Боковой ветер

Не замечая изумленный и в тоже время испуганный взгляд матери, стоящей в межкомнатном дверном проёме, Жанна отпихнула мужчину от Кэт и схватила его за отвороты рубашки, прошипев: «Не тронь!» Тот, на мгновение опешив, толкнул её, да так, что она, не удержавшись на ногах, повалилась на пол, но тут же, к своему удивлению, ловко и быстро вскочила на ноги, готовая биться вновь, несмотря на очевидное превосходство на стороне противника. Однако в этот момент между ней и стоявшим напротив мужчиной возникла мама. Она, словно львица, прыгнула навстречу опасности, заслоняя собою своего львёнка, забыв о своих надеждах, чувствах и чаяниях. «Ты что творишь!» – звенел в ушах несвойственный материнскому стальной голос, который сейчас, словно за шиворот, вытаскивал Жанну из цепких объятий окутавших воспоминаний.

– Мам, если я сейчас найду кого-нибудь, выйду замуж, а потом буду подавать документы на судью, меня могут завернуть из-за биографии новоиспеченного мужа. Может у него будут административные правонарушения, неуплаченные налоги или ещё того хуже – дальние родственники с тёмным прошлым.

– Сейчас тебя будто не заворачивают – встряла Кэт.

– А тот мальчик, Олег, с которым вы вместе в театре занимались и кино снимали, вы переписывайтесь, общайтесь? – не унималась мама.

– Общались пару раз, он сейчас пытается свой бизнес открыть, ему не до болтовни особо. Ладно, я вот, что хотела предложить. Может быть, мы съездим куда-нибудь вместе. У меня скоро отпуск, как и у тебя, мам. Кэт на каникулах. Давайте махнем заграницу? Никогда ведь там не были.

– Круто! – обрадовалась Кэт.

– Ну не знаю, это дорого, наверное, – с сомнением проговорила мама.

– Мы ведь давно хотели, давайте съездим, развеемся, ты отдохнешь от своих карточек, а я от своей работы. Почему нет? – настаивала Жанна.

– Посмотрим, так, давайте, спать, завтра понедельник – с этими словами, мама поднялась и стала убирать всё со стола. Девочки тоже встали. Жанна принялась мыть посуду, а Кэт пошла в комнату расправлять постель.

– Ты говорила, что хотела уходить с работы после получения досрочной пенсии, дело своё открывать. Передумала? – чуть погодя начала Жанна.

– Наверное, да. Муторно и рискованно это, а в больнице хотя бы зарплату каждый месяц платят, тем более сейчас нам прибавку хорошую обещали, да и Кэт в следующем году поступает, а с её-то выкрутасами, может и на бюджет не пройдет, о лётном я даже думать не хочу.

– Я могу помочь, если что. У меня есть деньги, мне всё равно их тратить не на что.

– Ты лучше копи, потом квартиру побольше купишь, в однокомнатной трудновато семье жить, уж поверь мне.

В этот момент в кухню вбежала Кэт, вся раскрасневшаяся и счастливая.

– Вы не представляете. Дядя Вова звонил. Завтра с самой рани я должна быть на аэродроме, он покажет мне свой собственноручно сделанный самолёт, быть может, я смогу на нём даже полетать!

– Самодельный самолёт? Ты хочешь разбиться? Нет. У тебя школа! – отрезала мама – никуда ты не пойдешь и не полетишь!

– Да успокойся, такие самолёты проще в управлении, там из приборов всего-то ничего, даже, может, и авиагоризонта нет. У них мощность небольшая, так как двигатель скорее от машины или вообще от какого-нибудь мопеда, поэтому подняться можно ну максимум на метров двести или триста.

– Я сказала «нет».

– А я говорю «да». Это быть может мой единственный шанс подняться в небо и показать этому придурку Коваленко, что он придурок.

– Прекрати, разговор окончен.

– Нет, не окончен.

– Кэт, ну в самом деле, ты ведь ещё даже с инструктором не летала, а уже хочешь в самостоятельный полёт, да ещё на самоделке, какой бы она замечательной не была – миролюбиво проговорила Жанна, пытаясь разрядить накалившуюся обстановку. – Ты ведь уже не ребёнок и должна понимать, что одних теоретических знаний не достаточно, нужна практика, при чём под руководством опытного наставника.

– И ты туда же! От своей дурацкой мечты, нет, не мечты, а от амбиций, ты почему-то не отступаешься, несмотря на то, что эта работа превратила тебя в зануду.

– Кэт, немедленно прекрати – вспыхнула мама.

– Всё, вы все мне надоели, я иду спать! – с этими словами Катя выбежала из кухни и громко хлопнула дверьми бывшей когда-то «детской» комнаты.

Мама устало села на стул и глубоко вздохнула.

– Она несносна.

– Не переживай, мам, ты же знаешь, Кэт. С ней всегда было непросто.

– Она со своим характером никогда ни с кем не уживётся. Сейчас главное, чтобы она не села в этот проклятый самолёт. Чем думает этот дядя Вова или как там его. Надо связаться с аэроклубом, у меня вроде был телефон Коваленко. Я, конечно, стараюсь не вмешиваться во всё это, сама видишь – чревато очередным атомным взрывом, но каждый раз, когда она там, я…ох.

– Может быть, этот дядя Вова просто хочет показать своё изобретение, чтобы как-то утешить Кэт, а она подумала, что он зовёт её опробовать машину и полетать.

– Утешить?

– Блин, я обещала не говорить тебе.

– Нет уж, говори. Что там опять стряслось?

– Ну, особо ничего такого, просто Кэт пока не допустили к полётам. Ты только ей не говори, что я тебе сказала, я ведь обещала.

– Не допустили к полётам? Почему?

– Я не знаю точной причины, поскольку услышать от Кэт что-то вразумительное на этот счёт просто невозможно, у неё своя правда.

– В любом случае, это даже хорошо, однако Коваленко я всё-таки позвоню.

– Сейчас? Уже почти ночь.

– Ты права, позвоню утром. Может оно и к лучшему, что не допустили. Всегда боялась летать, а тут ребёнок. Если с Катей что-нибудь случится…

– Кэт, кстати, как-то упоминала, что ты почему-то больше не садишься за фортепиано, не поёшь. Пойдём, сыграем что-нибудь. Сама давно уже клавиш не касалась, всё напрочь, наверное, забыла. Ты так классно умела подбирать песни, разные мелодии. Всегда тебе завидовала, у меня так никогда не получалось.

– Хм. Ты просто…не старалась – ухмыльнулась мама, вставая из-за стола.

Жанна засмеялась. Возможно впервые за долгое время на её бледном, усталом лице, которое, словно зеркало, отражало её внутреннее душевное и физическое состояние, появилась улыбка, глаза вновь загорелись живым светом, который, как и прежде, будто-то что-то незримое, заставлял окружающих «заразиться» излучаемым девушкой энтузиазмом, сжигающим её изнутри.

Словно повинуясь внезапно возникшему порыву, мать и дочь направились в довольно просторную гостиную, где стояло фортепиано, с таким трудом купленное женщиной в голодные девяностые годы. Тогда на одной крохотной зарплате вдовы и матери-одиночки жила вся семья. Однако ни Жанна, ни тем более Кэт, которая в то время ещё была совсем маленькой, даже не догадывались о том, как трудно было их маме, пытающейся сделать всё для того, чтобы у детей было счастливое детство. И ведь оно было счастливым, таким, каким и должно быть настоящее детство.

Женщина уселась за фортепиано, а рядом примостилась, пододвинув стул, Жанна, неотрывно наблюдающая за тем, как её неизменный аккомпаниатор медленно поднимает крышку инструмента и касается клавиш.

– Катя ведь легла спать, да и поздно уже – вдруг встрепенулась мама.

– Мы не громко. Сыграй что-нибудь. Мне так хочется послушать.

Немного помедлив, женщина вновь коснулась клавиш и, наконец, взяла первый аккорд, потом второй, а затем, словно по наитию, заиграла аккомпанемент к песне, так часто звучавшей в стенах этого дома.

– Ты, теперь я знаю, ты на свете есть – вдруг тихо запела мама – и каждую минуту, я тобой дышу, тобой живу и во сне и на яву6.

– Пройти, не поднимая глаз, – подхватила Жанна – пройти, оставив лёгкие следы. Пройти, хотя бы раз, по краешку твоей судьбы.

«Пусть, любовь совсем короткой будет, пусть, и долгою разлука…солнечным лучом мелькни в окне, вот и всё, что нужно мне». Боль и нежность сплелись в единое целое, а перед глазами вновь возник образ того, кого полюбила ещё в юности, того с кем так рано простилась, кто уходил у неё на руках, того, чья улыбка теперь светится на лице дочери, наслаждающейся музыкой, звучанием собственного голоса, чьи чуть вьющиеся волосы украшали не заморачивающуюся с причёсками Кэт, сейчас мирно спящую за стенкой.

– Ох, как же хорошо-то – прошептала Жанна, после того, как отзвучала последняя нота. Она откинулась на спинку стула и чуть прикрыла глаза. – Как же хорошо. Надеюсь, наш сосед дядя Костя не придёт ругаться, если мы сыграем ещё одну. Как думаешь?

Хитро ухмыльнувшись, девушка, не дожидаясь ответа, резко выпрямилась и ударила по клавишам. Первые аккорды, будто грубый, но страстный поцелуй, вырвались из акустического сердца, распаляя и заводя ещё больше, требуя не нежности, а яростного натиска, обладания и подчинения, беглости прикосновений тонких, музыкальных пальцев.

Приходит ночь, я на танцпол спешу.

Уроки подождут, я танцевать хочу.

Хоть не умею я дрыгать ногами

Мне всё равно, я ведь с друзьями.

Пам, пара-пара, пам (парам пара)

Пам, пара-пара, пам

Пам пара пара-пам…еее

Ещё не рассвет, мама не зови.

Ещё рок-н-ролл, джига, попурри

Плевать мне, что будет завтра

Тебе, моя ночь, отдаюсь без остатка.

Пам, пара-пара, пам (парам пара)

Пам, пара-пара, пам

Пам пара пара пам…еее

– Сейчас будет бридж, помнишь? – выкрикнула Жанна, продолжая ускорять темп.

По улицам тихим, асфальту босые

Торопимся в новый бесконечный рассвет

И нам всё равно, по камням, что нагие

Летим, чтобы Солнцу крикнуть «Привет!»

Чтобы крикнуть «Привет»!

Вау!

Приходит ночь, я на танцпол спешу.

Уроки подождут, я танцевать хочу.

Хоть не умею я дрыгать ногами

Мне всё равно, я ведь с друзьями.

Пам, пара-пара, пам (парам пара)

Пам, пара-пара, пам

Пам пара пара пам…еее

Внезапный тяжёлый стук, больше похожий на грохот, развеял ожившую, но хрупкую иллюзию, возвращая к действительности. Кто-то настойчиво, продолжая стучать по батареям, словно в набат, насильно вытаскивал посмевших уйти в другое измерение. Жанна неожиданно звонко рассмеялась, как будто потешаясь над бесцеремонностью, с которой вломился тот незримый, приходивший всякий раз, когда по его разумению музыка должна смолкнуть.

– Ну, хоть бы в ритм попадал! Ничего не меняется – улыбаясь, проговорила девушка, устремив взгляд в потолок.

– Подожди, сейчас, как опять заявится к нам и с порога начнёт читать длинную отповедь о необходимости тишины в ночное время – усмехнулась мама.

– Знаешь, а я ему была рада, когда он приходил. Можно было сразу под благовидным предлогом улизнуть от этих бесконечно нудных этюдов и гамм. Вот ненавидела я их.

– Не сомневаюсь. Ну ладно. Уже действительно поздно, надо рано вставать.

– Да – проговорила девушка, внезапно посерьезнев – мне завтра никак нельзя опаздывать, у нас планёрка и очень много сложных дел, по которым я ещё практику не смотрела, а судья, скорее всего, с меня её спросит.

Жанна торопливо закрыла крышку пианино, встала и, не дожидаясь пока мама выключит свет, пожелала ей спокойной ночи, а затем направилась в комнату, которую когда-то делила с Кэт. Открыв дверь «детской», девушка на ощупь добралась до кровати уже приготовленной ко сну, сняла с себя одежду и облачилась в ночную сорочку. Кэт как обычно устроилась у стенки, с головой укутавшись одеялом, предоставив старшей сестре спать на самом опасном месте – на краю, ведь именно из-под дивана мог кто-нибудь вылезти и схватить за ногу.

– Кэт! Ты спишь? – В ответ была лишь тишина. – Прекрати дуться! Мы же о тебе беспокоимся, а ты на всех за это кидаешься. Ты, наверное, не так поняла своего друга, он, вероятно, просто хотел показать тебе своё изобретение. Кэт, ты меня слушаешь или нет? – девушка хотела было одернуть сестру за плечо и развернуть к себе, однако, едва коснувшись одеяла, оно просело, что говорило лишь об одном – кроме Жанны в комнате никого не было.

Ночные полёты

Майская ночь была короткой и светлой, а псковские улицы – пустынны. Лишь на больших автострадах города царило оживление, а со стороны центральной площади доносились веселый смех и музыка, под которую так любила танцевать современная молодежь. Жанна пыталась словить такси, чтобы хоть как-то добраться до аэродрома, а мама судорожно искала в записной книжке номер Коваленко, намереваясь поднять и его на ноги, несмотря на поздний час.

– Может она и не на аэродром пошла вовсе, до него шагать и шагать – предположила девушка, продолжая набирать все известные номера служб такси.

– Куда тогда она могла пойти? – нервничала мама.

– Не знаю, может быть к кому-то из одноклассников.

– На ночь глядя? Все спят давно. Никак не могу дозвониться до Коваленко.

– Поехали на аэродром, может быть, по пути встретим Кэт. В конце концов, этот дядя Вова позвал её утром смотреть самолёт, а Кэт как раз к утру туда и доберётся.

– Если до этого с ней что-нибудь не случиться, она же одна – с тревогой проговорила мама, безрезультатно продолжая набирать телефон Коваленко.

– Стоя здесь мы лишь тратим впустую время, всё городское такси, как назло, сквозь землю провалилось, а другого транспорта, кроме старых велосипедов из подвала, у нас нет. Если сейчас не начнем крутить педали, к утру мы не успеем.

Всегда уверенная в себе женщина, не боящаяся трудностей и с улыбкой преодолевающая все невзгоды, которых было в её жизни не мало, казалось, сейчас потеряла всё своё самообладание, утратив способность с холодной головой быстро решать возникающие проблемы и находить выход из любой ситуации. Однако внезапно почувствовав чью-то тёплую руку на своей ладони, мама чуть встрепенулась, будто скидывая с себя охватившее наваждение, и, сунув телефон в карман, словно бесполезную игрушку, согласно кивнула, а затем последовала за дочерью в подвальные помещения дома.

Ехали молча, легкий достаточно тёплый ветер трепал волосы, ласково касаясь раскрасневшихся щёк. Дорога была пустынна, только изредка попадались случайные прохожие, среди которых так и не оказалось Кэт. По мере приближения к набережной, улицы становились всё оживленнее и многолюдней, под стенами Кремля гуляла молодежь, шумными компаниями направляясь в недавно облагороженный парк с его красивыми аллеями, велосипедными дорожками и небольшими улочками, ведущими вдоль берега реки Псковы́. На другом берегу виднелись небольшие дома, выполненные в европейском стиле, как будто бы в дань уважения и памяти иноземцам когда-то густо населявшим эти «немецкие» берега.

Едва преодолев Ольгинский мост и оказавшись на противоположном берегу широко раскинувшейся реки Великой, путники натолкнулись на оголтелую толпу, перекрывшую по ширине всю пешеходную часть улицы, что заставило велосипедистов спешиться и идти сквозь горланившую во все горло песни молодежь, спешащую на рок-концерт местной группы.

Наконец город остался позади. В предрассветных сумерках уже можно было различить знакомые очертания заброшенных, полуразрушенных казарм и ангаров некогда действовавшей воинской части, огороженной ещё довольно крепким бетонным забором, украшенным незамысловатыми символами советского прошлого. За периметром, возле самой обочины виднелось «кладбище» заржавевшей армейской техники, так и оказавшейся никому не нужной. Дорога резко поворачивала влево, а затем, как будто бы петляла, становилась неровной, местами ухабистой, а где-то и вовсе разбитой до такой степени, что приходилось либо спешиваться, либо съезжать на обочину и продолжать движение по насыпи или траве.

– Вот и территория бывшего колхоза – с облегчением проговорила мама, когда путники в очередной раз преодолели крутой поворот и перед ними раскинулись обширные поля, поросшие густой травой.

– Может, свернем? – предложила Жанна, указывая на тропинку, уходящую в сторону от дороги.

– Ты думаешь, эта дорога приведет нас на аэродром? – мама с сомнением посмотрела на дочь.

– Не знаю, но учитывая, что учлёты – это в основном школьники, не имеющие личного автомобиля, я бы предположила, что эта тропинка ими и протоптана. В любом случае, мы ничего не теряем.

– Как это не теряем! – воскликнула мама.

– Хорошо, забыли. Едем дальше. До аэродрома ещё два километра – недовольно проговорила Жанна, понимая, что сейчас с мамой спорить бесполезно, однако продолжать путь девушка не спешила. – Давай я поеду по этой тропинке, а ты, будешь следовать по автостраде. Если мне удастся срезать, то…

– Никаких срезать – перебила дочь мама.

– Но…

– Хватит, мы и так потеряли много времени – голосом, не терпящим возражений, проговорила женщина, вновь садясь на велосипед.

– Погоди, постой. Послушай! – Жанна заозиралась по сторонам, пытаясь определить откуда доносится непонятный, тарахтящий звук. – Слышишь? Рокот. Со стороны тех холмов.

Едва различимый гул, похожий на шум мотора, донёсся до слуха, он всё нарастал, делался отчётливым, и наконец, стал настолько узнаваем, что не оставалось сомнений в природе его происхождения. И, как бы в подтверждение страшной догадки, на горизонте, в свете занимающегося рассвета в небе показался совсем ещё крошечный силуэт самолета-биплана.

– Летит! – шёпотом проговорила Жанна, не сводя глаз с чёрной точки.

– Кэт…– мамины руки задрожали, грудь начала вздыматься от участившегося дыхания. Внезапно, будто очнувшись, женщина схватилась за руль велосипеда, намереваясь во чтобы то ни стало добраться до злосчастного аэродрома и сделать всё, чтобы этот чёртов самолёт сел.

– Может это и не Кэт, мам. Она не могла бы так быстро добраться до аэродрома.

– А кто это по-твоему? – резко оборвала дочь женщина, и, не замечая замешательства девушки, съехала на велосипеде с главной дороги на просёлочную, напрочь забыв о всех своих сомнениях.

ххх

– Снижайся по малу, убирай газ, едрит твою за леву ногу! Добирай, добирай, шарахнешься!

Коваленко нервно ходил взад и вперед по «диспетчерской» будке, сжимая в руках потрепанный от времени переговорный микрофон. Он следил, не отрывая взгляда за идущим на посадку бипланом, который, будто пьяный, переваливался то на одно, то на другое крыло, пытаясь выровняться по воображаемому центру необорудованной взлетно-посадочной полосы. Наконец плюхнувшись и вновь подскочив, как будто пытаясь вернуться в небо, самолётик нехотя все-таки прижался к земле и на довольно большой скорости побежал по укатанной площадке.

– Гаси – орал Коваленко – гаси, чёрт бы тебя побрал, включай реверс. Куда по тормозам?! Скапотируешь!

Бросив микрофон, мужчина выскочил из будки, и побежал за всё ещё нёсшимся по полосе бипланом, который нехотя, но замедлился и, наконец, остановился у обозначенного красными флажками торца. Не дожидаясь пока горе-пилот выползет из кабины, Коваленко влетел в салон и, взяв за шкирку словно котёнка, выволок Кэт из самолёта.

– Ты что, совсем дура? – мужчина грубо толкнул девушку, от чего та упала на землю. Ноги не слушались, все её тело била мелкая дрожь, в глазах читался ужас, а слова, казалось, застряли где-то в глотке, не желая произноситься. Обернувшись, Катя взглянула в переполненные яростью глаза своего инструктора, который, едва сдерживая гнев, на мгновение остановился, пытаясь совладать с собою. Только сейчас Кэт заметила зажатый в руках Коваленко гибкий деревянный прут, которым он не раз грозился выпороть учлётов, наивно полагавших, что эти угрозы лишь пустой звук. Памятуя единственную в своей жизни трёпку, учинённую мамой, девушка стала отползать к крылу самолёта. Заметив это, инструктор пресёк жалкую попытку перепуганного учлёта удрать, схватил того за шкирку и без зазрения совести ударил по самому уязвимому месту горе-пилота.

– Ай! – вскрикнула девушка, пытаясь высвободиться из мёртвой хватки. – Ай! Хватит, хватит…больно!

– Да неужели? А свернуть себе шею не больно?

– Не свернула же! Ау! – взвизгнула девушка, одновременно пытаясь защититься руками, по которым тут же получила хлесткий удар. – Пожалуйста…прекратите!

– Нет.

– Пожалуйста…

– Нет. Пока до тебя не дойдет, что твоя безумная бравада могла стоить тебе жизни.

– Это не бравада – глотая слёзы, проговорила Кэт.

– А что это по-твоему? Выпендрёж?

– Нет. Вы вычеркнули меня. Я хотела летать.

– Летать она хотела! – выплюнул Коваленко, со злостью отшвыривая прут в сторону, – хотеть летать можно и во сне, а тут надо уметь это делать! Что толку в заучивании РЛЭ, если ты не можешь включить мозги там, в небе!

– Могу – упрямо произнесла девушка, пытаясь подняться, отдышаться и унять предательски текущие слезы.

– Правда? Что это такое вообще было на посадке? У нас, что, машина напрочь лишена рулей направления или быть может закрылки отказались перейти в посадочное положение, а винт напрочь забыл, что у него есть ещё и реверс?

– Можно подумать, другие бы справились идеально! – огрызнулась Кэт, повернувшись к Коваленко,

– Другим бы достало ума не приближаться к самолёту без инструктора – рявкнул мужчина.

– О каком инструкторе Вы говорите? Вы же сами лишили меня возможности учиться, не дали даже шанса попробовать! Валили меня на экзаменах, на тренажёре задавали чудовищные условия полёта, придумывали всякие дурацкие правила, словом, Вы сделали всё, чтобы исключить меня из группы. Вы…закоренелый шовинисткий придурок! И…идите Вы к чёрту! – Кэт, едва сдерживая вновь подступившие слёзы, хотела было удрать, но мужчина преградил ей путь. Схватив за отворот рубахи, он с силой припечатал её спиной к фюзеляжу самолёта, и зашипел, нервно дыша и втягивая холодный утренний воздух.

– Я бы вымыл тебе рот с мылом и ещё раз хорошенько всыпал, чтобы вытравить из тебя подростковую дурь. Как я вижу, твоим воспитанием никто толком не занимался, раз ты позволяешь себе хамить, дерзить и вытворять всякие глупости.

– Всё нормально с моим воспитанием, а вот Вы,…загнобили, наверное, свою дочь Асю…

– Замолчи – оборвал Коваленко – это не твоего ума дело!

– Да неужели!

– Заткнись! Ещё одно слово и…

– Катя! – послышался совсем близко взволнованный окрик, мгновенно разрядивший обострившееся до предела напряжение, заставивший обоих обернуться и обратить свое внимание на бегущую к самолету женщину.

– Мама?– удивленно проговорила Кэт. – Что ты здесь делаешь?

– Ну-ка немедленно отойди от самолёта! Подойди ко мне!

Коваленко отступил на шаг назад, но девушка не сдвинулась с места. Вместо этого она плотнее прижалась спиной к фюзеляжу, переводя взгляд то на мать, то на своего инструктора, как будто пытаясь выбрать наименьшее из двух зол, либо ища хоть какую-то возможность выкрутиться из той передряги, которую она сама же и заварила.

– Но – только и смогла вымолвить Кэт.

– Немедленно! – едва сдерживая гнев, повторила женщина.

– Но,…мама, ты что, на велосипеде приехала?

– Да – резко ответила женщина.

– Но, почему?

– Потому что другого транспорта, чтобы добраться до тебя не нашлось!

– Но ведь до сюда ехать-то далеко, да ещё и ночью.

– А что ты хотела? Чтобы я дома сидела и думала, свернет ли моя дочь себе шею? Хоть я и не одобряла твой выбор пойти в аэроклуб, я все-таки смирилась с ним, ведь я видела, как у тебя горят глаза, с каким энтузиазмом ты после уроков бежишь на аэродром, запоем рассказываешь о «нудных» лекциях, о тренировках на «допотопном» тренажере с «чокнутым» Коваленко. Я думала, что у тебя есть хоть какое-то благоразумие, что у тебя достанет мозгов не рисковать попусту собственной жизнью, что ты хоть немного думаешь не только о себе, но и о тех, кто ждёт тебя каждый вечер.

Не сумев удержать волной нахлынувшие эмоции, мама тихо заплакала, закрыв лицо руками. Казалось, что всё напряжение последних нескольких часов, словно тяжёлая стокилограммовая гиря, свалилось с плеч, выходя через эти безудержно текущие по щекам слёзы облегчения и одновременно обиды. Нет ничего тяжелее, чем видеть материнские слезы, виною которых оказался ты сам, которые будоражат всё человечное, что в тебе есть, потому что они искренни, наполнены одновременно горечью разочарования и в тоже время любовью.

– Мама! Не плачь, не плачь пожалуйста. Прости меня! Я…я не хотела – девушка подбежала и обняла мать, прильнув щекой к её плечу. Женщина коснулась чуть рыжеватой макушки рукой и нежно обняла дочь, одновременно пытаясь совладать с собой и выровнять дыхание.

– Пообещай мне…пообещай мне, что больше не сядешь в эту треклятую машину – тихо произнесла она.

– Я… – замешкалась девушка.

– Пообещай.

– Я обещаю – неожиданно встрял в разговор Коваленко – что она, будучи учлётом, не сядет больше за штурвал самолёта одна. Ваша дочь всё равно не сможет выполнить то, что вы просите, это невозможно, а давать матери заранее бессмысленные обещания я ей не позволю. Запомни, учлёт, мать – это единственный человек на земле, которому не безразлична судьба собственного ребёнка, которая искренне и бескорыстно любит, поэтому врать ей, наверное, самое постыдное и бессовестное дело.