Синяя книга Нэбо

– Ты что-нибудь поймал? – спросила мама, когда я вошел в дом. Она собирала крапиву на обед и не успела снять перчатки.

– Да, но какое-то странное существо, – ответил я. Мама замерла и посмотрела на меня. – У него было две морды.

– В смысле?

– У него не было передних лап. Зато была вторая морда. Мертвая.

Мама снова опустила голову и тоненько вздохнула.

– Оно было ранено?

– Не сильно. Я его выпустил.

Мама кивнула. Не знаю, почему я просто не рассказал ей правду о зайце в сарае. Думаю, она бы не поняла.

– Чертова «Уилфа», – произнесла мама.

То же самое она сказала, когда увидела лисенка без задних лап и белку, у которой не хватало половины черепа. Я не знаю, что значит это выражение, его ведь нет ни в одной из книг, – и мне кажется, вряд ли наступит подходящий момент, чтобы уточнить у мамы.

Дилан

Я долго ничего не писал, потому что рассказывать особо нечего, но теперь кое-что появилось.

Я уже читал этот учебник раньше. Называется «Биология для учащихся средней школы», на обложке нарисован скелет. Иногда можешь что-то прочесть и не понять, или тебе покажется, что ты все понял, но, когда станешь старше, прочитанное обретает совсем иной смысл. Именно так случилось и сегодня.

Мы провели утро, чиня ловушки в поле, а потом мама сказала, что пойдет вздремнуть с Моной, а мне надо почитать или что-то пописать. И я открыл книгу на странице шестьдесят два и начал изучать пятый раздел – «Размножение».

Я уже читал его раньше, но понимал лишь половину слов. Типа сперматозоид плывет к яйцеклетке, а затем имплантируется в стенку матки, и ребенок растет, пока не станет слишком большим и не выйдет наружу. Но я никогда не складывал два и два, поскольку знал, что сперматозоиды есть только у мужчин и для зачатия ребенка нужна сперма, – никогда не задумывался, как это соотносится с Моной.

Я перечитал, на случай, если что-то недопонял. Но я все понял правильно. Ну, это имело смысл, если вспомнить такие книги, как «Цвет пурпурный»[3], и историю про святого Давида Валлийского, покровителя Уэльса, в которой нехороший король по имени Сант насилует монахиню Нонну, после чего рождается Давид. Женщины рожают детей после близости с мужчинами.

Но мама уже много лет не видела мужчин. Поэтому я не знаю, откуда взялась Мона.

Дилан

Я много думал с тех пор, как последний раз что-то писал. Думал обо всем, чего не знаю.

Я не знаю, почему в книгах говорится о другом мире и почему некоторые животные странные. Я не знаю, почему люди в книгах все время разговаривают друг с другом, в кого-то влюбляются, куда-то ходят, а мы с мамой и Моной торчим здесь и видим только друг друга. И я не знаю, как спросить маму, если ее лицо всегда как камень, а слова так редки и скудны.

Пуйлл становится ручным.

Я назвал зайца с двумя мордами Пуйллом. Имя взял из старой книги, одного из маминых школьных учебников, на обложке нацарапано: «Ровенна Уильямс, 11 лет». Это сложная книга под названием «Мабиногион»[4], в ней происходит много странных вещей, и мне не нравятся персонажи, которые вроде как должны были понравиться. Герои всегда слишком уверены в том, что делают. Но Пуйлл вполне ничего. Он совершает очень много ошибок, но тем не менее кто-то о нем написал.

Смешное имя – Пуйлл, оно валлийское, и в нем есть странный звук «лл», как будто воздух выходит из-под языка. Звук необычный, такой трудно произнести, если не привык. Я смутно помню его с тех пор, как говорил на валлийском в школе, но иногда боюсь забыть, поэтому повторяю снова и снова, пока пропалываю грядки или развожу костер. Л-л-л-л.

Мне кажется, Пуйлл – хорошее имя для зайца. Это двойное «л» другое, но все равно красивое, пусть и непривычной красотой, как сам заяц.

Маме не нравится писать – она говорит, все ее записи получаются корявыми, не такими, как в книгах, а я молодец, потому что вставляю диалоги и все такое и пишу так, как мы говорим на самом деле.

Я в этом не уверен, потому что мы особо и не говорим. Мама использует слова экономно, будто это еда. Я с Моной болтаю чаще, чем с мамой, но та не может ответить. Однако я все равно что-то говорю, а она лепечет в ответ. Не знаю, как мама выдерживает молчание.

Трудно долго говорить, когда некому ответить. По крайней мере, у меня есть книги, которые дают мне слова. Интересно, разговариваю ли я так же, как до Конца? Просто иногда я произношу какое-то слово или предложение, а мама странно на меня смотрит. Но как я могу знать, что сказать?

– Люди пишут не так, как говорят. Вот почему никто не любит писать.

Мне хотелось сказать: какие люди? Хотелось спросить: ты говоришь о том, что было перед Концом, мам? Но я не стал ни говорить, ни спрашивать. Потому что иногда вижу, как она смотрит на эту книгу и на полку, где хранится «Синяя книга Нэбо». Мне кажется, маме есть что сказать и что написать.

Ровенна

Нужно написать про Гейнор.

От нее всегда неуловимо пахло салоном. Перекись, миндальный шампунь и еще ка- кой-то запах, когда влажные волосы разлетаются по линолеуму. В детстве мне никогда не нравился запах нашего дома, но аромат салона «Серебряные ножницы» казался теплым и успокаивающим.

О Гейнор можно сказать очень много, как и о том, что она значила для своих клиентов.

Стоило очередной пожилой леди устроиться в кресле, Гейнор каким-то образом понимала, когда можно трещать без умолку, а когда лучше помолчать. Иногда клиенткам нужно было слушать бесконечный пустой треп о цене на морковь, о назойливом грохоте мусоровоза по утрам, о закрывающихся магазинах на центральной улице в Карнарвонe и о том, как грустно видеть столько пустых витрин. А иногда, не часто, но чаще, чем вы могли бы подумать, Гейнор умолкала, так сказать освобождая эфир, чтобы дама в кресле могла заполнить тишину тяжелыми словами.

«Вчера умерла моя сестра» или «Я ни с кем не разговаривала целых две недели».

Иногда это были просто слезы, тихо скатывающиеся по морщинистому лицу.

Каждую стрижку она начинала и заканчивала одинаково – клала руки на плечи, ловила взгляд в зеркале. Гейнор обладала той добротой, которую всегда ожидаешь от врача, но редко получаешь.

– Ты очень добра, – сказала я однажды. – Всем помогаешь.

Гейнор удивленно улыбнулась. Думаю, эта доброта была у нее в крови; она единственная дарила человеческое прикосновение большинству старушек, которых мир сделал невидимыми.

Несколько лет назад Дилан спросил меня:

– Гейнор – моя бабушка?

Я почему-то покраснела и ответила надменно, хотя это был вполне резонный вопрос:

– Конечно нет!

– Кто же тогда были мои бабушка и дедушка? Я их совсем не помню.

Я сглотнула слезы, потом еще раз и еще, хотя к этому моменту почти перестала плакать, потому что моя душа уже окаменела.

– Можешь считать ее своей бабушкой, если хочешь. Гейнор не будет возражать.

Кровь не водица, но иногда воды так много.

* * *

Сегодня идет дождь. Огромные горячие капли безжалостно лупят по дому. И я подумала, что стоит написать о воде, ведь после Конца ее стало заметно больше.

Дождь теперь не такой, как раньше. Это не тот дождь, что шел, пока я стояла у школьных ворот в ожидании Дилана, и не ленивая серая морось, из-за которой хотелось окуклиться на диване и смотреть фильм. Сейчас он злой. Не только дождь, но и вся погода.

После Конца многое изменилось. Поскольку я не вижу других людей, живу без радио, мессенджеров и «Фейсбука», то мне повсюду мерещатся человеческие эмоции. Картофельное поле радуется теплым весенним днем. Дом сыт происходящим по горло, потому в крыше и появилась очередная течь. А погода напоминает мне темпераментного и недоверчивого любовника, который выходит из себя по пустякам, но с ним никак не порвать.

Я всегда думаю об этом так: «Погода, с большой буквы „П“, – дьявол у моей двери». Зимой она жестокая, угрюмая, холодная, густой мягкий снег может забаррикадировать нас в доме. Но летом гораздо хуже. Именно тогда жара становится давящей, она убивает растения и с мстительной жестокостью высасывает всю влагу.

Самое страшное – не понимать: действительно погода испортилась или я просто начала замечать все эти изменения, потому что теперь от нее зависит, вырастим ли мы себе еду.

Ливни, жара, жестокие бури. Молнии тычут в землю, словно проверяя, мертва ли она, – иногда без предупреждения. Гром грохочет так, будто ломается что-то массивное, а дождевая вода образует новые реки. Мы с Дилом сидим на крыше в плащах и даем этим рекам имена. Папоротниковая река, Грязевая река, река Саннингдейл.

После Конца страх стал другим. Мягче, потому что никогда не покидает, но он уже не такой сильный, как раньше. Раньше я беспокоилась о выплате страховки, о том, как малы мне джинсы и как старо я выгляжу. Теперь я переживаю об урожае картофеля и о том, что кто-то может прийти сюда и всех нас перебить. Еще меня пугает небытие, которое царит повсюду. Все признаки жизни исчезли – ни тебе огней, ни дыма. Иногда мы с Диланом ходим за пятнадцать минут через поля к озеру в Кум-Дулин, чтобы искупаться и помыться, и там, как нигде, я чувствую, что остались только мы и мы пытаемся выжить в горах, в одиночку.

– Это как Ноев потоп, – сказал Дилан вчера вечером, когда одна из первых весенних бурь попыталась ворваться в дом.

Мой сын, который никогда не переступал порог часовни или церкви и был зачат в горячем переплетении непростительных грехов, знает Библию. Он говорит, что ему нравятся библейские сюжеты. Особенно история про Ноя, где Бог избавляется от всех и вся, чтобы начать все сначала.

Дилан

Мама не говорит этого вслух, но мне кажется, ей не нравится, что я читаю Библию.

У нас был только один экземпляр Библии – здоровенная книжища с крошечными буковками и страницами, похожими на ткань. Но потом я нашел более компактный Новый Завет в сумке, висевшей на стуле в чьей-то столовой в Нэбо, и подумал: как странно, что кто-то носил с собой Новый Завет вместе солнечными очками и телефоном. Эта книга прекрасно помещается в заднем кармане моих джинсов, и она очень старая.

Внутри аккуратным округлым почерком с наклоном в одну сторону выведена дарственная надпись: «Тревору Эвансу за лучший дизайн рождественской открытки. Ректор. Лланбринмайр. Рождество 1925 г.».

Мне нравится эта история.

Некоторые истории лишены для меня смысла, например те, где говорится о годах перед Концом, об играх, телефонах, машинах и компьютерах. Я читаю эти истории, но они не имеют того смысла, какой имели бы, останься мир прежним. Об этих вещах там рассказывается так, будто они естественны и нормальны. А библейские события произошли много-много лет назад, но, несмотря на это, они имеют смысл и в сегодняшнем мире. Такое ощущение, что Иисус Христос говорит о нас с мамой, когда обращается к Богу перед распятием, и только о нас: «Я о них молю: не о всем мире молю, но о тех, которых Ты дал Мне, потому что они Твои» (Ин. 17: 9). Нет особого смысла молиться за весь мир, а вот у нас с мамой, возможно, есть шанс.

Забавный факт. Когда я учился в школе и мы должны были петь песни, молиться в конце дня и говорить на валлийском, нам рассказывали об Иисусе Христе, Библии и некоторых библейских сюжетах. Иисус в версии учителей выглядел плаксивым и жалким, с вечно грустными глазами. Но однажды, когда нас попросили его нарисовать, один из детей изобразил огромного чернокожего мужчину с широкой улыбкой в повседневной разноцветной одежде. И все воскликнули: «Иисус Христос выглядит совсем не так!» Но к тому времени в моем воображении он уже стал именно таким и остается до сих пор.

В школе его называли на валлийский манер – Иесу Грист. И хотя я читаю Библию на английском, я всегда думаю о нем как об Иесу, а не как об Иисусе. Иисус вроде как слабак. Иесу – настоящий мужик.

Я размышляю об этих историях, когда работаю, и вспоминаю, каким Иесу был добрым, милым и любил всех, но иногда все-таки срывался. А еще о том, как в Евангелиях рассказывается одна и та же история, но разными устами, и потому эти версии выглядят неодинаково. Порой это заставляет меня задуматься о записной книжке, «Синей книге Нэбо», ведь мы с мамой, вероятно, по-разному рассказываем свою правду.

Я обещал не читать то, что пишет мама.

Больше всего мне нравится, что Иесу сомневался в Боге в самом конце. Когда он уже висел на кресте, то сказал: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27: 46). Ведь сомнение и потеря веры означают, что Иесу был обычным человеком, хотя и творил чудеса и всякое такое.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

 Дилан Томас (1914–1953) – валлийский поэт и писатель. – Здесь и далее примеч. перев.

2

Вот что я сделала (валл.).

3

 «Цвет пурпурный» – роман Элис Уокер, в котором поднимается проблема сексуального насилия; в 1983 году удостоен Пулицеровской премии.

4

 «Мабиногион» – cборник средневековых валлийских легенд.