдавая жильё в аренду отдыхающим, только на этом можно озолотиться!
Персефона Уолш мне даже письмо прислала на Предельную: несколько строчек на дорогой белоснежной бумаге, в которых она взывает к моей совести и предлагает покаяться, отказаться от наследства в пользу города и навсегда уехать из Фархеса. «Жители нашего города превыше всего ценят семью. Распутницам и потаскухам здесь не рады. Взываю к вашему разуму. Вы должны понимать, что после всего случившегося ни одна уважающая себя дама не купит у вас ни крошки».
Я не знала, злиться мне или плакать. Всё, к чему я шла много лет, рушилось на глазах. Маменька требовала подать на Салливана Туга в суд за клевету, но я отказалась.
– Всё равно мы этим ничего не добьёмся. Сейчас грязь льют только на меня, но если я пойду в суд, достанется и тебе с девочками. Не дай Предки, кто-нибудь узнает о твоей бурной юности, тогда точно пиши пропало.
Мама вздыхала и прижимала кружевной платочек к покрасневшим от слёз глазам, а я принялась считать убытки, которые понесу в результате скандала, устроенного Салливаном Тугом. И поначалу всё указывало на то, что они будут нешуточными!
Я разослала письма всем постоянным клиентам, сообщая, что не прекращаю работу, и все заказы будут доставляться на дом. Но ответ получила только от нескольких человек, да от замкового повара. Ну и Шарлотта Нейди-Остин. Она даже на Предельную приехала, посмотреть, как я устроилась, да своих любимых пирогов купить.
А потом народ будто с ума сошёл! Настоящее паломничество началось! Не все, конечно, за моими пирожными приезжали, многие просто поглазеть хотели на «гулящую девку, погубившую мастера Туга», но это не отменяло того факта, что в матушкиной таверне с утра до ночи камню негде было упасть.
На кухне не затухал очаг, скворчали сковородки, супы варились в огромных чанах, а в печке не было места для моих десертов, потому что они были заняты хлебами и мясом.
Нет, выручка-то взлетела до небес – у матушки. А мне настала пора задуматься о будущем и попытаться наладить собственную жизнь.
Сплетни и скандалы – всё это гнусность, конечно, но не повод опускать руки. И для начала я хотела поговорить с судьёй. Если он позволит мне забрать личные вещи и оборудование, я смогла бы как-то дотянуть до судебного разбирательства.
Эти мысли меня так воодушевили, что я прямо-таки летала по сумеречной кухне в маменькином трактире. Чтобы успеть приготовить десерт, я встала засветло, и к рассвету закончила со всеми делами. Переоделась в дорожное платье, упаковала саквояж и, простившись с родными, заторопилась на почтовый дирижабль. Пассажиров капитан Дрозер брал редко, но мне никогда не отказывал. Сёстры хихикали, утверждая, что старый вояка в меня влюблён, а я точно знала, что по-настоящему сильные чувства он испытывал не ко мне, а к моим чесночным пышкам.
Но до станции дойти я не успела, наткнувшись метрах в двадцати от нашего дома на человека, из-за которого когда-то была вынуждена покинуть столицу.
Роберт Суини был представительным мужчиной, высоким, сильным, наверное, даже симпатичным. У него были длинные тёмные волосы, которые он собирал в низкий хвост, тонкие усики, правильные черты лица. Одевался он по последней моде, и я не раз видела, как томно смотрят ему вслед посетительницы мясной лавки его отца, где я работала помощницей, а он – счетоводом. Восемь лет назад, когда мы познакомились, ему исполнилось сорок.
Учитывая, что он был старше моей мамы, фраза «в отцы годился» подходила к ситуации как нельзя лучше. Мне было пятнадцать, я была тощей, облезлой, как мокрая курица, и вечно мёрзла. Однако мужчину это совершенно не смущало.
В первый раз он поймал меня, когда я задержалась в лавке после закрытия. Дедушка Суини уже ушёл домой, а я осталась, чтобы всё убрать. Я почти закончила, когда из тёмного угла внезапно раздался голос:
– Самое смешное, что ты не понимаешь, насколько хороша.
Я вскрикнула и то ли от испуга, то ли от неожиданности, выронила швабру.
– Кто здесь?
– Всего лишь я, – отозвался Роберт и шагнул в пятно света. Во взгляде безумие, а руки сжаты в кулаки. – Ты сводишь меня с ума.
– Господин Роберт?.. – Я попятилась, не сводя с мужчины перепуганного взгляда. Я, может, и была юна, но не наивна.
– Роберт, – решительно исправил меня он. – Называй меня по имени, малышка.
Он резко выбросил вперёд руку и схватил меня за плечо, притянул к себе.
– Маленькая моя… – Его лицо приблизилось к моему, и я отвернулась, чтобы не допустить соприкосновения наших губ.
– Отпустите!
Он не отпустил. Впился губами в мою шею. Целовал жадно и болезненно, непрестанно при этом бормоча:
– Как же сильно я тебя хочу! Никогда… никого… только ты! Такая сладкая, такая…
Я задыхалась, трепыхаясь в его руках, как выброшенная на берег рыба, кажется, даже кричала. Плакала. И в какой-то момент всё же сумела вырваться и, забыв о верхней одежде, бросилась прочь.
Роберт догнал меня на улице, снова схватил, но в этот раз я впилась зубами в его запястье, и он, зашипев от боли, оттолкнул меня с такой силой, что я пролетела пару метров до стены ближайшего здания, приложившись затылком о каменную кладку. От удара перед глазами потемнело, а во рту стало солоно от крови, ноги подкосились, но упасть на мостовую мне не позволили мужские руки.
Роберт подхватил меня, бережно прижал к груди и снова начал целовать лицо.
– Прости, прости, прости меня, маленькая! – бормотал он, словно безумец. – Я виноват! Я не хотел! Зачем ты бежишь от меня! Не видишь разве?
– Отпусти, – прохрипела я. – Мне плохо. Меня тошнит.
Не отпустил. Нёс на руках до Цветочной улицы, потом врал маменьке, как я упала с лестницы, целителя вызвал…
Я была так напугана, что, несмотря ни на что, решила не возвращаться в лавку Суини. Сёстры оправились от болезни, маменька нашла работу, устроившись прачкой. Но Роберт не отпустил меня. В ногах валялся, руки целовал, выпрашивая прощение, клялся в любви, заверял, что пальцем ко мне больше не прикоснётся, если я сама не захочу.
И я сдалась. Даже, дура такая, согласилась ни о чём не рассказывать своим близким и его отцу. Поверила. А Роберт и в самом деле изменился. Перестал смотреть на меня этим своим жутким, прожигающим до костей взглядом. Был предельно вежлив. Не пытался схватить или поцеловать.
Месяца три или четыре.
Второй срыв у Роберта случился, когда ему показалось, что я заигрываю с нашим курьером. Выждав подходящий момент, он затащил меня в свой кабинет, где, словно полоумный, сверкая глазами и рыча, принялся рвать на мне одежду. Боюсь представить, чем бы всё закончилось, если бы дедушка Суини не вернулся в лавку и не помешал своему сыну совершить насилие.
Самый старший из Суини был чудесным человеком. Сильным, добрым, заботливым. Он вырастил троих детей, женил сыновей, дочь выдал замуж, дождался внуков. И, увидев в тот день, во что превратился его старший из сыновей, упал с сердечным припадком.
Это тут же отрезвило Роберта. Позабыв обо мне, мужчина побежал за целителем для отца, а я, спрятав под плащом разорванное платье, решительно отправилась за стражником. Сказать честно, с жандармами я не очень дружила, но и спускать Роберту с рук то, что он едва меня не изнасиловал, не хотела.
В жандармерии был самый настоящий цирк с конями, и пожилой жандарм с лохматыми бакенбардами, пыхтя от усталости, взмолился:
– Милая барышня, я правильно понял, что насилия не случилось?
– Предлагаете подождать, пока случится? – насупилась я.
– Воля ваша! Нет, конечно. Но сами видите, какой у нас сегодня тут бедлам. Свадебного мошенника задержали. С поличным взяли подлеца, а невеста и её родные ни в какую не хотят нам верить, притащились в участок всем табором. Ну, что я объясняю? Вы же не слепая. Давайте так. Ступайте сегодня домой, отдохните, успокойтесь, а завтра утречком уже возвращайтесь. Часиков в восемь, в это время у нас обычно тихо, как на кладбище. Я заявление у вас приму, расскажу, как оно дальше будет. Договорились?
Я нехотя кивнула. А что мне ещё оставалось?
А вечером ко мне заявился Роберт с огромным букетом белоснежных роз.
– Жене своей этот букет отнесите, – проговорила я, поглядывая с опаской, но всё же понимая, что при матери и сёстрах он не отважится на насилие. – А лучше верните цветочнице. Когда вас упекут в каталажку, ей понадобится каждая монета.
– Я люблю тебя, – мрачно признался он. – Так сильно, что сам пугаюсь.
– Уходите немедленно!
– Я ведь рано женился. Она была дочерью папиного друга. Они всегда мечтали породниться и…
– Зачем вы мне об этом рассказываете?
– Она сухая. От неё же слова доброго не добиться. Глаза, как у рыбы. Но у нас трое детей, и я не могу её бросить. Хотя, видят Предки, ни о чём так не мечтаю, как о том, чтобы её не стало. Тогда мне не пришлось бы унижать тебя статусом любовницы, а сразу назвать женой.
Кто-то из сестёр, подслушивающих из коридора, громко ахнул, а я закатила глаза.
– Вы сошли с ума?
– Давно, – даже не стал отпираться Роберт. – Как тебя увидел, враз со всеми мозгами и расстался.
– По доброй воле я никогда не стану вашей. Ни любовницей, ни женой. Вы мне не нравитесь. Я вас боюсь. И я завтра несу в жандармерию заявление.
– Мадди!
– В этот раз вам помешал дедушка Суини, а что, если в следующий вы…
– Обещаю, что больше… – осёкся, когда я покачала головой.
– У отца больное сердце, – после короткой паузы произнёс Роберт. – Оно не выдержит, если меня отправят в исправительный дом. Подумай об этом.
Я глянула на него с ненавистью, а он пристроил букет на нашем обеденном столе, развернулся и, больше не говоря ни слова, ушёл.
А дней десять спустя в нашем доме появился дедушка Суини. Он был немного бледен после болезни, но держался уверенно. Извинился передо мной за поведение сына. Сказал, что в лавке Роберт больше не работает, и что ко мне он больше никогда не приблизится.
– Вы так в этом уверены?
– Я был у мага, – ответил старик. – Заклинание было не из дешёвых, но пока я жив, Роберт не то, что навредить, он даже приблизиться к тебе не сможет. Вернись на работу, Мадди, если она тебе всё ещё нужна. И прости меня за то, что вырастил сына подлецом.
Не зная, что сказать, я обхватила себя руками за плечи.
– А если не хочешь больше на меня работать, я пойму, – продолжил он. – Мы тебя куда-нибудь устроим. Не останешься без дела…
И я вернулась в лавку. Поначалу было страшновато, но Роберт и в самом деле появлялся редко, не подходил ко мне, не заговаривал, только смотрел этим своим страшным взглядом да скрежетал зубами.
А спустя полтора года погибла его жена – утонула, катаясь с подругами на яхте, и ещё до похорон Роберт прислал мне письмо, в котором предлагал занять освободившееся место. Я даже отвечать не стала, впрочем, он, кажется, ответа не ждал. Уехал из города. Исчез. Я даже почти сумела о нём позабыть, но потом умер дедушка Суини, и Роберт вернулся.
К тому времени маменька и сёстры уже перебрались на Предельную, чтобы вступить во владение конюшней, а я осталась в столице, уж больно мне нравилось работать в лавке дедушки Суини. И жалованье было более чем хорошим, и хозяева замечательные и, главное, мечта. В ней, как ни крути, моя кофейня находилась в сердце Империи, а не в её печени, не в почках и уж точно не в заднице…
С Робертом я встретилась на оглашении завещания, и с первого взгляда поняла, что ничего не изменилось. А спустя полчаса мои подозрения подтвердились.
– Что скажешь насчёт времени для нашей свадьбы? – спросил он, улучив момент, когда я останусь одна. – Весной или летом?
– Вы бредите?
– Отнюдь. – Он скупо улыбнулся. – Отца больше нет. Не подумай, что я не горюю. Очень горюю. Никто не знает, как сильно я его любил, как благодарен ему был за всё, что он для меня сделал. Однако он умер, и между нами больше нет никаких препятствий.
Этот человек сумасшедший. Отчего он до сих пор не в доме для душевнобольных?
– Главным препятствием был не дедушка Суини, – напомнила я. – А моя личная неприязнь к вам, господин Роберт. Мало того, что я вас не люблю, вы мне даже не нравитесь.
О том, что я его презираю, говорить не стала. К тому же он тихо и совершенно искренне рассмеялся. Посмотрел на меня с умилением. Точно таким же взглядом маменька смотрит на Линни, когда та начинает рассуждать о том, как устроен мир. А мне и от этого взгляда, и от смеха, а, главное, от слов, которые Роберт произнёс, стало дурно.
– Ты слишком юна, малышка, чтобы рассуждать о любви. И даже не знаешь, что это такое, но я тебя научу. О, с превеликим удовольствием. Так весной или летом?
Не желая тратить слова, я просто покачала головой.
– Значит, весной. – Обрадовал меня Роберт. – Скажем, в середине апреля? Или в марте, на День цветущей вишни? Это было бы символично.
– Я не…
– Даю тебе времени до утра… – Не дал мне договорить. – Даже до вечера завтрашнего дня. Я не плохой человек, малышка. Знаю, у нас всё не очень красиво началось, но я изменился, осознал и подготовил кое-какой стимул, который поможет тебе принять правильное решение.
– Что?
– Вот.
Он протянул мне папку. Картонную, серую, перетянутую синей лентой. А когда я потянулась, чтобы взять её из его рук, перехватил мою ладонь и, склонившись, прижался прохладными, немного влажными губами к моему запястью.
– До завтра, любовь моя. Не представляешь, как мне тяжело с тобой расставаться. Сейчас, когда мы, можно сказать, воссоединились после долгой разлуки.
До дома я не дотерпела, и, забравшись на чердак дома семейства Суини, развязала синюю ленту. И совершенно обалдела от прочитанного.
Нет, Роберт был не просто влюбившимся в меня психом. Он был одержим мною. Как иначе объяснить тот факт, что он не поленился раскопать всю историю моей семьи. Все маменькины браки, настоящие и не очень. Моё воровское прошлое. Дафна, оказывается, в прошлом году хотела сбежать с молодым гусаром из Императорского почётного караула. Лейла украла в булочной возле нашего дома булку пшеничного хлеба, была поймана сыном хозяев и отпущена в обмен на поцелуй. Поймаю поганца, руки оторву. Это какой сволочью надо быть, чтобы на ребёнка покуситься!
В общем и целом, картина выстраивалась неприятная: пока я работала изо всех сил, чтобы вытащить свою семью из нищеты, девчонки совсем отбились от рук. Ну а чего было ожидать, если в нашей семье, сколько себя помню, главой была я. Я настаивала на том, чтобы девочки учились. Я следила за тем, чтобы они перед сном и утром чистили зубы. Я их за уши драла, когда они баловались. И, конечно, именно я виновата в том, что они всё-таки отбились от рук.
Именно я, не маменька.
Маменька у нас немножко не от мира сего, но…
Но обвинять её в том, что она распутная женщина, как это сделал Роберт Суини! Говорить, что эта женщина не имеет права воспитывать девочек, подавая им дурной пример! Угрожать мне, что сестёр отправят в приют. О! Поганец знал, на что давить. А ещё очень сильно заблуждался на мой счёт. Я неслабая, неглупая и, что важно, очень сильно люблю сестёр и маменьку, и чтобы какой-то мерзавец угрожал их благополучию? Нет. Не бывать этому.
Я заскочила домой лишь на три четверти часа, чтобы собрать самые необходимые и близкие сердцу вещи, в ближайшем отделении банка получила всё то, что причиталось мне по завещанию дедушки Суини, купила билет на дилижанс до Триволи, оттуда кебом добралась до Усека, в Усеке пересела на дилижанс до Уезда. В уезде села на дирижабль и долетела до Крибета, а уже там пересела на прямой поезд до Фархеса.
Поезда в Империи появились не так давно, но сразу стали популярными среди самых бедных слоёв населения. Оно и понятно, богачи от грязи дыма «железной дороги» предпочитали подальше держаться. Билеты тут не были именными, а народу в узкие душные вагоны набивалось столько, что при всём желании никто бы не смог меня отследить.
И не отследил, пока местная газетёнка не опубликовала пасквиль за авторством говнюка Салливана Туга.
Сказать честно? За три года в Фархесе я ни разу не вспомнила о Роберте Суини. О дедушке, о его младшем брате и сестре, об их детях очень часто вспоминала. А вот о нём – ни разу. И вот сейчас, глядя на то, как торжествующая улыбка расцвечивает его обычно холодное лицо, я подумала, что напрасно убежала тогда. Надо было ещё тогда не трусить, а взглянуть своим страхам в лицо. Теперь же, если вспомнить мой прошлый побег, боюсь, проблем у нас только прибавится.
Потому что честные люди от правосудия не бегут. И потому что у фру Тауни, урождённой Сесиль Кланси, есть козырь в рукаве. Не просто козырь – джокер. Мне бы, конечно, не хотелось его использовать. Нет, не так. Я бы не стала привлекать его внимание к нашей семье, но если придётся… Если придётся, то всякие гнусные шантажисты костей своих не соберут.
Это – во-первых.
А во-вторых, больше я не буду бегать! Дом мой теперь здесь, на севере Империи, здесь у меня друзья и любимое дело. Здесь у меня семья. Здесь мы все счастливы – и мы отсюда не уедем!
Скользнув взглядом по надменной физиономии Роберта Суини, я распрямила плечи и, даже не сбившись с шага, продолжила свой путь.
