Проклятие Вороньей пустоши

У Полины никак не получалось поставить ноги на Лизины колени, она едва не плакала с досады, потом догадалась, вжалась плечами и щекой в склон, установила одну ногу, потом вторую… Лиза не могла ей в этом помочь, она одной рукой держалась, второй держала малышку.

– Вот умница… – похвалила она, когда девочка справилась с поставленной задачей. – Смотри, ты почти уже выбралась, чуть-чуть осталось. Я сейчас отцеплю твою ногу, поставлю её на корешок, а ты приподнимешься над краем, и ищи опору наощупь. Корешок какой или пучок травы.

Когда девочка нащупала опору и уцепилась накрепко, Лизе оставалось только подтолкнуть её вверх и вперёд. Всё. Полина спасена. Теперь самой бы выбраться…

Один корешок, второй… когда ответственность за малышку свалилась с плеч, стало легче, Лиза поверила, что легко выберется, и уже выбралась… почти. Вот только никак не могла нащупать опору на твёрдой земле. Искать приходилось вслепую. А где-то совсем рядом уже ворчал, перекатывался по лесу гром. Лес потемнел, застыл в ожидании грозы как на фотографическом снимке. Только бы успеть, только бы гроза не застала её зависшей над обрывом!

Детская ладошка взяла Лизину ладонь, шарившую по слежавшейся хвое, утвердила на торчащем из земли корне. Вот спасибо, Полинка! Лиза оттолкнулась, подтянувшись на руке, приподнялась над краем обрыва, и тут соскользнула с корешка нога. Девушка коротко вскрикнула, прижалась к краю обрыва, зашарила ногами, потерявшими опору, по склону… Детская ручонка вцепилась в ремень её джинсов, это подстегнуло.

– Линка, отцепись! – зарычала она.

– Нет!

– Упадёшь, дурёха!

– Не упаду. Я держусь…

Лиза нащупала ногой корешок, оттолкнулась от него и, не без помощи Полины, продолжавшей тянуть её вверх, выбралась по пояс. Дальше уже не страшно, дальше она справится…

Они долго не могли собраться с силами и двинуться в путь, сидели, обнявшись, под сосной, и обе ревели в голос. Когда отступил страх, можно дать волю чувствам, выпустить эмоции гулять по притихшему лесу.

– Холодно… – зябко повела плечами Полина, – Может, пойдём? У меня даже нос замёрз… Потрогай, какой холодный…

– Да, – опомнилась Лиза, стягивая с себя куртку и закутывая в неё девочку. – Конечно. Надо спешить…

И, будто решив посмеяться над ними, молния расколола лес надвое. Раскатисто захохотал гром, Лиза с Полиной подскочили от неожиданности, Полина вскрикнула, Лиза стиснула зубы и едва не застонала от бессилия. Начинается…

Но нет, сегодня тени не обступили её, лишь один призрак лёгкой тенью скользил по лесной тропинке рядом с путницами. Мать Полины. Женщина в лыжном костюме.

«Поговори со мной» – шепнула она отголоском грома.

– О чём? – буркнула Лиза. Её она не боялась совсем, понимала – за спасение Полинки призрак благодарен ей.

«О них. О тех, кто приходит к тебе»

– А то ты не знаешь, кто они! – Девушка не была настроена болтать с призраком. С дороги бы не сбиться.

«Не собьёшься. Я выведу тебя»

– Вот спасибочки! А то я сама не справлюсь!

«Почему ты боишься их? Это твой дар, это твои родичи. Те, кто стоит за проклятьем».

– За проклятьем? – Лиза насторожилась, бросила быстрый взгляд на навострившую ушки Полину. Та не слышала мать, не видела её больше, но понимала, с кем говорит Лиза, и не вмешивалась. – Ну-ка, о проклятье поподробнее…

«Это родич сделал. Тот, кого называют хранителем».

– Кто это?

«Не могу знать. В Пограничье его нет. Но проклятье есть. И будет. Весь род он проклял по недомыслию».

– Что за проклятье такое? И, самое главное, как от него избавиться?

«Не могу знать. Слова. Просто слова, обращенные к древним богам. Им под силу. А нам нет».

– Не понимаю тебя. Объясни толком! – сердилась Лиза. Ну не призрак, а «Что, Где, Когда?», выездная серия игр. Нет бы объяснить толком, разложить по полочкам, ведь ей ну ничегошеньки не понятно!

«Древние боги ставили печать на проклятье, жертву приняли. Жертву! Живого человека, понимаешь?! Как отменить проклятье, я не знаю. Сильное проклятье, необычное и… на крови оно».

– И как мне теперь жить с этим?

«Я не знаю, но те мужчины, за кого замуж соберёшься, умирать будут».

– Хватит уже. Отсобиралась я замуж, не хочу больше. И ничего нового, кстати, ты не сказала. О проклятье я сама догадалась.

«Отсобиралась? Да нет… Лиза. Он – твоя судьба. Ты – его. И вместе вам нельзя, и врозь не сможете. А проклятье твоё его погубит… Я боюсь за него…»

– Да о ком ты? Что за бред?! Нет у меня никого!

«Это Кирилл».

– Что?! Твой бывший муж?! – Лиза в бешенстве почти бежала вперёд, забыв, что крепко держит за руку Полинку. Та, хоть и бежала за ней из последних сил, напоминать о себе не решалась, усиленно прислушивалась к разговору, старалась понять. Хотя, что можно понять, слыша только часть оживлённого диалога. А Лиза почти рычала. Будь призрак осязаемым, ударила бы. – Ты издеваешься, да? Я едва знаю его!

«Этого уже достаточно».

– Хватит! Я не хочу об этом говорить, расскажи лучше…, что с тобой приключилось?

В голове будто видеоролик включился. Лиза увидела заснеженный горнолыжный склон, подъёмник чуть в стороне, дальше, в долине – деревня: курортные домики, отдельные для каждой семьи или компании. Не Россия. Лиза никогда не была ни на одном из горнолыжных курортов, но с уверенностью могла сказать, что это не Россия.

На склоне двое. Мужчина и женщина. Женщина стоит, раскинув руки навстречу низкому зимнему солнцу, говорит что-то, глаза так и светятся, лучатся счастьем. Она необычайно красива, а он… Он будто не видит. Жёсткое лицо, колючий взгляд, желваки так и ходят – он еле сдерживает ненависть, прожигает тяжёлым взглядом её спину. Не так-то просто решиться, осуществить задуманное, но он решается. Вот она поворачивается, он вскидывает руки и толкает её. Намерено. Сильно. Чтобы наверняка. Теперь его лицо озаряется, он улыбается, провожая её падение удовлетворённым взглядом. Последнее, что она видит, это воздушный поцелуй – прощальная издёвка от самого близкого человека…

– Боже! Это муж, да? – ужаснулась Лиза.

Женщина горестно кивнула в ответ.

– За что он так?

«За квартиру. Кириллову квартиру. Мне она досталась по разводу… а я… вышла замуж не за того человека»

– И стоила она того, та квартира?

«Огромная. Расселённая коммуналка. Четыре комнаты, гостиная… плюс еще часть чердака выкупленная, переделанная под мансарду. Это, так сказать, родовое гнездо. Квартира ещё до войны предкам Кирилла принадлежала, потом поделили, тогда всё, что больше двух комнат, в коммуналки превращали, а потом… дед Кирилла очень непростым человеком был. То ли генерал, то ли ещё кто, я не вдавалась, да и Кир не любил говорить о нём, так дед добился того, чтобы квартиру их семье вернули, часть чердака застолбил, такие хоромы царские отгрохал, мне, порой даже страшно становилось одной там находиться. Отец Кира, когда заграницу умотал, все это богатство сыну оставил. А тому и не надо особо. Мы жили с ним там конечно, семья вроде, но и у матери его тоже квартира огромная. Правду говорят, рыбак рыбака… Оба из благородных и хорошо обеспеченных семей. Кирилл… балбес. Самый настоящий! Такие возможности перед ним открывались, такие связи имелись! А он… Ну да ладно, чего уж теперь…

Знаешь, Лиз, а квартира та бешеных денег стоит. Тогда… Муж мне голову заморочил, наговорил, что Кир может опротестовать впоследствии мои права на квартиру в пользу дочери, я поверила. Знала, что Кирилл никогда так не поступит, но поверила. Дура… А муж… Уговорил меня дарственную на него написать… Вот и подписала. Смертный приговор себе…».

7

Мальчик торопливо хлебал похлёбку, демонстрируя хозяйке звериный аппетит, но думал больше не о еде, даже вкуса не ощущал, сотни вопросов готовы были сорваться с языка, но сдерживал своё нетерпение, боясь оскорбить хозяйку неуважением. Он лишь поглядывал исподлобья то на женщину, растиравшую в ступке какую-то душистую травку, то на волка, в нетерпении перебирающего лапами возле двери. Выйти хочет, призывно смотрит на хозяйку, а она и не видит будто, знай себе, орудует толкушкой, улыбаясь чему-то светло и радостно…

Вот поднялась, сняла с верёвки, натянутой возле печки пучок сухой травы, отделила стебелёк, бросила в ступку и лишь тогда обернулась к мальчику:

– Давай уж, пострел, спрашивай, ишь изъерзался, любопытный.

– Да я… – Тихон замялся. Нелегко ему вот так, запросто, задавать вопросы едва знакомому взрослому человеку, природная робость мешает. – Я спросить хотел… А вы всегда здесь живёте? То есть не в деревне, в лесу…

– Сейчас – да, – утвердительно кивнула женщина. – Мне двенадцать было, когда мы с бабушкой поселились здесь, до этого в твоей деревне жили.

– Да?! – Тихон не мог скрыть изумления. – А почему в лес ушли? – брякнул он и сжался, сообразив, что вопрос прозвучал слишком резко, даже нагло, ведь если подумать, вряд ли они переселились в глушь по доброй воле.

– Тайны нет, – заверила его знахарка. – То тебе каждый расскажет. Да хоть отец твой. Ты слыхал, наверное, как относятся в деревнях к таким как я?

– Да, – несмело кивнул мальчик, – только никогда понять не мог, почему так… Вы же зла не творите, помогаете только.

– От незнания. Людям свойственно бояться того, чего они объяснить не могут. Этот страх идёт со времён сотворения мира, он будет всегда. Такова, Тихон, человеческая природа. Вот почему в средние века ведьм сжигали на кострах, вот почему люди сторонятся тех, кто ведает, стараются лишний раз на глаза не показываться. С бедой, впрочем, не стыдобятся обращаться.

Наш с бабушкой дом до сих пор деревенские стороной обходят, хотя остались от него угольки да печь прокопчённая… А тогда… Мне двенадцать было, да я и не знала ещё толком ничего, так… травки бабушке собирать помогала. Бегала в лес за травками, огородничала, вот только подружек у меня не было, не хотели девочки знаться со мной. – Она задумалась надолго, не припоминая, нет, тот день она помнила до мельчайших подробностей, одному объяснения подобрать не могла – жестокости человеческой. Оказалось, что о ней рассказывать всего тяжелее. – Вот по дороге из леса и наткнулась я на шайку парней постарше. И девчонка с ними была, с нашего же села, она и натравила. Они гнали меня, закидывая камнями прямо к реке, смеялись… И забили бы насмерть, не пожалели бы, да вмешался сын кузнеца, отбил меня, на руках до дома донёс, и сам упал на пороге… ему тоже досталось.

– Сын кузнеца? – сопоставлял что-то мальчик.

– Да, отец твой. Если бы не он… А в ночь он же помог бабушке уложить меня на тележку, сам до леса довёз, дальше бабушка. Седьмицу она меня у богов отмаливала. Не у тех богов, кому в церкви молятся – настоящих. Древних богов, тех, от кого отвернулся народ, приняв чужую веру. Так и живу здесь с тех пор. Выхожу в деревню изредка, за продуктами и помощь людям оказать.

– Помощь?! Они же с вами так… поступили!

– Обижаться на них ровно что на глупых кутят, которые, заигравшись, укусить могут. Да если б я не помогала… Вот ты, Тихон. Тебе мама не говорила, как ты появился на свет?

– Нет.– Он неуверенно пожал плечами. Эка невидаль! Как все появляются, так и он появился, как ещё… не в капусте же его нашли!

– С моей помощью. Братишек твоих, даром что двойняшки, Маруся легко родила, с тобой иначе вышло. Не должен был ты появиться на свет, не было у тебя судьбы. Никакой. Я видела, знаю, о чём говорю. Это схватка была. Моя со смертью. Ту битву я с божьей помощью выиграла, ты всё-таки родился. А те, кто камнями меня закидывал безжалостно, тоже за помощью обращались, когда жизнь до края довела. Так вот скажи, Тихон, что важнее обида или жизнь человеческая? Я тебя на три года у богов отмолила, ровно столько ты должен был прожить, но нет. Тебе уже одиннадцать. А ведь я не ошибаюсь. Верно, появились у богов на тебя планы…

– Какие?

– То мне не ведомо… Одно скажу, мне снова пришлось бороться за твою жизнь. Два дня ты без памяти был.

– Да ну?! – Тихон неуклюже сполз с лавки. – Так мне пора… Меня ищут поди! Мамка с батей, братья… Ой! Ну и влетит же мне!

– Сядь! – голос был ни дать, ни взять металл зашипел при обжиге. Мальчишка не посмел ослушаться, опустился на скамью, замер, представляя, что творится сейчас в деревне. – Ты не для того дошёл сюда, чтобы сбежать, не дослушав, у нас много дел впереди.

– Да что же вы всё загадками? – в отчаянии воскликнул мальчик. – Я запутался!

– Ничего. Разберёшься со временем. Просто слушай меня, большего пока не потребуется. Я подняла тебя на ноги, но это ненадолго. У тебя два пути. Следуя первому, ты сейчас уйдёшь и никогда сюда не вернёшься, потому как судьбы у тебя как не было, так и нет. Ты просто умрёшь, никого, не удивив своим уходом. Ну а второй путь – это исполнить то, для чего, видно, тебя и привели сюда древние боги. Стало быть, для того и сохраняли они твою жизнь.

– Что я должен сделать?

– Стать хранителем веры. Скоро закат, ты должен принять решение сейчас.

– Что я буду делать, если стану хранителем?

– То же, что и я – помогать людям, нести в себе древние знания.

– Стать… ведьмой? – охнул мальчик.

– Ну тогда уж ведьмаком, если пользоваться вашими словами, – засмеялась женщина. – Не хочешь?

– А я должен буду остаться здесь? С тобой?

– Нет. Это вовсе не обязательно. Будешь приходить в гости.

– И что же, тогда я не умру? – запнувшись, спросил Тихон.

– Нет. Думаю, нет. Лет до ста проживёшь.

– Тогда я согласен. Что надо делать?

Они вышли из дома. Мальчик охнул и присвистнул, не умея скрыть восхищения. Они находились на площадке шагов в сорок на тридцать пять, избушка знахарки примостилась на самом краю, а напротив, с другого края – величавый и могучий, древний как само мироздание стоял неохватный дуб. Над краем площадки полыхал закат. Казалось, солнце касается края холма, чуть – и растечётся по нему жидким золотом, затопив всю площадку целиком, и будет над золотым озерцом возвышаться могучий дуб. Зрелище, наполненное нереальной, запредельной торжественностью до краёв заполнило душу мальчика ликованием и восторгом, хотелось бежать, раскинув руки, навстречу солнцу и кричать, кричать во всю силу лёгких, отдавая свою судьбу во власть древних богов. Будто два мира – нынешний, так хорошо знакомый Тихону, и чужой, из самой глубины веков, соприкоснулись, зашептались о вечном, и частичкой их разговора, невольным слушателем и созерцателем является маленький мальчик, одиннадцати лет отроду.

– Видишь? – шепнула Настасья, обнимая мальчугана за плечи, – Боги принимают тебя, они желают говорить с тобой.

Тихон лишь кивнул. По щекам текли слёзы, он не чувствовал их.

Знахарка взяла его за руку, подвела к дубу, туда, где среди корней, торчащих из земли, лежал валун, такой же древний, как и дуб.

– Преклони колени, Тихон.

Мальчик повиновался.

– Выпей!

Он послушно протянул руку за глиняной флягой, глотнул тягучую, будто расплавленная смола, вяжущую жидкость, закашлялся, зажмурившись, глотнул ещё раз.

– Молодец. Ты не сомневайся, Тиша, всё правильно ты делаешь, ибо нет у тебя иного пути. – Женщина ласково погладила мальчика по голове, забрала флягу, чиркнула по доверчиво раскрытой ладошке острым ножом. Мальчик не почувствовал боли, протянул жрице вторую ладонь и заворожено наблюдал, как срываются алым бисером с ладони тяжёлые капли, как шлёпаются они на камень, как шипит древний валун, будто урчит довольным котом, принимая жертву. – Теперь клади ладони на камень и не отрывай, что бы ни происходило вокруг тебя.

– Как я узнаю, когда можно будет?

– Я подскажу. Верь мне.

Он кивнул, поднял голову, заметил, что все ветки дуба заняты зрителями – чёрные вороны застыли на ветвях в ожидании таинства. Они ждали, глядя на мальчика чёрными, мудрыми глазами. Чего? Жертвы? Или нового хозяина? Бог весть… последней мыслью Тихона была догадка, теперь-то он знал наверняка, почему пустошь люди прозвали вороньей…

… А дальше всё будто туманом заволокло. Тихон был здесь, а вроде и нет, вроде вовсе спал дома на лавке, а всё, что происходило вокруг, не иначе сном было. Ярким, реалистичным, в котором он, Тихон, играл роль второстепенную, являясь всего лишь наблюдателем.

Вокруг него бесновалась стихия. Откуда-то упали на гору чёрные тучи, поднялся шквальный ветер, косые струи дождя секли как беззащитного мальчишку, так и валун. Последний, нагретый за день солнцем, сердито шипел, неохотно отдавая тепло. Гул ветра заглушал все существующие звуки, осталось лишь хлопанье сотен вороньих крыльев да сильный голос знахарки. Ветер будто обтекал её голос, давал ему развернуться и звучать, звучать, призывая высшие силы. Напуганный мальчик не мог различить ни слова, от нарастающего ужаса хотелось выть, а ещё лучше бежать, куда глаза глядят, куда угодно, лишь бы подальше от всей этой чертовщины. Он трусливо вжимал голову в плечи, ежился, но не смел даже шевельнуться, не то что отнять от камня саднящие ладони, вжимал их в гладкую поверхность валуна так, будто хотел расколоть его надвое.

Всё поплыло перед глазами, Тихон уже не видел, как потемнело вокруг, как сам собой зажегся фитилёк керосиновой лампы, стоявшей прямо за валуном, как стих ветер, и успокоились вороны. Как ослабел голос знахарки – грозный, зовущий, способный заглушить шум ветра – сменился едва различимым шёпотом.

– Ну всё, малыш, – легла на плечо тяжёлая ладонь, – Идём, милый, отдохнуть тебе надобно.

Солнечные лучики, забавляясь, трогали мальчишеское лицо, путались в ресницах, щекотали короткий прямой нос с россыпью мелких веснушек, гладили острые скулы, пересохшие губы, ласково касались полукружий синяков под закрытыми глазами. Вот – разбудили. Мальчишка сладко потянулся, до самого подбородка натянул на себя старое лоскутное одеяло, намереваясь ещё поспать, но сон уже прошёл, уступив место воспоминаниям.

Сон? Или явь? Могло ли с ним, маленьким и хилым, случиться такое чудо? Тихон и верил, и не верил, пока осторожно не провёл кончиками пальцев по тонким, едва схватившимся рубцам на обеих ладонях. Было. Не сон. Мальчик осторожно, придерживая одеяло, сел на лавке и, кажется, только тогда открыл глаза.

Всё та же избушка, всё тот же волк у входа, всё та же женщина суетится возле печи.

– Проснулся? – не глядя на мальчишку, спросила она. – Вот и хорошо, вот и ладно. Умойся в сенях, сейчас покормлю. И поговорить надо, многому ты теперь, Тихон, обучиться должен.

– А домой? Ты меня отпустишь?

– Так держу разве? Вот поговорим, и отправишься. Леший проводит. До самой околицы доведёт.

Тихон кивнул, охнул, сползая с лавки, сообразив, что голый, подхватил штаны, висевшие на верёвке, смущаясь и краснея, натянул их на себя и, не смея глаз поднять на хозяйку, выскочил в сени. Умывался долго со вкусом, но тянуть дальше было нельзя, утёрся, не найдя полотенце, собственной рубахой, шагнул к столу.

Рядом с миской, полной рассыпчатой картохи, сдобренной маслом и зелёным лучком, лежал его крестильный крестик. Мальчик, нахмурившись, посмотрел на хозяйку, та лишь фыркнула, небрежно смахнув крест со стола куда-то под лавку.

– Не нужен он тебе боле. – Сухо сказала она. – Не помощник. Держи.

На ладонь Тихона опустился странный предмет. Больше всего он напоминал квадрат, поставленный на ребро, внутри которого бился, расцветал живой огонь, выпуская наружу, за грани квадрата, острые лепестки пламени. Предмет был искусно вырезан из тёмного дерева, отполирован до блеска, и шло от него воистину необыкновенное тепло, будто внутри деревянного пламени жило и тихо теплилось пламя истинное.

– Что это? – поднял глаза мальчик.

– А сам как думаешь? – усмехнулась хозяйка. – Ты за стол садись, ложку бери, а я говорить стану. Это оберег, – дождавшись, когда мальчик усядется и подхватит ложку, продолжила она. – Ты знаешь, что такое оберег?

Тихон кивнул.

– Знаешь, да не совсем. Это символ бога-творца, покровительствующего кузнецам. Но не каждая поделка может стать оберегом, только выполненная с сильным охранным заклинанием. Так что носи, Тихон, не снимая, не расставайся с ним ни на минуту. Как человек, обладающий силой, ты должен знать, что любое изделие наделено собственной энергетикой. Светлой ли либо дурной – от творца зависит. А посему расскажу тебе самое важное, чтобы знал ты, откуда берутся проклятия, охранки и амулеты, лишь бы не навредил ты никому по незнанию.

– Я же не собираюсь… – сглотнув, попытался возразить Тихон. В голове так всё перемешалось, что он уж и понимать отказывался, не усваивал информацию.

– Соберёшься! – возразила знахарка. – Точно тебе говорю! Чуть окрепнешь – из кузни тебя никакой силой не вытащишь, а ведь знаешь, как просто выковать обычный нож, которым, кто ни возьми в руки – резаться будет. Так до беды не далеко, так что ты должен знать. Считай, что сегодня началось твоё обучение. Слушай и запоминай! Проклятия существуют разные. Есть сглаз. Это проклятие под силу даже человеку, силой не обладающему. Скажет что в определённое время – всё, привязалось. Тут даже матери младенцев по недомыслию сглаживают. Не со зла, сам, наверное, не раз сталкивался. Скажет мамка твоя, что не болел ты давненько, тут же болезнь привяжется, да такая, что мать с батькой отойти от тебя боятся, не помер бы…

Тихон, соглашаясь, кивнул. Что было, то было.

– Сглаз он чем силён… От чужого человека, от глаза чёрного, всегда укрыться можно, своим ты всегда открыт, а значит беззащитен. Часто так бывает, Тишенька, ой как часто. А всё потому, что люди не понимают силу слов. Сказали и забыли, что слова… их ветер развеет, а ведь речь огромную силу имеет. Помни об этом, никогда не говори, не подумавши. Слово плюс посыл мысленный – сила страшная, неизученная, сколько смертей через сглаз обычный дадено…

– У нас на деревне тётка одна крикнула вслед мальчишке: «Чтоб тебя черти забрали, окаянный!», он в тот же день потонул, – вспомнил Тихон. – Это сглаз, да?

– Да, мальчик. Ты всё правильно понимаешь. Готов дальше слушать? – и, после утвердительного кивка, продолжила, – следующий вид проклятия называется порчей. Это предметный вид. Накладывается так же, как охранка, на предмет в процессе работы. Как тот нож, о котором я говорила. Тоже вещь страшная, и так же может быть наложена по неведению самым обычным человеком. Никогда не замечал, что на базаре у одних торговля бойкая идёт, а у других вроде и вещи не хуже, может лучше даже, но их товары неохотно раскупают, сторонятся.

– Замечал.

– Это потому происходит, что у одного душа поёт, когда он работает, а другой – работу не любит, ругается, сквернословит. Вещи запоминают всё, в них будто часть души вкладываешь. А представь, Тиша, что будет, если человек, делая что-то вред другому замыслил? Смерти, например, пожелает. Или болезни злой… Обернётся всё тем же проклятием. Пока хозяин от вещи не избавится, донимать будет. Сложность тут в том, что неведомо, откуда напасти берутся, мало кто свяжет их с вполне безобидным предметом, невесть когда появившемся в доме. Но порча, как правило, проклятье адресное, то есть лишь одному человеку предназначено. Может на еду накладываться или на вещь, уже хранящую память о хозяине. А бывает, зло, хранящееся в предмете, никуда не уходит, начинает искать всё новые и новые жертвы. Такой предмет в подарок можно получить, поселить в доме беду, не подозревая, откуда она. Редко, но случается и такое.

– Ты кушай, малец, кушай, – ласково и терпеливо улыбнулась женщина, растрепав светлые вихры мальчугана. – Что я говорю, само запомнится, ведь знание ты давеча получил, а я лишь напоминаю.

– Когда? Я… я не помню ничего! – испугался Тихон, подумав, что не справился и по-прежнему не имеет судьбы.

– Так и должно быть. Всему своё время, не торопи его. Готов слушать дальше?

– Да! – демонстрируя готовность, кивнул мальчик.

– Теперь о самом страшном из проклятий. Проклятье родовом.

– Я слыхал о таком. – Тишка завертелся, заёрзал на лавке, так хотелось козырнуть своей осведомлённостью. – Это когда одни и те же несчастья преследуют целый род, повторяясь снова и снова. Верно?