Утерянные победы. Воспоминания генерал-фельдмаршала вермахта

скачать книгу бесплатно

Однако, чтобы правильно ее оценить, нужно вспомнить сказанное в предыдущей главе о перспективах, открывавшихся в этой войне перед Польшей.

По существу, немцы не могли не победить в этой кампании в силу превосходства и гораздо более благоприятной начальной обстановки, при выполнении двух условий: во-первых, если бы немецкое командование пошло на большой риск на западе, чтобы заручиться необходимым превосходством на востоке; во-вторых, если бы западные державы не воспользовались этим рискованным действием, чтобы оказать Польше своевременную помощь.

Не может быть никаких сомнений в том, что события могли развиться совсем по-другому, если бы западные державы предприняли наступление на западе как можно раньше. Конечно, это требовало гораздо больше здравого смысла от польского командования, которое, вместо того чтобы с самого начала растрачивать ресурсы в попытке удержать то, что удержать было нельзя, могло бы сосредоточить силы на ключевых участках и систематически стараться выиграть время, необходимое для того, чтобы перед Германией встала реальная угроза ведения войны на два фронта. Храбрость, с которой польские войска сражались до конца, уверенно гарантировала им возможность продержаться до того момента, пока союзники выйдут на Рейн и заставят германское командование всерьез задуматься о прекращении Польской кампании.

Таким образом, и на этот раз побежденная сторона внесла свою лепту в победу своего противника, как однажды выразился граф Шлифен. С другой стороны, также нужно признать, что в конечном счете быстротой и полнотой нашего успеха в Польше мы обязаны – наряду с оперативными преимуществами вначале и численным превосходством, достигнутым благодаря большому риску на западе, – более эффективному руководству и более высоким боевым качествам немецких войск.

Важнейшую роль в том, как быстро мы достигли успеха, сыграло нетрадиционное применение крупных, самостоятельно действующих танковых соединений при поддержке авиации, обладающей значительным превосходством. Но что по-настоящему решило дело, помимо стойкости, отваги и преданности немецкого солдата, – это дух, пронизывавший немецких командиров и боевые войска. Конечно, успешное техническое переоснащение произошло в большой степени благодаря стараниям Гитлера, однако техническое превосходство само по себе ни в коей мере не могло гарантировать столь быстрой и окончательной победы.

Но самым важным все же было то, что наш маленький рейхсвер, на который когда-то многие смотрели сверху вниз, возродил великие немецкие традиции в области обучения и руководства войсками, сумев спасти их после поражения в 1918 году. Новая немецкая армия – вермахт, детище того рейхсвера, – нашла способ не дать войне выродиться в позиционную войну – вероятно, единственная, кому это удалось, – или, как выразился генерал Фуллер в отношении последнего этапа Первой мировой войны, в «скобяную торговлю». Немецкому вермахту удалось с помощью новых средств вновь овладеть истинным искусством ведения маневренной войны. Самостоятельность поощрялась вплоть до самого нижнего унтер-офицерского чина или солдата пехоты, чему не было примеров ни в одной другой армии, в этом и лежал секрет нашего успеха. Новая армия с честью выдержала свое первое испытание. Пока еще командование армии могло действовать без вмешательства со стороны. Пока еще командующие сохраняли всю полноту власти. Пока еще войска могли вести действия чисто военного характера, и потому война еще носила рыцарский характер.

15 октября нас посетил полковник Хойзингер из оперативного отдела ОКХ и сообщил приятную новость о том, что и наш штаб в конце месяца переводят на Западный фронт. Наше место должен был занять штаб 8-й армии под началом генерала Бласковица. Вскоре после этого я сам получил приказ явиться 21 октября в ОКХ, располагавшееся в Цоссене, чтобы получить указания о проведении операции на западе.

18-го числа я выехал из Лодзи, чтобы успеть ненадолго навестить семью и тяжело раненного шурина, находившегося в госпитале в Бреслау.

Затем передо мной встала новая задача.

Часть вторая

Кампания на западе

Введение

Зима тревоги нашей позади,
К нам с солнцем Йорка лето возвратилось[3 - Шекспир У. Ричард III. Перевод М. Лозинского.].

Обрадованные тем, что нам удалось избежать неприятной роли оккупационных сил в Польше, 24 октября 1939 года мы с нашим штабом прибыли на Западный фронт, чтобы принять командование недавно сформированной группой армий «А». Передовые дивизии подчиненных нам армий (12-й и 16-й) были расположены вдоль границ Южной Бельгии и Люксембурга, а тыловые части протянулись до правого берега Рейна. Было решено, что штаб группы армий разместится в Кобленце.

Мы своевременно переехали в отель «Ризен-Фюрстен-хоф» у Рейна, который еще в бытность мою кадетом военного училища в близлежащем городке под названием Энгерс я считал верхом элегантности, а его кухню жемчужиной кулинарного искусства. Но теперь ограничения военного времени оставили печать и на этом знаменитом заведении. Наши кабинеты располагались в когда-то очаровательном старинном здании неподалеку от Дойчес-Эк[4 - Дойчес-Эк («немецкий угол») – остроконечная площадка в месте слияния Мозеля и Рейна, откуда открывается живописная панорама города и рек.], где до начала войны была расквартирована Кобленцкая дивизия. Прелестные комнаты в стиле рококо стали мрачными и пустыми. Недалеко от здания, на маленькой, окаймленной старыми деревьями площади стоял весьма примечательный обелиск. На нем красовалась помпезная надпись о том, что он был возведен французским комендантом Кобленца в 1812 году в ознаменование переправы через Рейн «великой армии» Наполеона во время ее похода на Россию. Под первой надписью была выбита еще одна примерно с таким смыслом: «Принято к сведению и утверждено», а под ней стояла подпись русского генерала, который стал комендантом Кобленца в 1814 году.

Как жаль, что Гитлер этого не видел!

По моему предложению наша оперативная группа штаба получила ценное пополнение: еще один старый офицер Генштаба, назначенный в оперативный отдел. Это был тогда еще генерал-лейтенант фон Тресков, один из главных участников заговора против Гитлера, покончивший с собой в июле 1944 года. Тресков еще в мирное время работал под моим началом в 1-м управлении Генерального штаба. Это был весьма одаренный офицер и пламенный патриот. Особое обаяние ему придавали находчивость, образованность, манеры истинного джентльмена и умение держаться в любом обществе, и его элегантному, аристократичному виду полностью соответствовала его столь же красивая, сколь и умная жена, дочь бывшего военного министра и начальника Генерального штаба фон Фалькенхейна. В те дни едва ли в берлинских армейских кругах можно было встретить более очаровательную пару, чем чета фон Тресков.

Нас с Тресковом еще со времени совместной работы в оперативном отделе связывали узы взаимного доверия, сродни дружбе. Здесь, в Кобленце, он тоже оказал мне ценную помощь в борьбе за принятие плана наступления на западе, разработанного нашей группой армий. Когда впоследствии я был назначен командующим танковым корпусом, а затем и армией, я оба раза просил Трескова в начальники моего штаба. Однако мои просьбы отклонялись на весьма оригинальном основании, что мне такой умный человек не нужен. Когда наконец весной 1943 года его предложили на должность начальника штаба моей группы армий, я не мог предпочесть его моему начальнику оперативного отдела генералу Буссе, который был моего возраста и неоднократно доказал свою доблесть в боях, где мы сражались бок о бок. Я упоминаю об этом единственно потому, что некий близкий к Трескову господин распространял слухи о том, что я будто бы отказался от его кандидатуры, потому что он был ненадежным национал-социалистом. Все, кто меня знает, поймут, что я подбирал себе сотрудников не по этому принципу.

Если тем месяцам в Кобленце суждено было стать «зимой тревоги нашей», то это объясняется странной неопределенностью «войны теней» 1939–1940 годов, или «drole de guerre»[5 - «Странная война» (фр.).], как называли ее французы. Нам было бы легче, если бы мы с самого начала могли плотно заняться систематической подготовкой подчиненных нам войск для наступления в будущей весне. Было известно, что Гитлер, к сожалению, собирается начать наступления в конце той же осени, а когда оно оказалось невозможным, то по крайней мере зимой. Каждый раз, когда его «предсказатели погоды», метеорологи люфтваффе, предвещали хорошую погоду, он отдавал сигнал к тому, чтобы войска выдвигались в районы сосредоточения. И каждый раз метеорологам приходилось сдавать свои позиции из-за того, что либо проливные дожди превращали землю в непроходимую трясину, либо внезапный мороз и снегопад ставили под вопрос целесообразность применения танков или самолетов. Вследствие этого нас постоянно бросало между приказами наступать и их отменами – состояние весьма раздражающее как для войск, так и для командиров. В этот период самым очевидным образом проявилось недоверие Гитлера к военным донесениям, не отвечавшим его желаниям. Когда штаб группы армий в очередной раз заявил, что из-за продолжительных дождей в настоящее время начать наступление невозможно, он отправил к нам своего шеф-адъютанта Шмундта с приказом на месте изучить состояние почвы. Для таких дел Тресков оказался идеальным человеком. Он целый день таскал своего бывшего товарища по полку по практически непроходимым дорогам, через размокшие пашни и топкие луга, вверх-вниз по скользким пригоркам, так что вечером, когда они вернулись в штаб, Шмундт еле стоял на ногах от изнеможения. С тех пор Гитлер отказался от этих совершенно неуместных методов проверки наших донесений о погоде.

Больше всего из-за абсурда то и дело меняющихся приказов и постоянно непродуктивного труда страдал, конечно, командующий нашей группой армий генерал-полковник фон Рундштедт, у которого долготерпение вообще не входило в число достоинств. Очень скоро наш штаб наводнил поток бумаг, обычно заливающий штабы боевых частей и соединений во время затишья на войне. Однако благодаря неписаному армейскому закону о том, что генерала, командующего соединением, нельзя загружать мелочами, фон Рундштедт почти не заметил его действия и каждое утро совершал долгие прогулки по набережной Рейна. Поскольку мне тоже нужно было хоть немного двигаться, я часто его встречал. Даже во время стужи, когда Рейн покрылся ледяной коркой, фон Рундштедт по-прежнему надевал только тонкий плащ. В ответ на мое замечание, что так он заболеет и умрет, он только возразил, что у него никогда в жизни не было пальто и, уж конечно, он не собирается покупать его в старости! Так он и не купил себе пальто, ибо даже в преклонном возрасте у старика чувствовалось спартанское воспитание кадетского корпуса. Еще одна привычка фон Рундштедта напоминала мне собственную бытность кадетом. Когда генерал-полковник возвращался к своему столу и ждал, пока я или кто-то из офицеров штаба явится к нему с докладом, как это происходило каждый день, он убивал время тем, что читал остросюжетный детектив. Подобно многим другим выдающимся людям, он находил удовольствие в подобного рода литературе, но все же несколько стеснялся своего пристрастия и обычно клал раскрытый роман в выдвинутый ящик стола, чтобы быстро задвинуть его, стоило кому-то войти к нему в кабинет. Так же делали и мы, кадеты, когда в часы самостоятельных занятий в нашу комнату заходил воспитатель!

Однако наше недовольство в ту зиму лишь в малой степени объяснялось колебаниями Гитлера и их пагубным воздействием на войска, которые рано или поздно начали бы сомневаться в разумности то отдававшихся, то отменявшихся приказов – не говоря уже о том, что это серьезно нарушало график межвойсковых учений, имевших особое значение для недавно сформированных дивизий.

Истинная причина нашего недовольства – или, говоря точнее, нервозности – заключалась в двух обстоятельствах.

Во-первых, она возникла из того, что я могу назвать только ослаблением власти ОКХ. Оно особенно удручало меня, поскольку я лично на посту первого оберквартирмейстера и помощника Фрича и Бека вплоть до зимы 1937/38 года боролся за то, чтобы в случае войны ОКХ заняло подобающее ему место в рамках определения военного курса в целом.

Во-вторых, штаб группы армий напрасно всю зиму пытался заставить ОКХ принять наш план операций, который – во всяком случае, по нашему мнению – единственный обеспечивает решающую победу на Западе. Только после того, как вмешался Гитлер, план был положен в основу наступления – но только когда уже ОКХ, безусловно вследствие наших настояний, сместило меня с поста начальника штаба группы армий.

Эти два фактора – «ослабление» ОКХ и борьба за план операций – в большой мере составляет подоплеку кампании на Западе, которой посвящена эта часть книги. Ее дальнейший ход уже известен во всех подробностях, и мне нет необходимости снова на нем задерживаться. Я хочу рассказать только о том, чему был свидетелем в качестве командира корпуса.

И тем не менее «зима тревоги нашей» все же сменилась «солнцем»!

4. Ослабление власти командования сухопутных сил

Считается, что отстранение ОКХ и Генерального штаба сухопутных сил от влияния на курс ведения войны на суше произошло в тот момент, когда Гитлер сместил фельдмаршала фон Браухича и взял на себя командование не только вооруженными силами в целом, но и сухопутными. В действительности же, однако, Генеральный штаб был практически, если не формально, лишен влияния еще в те недели, которые последовали непосредственно за Польской кампанией.

После моей поездки в Цоссен 21 октября 1939 года, где я получил «оперативной директивой «Желтый план» для группы армий «А», как теперь называлась группа армий «Юг», я записал в своем дневнике: «Аккомпанемент Хальдера, Штюльпнагеля и Грейфенберга производит чрезвычайно удручающее впечатление». В то время генерал фон Штюльпнагель был первым оберквартирмейстером и правой рукой Хальдера, начальника Генерального штаба, а полковник Грейфенберг возглавлял оперативное управление ОКХ.

Из высказываний этих трех господ было совершенно ясно, что ОКХ приняло план ведения войны, навязанный Гитлером. Очевидно, что они, как и командующий сухопутными силами, крайне отрицательно относились к мысли о наступлении на западе. Кроме того, по их словам можно было понять, что они считают, что германская армия не сможет одержать решающую победу на западе. Это впечатление подтверждалось и оперативной директивой, которая будет рассмотрена в свое время, и в ходе посещений штаба нашей группы армий командующим сухопутными силами и начальником его Генштаба, несколько раз бывавшими у нас впоследствии.

Теперь стало совершенно ясно, что взгляды на целесообразность и перспективы немецкого наступления на западе могли расходиться – особенно поздней осенью и зимой 1939 года. Меня приводило в ужас, как резко снизился статус сухопутного командования в высшем руководстве вооруженных сил. И это сразу же после того, как оно провело одну из самых блестящих кампаний немецкой истории!

Правда, Гитлер уже однажды не посчитался с мнением ОКХ, во время судетского кризиса. Но тогда на карте стояло нечто совершенно иное – вопрос не о руководстве военными операциями, а о политическом решении. Разногласия Гитлера с ОКХ – главным образом с начальником Генерального штаба Беком – касались не проведения операций сухопутных сил, но вопроса о том, приведут ли действия против Чехословакии к вмешательству западных держав и тем самым к войне на два фронта, вести которую германская армия не смогла бы. Однако в конечном счете решение этого вопроса было делом политического руководства, которое имело возможность принять необходимые политические шаги, чтобы избежать войны на два фронта. Таким образом, хотя командующий сухопутными силами принял на себя тяжелую ответственность, признав тогда главенство политических соображений, он ни в коей мере не отказался от прерогативы осуществлять военное руководство в своей конкретной области.

Во время польского кризиса до нас не доходили сведения о подобном расхождении взглядов между Гитлером и ОКХ. Сказать по правде, я склонен думать, что после того, как в случае с Чехословакией Гитлер оказался прав в политической оценке западных держав, командование надеялось, что то же случится и осенью 1939 года. Как бы то ни было, я полагаю, что во все те решающие дни конца августа ОКХ, как и мы в группе армий «Юг», до последнего считало, что дело снова кончится политическим урегулированием, аналогичным достигнутому в Мюнхене соглашению. Во всяком случае, если не учитывать предложения Гитлера относительно развертывания наших сил в Восточной Пруссии, с которыми командование согласилось, нельзя сказать, что Гитлер вмешивался в ведение операции в Польше.

Однако теперь создалось совершенно иное положение. Конечно, с тем, что вопрос продолжения войны после разгрома Польши был вопросом военного курса в целом и в конечном итоге должен был решаться Гитлером, как главой государства и Верховным главнокомандующим вооруженными силами, спорить не приходилось. Но вопрос заключался в наступлении сухопутных сил на запад, его решение должно было целиком зависеть от того, будут ли готовы эти силы справиться с поставленной задачей, а также как и когда. По этим трем пунктам главенство командования сухопутных сил было неоспоримо.

И тем не менее по всем трем пунктам Гитлер поставил командование сухопутных сил перед свершившимся фактом, когда 27 сентября – без предварительной консультации с командующим сухопутными силами – сообщил командующим всех трех родов войск о том, что намерен той же осенью предпринять наступление на западе, нарушив этим нейтралитет Голландии, Бельгии и Люксембурга. Спустя некоторое время его решение выразилось в директиве ОКВ от 9 октября 1939 года.

По получении оперативной директивы «Желтый план» на основе высказываний трех вышеупомянутых офицеров я пришел к выводу, что ОКХ подчинилось этому capitis diminutio[6 - Понижение статуса (лат.).]. Оно отдало директиву о наступлении, которое по-прежнему не одобряло и в успехе которого сомневалось, по крайней мере в том, что он будет решительным. Учитывая соотношение сил на Западном фронте, приходилось согласиться с тем, что сомнения были небеспочвенны.

Поэтому я мог только заключить, что на этот раз ОКХ отказалось от притязаний на руководство в качестве органа, ответственного за ведение войны на суше, и смирилось с ролью чисто технического, исполнительного органа. Случилось то, что мы с генерал-полковником Беком когда-то старались предотвратить нашими рекомендациями о разумном распределении ответственности во время войны. Мы призывали создать единую инстанцию, которая действовала бы в качестве консультанта по вопросам ведения войны при главе государства и объединила бы руководство всеми операциями на суше и вооруженными силами в целом, – во всяком случае, на время, необходимое для одержания победы на континенте, либо командующий сухопутными силами должен был взять на себя руководство вооруженными силами в целом, либо начальник имперского Генерального штаба, ответственный за операции вооруженных сил в целом, должен был одновременно руководить действиями сухопутных сил. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы два разных Генштаба – вооруженных сил и сухопутных сил – имели влияние на руководство последними.

Именно это, казалось, и произошло. Гитлер со своим ОКВ решали не только какие операции следует проводить сухопутным силам, но также когда и как. ОКХ оставалось только разрабатывать соответствующие приказы независимо от его согласия или несогласия с тем, что от него требовали. Командующий сухопутными силами был низведен с поста военного советника главы государства до уровня подчиненного командира, обязанного лишь беспрекословно подчиняться. Вскоре, как только ОКВ создало театр военных действий в Норвегии, это стало совершенно ясно.

Почему ОКХ было подобным образом отодвинуто на задний план – ответ на этот вопрос можно найти как в личных взаимоотношениях, так и в том, как решался вопрос о продолжении войны после разгрома Польши.

Гитлер – фон Браухич – Гальдер

Главная причина вышеописанных событий заключалась в личности Гитлера, в его ненасытной жажде власти и огромном самомнении, которое породили его бесспорные успехи и поддерживало лизоблюдство партийных боссов и некоторых лиц из ближайшего окружения. В отношении несогласных военных деятелей ему весьма способствовало то, что он был не только главой государства, но и Верховным главнокомандующим вооруженными силами, значит, их непосредственным начальником. Вдобавок он обладал особым талантом вдруг обрушить на своих военных сотрудников мощь экономических и политических аргументов, которые они не могли сразу же опровергнуть, поскольку государственному деятелю во всяком случае положено лучше разбираться в убедительности этих аргументов.

Однако в конечном итоге именно жажда власти Гитлера заставила его узурпировать роль высшего военачальника вдобавок к роли главы государства и политического вождя. В этой связи весьма примечателен один разговор, который состоялся у нас в 1943 году. Это был один из тех многих случаев, когда я пытался склонить Гитлера к разумной организации командования – иными словами, отдать руководство военными операциями в руки облеченного полнотой ответственности начальника Генерального штаба. В том разговоре Гитлер с жаром отрицал, что желает «играть в полководца», хотя, несомненно, его привлекала слава, связанная с этим. Напротив, утверждал он, по-настоящему решающее значение имеет то, чтобы он, и только он обладал властью и авторитетом добиваться исполнения своей воли. Он верил только во власть, а свою волю считал ее воплощением. Кроме того, есть основания предполагать, что после Польской кампании Гитлер опасался, что заслуги генералов могут нанести урон его авторитету в глазах народа, и поэтому он с самого начала так диктаторски отнесся к ОКХ в вопросе о ведении кампании на западе.

Такому человеку, неразборчивому в средствах, обладающему выдающимся умом и неукротимой волей, были вынуждены противостоять генералы фон Браухич и Гальдер. Он не только был всенародно признанным главой государства, но и занимал высшее положение в военной иерархии.

Поистине, борьба велась неравными силами, даже если бы оппонентами Гитлера в армии были другие люди.

Будущий фельдмаршал фон Браухич был очень способным офицером. Хотя он не достигал уровня таких генералов, как Арон фон Фрич, Бек, фон Рундштедт, фон Бок и Риттер фон Лееб, по положению он, несомненно, шел непосредственно за ними и, как показали события, тоже обладал всеми качествами, необходимыми для командующего сухопутными силами.

Что касается характера фон Браухича, то его поведение отличалось безупречностью. Не стал бы я отрицать и его силу воли, даже если, по моему опыту, она чаще негативно выражалась в некоторой негибкости, чем в конструктивной решимости. Он предпочитал выслушивать чужие решения, а не принимать их и добиваться их исполнения самому. Фактически он зачастую уклонялся от принятия решения, надеясь избежать борьбы, к которой не чувствовал себя готовым. Много раз фон Браухич упорно отстаивал интересы армии – например, когда добивался, чтобы Гитлер публично реабилитировал генерал-полковника фон Фрича, хотя хорошо понимал, что этим навлекает на себя немилость Гитлера в дальнейшем. Его смелость проявилась в приказе по войскам, который он отдал в связи со смертью фон Фрича. Однако в глубине души борцом он не был. Он никогда не относился к тем людям, которые умели добиться своего одной силой характера. Между прочим, генерал-полковник Бек однажды с горечью посетовал мне на то, как вяло фон Браухич отстаивал точку зрения ОКХ во время чешского кризиса и предоставил ему, Беку, выпутываться из трудного положения в полном одиночестве. С другой стороны, когда такие люди, как бывший посол в Риме фон Хассель, упрекают фон Браухича за нерешительность в вопросе о насильственном свержении Гитлера, они забывают о том, какая существенная разница между заговором, который подготавливает государственный деятель за письменным столом, уже не взваливая на свои плечи никакой ответственности (как герр фон Хассель), и участием руководителя армии в государственном перевороте, который в мирное время может повлечь за собой гражданскую войну, а в военное – отдать победу внешнему врагу.

Фельдмаршал фон Браухич, элегантный мужчина с печатью аристократизма, всегда вел себя исключительно как достойный человек. Он отличался вежливостью, обходительностью и даже обаянием, хотя его любезность не всегда производила впечатление внутренней теплоты. Насколько ему не хватало напора, который внушает уважение противнику или, по крайней мере, заставляет его действовать осторожно, настолько же он не производил впечатления волевой и творческой личности. В общем, от него веяло холодной сдержанностью. Он часто казался немного замкнутым и определенно был довольно щепетилен. Эти качества завоевали поддержку ближайших подчиненных, которые уважали в нем «джентльмена», но их было недостаточно, чтобы обеспечить ему полное доверие войск, которым пользовался, например, барон фон Фрич, да и на людей такого типа, как Гитлер, они не производили впечатления. Правда, генерал фон Зеект был еще холоднее в обращении, до такой степени, что казался неприступным. Но все чувствовали преисполнявший его внутренний огонь и железную волю, делавшую его вождем. Ни одним из этих свойств не обладал фон Браухич, и он не отличался воинской отвагой фон Фрича, которая завоевывала сердца солдат.

Что касается отношений фон Браухича с Гитлером, я убежден, что борьба с человеком этой непреклонной воли морально истощила фельдмаршала. Характер, происхождение и воспитание не позволяли ему в спорах с Гитлером прибегать к тому же оружию, которое Гитлер, будучи главой государства, использовал без всяких зазрений совести. Браухич подавлял раздражение и гнев, тем более что в полемике он не был достойным соперником Гитлеру. И так это продолжалось до тех пор, пока болезнь сердца не заставила его уйти в отставку, которая пришлась Гитлеру как раз ко времени.

Справедливости ради нужно добавить, что с самого начала Браухич находился в гораздо менее выгодном положении по отношению к Гитлеру, чем его предшественник. Прежде всего, после ухода Бломберга с поста главнокомандующего вооруженными силами, Гитлер стал не только руководителем государства, но верховным военачальником. Военный министр Бломберг нанес армии окончательный удар, когда предложил Гитлеру самому принять командование вооруженными силами – хотя, конечно, можно было говорить, что Гитлер все равно пришел бы к этому решению, с подачи Бломберга или нет.

Прежде всего, к тому моменту, как фон Браухич вступил в должность, Гитлер занял совсем иную позицию по отношению к армии и, в частности, к ОКХ, чем в предшествовавшие годы. Бесспорно то, что сразу после прихода к власти Гитлер еще оказывал уважение руководителям армии и ценил их профессиональные способности. Это отношение он до конца сохранил к фельдмаршалу фон Рундштедту, хотя за время войны дважды снимал его с руководящего поста.

Два фактора в особенности привели к тому, что Гитлер изменил отношение к армии в последние мирные годы.

Во-первых, он отдавал себе отчет, что под командованием генерал-полковника барона фон Фрича (как и фон Браухича) армия не отступала от традиционных понятий простоты и благородства, а также солдатского понимания чести. Хотя Гитлер не мог упрекнуть армию в нелояльности к государству, было очевидно, что она не собирается выбросить за борт свои военные принципы в обмен на нацистскую «идеологию». Также очевидно было и то, что именно поэтому армия снискала популярность среди народа. Вначале Гитлер не желал прислушиваться к клеветническим обвинениям, которые распространяли против военных руководителей различные источники в партии, но в конце концов травля армии, развязанная главным образом такими личностями, как Геринг, Гиммлер и Геббельс, принесла плоды. Результаты этих подстрекательств стали ясны весной 1939 года из обращения Геринга к группе высокопоставленных военачальников якобы в качестве «старшего офицера вооруженных сил». В своей речи он бесцеремонно упрекнул армию, противопоставив ее двум остальным родам войск, в том, что она погрязла в старых традициях и не соответствует национал-социалистическому строю. Такой речи генерал-полковник фон Браухич, присутствовавший при этом, никак не мог стерпеть.

Вторая причина натянутых отношений Гитлера с ОКХ состояла в том, что позднее он называл «вечной генеральской нерешительностью».

Под этим он подразумевал два фактора. Во-первых, он имел в виду упорное стремление ОКХ сдерживать чрезмерные темпы перевооружения, поскольку их постоянное ускорение отрицательно сказывалось на качестве войск. Во-вторых, Гитлер утверждал, что всех своих успехов во внешней политике он добился вопреки сопротивлению генералов, которые раз от раза слишком осторожничали. Ответить на это можно тем, что генерал-полковник фон Фрич – и ОКХ в его лице – не возражал против планов Гитлера ни по введению всеобщей воинской повинности, ни по оккупации Рейнской области[7 - Генерал Хоссбах. Между армией и Гитлером. (Примеч. авт.)]. Также не возражал и генерал Бек (тогда фон Браухича не было в Берлине), когда Гитлер решил вторгнуться в Австрию.

Именно военный министр Бломберг сначала возражал против введения всеобщей воинской повинности по внешнеполитическим соображениям, от которых позднее отказался. И именно Бломберг во время занятия Рейнской области рекомендовал Гитлеру – без ведома ОКХ – увести немецкие гарнизоны с левого берега Рейна, когда французы объявили частичную мобилизацию. Тот факт, что Гитлер едва не последовал этому совету и что его переубедило лишь замечание министра иностранных дел фон Нейрата о том, что не время терять выдержку, мог еще больше усугубить, как постоянное напоминание о минуте своей слабости, неприязнь Гитлера к высшему офицерству. И если в годы перевооружения ОКХ не раз предупреждало его, что армия по-прежнему отнюдь не готова к войне, то этим оно лишь выполняло свой долг. Официально Гитлер всегда соглашался с этой точкой зрения, хотя она могла лишь усилить его антипатию к ОКХ.