Возвращение чувств. Машина.

– Ну, нет! Благодарим покорно! В такую холодищу что-то не хочется… Но ты – молодец! Очень правильно и мудро всё сделал. Спасибо.

– Всегда пожалуйста. Можете на меня рассчитывать и дальше, любезные фрау, – он раскланялся с обеими, – Кстати, может в дополнение к лопате прикупить ещё и кирку?

Мария надулась, Катарина рассмеялась. Впрочем, поворчав, Мария признала, что он прав – лопату выбрасывать не стоит, она может ещё пригодиться.

Порассуждав ещё о деталях, решили, что почерк попробуют подделать Мария, или Катарина, так как у Пьера не было достаточной практики в письме. Обсудив наиболее правдоподобное содержание письма, надумали лечь спать. За прошедшие сутки дел наворотили достаточно, поэтому устали и проголодались – как хорошо, что запас копчёного мяса, сала или колбасы всегда теперь был под рукой, поскольку его регулярно возобновляли: так, на всякий случай…

Спали хорошо.

Проснулись часов в двенадцать – солнце как раз стояло в зените.

Катарина какое-то время лежала молча, обдумывая как быть дальше. Затем, кое-что вспомнив, занялась рукой. Сняв повязку, она внимательно посмотрела на раны. Представила, как они затягиваются: от глубины – к поверхности кожи… Действовала по проверенной с ожогом методике: представляла, что разрезы словно выворачиваются наружу, вынося из тела всю заразу и оставляя после ран монолитные мускулы…

Магическое заклинание не подвело. Было страшновато, но в то же время так замечательно смотреть, как прямо на глазах выплывают страшновато выглядящие сгустки черно-желтого цвета (их она поспешила завернуть в кусок тряпки – мало ли!) и растерзанная плоть затягивается и срастается… И вскоре даже шрамов почти не осталось: только светлые полоски новой кожи!

Впрочем, нет. Это было уже слишком. В смысле, слишком подозрительно.

Сосредоточившись, она вызвала на месте полосок красноватые выпуклые рубцы, словно от зажившего ранения. Повертев ладонью так и эдак, она решила, что всё выглядит достаточно правдоподобно, чтобы объяснить чудодейственным бальзамом, и дня через два-три можно будет показать руку всем – мол, какие молодцы братья! А сейчас рука ей очень нужна как раз в рабочем состоянии: ведь подделывать чужой, да ещё мужской почерк – не шутка.

Руку она, разумеется, вновь забинтовала.

Но так как как раз перевязанная рука могла вызвать ненужные толки, да и запоминалась легко, она растолкала Марию, и той пришлось принести завтрак к ним в комнату.

Что, собственно, было вполне нормально для изнеженной дворянки. Но хорошо, что никто из посторонних не смотрел, как завтракает эта дворянка: ела она с волчьим аппетитом: наверное, организм требовал материала для восстановления – сил, руки. И вообще, всего! Да и продукты были и свежие и вкусные, особенно сливки – о, сливки!..

Позже, когда пришла прислуга в виде рябой дочери хозяина, чтобы убрать посуду, Катарина, сев на свою руку с повязкой, сердито-повелительным тоном спросила на отвратительном немецком, почему это не заходит пожелать ей доброго утра мессер виконт? Ей ответили, что ещё ночью виконт отбыл в неизвестном направлении.

– Даже не попрощавшись?! Швайн! И это называется – галантный кавалер! – от души возмутилась Катарина, – Ну пусть ещё когда-нибудь попробует показаться мне на глаза! Он узнает, как я страшна в гневе!..

Она пофыркала и понадувала губки ещё пару минут, про себя думая, не переигрывает ли, затем потребовала перо, чернила и бумагу.

Когда всё было доставлено, они с Марией попробовали свои силы в уголовно наказуемом деянии по изготовлению поддельных писем.

Выяснилось, спустя пару часов препирательств и разных «нет, а давайте теперь так!..», что у Катарины всё равно получается лучше, несмотря, а, может, как раз благодаря повязке. Именно такой торопливо-небрежный почерк им и был нужен. Поэтому после обеда, ещё трёх часов тренировки, и кучи испорченных листков, она смогла, наконец, воспроизвести почерк и стиль достаточно хорошо:

«Монсиньор!

Сожалею, что пока ничем не могу Вас порадовать.

Как поиски, так и ожидание не принесли никакого результата. Возможно, Ваш информатор что-то неверно передал, или сам был введён в заблуждение. Однако не желая быть обвинённым в недостатке рвения или терпения, и стремясь оправдать Ваше высокое доверие, я намерен провести здесь ещё не менее двух недель, после чего, если не получу новых указаний, перенесу свои усилия южнее. Так мне в настоящее время подсказывает чутьё, столь высоко ценимое Вашей милостью.

Как всегда, молю о Вашем благословении, и остаюсь Вашим       преданнейшим слугой.»

Ей казалось, что она достаточно верно уловила немного ироничную манеру талантливого, в меру (ну, то есть, в соответствии с оплатой!) преданного, но с определённой долей гордости и независимости, авантюриста-наёмника, по отношению к своему вышестоящему, обладающему деньгами и властью, но гораздо менее храброму работодателю-покровителю, каким, несомненно и являлся епископ Нарбоннский.

Несмотря на некоторый риск, им казалось, что это в любом случае лучший вариант, чем полное отсутствие как ответа на высочайший приказ, так и самого агента. Если не выходить на связь с «шефом» слишком долго, то розыск пропавшего неизбежен. Тогда всплывут и они…

Ладно, они честно постарались отправить «виконта» на юг. Ход за противником.

Некоторое время она колебалась: какую поставить дату. Потом решила не мудрить, и поставить сегодняшнее число – одиннадцатое сентября.

Мария, как прагматичная женщина, продолжала утверждать, что письмо стоило бы дополнить благодарностью за деньги. Однако Катарина убедила её, что агент такого уровня не допустил бы подобной бестактности. Тем более, не выполнив задания.

На этом и порешили.

К вечеру вернулся довольный поварёнок в новой одежде и щегольских сапогах, и ему дали возможность отоспаться дома. Сами тоже отдыхали. На следующий день, пообедав, и выложив золотой отцу и ещё один, плюс (уже наедине) четыре, отправили через Пьера довольного мальчишку на новое (вернее, подправленное старое) задание, подробно разъяснив ему, что отвечать, чтобы у резидента его Высокопреосвященства не возникло подозрений, но и не было возможности позже разыскать юного связного – последняя предосторожность показалась Катарине более чем разумной.

Кстати, не без интереса она узнала, что резидент живёт в городке Халлойн, где у него приход. А что – отличная «крыша». И «рядом»: даже на лошади до городка как раз почти день пути.

Кстати, о лошади – Пьеру удалось купить себе неплохую. С некоторым волнением остались на ещё одну ночь в гостинице.

К вечеру следующего дня, убедившись, что мальчишка благополучно вернулся, и все их инструкции выполнены, они отправились дальше, накинув щедрые чаевые хозяину – хорошо, что теперь, благодаря взятым с боем военным трофеям, в средствах они не были так стеснены.

Однако следующие два дня Катарина с Марией снова щеголяли в мужских камзолах, штанах и шляпах. Так как они отнюдь не собирались ехать в Венгрию, как Катарина сообщила милому Джону, имело смысл до самого конца маршрута оставаться неузнанными – уж три-четыре дня, пока они делали очередной сбивающий со следа крюк, можно было и потерпеть. Однажды они даже целый день ехали вдвоём с Марией и ночевали сами – Пьер нагнал их на следующее утро, с облегчением, как показалось Катарине, узнав, что они за это время никого больше не «утихомирили». Честно говоря, облегчение почувствовала и Катарина – она тоже переживала. За Пьера.

К своему «любовному» приключению она теперь относилась с изрядной долей иронии.

Ну, вот не судьба ей пока, похоже, познать эти самые – женские чувства… Может, и к лучшему. Ведь они – ещё не в безопасности!

Места, по которым проходила дорога, становились всё живописнее. Так как они в своём «конспиративном» крюке захватили часть Германии, теперь дорожные впечатления обогатились достопримечательностями и видами ещё одной страны.

Холодные, продуваемые ветрами высокогорные луга Швейцарии сменились ещё не совсем прохладными сонными равнинами и предгорьями с неизменной утренней дымкой и росами, обильно выпадавшими на всех низко расположенных предметах: траве, камнях, кустах. Здесь, на туманных равнинах и пологих холмах, урожай ещё только-только убрали, так как он созревал позднее, чем на тёплых и низменных восточных пространствах Франции. Да и Гольфстрим, как помнила Катарина, внутри континента уже не так оказывает своё благотворное согревающее влияние.

Но дремучие сумрачные леса и ухоженные поля, и, конечно, зеленовато-голубые угрюмые горы создавали своеобразную атмосферу, некий романтический настрой. Такой странной, щемящее-приятной грусти, и в то же время – восторга от окружающей первозданной природы, она не испытывала больше нигде. Словом, настоящий рай для будущих поэтов-романтиков…

Но вот народ здесь, совсем как в Швейцарии, жизнерадостностью и приветливостью не отличался. Возможно, из-за непомерных налогов, или неуверенности в завтрашнем дне. Разрушенные, сожжённые и просто брошенные селения ещё попадались.

Даже на свадьбе, справляемой в одной из деревень, через которую они проезжали как-то под вечер, той особой атмосферы беззаботного веселья, которая почти всегда царит на подобных празднествах, (тем более, когда и урожай собран) не ощущалось. Скорее, было похоже, что люди просто на совесть отрабатывают очередную повинность под названием «праздник».

Но всё равно, Катарина специально задержалась, чтобы посмотреть обряды, одежды и танцы, которые проходили под незамысловатую музыку хиленького оркестра: сплошные рожки, дудочки, бубен, и что-то вроде предков скрипок – во всяком случае, по струнам водили смычком.

Так как в мужских костюмах они продвигались порезвее, назавтра Германия осталась позади, и они снова заехали на территорию так называемой Австрии. Проехали Вельс и Штейр – маленькие чистенькие сугубо провинциальные городки, где они даже не задерживались на осмотр достопримечательностей: все они прекрасно просматривались с холмов, окружавших эти крошечные центры своих феодов.

Ещё через два дня добрались до Винер-Нейштадта, от которого до пресловутой Ингрии было не более десяти-двенадцати лье: город Шопрон находился всего в одном дне пути.

Здесь провели сутки, окончательно договорившись о возможных вариантах поведения, если с бароном фонХорстманом что-то выйдет не так, как хотелось бы, или… Ну, словом, в его преклонных летах всякое случается (тьфу-тьфу – не дай Бог!). Заодно отдохнули, снабдились провизией и разузнали дорогу. Сразу в замок к барону и направились, решив в столицу пока не заезжать – вначале дело, а развлечения уж потом…

Через день цель их путешествия оказалась перед ними: на скалистом мысу, выдающемся в небольшое озеро с почти чёрной неподвижной водой, и окружённое скалами и лесом, возвышался замок Кирхштайн: дом барона Карла фонХорстмана, благородного дворянина с собственным гербом и официально зарегистрированной родословной с двенадцатью поколениями сложного генеалогического древа. Словом, типичного мелкопоместного феодала.

В тусклом свете облачного дня это место отнюдь не выглядело приветливо: лес скорее следовало назвать буреломом – стволы стояли тесно, так, что даже упавшие погибшие деревья, застряв кроной среди других, оставались как бы висеть здесь же. Рухнувшие же в озеро, там и гнили, дополняя впечатление запустения. Дикие, отвесные чёрно-серые скалы с ржаво-кирпичными потеками от, вероятно, рудного железа, и зелёными наплывами лишайника и мха на дальнем берегу озера, так же были покрыты корявыми живыми и погибшими стволами. Что тоже яркостью палитры глаз не радовало. Тут не было даже птиц…

Откровенно говоря, и сам замок нуждался если не в капитальном, то хотя бы в косметическом ремонте: сторона, выходившая на озеро, явно давно не использовалась – крыша башни провалилась, стены повыкрошились. В узких, больше похожих на бойницы, окнах, не было и следов рам, не говоря уже о стёклах. Даже фамильный вымпел, которому полагалось бы гордо реять, (или хотя бы скромно висеть ) над обиталищем столь родовитого клана, почему-то отсутствовал. Дома ли вообще хозяин?

– Похоже, господин барон не слишком-то процветает. – мрачно подвела итог наблюдениям Мария, почёсывая в давно немытой голове. Они с Катариной стали снова дамами только в лесу перед озером, и там же, запомнив как следует место, воспользовались сохранённой лопатой, закопав в аккуратной яме часть ненужной теперь одежды и снаряжения – вроде мужских сёдел, мечей, сапог и подобного. Впрочем, свой-то меч Катарина всё же оставила – спрятала только в багаж поглубже.

– Не могу не согласиться. Ремонт был бы нужен хотя бы для престижа владельца. Но может, у него просто нет на это денег?

– Зачем это ему деньги?! Ведь у него должно быть полно крепостных, которыми он волен распоряжаться шесть дней в неделю! Да и материала под рукой сколько угодно, – Пьер обвёл рукой покрытое валунами и упавшими стволами побережье, – Нет, тут что-то другое. Здоров ли он сам?

Только больной может запустить своё родовое гнездо до такого состояния.

– Состояние, действительно, плачевное. – отозвалась Катарина, пока их лошади и мул осторожным шагом то опускались, то поднимались по каменистой, неудобной тропе, назвать которую дорогой и язык-то не поворачивался, и которая через лес вела в обход замка, очевидно, к его парадному въезду. Ей всё время приходил на ум странный, какой-то печально-сожалеющий взгляд хозяина последнего трактирчика, которого они расспрашивали о дороге – замок Кирхштайн явно не числился здесь гвоздём программы достойных достопримечательностей.

И что-то было в этом взгляде ещё – такое, что поневоле у неё возникло желание расспросить подробней и выяснить побольше об этом месте. Явно местные жители знали о нем что-то недоброе… И, возможно, она совершила ошибку, не попытавшись выяснить это.

Предчувствие чего-то дурного постепенно нарастало. У Марии, похоже, тоже:

– Сударыня! (Господи помилуй!) Я хочу сказать – а вдруг он – упаси Боже, всё-таки!..

– Ты права: от этого – упаси Боже! Ну, мы уже обсуждали это – пришлось бы возвращаться, и плыть в Англию. А проезжать сейчас снова через родную и горячо любимую Францию… Что-то не очень хочется. Да и не перевалах теперь наверняка снег. Нет уж. Давайте будем надеяться на лучшее.

– Да, давайте! Будем надеяться, что он жив, и что он здоров, и помнит одну из десятков своих старых, тридцатилетней давности, пассий… И что он сможет и захочет оказать нам гостеприимство на годик-другой!

– Мария, перестань! Твои шпильки нам сейчас по достоинству не оценить… Так всё будет, или не так, всё равно мы скоро это выясним. А для этого нужно только доехать туда и спросить. Мы проделали такой путь, что уж полмили как-нибудь одолеем. Согласна?

– Конечно, сударыня! Не принимайте старую брюзгу вроде меня слишком серьёзно… Ну, с Богом, вперёд! – и няня, подав пример, первой перепрыгнула на своём коне через неглубокий ручей, пересекавший дорогу.

– Вперёд! – отозвалась Катарина бодрым голосом, хотя испытывала совсем другие чувства.

Она тронула повод коня, и последовала за Марией. Пьер, внимательно осматриваясь по сторонам, и чутко вслушиваясь в царившую вокруг почти полную тишину, замыкал их отряд, прикрывая тылы как всегда со взведённым арбалетом под рукой. Хотя, возможно, это было и излишней предосторожностью: после стычки с наёмниками графа, у них не было неприятностей в дороге. Да и сейчас, вот уже три-четыре мили не встретилось ни души.

Что тоже казалось странным. Похоже, старый барон вёл довольно замкнутый образ жизни. Или местные сами старались избегать его замка…

Впрочем, к его воротам могла вести не одна только эта дорога.

Подъехав к замку ближе, они обнаружили заросший камышом и кувшинками ров с такой же как в озере чёрной стоячей водой, и похожий, скорее, на болото. Кое-где и в нём валялись упавшие деревья, что ещё больше усиливало гнетущее впечатление от столь вопиющего запустения.

У опущенного подъёмного моста сходились три дороги, но вид у остальных двух оказался ничуть не более наезженный, чем у той, по которой прибыли они.

Впрочем, справедливости ради надо сказать, что среднюю дорогу, похоже, всё-таки не так давно расчищали – стволов, лежащих поперёк, не было, и подлесок рос не так густо.

Массивные ворота из почерневшего от времени и дождей дерева, разумеется, оказались заперты. Нарядные когда-то медные заклёпки, крепившие толстенные брусья к железным полосам каркаса, совсем позеленели. Подъехав к воротам через мост с полусгнившим настилом и оторванными цепями, Пьер громко постучал прикладом арбалета.

Ну вот и первое доказательство обитаемости замка: не прошло и минуты, как послышалось чье-то шарканье и ворчание, открылось маленькое окошко в воротах, и в нём показалось недовольное пожилое лицо. Оглядев троих путешественников так, словно они должны ему денег, оно ворчливо и довольно неприязненным тоном осведомилось по-немецки, чего им угодно.

Катарина, сдерживая эмоции, надменным тоном ответила, что им угодно узнать, проживает ли ещё в этом замке барон Карл фонХорстман.

– Ну да, всё ещё проживает. – ничуть не приветливей отозвалось лицо.

– В таком случае, не угодно ли будет барону принять гостей, привёзших ему привет от старых друзей из Франции?

– Возможно, – поколебавшись, выдавило из себя лицо, – Впрочем, если милостивая фрау и её спутники изволят подождать, я спрошу это у него. – при этом привратник дёрнулся было назад, явно собираясь закрыть окошко.

– Уж не придётся ли нам ждать его ответа здесь?! – возмущённо и громко сказала Катарина, уже полностью освоив имидж раздражённой дворянки.

– Э-э… Нет, конечно, сударыня. Вы сможете подождать в малой приёмной. Сейчас мы… откроем ворота. Одну минуту.

Судя по всему, ворчливому старичку пришлось позвать кого-то на подмогу, так как его хриплый раздражённый голос донёсся до них снова – слов было не разобрать.

Да и понятно: один бы он точно не сдвинул просевшую от времени и скребущую по ложбине в булыжнике внутреннего двора, створку, которая через пару минут со страшным скрипом и скрежетом приоткрылась, не больше, чем наполовину, пропуская их вовнутрь. Не торопясь, с гордым видом, они въехали.

Большой, сильно вытянутый внутренний двор, к счастью, всё же являл взгляду следы обитаемости. На верёвках, натянутых на уровне второго этажа, сушилось довольно много белья. Из кухни – судя по дыму из кривоватой трубы это была именно она – доносился звон посуды и чья-то визгливая ругань на немецком. Да уж, для этой цели немецкий язык подходил просто замечательно, как она уже имела случай убедиться…

Прямо по всему двору, совершенно игнорируя прибывших, разгуливало штук тридцать пёстрых и каких-то растрёпанных кур, что-то выбиравших из щелей неровно лежавшей крупной брусчатки, и не слишком удалявшихся от кухни – очевидно, в ожидании каких-нибудь очистков или объедков. Где-то глухо гавкали собаки.

Здоровенный парень, помогавший сухонькому и сгорбленному старичку-привратнику отодвинуть створку ворот, подошёл к ним, знаками показывая на себя, на их лошадей, и в глубину двора, где, наверное, была конюшня. Хотя Катарина прекрасно могла слезть и сама, она с царственным видом опёрлась на руку Пьера, подыгравшего ей в этой маленькой интермедии.

Встретить глухонемого Катарине оказалось почему-то не очень приятно.

«Благородно» сгрузив с лошади и Марию, Пьер огляделся и вздохнул ещё раз.

Они передали лошадей и мула на попечение здоровяка, настроенного, впрочем, вполне дружелюбно – он всё время мило улыбался, не сводя широко раскрытых глаз с Катарины, и жестами приглашал их проходить к большому дому в глубине и несколько справа от ворот.

Они и двинулись в указанном направлении: Катарина с Марией церемонно придерживая платья пальчиками, Пьер – без выкрутас, пытливо оглядывая колодец двора.

Запыхавшийся от усилий старичок-привратник, подойдя к ним чуть прихрамывающей походкой, виновником которой, как сразу намётанным глазом определила Катарина, мог быть только хронический суставный ревматизм, предложил им, уже не так свирепо, следовать за собой. Вблизи он уже не выглядел таким недовольно-сердитым, а, скорее, просто больным и грустным. И ещё усталым.

Впрочем, и всё здесь казалось старым и словно больным: здания явно нуждались в ремонте, ворота – замене, ухабистая брусчатка – в подсыпке и перекладке, крыши – в новой черепице взамен битой и раскрошившейся. Даже продолжавшим ругаться на кухне служанкам не помешала бы хорошая выволочка, хотя бы за их неопрятный внешний вид – обе, конечно, вылезли на нёсколько минут поглазеть на прибывших. После чего, как ни в чём не бывало, вернулись к прерванному скандалу. Катарина заметила ещё как минимум двух слуг, пялившихся на них через немытые стёклышки в свинцовых переплётах окон разных этажей.

За массивной и такой же просевшей, как ворота, входной парадной дверью под аркой, справиться с которой старичку помог на этот раз Пьер, оказался небольшой коридор, одна дверь из которого вела в чулан, где хранились сёдла, доспехи, алебарды и прочая походно-охотничья амуниция (пахло здесь… как в конюшне!). Другая, та, в которую они прошли, привела их в высокий и холодный холл, где они и остались ждать, пока их проводник похромал доложить хозяину о прибытии гостей – вряд ли это происходило здесь часто…

За те десять минут, что он отсутствовал, Катарина и её друзья успели вдоволь насмотреться на унылый интерьер, вполне, впрочем, гармонировавший с угнетающей картиной общего запустения старого замка.

Поскольку и без того тусклый свет осеннего дня проникал только через узкие вытянутые вверх бойницы, в помещении царил полумрак, что опять-таки усиливало чувство запустения, неухоженности, и какой-то пропыленности всего окружавшего их.

Катарине почему-то вспомнилась родная эпоха – подобные ощущения у неё возникали при посещении разорившихся предприятий.

Вот: только недавно цеха и лаборатории кипели деятельностью и гулом голосов…

Но внезапно исчез интерес к отрасли, и живительный родник финансирования иссяк – и люди ушли, а здания и машины остались. Мёртвые и угрюмые, пылятся и разрушаются они в напрасном ожидании тепла заботливых рук наладчиков, рабочих и строителей. Но нет хозяина. И вскоре всё будет продано за долги.

И завод, или цех окончательно прекратит своё существование, не найдя новой рачительной метлы и руки… Если, конечно, не найдётся другой хозяин. Но сохранит ли он завод, или захочет на его месте построить очередной ресторан или казино – кто знает.

Здесь было почти то же: ощущалось отсутствие заботы и равнодушие к судьбе всех этих реликвий, накопленных трудами предыдущих поколений: доспехов и оружия, развешанных на стенах, добротной, но какой-то покорёжено-поцарапанной мебели, выцветшим и кое-где рассыпающимся прекрасным старинным гобеленам, в обвешанной фестонами пыльной паутины, люстре. В колоссальном же, на полстены, камине, огонь не разводили, похоже, со дня сотворения мира.

Первой поделилась своими соображениями Мария:

– Похоже, барон остался без хозяйки. Ни одна женщина не потерпела бы такой пылюки и грязищи.

– Я думаю, ты права. Вопрос только в том, была ли эта хозяйка вообще. А то вдруг он закоренелый холостяк, наш барон.

– Так вроде, он в молодости, как я поняла, здорово увлекался женщинами… Неужели ему не попалось ни одной умной – чтоб убедила его, что он действительно, любит только её?!

– Не знаю, не знаю. Ведь увлекаться – это одно, а вот связать себе руки женитьбой – совсем другое. – пробурчал себе под нос весьма задумчиво Пьер, вертевший в руках один из мечей, снятых со стены.

– Ах, вот как ты, значит, на это дело смотришь, старый брюзга! Так стало быть жениться – это связать себе руки?! Да без женщин вы же зароетесь в грязи, словно свиньи! Только женщина может сделать из вас, нерях и лентяев, нормальных мужиков: хозяйственных папаш, добытчиков для семьи – достойных Отцов Семейства! А не гулящих транжир и распутников с ветром в голове!

– Да, сразила ты меня своими аргументами, прямо на обе лопатки положила, – усмехнулся Пьер, хитро поглядывая на пузырившуюся няню, – Один только вопросик. Почему же это вы, такие хозяйственные и домовитые, так норовите выйти замуж за нас – бессовестных обормотов и безмозглых транжир?

Да ещё гуляющих налево-направо с разными бабёшками?

– Да всё из жалости! А то прямо сердце кровью обливается смотреть, как вы губите сами себя – то передерётесь, как придурки на какой-нибудь попойке, то деньги зря выбросите на какую-нибудь дрянь, которая и в хозяйстве-то ни на что не годна! Я уж не говорю, что если вас не покормить и не обстирать вовремя, так и будете ходить пьяные, полуголодные и по уши в грязи – вот совсем как здесь! – она возмущённо обвела рукой, указывая на стены и пол.

– Да, круто ты всех мужиков отделала, – легкомысленно хихикнула Катарина, – Но согласись, кое-какие положительные… черты и свойства у них всё же есть?