Клетка из лепестков

Она бросилась к Кате, схватила ее за плечи, тряся с силой, которой Катя не ожидала.

«Одумайся! Это же просто истеричка! Я разберусь! Поговорю с ректором! Ее уволят! Ты увидишь! Не уезжай! Пожалуйста!» Слезы хлынули у Анны ручьем, смешиваясь с дождевыми каплями на лице. «Ты не можешь уехать! Я не переживу! Я твоя мать!»

Катя стояла неподвижно под ее хваткой. Не пыталась вырваться. Смотрела куда-то поверх маминого плеча, на вазу с искусственными цветами. Внутри было пусто. Ни страха, ни гнева. Только ледяная, всепоглощающая усталость. Ярость выгорела дотла в университетском коридоре, оставив пепелище.

«Отпусти, мама», – сказала она тихо, но так, что Анна вздрогнула и ослабила хватку. «Мой поезд через сорок минут».

«ПОЕЗД?!» – Анна отпрянула, как от удара. «Куда?! Зачем?! Кто тебе сказал, что ты можешь?! Ты же ребенок! Ты ничего не знаешь о жизни! Там опасно! Тебя обманут, ограбят, изнасилуют!»

Ее голос достиг истеричного визга. «Я не позволю! Я твоя мать! Я тебя рожала в муках! Я не спала ночами! ВСЁ ДЛЯ ТЕБЯ! А ТЫ?!»

Она замахнулась. Катя инстинктивно вжала голову в плечи, ожидая пощечины. Но удар не пришел. Кулак Анны сжался в воздухе, потом бессильно опустился. Она зарыдала, сползая по стене на пол прихожей, обхватив голову руками.

«Ты меня убьешь…» – выдохнула она сквозь рыдания, скуля, как раненое животное. «У меня сердце… Оно сейчас разорвется… Ты хочешь, чтобы я умерла? Ради твоей дурацкой гордости? Ради какой-то Петровой?»

Катя смотрела на нее. На эту женщину, сидящую в луже от мокрого пальто, с растрепанными волосами и опухшим от слез лицом. На источник всей своей боли и несвободы. Она ждала, что эти слова – про сердце, про смерть – пронзят ее, как всегда, острой виной. Но внутри оставалась только мертвая, оглушающая тишина. Манипуляция потеряла силу. Сердце не разорвалось. Оно просто перестало чувствовать.

Она взяла ручку чемодана. Колесики громко застучали по паркету, заглушая мамины всхлипы.

«Катя… КАТЮША! НЕ УХОДИ! ПОЖАЛУЙСТА! Я ВСЕ ИСПРАВЛЮ!» – Анна попыталась вскочить, схватиться за чемодан, но поскользнулась на мокром полу и снова рухнула на колени. «ЧТО Я СДЕЛАЛА НЕ ТАК?! Я ЖЕ ЛЮБИЛА ТЕБЯ КАК МОГЛА!»

Катя остановилась у двери. Не оборачиваясь. Голос был чужим, плоским:

«Слишком сильно, мама. Слишком сильно».

Она открыла дверь. Холодный, влажный ветер ворвался в прихожую. Катя выкатила чемодан на площадку. И только там, за спиной, услышала последний, душераздирающий крик, пробивающийся сквозь захлопнутую дверь:

«ВЕРНИСЬ! ТЫ УБИВАЕШЬ МЕНЯ! КАТЯААА!»

Дверь лифта закрылась, отрезая крик. Катя прислонилась к холодной стенке кабины. Тишина. Только гул механизма и стук колесиков чемодана по полу лифта. Двадцать лет жизни уместились в одну сумку на колесах. В одной руке.

На вокзале было шумно, пахло сыростью, дешевым кофе и ожиданием. Она прошла контроль, села на жесткое сиденье в вагоне плацкарта. Забилась у окна. Занавеска пахла пылью. За стеклом мелькали огни города, который был когда-то домом. Она ждала паники. Ждала слез. Ждала, что в последний момент выскочит из поезда, побежит обратно – в теплую, душащую клетку.

Но пришло только онемение. Глубокое, всепоглощающее. Как после сильной боли. Сердце билось ровно, слишком ровно. Она прижала лоб к холодному стеклу. За окном, в темноте, промелькнул рекламный щит. Розовое платье. Как в детстве.

Поезд тронулся. Клетка осталась позади. Что впереди – было пустым, темным пятном. Но это была ее пустота. Ее темнота. И в ней не было материнского голоса, говорящего, как ее заполнить.

Катя закрыла глаза. Впервые за много лет ее никто не будил завтра. Никто не выбирал одежду. Никто не звонил каждые два часа. Страшно? Безумно. Но в этой страшной свободе был глоток воздуха. Первый за двадцать лет. Она вдохнула глубоко, втягивая запах пыли, пота и свободы. И уснула под мерный стук колес, уносящих ее прочь.

Глава 5: Пустота: Материнская Боль (Голос Анны)

Дверь захлопнулась. Окончательно. Гулко, как выстрел. Звук колесиков чемодана, тающий в лифтовой шахте, сменился гнетущей, звенящей тишиной. Анна осталась сидеть на полу прихожей, в луже от своего мокрого пальто. Холодная вода пропитала колготки, но она не чувствовала холода. Она чувствовала только пустоту. Огромную, черную, бездонную дыру, разверзшуюся прямо посреди ее аккуратного, вылизанного мира.

«Катяааа…» – ее собственный вопль, такой дикий и отчаянный, все еще висел в воздухе, смешиваясь с запахом влажной шерсти и ее дорогих духов, которые теперь казались ядовито-сладкими. Она ждала ответа. Стука в дверь. Плача. Хоть чего-то. Но ответила только тишина. Глубокая, насмешливая, всепоглощающая.

Она попыталась встать. Ноги не слушались, подкашивались. Ухватилась за ручку двери, оставив мокрый отпечаток. Дошла до гостиной, шатаясь, как пьяная. Ее взгляд упал на диван. Там, на спинке, все еще лежала Катина шапка – та самая, «новая, дорогая», из-за которой был скандал позавчера. Анна схватила ее, прижала к лицу, вдыхая слабый запах дочерних волос. «Катюша… зачем?» – прошептала она в вязаную ткань. Но шапка была немой и холодной.

Она бросила ее на пол и рванула в Катину комнату. Дверь распахнута. Пустота здесь была еще страшнее. Следы спешки: выдвинутый ящик комода, пустая вешалка, где висело любимое Катино худи, которое Анна всегда ругала за «неопрятность». Постель не застелена. На столе – кружка с недопитым чаем. Казалось, Катя вот-вот вернется… Но Анна знала – не вернется.

«Не справится!» – вырвалось у нее вслух, резко, как плевок. Голос звучал чужим, полным нелепой уверенности, которая уже трещала по швам. «Она же ребенок! Она простудится, заблудится, ее обманут! Она не умеет ничего! Я же все за нее делала!» Анна металась по комнате, хватая вещи, оставшиеся: мягкую игрушку-щенка (подарок на 10 лет), тюбик почти законченной помады, старую тетрадь с детскими стихами. Она прижимала их к груди, как святыни, но они не давали тепла. Только напоминали: ее девочки больше нет.

Телефон! Мысль ударила, как ток. Она вытащила свой мобильник, руки тряслись так, что она еле попала пальцем на любимый номер. Катя. Набор… Длинные гудки… Потом – короткие, отрывистые гудки занятости. Она набрала снова. И снова. И еще раз. Все тот же результат. Заблокирована. Слово прожгло мозг. Заблокирована. Как дверь. Как ее сердце.

Паника, холодная и липкая, поднялась из живота к горлу. Анна начала набирать номера наугад. Подруга Кати, Маша? («Анна Игоревна? Катя? Нет, я ее не видела… Что случилось?» – растерянный голос). Классный руководитель из школы? («Катя? Она же в университете… Вам к психологу обратиться?» – озабоченно). Даже бывший муж, отец Кати, живший за тысячу километров («Аня? Остынь. Дай ей пожить. Она взрослая» – раздраженно-спокойно). Каждый разговор был ударом. Никто не знал. Никто не понимал ее ужаса. Никто не видел, как рушится мир!

Она швырнула телефон на Катину кровать. Он отскочил и упал на пол. Анна не стала поднимать. Она опустилась на опустевшее Катино место за столом. Уткнулась лбом в холодный пластик. Перед глазами поплыли картинки – не будущее, а прошлое.

Детство. Не ее. Катино. Маленькая Катя, лет пяти, в том самом розовом платье с бантом. Она кружится перед зеркалом, смеется, но глаза… глаза испуганные, ищущие одобрения. «Красиво, мама?» А она, Анна, стоит рядом, поправляет бант, говорит: «Конечно, солнышко! Мама лучше знает, что тебе к лицу!» И Катя замирает, улыбка становится натянутой. «Мама лучше знает…»

Подросток. Кате четырнадцать. Она приносит домой двойку по алгебре. Анна не кричит. Она плачет. Тихими, горькими слезами. «Я же ночами не сплю, Катя… Работаю, чтобы ты могла учиться… А ты? Ты разбиваешь мне сердце…» Катя стоит, сгорбившись, слезы катятся по щекам. «Прости, мама… Я исправлю…» И Анна обнимает ее, прижимая к себе: «Я знаю, солнышко. Мама все решит. Наймем репетитора». Решение. За нее.

Выпускной. Катя в роскошном платье, выбранном Анной. Она красива. Но глаза снова… пустые. Она хочет поступать на дизайн. Анна мягко, но неумолимо: «Дизайн? Катя, милая, это несерьезно. Ты же умница, золотая медалистка! Филология – вот твое! Языки! Престижно! Я не смогла… ты должна!» И Катя смотрит в пол, кивает. «Хорошо, мама…» Ее мечта – синее платье с корабликами – снова осталась в магазине.

«Я хотела как лучше…» – Анна прошептала в тишину комнаты. Голос сорвался. «Все для нее… Всю жизнь… Ради нее…» Она подняла голову, уставившись на пустую вешалку. «Почему?» – вопрос вырвался стоном. «Почему она ненавидит меня?!»

Ответом была тишина. Гулко отдававшая в опустевшей квартире. Анна встала, пошла на кухню. На автомате поставила чайник. Достала Катину любимую кружку – с котятами. Налила кипятка. Заварила чай. «Катюша, чай готов!» – сорвалось с губ привычной фразой. Тишина. Чай остывал в милой, ненужной кружке.

Она взяла свою кружку, пошла в гостиную. Села в свое кресло – напротив пустого дивана, где всегда сидела Катя. Включила телевизор. Голоса дикторов, музыка рекламы – бессмысленный шум, не заглушающий звенящей пустоты внутри. Она смотрела на экран, не видя. В голове крутилась одна мысль, как заезженная пластинка: «Она сбежала. Она бросила меня. Она меня ненавидит. Я осталась одна. Совсем одна».

Слезы текли по ее щекам беззвучно, горячими, бесполезными ручьями. Она не вытирала их. Руки бессильно лежали на коленях. Весь ее мир, такой надежный, такой выстроенный вокруг одного человека, рухнул в одно мгновение. Теперь остались только стены. Дорогие обои. Безупречно чистая плитка. И всепроникающая, душащая пустота. Любовь обернулась проклятием. Забота – клеткой, из которой сбежала ее птичка. И унесла с собой все солнце.

Она сидела так долго. Пока за окном не стемнело окончательно. Пока чай в Катиной кружке не покрылся холодной пленкой. Пока тишина не стала невыносимой.

И тогда Анна закричала. Не имя. Не слова. Просто долгий, бессвязный, животный вопль отчаяния и боли, сорвавшийся из самой глубины разорванного материнского сердца. Крик в пустоту. Крик в никуда.

Он прозвучал и затих, поглощенный стенами пустой квартиры. Никто не пришел. Никто не услышал. Она была одна. Совершенно и бесповоротно одна. И эта мысль была страшнее всего.

Часть II: ЗЕРКАЛА И ТРЕЩИНЫ

Глава 6: Свобода = Паника (Катя)

Студенческое общежитие. Коридор пахнет дешевой едой, пылью и чужими жизнями. Комната Кати – клетка размером три на четыре, но это ее клетка. Дверь закрывается изнутри. Замок щелкает с тихим, обнадеживающим звуком. Никто не войдет без стука. Теоретически.