Универсальный принцип

В Зале судебных заседаний повисла тишина. Общественный обвинитель замер и вопросительно посмотрел на Подсудимую. Подсудимая молчала. Обвинитель ещё немного помедлил, покачал головой и процедил:

– Ну ладно… Давайте по порядку. Что же нам известно о преступлении? Макарова Анастасия Поликарповна проживала со своей дочерью Макаровой Ефросиньей Ильиничной по адресу: ул. Спаммеров, д. 6, кв. 8. В день убийства, 7 апреля прошлого года, который, кстати, был выходным, Подсудимая проснулась гораздо позже обычного и пошла на кухню готовить завтрак. На кухне Подсудимая нашла свою дочь сидящей на полу и плачущей. В руках у последней был автоматический пистолет раритетной сборки марки «Колибри». Всё верно, Подсудимая?

– Да, всё верно.

Защитник вскочил со своего стула:

– Ваша честь! Я протестую! Анастасия Поликарповна уже неоднократно выступала, подробно описывая день убийства. Более в этом нет необходимости… Я смею предположить, что моя Подзащитная испытывает ментальные муки, каждый раз мысленно возвращаясь в тот трагичный день… Насколько мне известно, никаких новых обстоятельств по делу нет, поэтому давайте будем снисходительны к Подсудимой и не позволим ей нравственно терзаться!

Судья запустил пальцы в волосы на затылке, принялся старательно чесаться и нехотя ответил:

– Протест отклонён. Быть может, Константин Ипатьевич хочет уточнить нюансы дела, – он перестал чесаться и поднёс пальцы к носу, близоруко их разглядывая. – Быть может, Подсудимая вспомнит нечто, что не сообщала Суду прежде…

– Спасибо, Ваша честь, – ответил Общественный обвинитель.

Судья горделиво кивнул и принялся выковыривать хлопья перхоти из-под ногтей. В Зале кто-то кашлянул, за окнами протарахтел автомобиль.

– Итак, Анастасия Поликарповна, что же случилось в день убийства, расскажете нам?

– В день убийства я убила свою дочь.

– Меня интересуют детали, милейшая! При каких обстоятельствах, что вами двигало?

– Можно обойтись без фривольностей, Ваша честь? – вмешался Защитник.

– Обойдитесь без фривольностей, Константин Ипатьевич, – произнёс Судья всё ещё занятый своими ногтями.

– Анастасия Поликарповна, откуда пистолет?

– Не знаю, его дочь где-то раздобыла, я у неё не спрашивала.

– Пистолет появился в вашем доме именно в день убийства, то есть 7 апреля?

– Не знаю, возможно… Прежде я его не видела.

– Так «не знаете» или «возможно»?

– И «не знаю», и «возможно»…

– Как это понимать?

– Я не знаю точной даты, когда у нас дома появился пистолет. Я увидела его именно 7 апреля.

– Ваша честь! Ну это же бессмысленный допрос! – вновь вмешался Защитник. – Всё это уже многократно спрашивалось-переспрашивалось! Константин Ипатьевич даже не знает, какой ещё вопрос можно задать Подсудимой. Потому что по сути никаких вопросов у нас к Подсудимой больше нет! Мы задали ей уже все возможные вопросы и получили на них удовлетворительные ответы!

– Вот-вот! Удовлетворительные! – возразил Обвинитель. – Удовлетворительные для кого? Для вас? А я, может быть, не удовлетворился!

Судья пошарил рукой в поисках молоточка, но не найдя его, отчаянно застучал по столу кулаком:

– Тихо-о-о-о!!! Что за балаган?!

– Ваша честь! Карл Фридрихович мне категорически мешает работать! – пожаловался Общественный обвинитель.

– Продолжайте, Константин Ипатьевич, – проговорил Судья и погрозил указательным пальцем Защитнику.

– Я всё время сбиваюсь… всё время сбиваюсь… Я не могу быть последовательным!

Обвинитель сердился и водил пальцем по своим записям. Но так и не найдя искомого, он на несколько мгновений закрыл глаза и задал затасканный до дыр на предыдущих слушаниях вопрос:

– Подсудимая, расскажите, как вы забеременели.

Анастасия Поликарповна драматично вздохнула и взялась повторять:

– Я забеременела после ежегодного Призыва к деторождению. Я не хотела участвовать в Призыве и поэтому скрывалась какое-то время в подвале заброшенного дома, но меня нашли и доставили в Лабораторию овуляций, где я прошла процедуру спермакцинации. Удостоверившись, что оплодотворённая яйцеклетка надёжно закрепилась в матке, и нет угрозы выкидыша – меня отпустили домой.

Анастасия Поликарповна замолчала.

– И что было дальше?

– Дальше я решила избавиться от ребёнка. И, так как закон запрещает аборты, я вынуждена была пойти в подпольную больницу. К несчастью, в тот день в ту самую больницу нагрянули правоохранительные органы и всех забрали в тюрьму. И меня тоже. Меня продержали в заключении до тех пор, пока я не родила. Таким образом, меня оградили от возможности повторить попытку аборта. После рождения ребёнка я чудом избежала предписанных мне по закону наказаний. Амнистировали меня из-за грудного ребёнка и престарелых родителей, – Анастасия Поликарповна ненадолго задумалась. – Что ещё следует сказать? Ах, да… Роды были тяжёлыми, и я больше не смогла иметь детей.

– А что? Хотелось?

– Нет, но впоследствии я вторично попала под процедуру спермакцинации… И как ни старались в Лаборатории овуляций, забеременеть я не смогла. И… это была большая радость для меня, потому что мне с одним-то ребёнком было очень тяжело, а с двумя я бы вообще не справилась…

– Вы утрируете.

– Вовсе нет! Я же уже неоднократно рассказывала вам о нашей убогой жизни с Фросей…

– Рассказывали? Правда? Наверное, мы запамятовали… Расскажите, пожалуйста, ещё раз, сделайте милость, – Константин Ипатьевич внимательно оглядел Подсудимую, наклонил голову набок и уничтожающе улыбнулся. Защитник поджал губы, бросил беспомощный взгляд на дремлющего Судью и рефлекторно сжал руку в кулак.

Анастасия Поликарповна устало посмотрела на Общественного обвинителя, потом на Защитника, опустила глаза вниз, зацепилась взглядом за выбоину в полу и бесстрастно заговорила:

– Мы жили невыносимо плохо, почти что нищенствовали, питались очень скудно… Я потратила все сбережения, сделанные вместе с родителями, чтобы их же самих и похоронить. И ещё осталась должна приличную сумму Комитету погребения и Городскому займово-инвестиционному хранилищу им. Математической константы Пи… Я всё время была полуголодной. Работала тогда секретарём в Статистическом центре, получала гроши. Центр этот посредством общественного мнения занимался изучением будущего с целью предотвращения подобного в прошлом… Я приходила в центр с Фросей, клала её в нижний ящик письменного стола между грифельных карандашей, дырокола и коробочек с кнопками и скрепками. К счастью, девочка была не капризной, могла спокойно проспать весь день… Иногда даже, чтобы покормить дочь грудью, мне приходилось её будить…

– Значит, дочь на работу приносили? Против должностных инструкций шли?

– Да, шла, а что мне ещё оставалось делать? Ведь дома дочь одну не оставишь… В ясли никто её не брал, так как я имела судимость… Родители мои умерли почти что одновременно, как я уже говорила, когда Фросе ещё даже года не исполнилось, поэтому ждать помощи мне было не от кого…

– Понятно… Привыкший нарушать закон будет делать это повсеместно и с завидной регулярностью, – назидательно заключил Обвинитель.

Анастасия Поликарповна ничего не ответила и уставилась в окно. Карл Фридрихович участливо смотрел на неё, Константин Ипатьевич перебирал свои бумаги. Вдруг в его глазах промелькнула заинтересованность, он осторожно положил исписанные листы на стол и склонился над ними.

– Вы, кстати, Анастасия Поликарповна, как-то на одном из слушаний вскользь упомянули о желании убить дочь, когда та была ещё совсем маленькой… Помните?

Подсудимая медленно отворотилась от окна, посмотрела задумчиво на Общественного обвинителя и кивнула.

– Поделитесь с нами?

– Однажды я купала Фросю… Я была уставшей, голодной, у меня кружилась голова… Дочка в тот день почему-то капризничала, это было не похоже на неё… Наверное, она тоже была голодна, но молока у меня с каждым днём становилось всё меньше и меньше… И я злилась на неё. Она высасывала мою жизненную силу, она хотела жить, а я – уже нет.

В Зале судебных заседаний повисла тишина. В коридоре громко переговаривались, смеялись, свистели. Судья встретился взглядом с Секретарём и махнул рукой в сторону двери. Секретарь высунулся в коридор, зашикал, зашипел, а Подсудимая тем временем продолжила говорить:

– Стало быть, я купала Фросю, она плакала, я злилась… Сильно злилась. И даже не то чтобы злилась… Не знаю, как описать это чувство… Мне хотелось развязки… неминуемой… ежесекундной… Я окунула Фросю в воду с головой и прижала к самому дну жестяного корыта. Она так бешено задрыгала ножками и ручками, распахнула глазки и загипнотизировала меня предсмертным ужасом. И какое-то время – секунды, доли секунд – я боролась с желанием нырнуть в эту смертельную бездну вслед за дочерью. Но потом у меня получилось сообразить, что это жестяное корыто не бездонное, а напротив – очень и очень мелкое… для меня… для взрослого человека… И поэтому я сама ну никак не смогу утонуть в нём. «Что ж, – решила я тогда, – пусть хотя бы дочь утонет.» На прощание я заглянула в невероятно огромные на тот момент, какие-то даже гротескные глаза Фроси…

И вдруг мне показалось, что она как будто бы всё понимает… Всё! Абсолютно всё! Понимает тупиковость и бессмысленность собственной жизни, тщетность надежд, абсурдность чаяний, нелепость переживаний… Но как какая-то отчаянная авантюристка или адреналинщица хочет попробовать всё это прожить. Прочувствовать… И будто бы, чтобы уверить меня в правильности моего восприятия, Фрося вдруг подмигнула мне левым глазом, – Подсудимая повернула голову к окну, всмотрелась вдаль, затем вновь оборотилась к Обвинителю. – Я рывком дёрнула её из воды, она так громко плакала, что к нам даже соседи пришли. Видимо, увидев других людей, она инстинктивно почувствовала себя в безопасности и угомонилась. После того случая я поклялась себе, что никогда не повторю подобного с одним лишь исключением, если дочь сама не попросит меня сделать это.

– Во-о-от! Видите? – проговорил довольный Константин Ипатьевич. – Сегодня Подсудимая рассказала нам такую занимательную историю про купание… А вы говорите, – он, сощурившись, посмотрел в сторону Защитника, передразнивая его, – бессмысленные расспросы, бессмысленные расспросы!..

Карл Фридрихович со всей силы сжал зубы и отвернулся. Обвинитель заинтересованно посмотрел на Подсудимую:

– И что было дальше, Анастасия Поликарповна?

– Да ничего особенного… Дальше вы всё знаете…

– И всё же… Вдруг ещё что-нибудь новенькое выдадите…

– Что ж… Получается… продолжили мы жить с дочкой в постоянном недоедании и жуткой нищете. Нас регулярно навещали представительницы многочисленных Ювенальных служб, следили за умственным и физическим развитием ребёнка в соответствии с нормами и законами, прописанными в Конституции, бесстыдно закрывали глаза на нашу бедность и всё подбадривали нас поговорками… Кто нужды не видал, тот и счастья не знает… Богат – не хвались, беден – не отчаивайся… За богатым не утягаешься… Не хвались серебром, хвались добром, – женщина помолчала какое-то время. – Да уж всех пословиц и не вспомнишь. Фрося в детстве их все на зубок знала, хмурые женщины в штатском часами учили её этим истинам.

Став школьницей, дочка поначалу также выказывала крайнюю прилежность и послушание. Читала, писала и зубрила всё, что задавали преподаватели. Вплоть до Школы пятой ступени. Там уже, то ли окружение её сподвигло на непослушание, то ли сама она, став подростком, открыла в себе грани дозволенного… Мне сложно сейчас сказать. В те годы я старалась особо не разговаривать с ней, выполняла свои материнские обязанности и строго-настрого запрещала себе изливать перед девочкой душу – боялась навредить. У меня была своя правда, у Ювенальной юстиции и многотомной Конституции – своя. Моя правда, идущая вразрез с общепринятой, не приносила мне ничего, кроме страданий. Я надеялась, что, может быть, чуждые мне истины сделают Фросю хотя бы не такой несчастной, какой была я. Но дочке полюбились антиконституционные эксперименты. Попробовав единожды, она пристрастилась ко всему незаконному. Заканчивая Школу пятой ступени, Фрося имела самые низкие отметки по успеваемости и более сотни нареканий…

– И какие же беззакония вытворяла ваша дочь?

– Аудиовизуальное потребление запрещённого контента… Несанкционированные проникновения на территории с ограниченным доступом… Посещение подпольных библиотек… Участие в нелегальных мероприятиях…

– Да уж… Уверенный правонарушитель! Совершенно асоциальная девочка, такая же как вы, – Константин Ипатьевич недовольно потёр шею. – Каково же было наказание?

– Через неделю после окончания Фросей Школы пятой ступени к нам домой стали наведываться серьёзные женщины в штатском, приносили ворохи бумаг, вели суровые разговоры. Через два месяца после их первого появления решением неведомой никому Комиссии и без моего письменного согласия дочка была отправлена в Ассоциацию корректировки. Пока её не было, меня навещали представители Ювенальных служб, проводя со мной разъяснительно-воспитательную работу. Вернувшись из Ассоциации дочка изменилась, стала опять такой же прилежной и покладистой. Но, как я поняла несколько позже, положительной Фрося стала исключительно для отвода глаз. В Ассоциации корректировки её не научили жить в соответствии с законами, прописанными в Конституции, зато научили виртуозно лгать.

– Занимательная у вас была дочка, – проговорил Обвинитель, вертя в руках фотографию, приложенную к Делу. – Красавица… Евфросинья Ильинична… Кстати, а почему именно Ильинична, позвольте спросить?

– Так вышло… Генератор случайных отчеств Лаборатории овуляций.

– Что ж… Продолжайте, Анастасия Поликарповна…

– В период полового созревания и вплоть до 18-летия, Фрося имела строгое предписание к посещению многочисленных тренингов, мастер-классов, групповых дискуссий, мозговых штурмов и ролевых игр, организуемых Ювенальными службами, Союзом полового воспитания, Комитетом семьи и планирования деторождения, Надзорным ведомством и прочими второстепенными и не очень учреждениями, институтами и комиссиями… Все эти мероприятия делались исключительно для того, чтобы подготовить девушек к материнству, которое должно было непременно случиться после их совершеннолетия…

– И?.. Судя по последствиям, Евфросинью Ильиничну к материнству подготовили плохо…

– Плохо, – подтвердила Подсудимая.

– Почему?

– Фрося не была довольна жизнью. Не видела никаких перспектив. Круг замкнулся. Она оказалась в точно такой же ситуации, как и я в своё время. Я понимала дочь и всячески старалась помочь ей. Мы стали думать, как избежать ежегодного Призыва к деторождению. Я узнала о нелегальных больницах, где проводят операции по женской стерилизации. Мы обратились туда, но стоимость операции оказалась колоссальной! А позже мы узнали о существовании узаконенной женской стерилизации. На тот момент это была новая конституционная программа «Регулярный практикум для удовольствия» под эгидой научно-технологического и инновационного центра «Долины силиконовых коров и ослов».

– Кстати! – встрепенулся дремавший Судья и посмотрел на Константина Ипатьевича. – На прошлой неделе для реабилитации этой конституционной программы пригласили кризис-клерка, и он предложил для повышения эффективности сделать удовольствие не регулярным, а ежедневным. Рабочее название программы «СУ-365», то есть – стабильное удовольствие 365 дней в году! Абонементы решили раздавать ограниченному числу высококвалифицированных специалистов. Остальные, также, как и прежде, будут жёстко фильтроваться и доступ получат только самые достойные и платёжеспособные… Ну, вы меня понимаете, – Судья озорно подмигнул Обвинителю, а потом вдруг, опомнившись, густо покраснел.

Общественный обвинитель стал поспешно выдумывать ответ, но вместо этого также густо покраснел и, чтобы хоть как-то справиться с собой, навис в неудобной позе над столом, уткнувшись в свои бумаги. Вдруг на пол упал выскользнувший из чьих-то рук фотоаппарат. Неловкий журналист, шёпотом проклиная сам себя, опустился на колени в поисках камеры, разлетевшейся на большие, средние и маленькие пластмассовые сегменты.

– Извините, пожалуйста, – слабым голосом проговорила Анастасия Поликарповна, – я устала. Могу я сесть.

– Нет, – почти рявкнул Судья всё ещё злой сам на себя. – Это не по регламенту!

– Но, Ваша честь, давайте позволим… – начал Защитник.

– Я сказал – не-е-ет!

– Хорошо… хорошо… – испуганно заговорил Карл Фридрихович, обеими руками отстраняя от себя что-то невидимое.

– Продолжайте уже, Константин Ипатьевич! – раздражённо проговорил Судья, суетливо раскрыл первую попавшуюся папку и привычно спрятал лицо за твёрдым переплётом.

Общественный обвинитель потрогал исписанные листы, лежавшие перед ним, помолчал и спросил:

– И что же, Анастасия Поликарповна, ваша дочь стала регулярно практиковать удовольствия?

– Да, но прежде Фрося несколько месяцев обучалась в специализированном Профориентационном лагере, потом успешно сдала экзамены и получила медицинский талон для бесплатной операции по стерилизации. И только после операции и реабилитационного периода Фрося стала легитимной участницей программы и была допущена к работе.

– Ну вот, какие вы молодцы! – саркастично всплеснул руками Общественный обвинитель. – Добились желаемого: сделали стерилизацию. И тут бы, думается, время в довольстве коротать да горя не знать! Ан – нет! Пожили-пожили стерилизованными и вдруг умирать решили… Почему, позвольте спросить?

– Я уже многократно отвечала на этот вопрос, пыталась его интерпретировать с разных точек зрения… Но, надо признать, мне сложно выстроить истинную причинно-следственную цепочку… Последние годы Фрося стала очень замкнутой, хмурой, дикой. 7 апреля прошлого года, когда я застала её на кухне с пистолетом, – Подсудимая замолчала, опустила глаза, – одним словом, на тот момент мы не разговаривали с дочерью уже дольше года. То есть вообще не разговаривали. Никак. До этого был период, когда мы достаточно доверительно общались. Просто как-то так вышло… Сближались, сближались и однажды стали очень доверять друг другу. Я испытывала тогда какое-то странное чувство. Не знаю… что-то похожее на эйфорию. Мне вдруг всё показалось не таким уродливым. Я осознала, что я не одна. Рядом со мной есть близкий человек. Очень близкий. Который любит и понимает меня. Тогда-то я и рассказала Фросе о том случае… с корытом… Фрося обиделась, расплакалась, а потом и вовсе устроила истерику. Я её еле успокоила…

Помню, как утром после случившегося она, изнурённая, сидела, забившись в угол дивана и всё расспрашивала меня, почему я её тогда не убила? А вечером она мне сказала, что много-много лет назад я предала её, ещё совсем глупую, ещё грудную… А потом она постепенно стала закрываться, и наше общение вплоть до её смерти замерло на убогом прозаичном буднично-рутинном уровне… Что лучше всего приготовить из дешёвых рыбных консервов, как помыть окна без жидкости для мытья стёкол, как отгладить рукав «фонарик» без гладильной доски… Я пыталась… Многократно пыталась пойти с дочерью на сближение, но всегда получала жестокий отпор.

В прошлом году, в день смерти, Фрося невероятно мучилась, чувствовала себя беспробудно одинокой… Она пренебрегла привычной сдержанностью в разговоре со мной, напротив… Она сказала мне, что общество подпитывается от несчастий и унижений других людей, как от аккумуляторов… А ещё она спросила у меня: «Знаешь, о чём разговаривают люди в 95% случаев?» Я не знала… О других людях, ответила она. «Ты представляешь? Мы рождаемся, чтобы поговорить о других, которые, в свою очередь, рождаются, чтобы поговорить о нас…» Я с тех пор каждый день думаю об этом… А ещё думаю про жестокость… Про жестокость всего вокруг…

Вынудив Фросю стать проституткой, общество как будто бы разразилось хохотом ей в спину, многажды осуждая, принуждая стыдиться самой себя и рано или поздно ожидая чистосердечного раскаяния… Изнутри её раздирала проблема ничтожности человеческой жизни, бессмысленности, обесцененности… А снаружи прессовало ослепительно благопристойное человеческое общество, – отягощённые наручниками запястья не позволили Анастасии Поликарповне как следует одёрнуть юбку, цепи громко ухнули. – И ещё… Ещё Фрося сказала мне, что уже много-много недель думает, но никак не решит, в чём меня винить. Мол, есть дети, которые винят своих родителей… кто в безотцовщине, кто в бессребреничестве, кто в пьянстве, а я… Я даже никакого ощутимого изъяна не имею! Ни хорошая, ни плохая… Настолько ничего не значащая и ничего не стоящая, что меня даже и винить не в чем! И я с ней была согласна. Я и сейчас с ней согласна, – Подсудимая помолчала. – Фрося… Фрося так горько плакала в тот день. Жалость меня парализовала. И страх. Страх оттого, что я испытываю таковую жалость. Мне не хотелось. Совсем не хотелось испытывать жалость к собственной дочери. Да и никакому родителю не хочется, чтобы его ребёнок был жалок.

Я терзалась. Жестоко терзалась… И когда дочь протянула мне пистолет и сказала: «Пожалуйста, выстрели в меня… У меня не хватает сил…». Я почти без колебаний исполнила её просьбу, – женщина перевела дыхание, посмотрела в окно. – Я готова понести наказание. Любое наказание. Я, наверное, действительно виновата в глазах общественности, но мне всё равно, потому что я честна как мать перед собственным ребёнком. Я готова понести наказание и всегда была готова. Я пожелала сразу же вслед за дочерью застрелиться, но, к несчастью, пуля была только одна. А потом на выстрел сбежались соседи. Даже, я бы сказала, как-то слишком поспешно сбежались. А дальше всё закрутилось в ещё более бессмысленный клубок, чем прежде: солдаты, наручники, тюрьмы…

– Ну какие вы непрактичные, ей-богу! На ровном месте проблему делаете! Ну какие муки? Какие страдания? Евфросинья Ильинична успешно проработала в программе «Регулярный практикум для удовольствия» более пяти лет… И сумела сделать неплохую карьеру…

– Да, вроде, что-то такое было…

– Что-то такое? Вы серьёзно! Достойная карьера, любой может позавидовать! Смотрите, – Константин Ипатьевич устремил свой пытливый взор в глубину зала, ища поддержки и понимания, – начала с ночного диспетчера-консультанта на «Порнофоне», потом была повышена до оператора секс-марионеток из кислородосодержащего высокомолекулярного креймнийорганического соединения, после (заметьте, менее чем за год!) дослужилась до специалиста первой категории по иррумациям, а потом каким-то чудом (у меня тут отмечено!) Евфросинья Ильинична перепрыгнула сразу через несколько должностных уровней и стала секс-консультантом по внедрению систем из термопластичной резины в мышечно-эластичные трубчатые образования со специализациями на стимулирующих модулях сикеля! О как!!! Зря она, кстати, бросила карьеру… Могла бы до руководителя скабрёзных проектов дослужиться! А та-а-ам… – Обвинитель мечтательно задрал голову.

По залу прошёл лёгкий гул. Анастасия Поликарповна ответила коротким звуком, похожим то ли на смешок, то ли на кашель.

– Что там? Что-о-о? – Судья сдвинул брови и чуть-чуть вдвинулся животом в столешницу. – Ничего там нет! Зачем вы, Константин Ипатьевич, народ-то в заблуждение вводите-е-е… Слушается у меня тут одно дело… такое, знаете ли, – Судья старательно покрутил ладонью, – непростое-е-е. Одна руководительница этих самых проектов скабрёзных… ага… – Судья потряс головой, как будто бы ему в ухо попала вода, – проходит свидетельницей… Послушал я её. Да-а-а. И должностные обязанности поизучал… Сейчас! – Судья схватился обеими руками за высокую стопку папок, придвинул её к себе и проворно начал перебирать. Искомое было найдено практически сразу же. – Во-о-от они… Должностные обязанности! «Полное сопровождение и оперативное управление всеми возможными половыми инициативами… Долгосрочное сотрудничество с подрядчиками и манипулирование их способностью к эякуляции… Расширение и создание новых фетишистских концепций для повышения эффективности сохранённого полового сношения… Формирование генно-модифицированных стандартов порнопродукции… Управление жизненным циклом секс-инкубаторов… Постановка задач членам рабочей группы… Контроль за сроками исполнения… Приёмка… Тестирование…»

Секретарь зашёлся в громогласном приступе кашля. Судья прекратил читать и недовольный посмотрел на него. Опрятно одетый делопроизводитель с маленькой рыжей бородкой и бурым лицом натужно кашляющего человека немного раскачивался в такт исторгаемым из гортани звукам и страшными, неестественно выпученными глазами отчаянно сигнализировал о наступлении какой-то опасности.

Судья спохватился, поспешно закрыл папку и застучал молоточком по столу. Потом снова спохватился, отодвинул молоточек, сложил руки крест на крест и уставился в пустоту. Секретарь перестал кашлять и тяжело задышал. Общественный обвинитель решил взять инициативу в свои руки, поэтому привычно потрогал исписанные листы, помолчал и сказал:

– Гхм-гхм.

За окном заскрипели рессоры гужевой повозки, заржала лошадь, послышался свист кнута и грозное: