скачать книгу бесплатно
– Там лежит, босой, – ответил Бамут, легким взмахом руки показывая направление. – Между прочим, офицерик американской армии, но по-нашему гутарит – будь здоров.
– Молодчага! – похвалил я друга.
Мы двинулись по окопам в сторону города, туда, где Бамут спрятал пленника. Вражеский обстрел прекратился: слава богу, что дождь так и шел не переставая, а тучи, казалось, повисли еще ниже. Поднялся ветер, что, конечно, доставляло определенные неудобства, но тоже радовало. Ветер – первый враг легких беспилотников. При сильном ветре эти вездесущие «глаза» с пропеллерами на спинах не летают, а значит, для вражеских корректировщиков мы невидимы.
Ковровый обстрел «градами», конечно, страшен – много взрывов, волны осколков, море огня. Но если находиться в надежном укрытии, то можно и такой массированный обстрел пережить без потерь. Но на этой войне особенно страшно, когда опытный корректировщик врага управляет огнем хорошо подготовленного артиллерийского расчета. В таком случае мины и снаряды могут ложиться настолько точно, что со второго-третьего раза залетают прямиком в любой окоп, траншею и даже одиночную стрелковую ячейку. Это я еще о сбросах с дронов молчу, там могут ВОГ или ручную гранату тебе точно за шиворот закинуть.
Нашим дедам в этом плане было проще: у немцев не было БПЛА и высокоточных снарядов, наводящихся по GPS-координатам, не было разведданных из космоса, много чего не было. А у нашего противника все это есть. Но ничего, у нас тоже много чего есть. Как говорится, на каждую хитрую гайку всегда найдется болт с умной резьбой.
Когда я еще учился в МГИМО, то один из наших преподов любил при каждом удобном случае вставить в лекции упоминание о Бисмарке. В те времена я на это не очень обращал внимание, а вот сейчас многое, что говорил тогда преподаватель, видится по-другому.
Вот самые известные высказывания Бисмарка о России и русских. «Россия опасна мизерностью своих потребностей». «Никогда не воюйте с русскими. На каждую вашу военную хитрость они ответят непредсказуемой глупостью». Кстати, вот это выражение Бисмарка – самое знаменитое. Правда, среди нас, русских. Сколько раз был в Германии и спрашивал у местных, знают ли они эту цитату «железного канцлера», все только и отвечают, что, мол, не знаем, никогда не слышали.
То есть еще сто пятьдесят лет назад умные люди предупреждали Европу, что нефиг лезть в Россию. Но им все никак не понять нашего мировоззрения. Мы добрые, толстокожие, медлительные и со стороны кажемся тюфяками. В нас тычут, тычут палками, мы терпим, терпим… Потом – бац! – выхватываем палку из рук обидчика и засовываем ее агрессору в жопу, да так глубоко, что она проходит через весь организм и выходит через рот.
– Псих, ну ты че, в натуре, братан, где-то витаешь? – толкнул меня в плечо Бамут. – Ходишь как зачарованный. Соберись! Контузило, что ли?!
– Все нормально, – отмахнулся я. – Тебе, сиволапому, не понять тонких струн моей души.
– Ага, ты своими струнами тут особо не звени, а то сейчас с коптера скинут ВОГ – и звиздец.
– Ветер поднимается, «птички» в такую погоду не летают, – ответил я.
Беспилотники реально стали одной из главных угроз на этой войне. Если в самом начале войны их использовали в основном в качестве наблюдателей и разведчиков (для того чтобы корректировать стрельбу артиллерии разного калибра), то сейчас используют еще и в качестве миниатюрной, карманной авиации. У противника с самого начала войны дронов было в разы больше, чем у нас. Да и сейчас дронов у них по-прежнему больше – уже не в разы, конечно, но все равно больше.
У нас дроны тоже появились; правда, не потому, что тыловики стали нас ими снабжать: на российских военных складах нет такого вида вооружения, как маленькие квадрокоптеры, которые используют в ротах и взводах на передовой. Все маленькие дроны типа «Mavio поступают на передовую исключительно в качестве гуманитарной помощи от народа, через волонтеров. В армии на складах есть только большие дроны, которые официально приняты в качестве вооружения, – «Орланы», «Орионы», «Ланцеты» и прочие «Герани» с «Шахидами».
Дронов на передовой много. Научиться пользоваться в разведывательном варианте – вообще без проблем. Использование со сбросами боеприпасов более рискованно для оператора: нужно уверенно обращаться с гранатами и самодельными взрывными устройствами.
Все дроны ведут разведку, передавая видеосигнал на смартфон или планшет оператора. При обнаружении перспективных целей по координатам наводят артиллерию. Лишь двадцать процентов дронов снабжены системами сброса взрывающихся «сюрпризов». Но это не очень успокаивает, потому что в случае, если нас заметят с вражеского дрона, не снабженного системой сброса, то могут навести арту, и тогда прилетит не ВОГ или РГД-5, а тяжелый снаряд или минометная мина.
Есть определенные правила поведения на передовой, чтобы обезопасить себя от этой летающей и вечно жужжащей напасти над головой. При любом перемещении или обороне надо сперва организовать постоянное визуальное наблюдение за небом и постоянную аудиоразведку на характерный шум коптера. Нельзя кучковаться в окопах и на местности, иначе сверху обязательно прилетит смерть. Если при выдвижении в места временной дислокации заметил коптер противника, не веди его к своим, не вскрывай места дислокации, выжди, пока противник улетит.
С воздуха тебя крайне плохо заметно, если:
– ты в укрытии и не двигаешься: главный фактор, по которому видно с воздуха, – движение;
– ты в тени от предметов;
– ты сидишь, а не лежишь: с воздуха не виден силуэт.
Ты хорошо заметен, если:
– двигаешься;
– на земле различимы твои следы;
– тебя видно в тепловизор.
Надо маскироваться в первую очередь от наблюдения с воздуха, везде использовать маскировочные сети. От тепловизора помогает только прослойка воздуха между слоями маскировки или зонтик. Сильно заметны любые полиэтиленовые пленки, свежая земля и бытовой мусор.
Если своевременно заметил коптер и занял укрытие, не демаскируй без нужды себя и позицию: коптер может провоцировать огонь на себя для последующих сбросов и наведения арты. Создавай для коптеров ложные цели. Помни, что у многих есть тепловизор. Пример ложной цели – бетонная плита с разведенным под ней огнем.
Коптеры часто работают в двойках и каруселью, могут висеть над позициями постоянно. От дронов-камикадзе используй для укрытия сетку-рабицу – дрон застрянет в ней. Делай противогранатные скаты, чтобы при сбросе они не закатывались к тебе в укрытие. Если коптер летит невысоко и ты точно обнаружен, можно и нужно пробовать сбить его стрелковкой. Чем плотнее огонь, тем больше шансов. Стрелять нужно с упреждением на сто метров примерно на габарит дрона. В идеале, конечно, использовать противодронные ружья, но их не так много еще в частях.
Если видишь, что коптер будет делать сброс, постоянно двигайся: он может прицелиться только по неподвижной цели. Помни, что запас батареи коптера на сброс не более десяти минут с учетом дороги. Если находишься на открытой местности, ляг на спину и наблюдай за коптером. Нельзя лежать на животе: на жопе глаз нет, а надо следить за небом. Как только он сбросил боеприпас на вас, уходи перекатом, не вставая на ноги, в сторону. Сделав два переката, займи позу эмбриона, лицом от разрыва, сократив возможную зону своего поражения.
Если сбросят ВОГ, он взорвется при ударе о землю; если гранату, она может еще прокатиться по земле. Чаще всего перед сбросом беспилотник озаряется вспышкой света: система сброса оснащена фотоэлементом, который, реагируя на вспышку, приводит в действие сброс боеприпаса. Поэтому, как только заметил, что дрон озарился вспышкой света, сразу же перекатывайся в сторону.
Не тупи, не ссы, и все будет хорошо!
Глава 5
Темнеет. Еще немного, и наступит ночь. С одной стороны, ночь – это хорошо… Хотя нет, ночь – это со всех сторон плохо. Почему? Да потому что ни хрена не видно. Не видно, куда идти и что под ногами. В темноте можно легко напороться не только на мину, но и на неразорвавшийся снаряд, который может быть поопасней всяких там мин. Можно угодить ногой в яму и сломать себе ногу.
К тому же наличие тепловизоров на той стороне делает наше перемещение в темное время суток таким же явственным, как и днем. Причем даже более явственным, чем днем, потому что с заходом солнца земля и камни остывают, и мы, как теплокровные существа, становимся более заметными на их холодном, безжизненном фоне. Да, на нас теплоизолирующие пончо, но… Стоп!
– Бамут, а где твое пончо? Ты куда его дел?
– Носилки из них с пацанами сделали, чтобы они могли раненого тащить. А что?
– Ничего. Рыжик, как увидит, на чем вы раненого принесли, так всем таких люлей всыплет, что мало не покажется.
– Да и пох, – легкомысленно отмахнулся пулеметчик, – лишь бы сержанта живым дотащили, а что будет с этими накидками, неважно.
Прибавили шагу: надо успеть до наступления полной темноты убраться из серой зоны. Нам еще пленного конвоировать, а это тот еще геморрой. Надо не только смотреть себе под ноги и успевать крутить головой на триста шестьдесят градусов, но еще и на пленного поглядывать, чтобы он там чего не учудил. В рядах противника все чаще и чаще появляются отчаянные бойцы, которые, даже попав в плен, продолжают бороться до конца, часто забирая с собой в могилу кого-то из нерасторопных недотеп, которые плохо контролировали пленных.
Бамут – воин опытный, у него не забалуешься. Пленный был упакован и спеленат, как гусеница, которая решила стать бабочкой и свернулась в кокон. Семен связал пленному руки и ноги по отдельности, а потом еще и между собой. Рот вражеского бойца был заткнут витками армированного скотча.
Армированный серебристый строительный скотч – это такое же величайшее изобретение человечества, как изолента синего цвета и ядерная бомба. Особенно ценность скотча проявилась на войне. С его помощью военные делают себе перевязки, стягивая раны и останавливая кровь, могут и вместо лейкопластыря использовать. Намотал скотч на рукава и штанины – получил систему опознавания «свой – чужой». Противник тоже, кстати, активно скотч использует. Только ВСУ больше предпочитают синие, желтые и зеленые цвета скотча, а мы – красные и белые.
С помощью скотча граждане военной наружности скрепляют между собой автоматные магазины в спарки или мастерят самодельные взрывные устройства. Фиксируют скотчем растяжки, мины, провода и все, что пожелают, на деревьях, стенах, заборах. Пару раз видел самодельные носилки для переноски раненых, сооруженные из армированного скотча и двух жердин. Носилки получились одноразовые, но свою миссию выполнили, и «трехсотого» дотащили до эвакуационного пункта. Ну и руки пленным вместе с ногами и ртами заматывают. В общем, скотч – это полезная, сука, вещь!
Пленник был бос, даже носков не было. Зато рядом с ним стояли старые, стоптанные берцы Бамута. Я присел рядом с вражеским бойцом, хорошенько оглядел его. Молодой мужчина лет тридцати, немного старше нас с Семеном, а может, и такого же возраста: просто на войне из-за постоянного стресса и множества испытаний люди стареют в разы быстрее, чем в мирной жизни.
Карманы и подсумки осматривать не было смысла: мне с Бамутом в плане мародерки не тягаться, он в этом профи, а я в силу своего воспитания частенько брезгую лезть к людям в карманы. И не из-за того, что они грязные и вонючие, а просто элементарно какое-то чувство стыда возникает, когда копошишься в чужом нутре. Одно дело – забрать автомат и магазины с гранатами и ножом, и другое дело – выворачивать карманы. Нет уж, увольте.
– Документы его.
Бамут протянул мне пластиковую карточку и небольшую книжицу удостоверения личности военнослужащего. Удостоверение офицера и бойца интернационального легиона территориальной обороны Украины. Захарчук Марек Павлович. Тридцать два года. Капитан.
– А вот еще и фотка занимательная есть.
Семен положил на землю смятую фотокарточку, на которой был изображен Марек Захарчук в форме американского офицера, обнимающий молодую девушку с младенцем на руках. Семейное фото. А ведь опытные люди всегда говорят, что надо следить за своими карманами и не класть в них лишние фотографии. Не удержался Марек – видать, слишком сентиментальный.
– Короче, некогда лясы точить, надо двигать к нашим, – решился я. – Обуй его, развяжи ноги, да пошлепали. Я пройду вперед и, пока светло, разведаю дорогу.
– Ему моя обувка будет мала, – меланхолично ответил Бамут. – Пришлось даже его носки нацепить на ноги, чтобы в его шузы влезть. У него нога на два размера больше моей.
«Шузы» было сказано с такой интонацией, что сразу было понятно, на каком органе хотел Бамут вертеть всех англосаксов вместе взятых.
– Обрежь ножом носки ботинок, пусть пальцы наружу торчат, – посоветовал я. – Если он будет бос, то не сможет идти; если натрет ноги, то тоже не сможет идти. На себе его тащить нельзя. Так что варианта два: либо ты возвращаешь ему ботинки, либо режешь свои, и пусть светит пальцами, как в сандалиях.
– Вот ты зануда! – скривился Бамут. – Ладно, будь, по-твоему.
Через пару минут все было готово, и мы выдвинулись в сторону остовов трехэтажек. Я шел первым, разведывая дорогу и прокладывая путь, вторым двигался пленный, замыкал Бамут, следя за пленником. Я тихим шепотом предупреждал об опасностях на пути и сложных участках.
Нам как раз удалось добраться до начала городской черты, когда начался очередной, не знаю какой уже по счету за сегодняшний день обстрел. Снаряды летели с привычным свистом, и мы вовремя спрятались в укрытие – развалины гаража с глубокой смотровой ямой, стенки которой были отделаны кафельной плиткой. Столкнули пленника вниз, сами плюхнулись на него сверху.
Разрывы ложились с разных сторон, некоторые совсем рядом, другие в стороне. Осколки, комья земли и обломки камня летали у нас над головами; пару раз крупные куски кирпича залетели в наше укрытие. Сверху сыпались земля, камни и мелкое кирпичное крошево. Хорошо, что мы с Бамутом были в защитной амуниции и шлемах, именно для таких случаев они и нужны.
Легкий композитный шлем не выдержит попадания пули, пусть даже калибра 5,45, но вот камень, прилетевший от близкого разрыва, он выдержит и не даст бойцу погибнуть. На этой войне камни и осколки летают в воздухе чаще, чем пули. Наши батальонные медики рассказали мне, что по статистике семьдесят процентов ранений приходится на минно-взрывные ранения и по десять процентов – на заболевания, пулевые огнестрельные ранения и травмы. Может, конечно, официальная статистика более точная, и там есть доли процентов или числа другие, но все равно именно от артиллерии страдает подавляющее число солдат на этой войне.
Обстрел продолжался минут двадцать. К чему ВСУ начали этот незапланированный расход боеприпасов в нашу сторону, мне было совершенно непонятно. Не решатся же они на ночную атаку? Надо быть сумасшедшими, чтобы полезть ночью. Одно дело – проникновение ДРГ в нашу сторону, и совершенно другое дело – массированный штурм. Для чего нужен был этот обстрел?! Не понимаю…
– Живы? – отплевывая землю и цементную пыль, просипел Бамут. – Ну, тогда пошли дальше, а то чую, что сейчас сюда пожалуют наши вороженьки.
Я двинул первым, пленник – вторым, Бамут с пулеметом замыкал колонну. Я прокладывал путь, внимательно смотря под ноги, остальные шли за мной след в след. Было видно, что пленник – опытный вояка, идет правильно, ноги ставит только туда, куда перед этим наступил я. Понимает, зараза, что если наступит на «лепесток» или другую противопехотную гадость, то превратится в «футболиста», и хрена лысого мы его потащим в госпиталь.
Семен успевал не только следить за поляком, но и пропускать через себя все пространство вокруг, фильтруя его на предмет опасности. Если неожиданно перед нами возникнут вражеские солдаты, инопланетяне или суперзлодеи из вселенной Марвел, то он их встретит очередью из своего «нулика».
Пулеметчики – это особые люди, они владеют не просто оружием, а пулеметом. Пулемет в команде – это уверенность и мощь. Ничто так не поднимает боевой дух солдата, как трескотня своего пулемета где-нибудь на фланге. И ничто так не заставляет насторожиться и напрячься, как когда свой пулемет неожиданно замолкает посреди боя.
Правда, за эту уверенность и мощь приходиться платить стиранием межпозвоночных дисков и проблемами колен. Пулемет и коробки с лентами имеют свой вес, а особенности работы с ПКМ приводят к тому, что пулеметчики чаще остальных бойцов двигаются, прыгают, ползают и бухаются со всего размаху на колени.
Пленника вытащили из смотровой ямы, стерли ему рукавом кровь из рассеченного при падении лба и пинками погнали дальше. Пленник вел себя на удивление дисциплинированно, послушно выполнял все приказы, не мешая нашему передвижению. Ах, ну да, пленный же американец, а у них вроде даже есть специальная инструкция, как правильно сдаваться в плен: что надо делать, как себя вести, что говорить и какие блага сулить за свое освобождение и человеческое обращение. Вроде бы у них даже орден или медаль есть для тех, кто пережил вражеский плен. Скорее всего, и это семейное фото было взято с собой не случайно, а специально для такого случая, чтобы пленившие его солдаты сразу же поняли, что он не поляк и уж точно не украинец, а самый настоящий подданный дяди Сэма.
С некоторых пор в ряде российских военных подразделений, воюющих на переднем крае, есть негласное правило: наемников в плен не брать. Попался с документами интернационального корпуса – пеняй на себя, получай пулю. То же самое касалось и вражеских бойцов, у которых на теле были татуировки с фашистской или нацистской символикой: свастика всех видов, портреты фюрера, циферки разные, строчки из их мерзких книжонок, козлы и прочая бесовщина. Такие вояки почему-то всегда умирали от передозировки свинца – прям напасть какая-то.
Правда, надо отметить, что враг платил нам той же монетой, и многие мои боевые товарищи носили при себе особенную гранату, которую называли «своей», «неразлучницей» и «вдовой». Я тоже носил такую гранату, правда, раз пять все-таки использовал ее в бою по прямому назначению – бросал во врагов. Но во вражеский плен я точно попадать не хотел, тут уж лучше сразу умереть, потому что смерть не так пугает, как пытки и издевательства, которые применяют к российским солдатам во вражеском плену
По дороге часто попадались свидетельства недавних боев: то тут, то там стояли остовы сгоревшей военной техники – БМП «двойки» и «копейки», БТРы, несколько танчиков. Это все была наша техника, вражеская так далеко не заезжала, мы ей этого не позволяли. Хотя какое, на фиг, далеко? От первой линии обороны на окраине города, перед трехэтажками, до того места, где мы сейчас идем (а точнее, осторожно крадемся), всего-то метров пятьсот. Но для городского боя полкилометра – это очень много, капец как много. За эти пятьсот метров можно биться неделями, месяцами. Если, конечно, есть желание, силы и ресурсы у обеих сторон.
У нас на данный момент осталось только желание. Сил и ресурсов уже не осталось. Но ничего, сейчас до своих дойдем, пленного сдадим, а там по-любому товарищи нас обрадуют и скажут, что, мол, пацаны, все пучком, вон подкрепление подошло, так что воюем дальше.
Пленного мы довели до своих целым и невредимым. По дороге нас перехватил скрытый дозор, который сообщил последние новости: 10-й ОДШБ наконец отводят в тыл для перегруппировки, отдыха и доукомплектования личным составом. Это они вовремя спохватились, нас же от штатного состава осталась всего десятая часть. Хоть по всем нормам надо было отводить «Десятку» в тыл намного раньше, когда в строю оставалась половина бойцов. Но, видимо, все нормы и штатные предписания остались в мирном времени, а когда идет война на уничтожение, на многое можно наплевать.
Странно, но позиции, которые покидали остатки «Десятки», никто не занимал, свежий резерв так и не подошел. Мы уходили в тыл, и никто не пришел к нам на смену. Уже на сборочном пункте я узнал, что вся группировка наших войск отходит назад, чтобы выровнять линию фронта, потому что наше упорство привело к образованию большого выступа, который легко можно было подрубить с флангов и захлопнуть защитников города в смертоносном котле.
Про котлы я много чего знал, сам в образовании нескольких подобных принимал непосредственное участие, так что командование проявило мудрость и дальнозоркость. Но от этого почему-то было не особо радостно. Сразу вспомнились слова короткой грустной песенки БГ про то, как подкрепленье не пришло, пушка сдохла и всех на***али.
– Черт, знал бы, что мы отходим, не брал бы этого пиндоса в плен, там, на серой зоне, и пристрелил бы его, – проворчал Бамут.
– Нет, ты бы не смог его убить, – буркнул я, комментируя слова Бамута, прекрасно понимая его внутреннее настроение, – слишком он ценен для нас.
Когда ты стреляешь во врага, ты стреляешь не в человека, ты стреляешь в существо, которое пришло убивать других людей. Я ни разу не слышал от реальных людей (не от киношных героев), что стрелять во врага было мучительно тяжело. Более того, это вызывает чувство азарта и стимулируется страхом погибнуть раньше, чем унесешь с собой побольше врагов.
Если ты успешный и результативный воин, то может возникнуть другая проблема – ощущение всевластия. Каждый человек – это личный жизненный опыт, отдельный мир, с которым связано множество других судеб. Когда тебе повезло, и ты, будучи необнаруженным, видишь противника в прицел, невольно начинаешь ложно чувствовать свое величие. Ты начинаешь свою игру – позволяешь противнику пожить еще пять или десять секунд, а потом жмешь на спусковой крючок, жадно считая секунды. И наступает эйфория.
Если с тобой это произойдет, то, считай, что ты перестал быть человеком. Ты превратился в существо, которое забыло, за что сражается. Каждый боец должен понимать, что участие в войне – это не только подвиг, но и ответственность. Главное – выполнить приказ, выжить и остаться человеком.
Также я ни разу не слышал, чтобы кому-то снились лица убитых врагов. Неужели пиндосы такие ранимые, какими их показывает кино? И «вьетнамским синдромом» никто не страдает. Да, были случаи, когда некоторые ребята временно теряли рассудок из-за войны, из-за страха, оттого что их сознание не смогло объяснить и принять новую реальность. Им везде мерещились снайперы противника и казалось, что вот-вот по ним прилетит снаряд. Они явно слышали свист летящей мины и шелест снаряда, хотя в тот момент ничего не происходило.
А «вьетнамским синдромом» страдают солдаты, которые убивали невинных мирных жителей. Как америкосы во Вьетнаме, Ираке, Афганистане и других странах. Мы не такие, мы за справедливость. Наше дело правое, и враг будет разбит!
– Молодцы, парни, – похвалил нас подошедший комбат. – Хорошо отработали, знатный трофей притащили. Я даже не буду звездюлей вставлять за испорченные пончо, которых всего пять было на весь батальон.
– Дык, товарищ майор, для правого же дела накидки испортили, раненого товарища с поля боя вынесли, – нахмурился Бамут. – Кстати, как Ковалев?
– Нормально, жить будет, вовремя дотащили, – ответил комбат. – Просто при себе, Бамут, надо было иметь специальные носилки, а не мастырить из пончо. И тебя, Псих, это тоже касается, как старшего группы. Надо заранее думать, на чем и как будете эвакуировать раненых. Пока прощаю, но в следующий раз звездюлей вставлю! Ясно?
– Так точно, товарищ майор, – хором ответили мы с Бамутом.
Мы с Семеном – бойцы опытные и знаем нашего комбата с тех времен, когда он был старлеем, поэтому делать серьезный и виноватый вид, когда он нас отчитывает, уже научились, но тем, кто видит нашего майора Рыжикова впервые, это бывает нелегко.
Майор Рыжиков Олег Иванович был весьма тщедушного телосложения, низкого роста, да еще и с лицом первоклассника, которого только что оторвали от мамкиной титьки. Голосок у майора тоже был под стать внешности – тонкий и высокий. Но внешность порой бывает обманчивой, в случае с нашим майором так уж точно. На самом деле он был кремень, а не мужик. Я еще никогда в жизни не встречал настолько принципиального и упрямого человека, который все свои поступки совершает по закону, нормам этики и человеческой морали.
Из-за этого его упрямства его одновременно любят, уважают и ненавидят. Потому что Рыжиков не будет подписывать «левые» накладные, делать приписки и подавать наверх фиктивные отчеты. Это его упрямство приводит к тому, что наш ОДШБ постоянно кидают на самые опасные участки фронта, да еще и всячески стараются обделить в плане материально-технического обеспечения.
А вот солдаты его любят, потому что он всегда рядом, всегда за своих подчиненных бьется до конца, ест со всеми из одного котла и спит в тех же землянках. Мы с Рыжиковым одного возраста, одногодки. По меркам мирной жизни сопляки еще, а по меркам войны – уже бывалые ветераны.
Война – это дело молодых, лекарство против морщин. Если погибнуть молодым, то никогда не состаришься, так и оставшись вечно молодым.
И две тысячи лет – война, война без особых причин. Война – дело молодых, лекарство против морщин. Красная, красная кровь – через час уже просто земля, Через два на ней цветы и трава, через три она снова жива И согрета лучами звезды по имени Солнце…[2 - Песня «Звезда по имени Солнце» группы «Кино».]
Глава 6
Наш батальон отводили в тыл. В строю осталось сорок три бойца, из них двенадцать – легкораненые, которых в госпиталь можно было не отправлять. Так или иначе все оставшиеся в строю были ранены: у каждого были ушибы, крупные царапины, рассечения, растяжения, легкие контузии и отбитые внутренние органы. В госпиталь отправляли только тех, кому нельзя было оказать лечение на месте.
Сегодняшний бой прошел для нашего подразделения вполне успешно: убитых не было, только раненые. Зато мы смогли сжечь два вражеских танка, «страйкер» и уничтожить не меньше двух отделений пехоты.
За две недели ожесточенных боев на северной окраине Токмака «Десятка» потеряла убитыми сто сорок три бойца. Двести сорок один был ранен и эвакуирован в тыловые госпитали. На данный момент в строю осталось сорок три бойца под командованием единственного офицера – комбата Рыжикова, который, кстати, был за время городских боев дважды легко ранен и контужен. Но в тыл комбат эвакуироваться отказался и сразу же после ранения, когда мы с Жаком откопали его из-под завала, намотал на свою рану скотч и повел бойцов первой роты в контратаку.
Сейчас остатки 10-го ОДШБ своим числом не дотягивали даже до неполной роты – двух взводов и тех не набрать. В тыл нам пришлось идти пешком, таща на себе весь сохранившийся хабар. Это только на первый взгляд кажется, что солдату на войне, кроме оружия и боеприпасов, ничего не надо. Может, в прошлых войнах так и было. Сидор за спиной, скатка через плечо, фляжка на поясе, пилотка на голове, поверх стальной шлем, котелок, винтовка и подсумок с патронами – вот и весь нехитрый скарб солдата на той войне.
Сейчас не так, сейчас с одной винтовкой и вещмешком за спиной много не навоюешь. Надо нести на себе не только автомат, бронежилет, запасные магазины и гранаты, а еще запас провианта и воды, спальник, коврик, несколько аптечек, лопату, топор и запасные аккумуляторы – для тепловизоров, ночных прицелов, «мавиков», планшетов, раций и тому подобного. Это я сейчас лично свою ношу перечислил, а ведь есть еще и общебатальонный хабар, который тоже надо перетаскивать, всем вместе.
Вот мы и таскали все это в тыл, до того места, откуда можно было относительно безопасно переправить на броне. Оставлять ништяки и батальонное имущество на передовых позициях, которые совсем скоро займут враги, категорически не хотелось. Если не удалось бы все вытащить в тыл, то взорвали бы к чертям собачьим. Но удалось, вытащили! Потому что самая сильная скотина на планете Земля – это не муравей и не слон, а солдат на передовой.
Разместили нас в глубоком, по местным меркам, тылу – аж в десяти километрах от передовой, в небольшом селе Украинка, что располагалось в стороне от дороги между Токмаком и Новони-колаевкой. Местных жителей, как и целых домов, в селении не было. Но для нас это было даже лучше. Тяжело смотреть в глаза местным, когда отступаешь. Они смотрят на тебя с такой укоризной, что хочешь сквозь землю провалиться.
Разместились хорошо: нашли несколько глубоких погребов, где можно было в случае нужды пересидеть обстрел. Соорудили походную баню и кухню. Помимо нас в этом заброшенном селении располагалось еще несколько подразделений вместе со своей техникой.
Концентрировать в одном месте столько народу было опасно, но где сейчас безопасно? У врага есть ракеты, способные нести боезаряд на расстояние в несколько сотен километров, есть беспилотники, которые летят еще дальше. Есть данные космической разведки, которые предоставляют им пиндосы, есть высокоточные снаряды, которые летят настолько точно, что могут все шесть лечь в одну точку. Но и у нас тоже много чего есть, поэтому и на той стороне стараются не кучковаться и большими группами не собираться.
Мы расположились в стороне от соседей, заняв руины нескольких домов, из которых явственно тянуло мертвечиной. Скорее всего, в прошлом году, когда здесь проходили бои, в одном из этих домов под обломками кто-то погиб, и тело или тела так и не вытащили и нормально не захоронили. Наверное, из-за этого запаха рядом с руинами никто не ставил технику, палатки и не размещал личный состав.
Но мы народ, к вони привыкший, нас мертвечиной не испугать, нос от нее мы не воротим, поэтому тут и разместились. Натянули маскировочные сети, под ними в самодельных навесах и палатках расположился личный состав. Соорудили баню и кухню.
