скачать книгу бесплатно
От напряжения снова заболела голова, в левом виске появилась долбящая боль. Анна уже знала, что она попала в «аварию», а что это? И еще одно слово, которое все поминают – автомобиль. «Перпетуум-мобиле» она знала по рассказам отца, но он говорил, что его не существует, что все это глупые выдумки немцев. А старик Иохим сердился на барина и настаивал, что в молодости работал у одного механика, который изготовил этот самый «перпетуум-мобиле» – вечный двигатель.
Как бы половчее расспросить про все это? Нет, не надо торопиться. Вначале надо узнать все о «себе», о «семье». Какого я сословия? Сколько мне лет? Если есть муж и ребенок, должно быть, не молоденькая. Ночью надо зеркало найти.
Вопрос о внешности еще не очень волновал ее, так как в прошлой жизни она не особенно нравилась себе. Да и маменька добавляла, насмехаясь над внешностью Анны, доставшейся от прабабки-испанки. Главное, чтобы не уродина.
Но она лукавила. Впервые увидев своего «мужа», она почувствовала, как краска смущения заливает ей лицо и шею: такой красивый мужчина не взял бы в жены уродину. Да и «дочка» просто красавица. На отца не похожа, значит, в меня.
От этой мысли она улыбнулась и впервые спокойно заснула. В больнице наступило время, когда все укладывались спать. «Наталье», бывшей Анне Лыковой, это казалось странным, потому что больные и так все время спали, дремали. Зачем нужно было еще устанавливать время для обязательного сна?
Шум в платах затихал. «Наталья» знала, что многие не спят, а читают книги или газеты. Становились слышнее разговоры докторов и медсестер, нянечек. Они переговаривались, находясь, порой, на разных концах длинного больничного коридора, громко звали друг друга к телефону, хлопали дверями, хохотали, бренчали чайной посудой. Но если вдруг в какой-нибудь палате раздавался громкий голос, они с возмущением реагировали на это, строго выговаривая нарушителю тишины.
Именно в это время «Наталья» решила побывать в ванной комнате, где, она знала, кроме большущей ванны и лежанки, обтянутой коричневой кожей, висело зеркало без рамы.
Подойдя к двери своей палаты, она вначале выглянула, чтобы убедиться, что путь свободен, а дверь ванной открыта. Торопливым шагом прошла часть коридора до заветной двери, нырнула в прохладу ванной (там было открыто окно, выходящее в больничный парк) и резко повернулась к той стене, на которой висело зеркало.
Вначале она заметила, что зеркало все было в капельках мутной жидкости, в грязных разводах, а по левой верхней части зеркала проходила черная трещина. Но даже в этом замызганном зеркале «Наталья» до мельчайших подробностей разглядела ту, которой она стала. Темно-синий халат с белой оторочкой по вороту обрисовывал фигуру женщины до бедер. Дальше зеркало заканчивалось. «Наталья» подняла глаза выше: крепкая грудь, не длинная, но ровная, гладкая шея, четко очерченный подбородок.
Еще выше, приказала себе. Немного скуластое лицо с легким загаром, светло-карие глаза, бледные, слегка запекшиеся губы, заметная родинка на правой щеке под внешним уголком глаза, едва заметные ямочки на щеках, маленькие уши, наполовину прикрытые светло-каштановыми волосами. В ушах поблескивали серьги, маленькие, но, по-видимому, золотые, и камень бриллиант, только крошечный совсем.
«Наталья» тут вспомнила, что ей подарила незадолго до смерти бабушка: крупные бриллианты на цепочках из гранатов.
В носу защипало от непрошеных слез. «Наталья» сердито потерла глаза кулачками и вновь принялась за исследование отражения в зеркале.
Высокий лоб наполовину скрыт челкой, виски блестят от седины, от глаз лучиками расходятся морщинки, почти белые на общем фоне загорелого лица. Справа и слева ото рта двумя подковами расположились чуть заметные бороздки, которые в момент, когда хозяйка улыбалась, («Наталья» улыбнулась) делались явственнее, делая значительнее саму улыбку. Нос, если смотреть прямо, казался совершенным, но стоило чуть повернуть голову, была видна легкая горбинка. На носу и верхней части щек были заметны веснушки.
А еще прямые плечи, на груди золотая цепочка с крестиком, темная ложбинка между грудями. Что еще? Ах да, ноги. «Наталья» заглянула внутрь зеркала, пытаясь увидеть себя ниже, но из этого ничего не вышло. Тогда она стыдливо отвернулась от окна, как будто ее кто увидит на третьем этаже, медленно подняла халат вместе с нижней сорочкой. Нормальные, ровные ноги, и коленки не мосластые. Только много светлых волосков на голени. Да еще ступни широкие как у холопки, пальцы кривоваты. Видно, что ноги сильные, привычные к ходьбе.
Женщина разглядывала ноги и так, и сяк, поворачивала их и влево, и вправо, но особых недостатков, кроме синяка, залившего левую ногу сверху донизу, не видела.
Ну и слава Богу, не кривоногая какая. Кривые ноги – беда. Здесь все ходят в коротких юбках, ноги наружу до самого… Когда ноги ровненькие, еще ничего, а коли колесом – просто срам.
В коридоре послышался стук каблуков и затих перед дверью ванной комнаты. «Наталья» замерла. Дверь открылась, на пороге стояла невысокая, миловидная женщина в накинутом на плечи белом халате. Под халатом темно-бордовый костюм. Юбка чуть ниже колен, жакет открывает наполовину руки, глубокий вырез.
– Доченька, Наташа, – проговорила женщина с улыбкой, – я в палату к тебе зашла, а там никого. Пошла тебя искать, а ты вот где. Решила ванну принять. Ну не буду тебе мешать, подожду.
– Нет, – громче, чем хотелось бы, откликнулась «Наталья». – Я просто так сюда, посмотреть.
Женщина поглядела на открытое окно, потом на «Наталью», улыбнулась и, взяв ее под локоть, увлекла за собой к палате.
Пока преодолевали путь по коридору, женщина («Наталья» уже несколько дней знала, что это ее мать, Елена Сергеевна) здоровалась с врачами, сестрами, те отвечали ей понимающими улыбками.
Приветливая, думала «Наталья», приноравливаясь к энергичному шагу матери. Хоть Елена Сергеевна и была пониже дочери, но держалась прямо, высоко держала голову. Она излучала уверенность и деловитость прирожденного лидера. От нее шло тепло и приятно пахло духами.
На минуту приостановились напротив двери с табличкой «Ординаторская». Елена Сергеевна бережно опустила руку дочери, открыла дверь и, проговорив: «Можно?», непринужденно зашла в кабинет.
Два доктора, сидящих один против другого за составленными вместе столами, одновременно повернулись к ней с выражением неудовольствия на лице. Увидев, кто их побеспокоил, заулыбались. Один даже приподнялся со своего места, хотя тут же шлепнулся назад.
– Мои дорогие, здравствуйте, – светским и в то же время доверительным тоном заговорила Елена Сергеевна. – Как дела, как настроение?
– Проходите, уважаемая Елена Сергеевна, присаживайтесь, – кивнул один из хозяев кабинета на диванчик, покрытый голубым выцветшим и истертым покрывалом.
– Я только на минутку. Вижу, моя Наталья уже в полном порядке. Когда на выписку?
– Да вот только швы снимем, анализы еще, да может, областному невропатологу показать следует…
– Областные специалисты – это моя забота. А с выпиской надо бы поторопиться. Сами понимаете, что семья без жены пропадает.
– Ну, вообще-то в понедельник… – начал другой врач.
– Вот и прекрасно, – перебила женщина. – Значит, до понедельника.
Подойдя к диванчику, она опустила на него внушительного вида пакет.
– С днем знаний вас! Это, – жест на пакет, – чтобы было чем отпраздновать. Счастливо оставаться!
Елена Сергеевна внушительным шагом двинулась к выходу, а вслед ей звучали слова привета и благодарности. Она довольно улыбалась своим мыслям, забыв о врачах. Увидев столбом стоящую напротив дверей «Наталью», радостно воскликнула:
– Все, в понедельник домой! Ты рада?
Схватила за руку, потянула за собой к притворенной двери палаты, где «Наталья» провела уже около двух недель, вошла и со вздохом облегчения опустилась на единственный стул. Потом скинула туфли на высоком каблуке, с удовольствием пошевелила пальцами, со вздохом прогнулась в пояснице:
– Как я устала. Все бегом, все на ногах. У тебя есть что попить?
На колченогом столике стоял пузатый графин и два стакана, но «Наталья» не видела, чтобы за все дни, что она здесь, кто-то менял воду. Она нерешительно двинулась к графину, но тут Елена Сергеевна наклонилась к прикроватной тумбочке и вытащила оттуда коробку, изрисованную заморскими фруктами. Отогнув уголок коробки, она сильными пальцами оторвала его. Махнула рукой «Наталье», чтобы та приготовила стаканы. «Наталья» поставила стаканы тут же на тумбочку, и оранжевая жидкость заполнила их почти до краев.
– Давай за твое выздоровление, дочка, за выписку! – радостно проговорила она. Протянула один стакан «Наталье», а своим легко стукнула, как бы чокаясь. Залпом осушив стакан, она взяла со спинки кровати легкое полотенце и стала обмахивать им лицо и шею.
– Я, пожалуй, разденусь.
Расстегнула жакет, под которым оказалась шелковая кофта на тонких лямках и без рукавов.
– Ты чего стоишь? Пей сок и садись. Я сегодня освободилась пораньше. Посижу с тобой. Соскучилась. Я эти недели и не спала, считай. Только глаза закрою, кошмары снятся: то ты в яму попала, то в поезде уезжаешь от нас, не попрощавшись, то зверь за тобой гонится. Утром встану, голова как чугунная, а в глазах песок. А тут еще печень прихватило, беда просто. Хорошо хоть Евгений сам справляется по дому, а то разве набегалась бы я из конца в конец. Единственно помогла ему Маринку в школу собрать. Сегодня он пошел ее провожать в первый класс, букет шикарный купил. Вот подожди, придут скоро, покажется наша принцесса во всей красе.
«Наталья» слушала женщину, пытаясь представить, что она действительно ее мать. Не могла.
– Что с тобой, что ты как чужая? Чего молчишь? – в голосе женщины слышалась тревога и близкие слезы. – Скажи, что для тебя сделать, чтобы ты ожила?
– Я ничего не помню, – решилась заговорить «Наталья». – Ничего и никого. Я только знаю, что вы моя мать, но не помню этого. Может, вы мне расскажите про мою жизнь раньше, до этого…
– Конечно, дочка. Как же я сразу не догадалась. Вот и врач говорит, что тебе надо как можно больше рассказывать, вдруг, что и всплывет в памяти, а там и сама память постепенно вернется.
Никогда не вернется. Потому что ничего со мной не происходило здесь с вами. Я другая, не ваша дочь. Я Анна и все про себя помню. Но говорить об этом мне нельзя.
Елена Сергеевна начала рассказывать об учебе в школе, потом в институте, потом о работе в школе учителем. «Наталья» подумала, что они, очевидно, бедные, раз ей пришлось работать у чужих людей.
Рассказала про покойного отца, сокрушалась, что она у них одна, нет ни братьев, ни сестер.
В коридоре послышались шаги, шум сразу нескольких голосов. Время обязательного сна закончилось.
– Ну, я пойду, у тебя процедуры сейчас… Мы еще поговорим, потом. Обо всем поговорим.
Елена Сергеевна одернула юбку, застегнула жакет, провела рукой по волосам. «Наталья» жадно следила за ней, привыкая к ее резковатой манере двигаться, решительным жестам и сосредоточенному выражению лица. Перед тем, как покинуть палату, «мать» обернулась, окинула любящим взглядом замершую на кровати фигуру «дочери», такую похожую и такую непохожую на прежнюю Наталью. Вроде все как всегда, но откуда эта робость в глазах, почему так безвольно опущены плечи, а голова по-птичьи склонена к правому плечу.
Неужели авария так подействовала на нее? Просто сломала. Смотришь на нее, и самой хочется разрыдаться, прижать бедненькую к груди как в детстве, покачать на ручках, успокаивая и вселяя уверенность в собственных силах.
Впервые Елена Сергеевна видела свою дочь такой слабой, беззащитной, испуганной. А ведь чего только в жизни не было, и всегда Наталья показывала себя бойцом.
Подождем, время лечит. Врачи предупредили, что понадобится помощь психиатра. Я думала, только для того, чтобы помочь память восстановить, а тут вот какое дело… Значит, и врач почувствовал неладное. А вдруг вся слабость как раз оттого, что она ничего не помнит? Наверное, сейчас чувствует себя как на чужой планете, среди неведомых ей людей. Бедная.
Недалеко от истины была Елена Сергеевна. «Наталья» казалась себе листком, оторвавшимся от родимого дерева и гонимого теперь неизвестно куда. Что ждет тебя, листочек, впереди?
Завтра снимут повязку, подумалось «Наталье», сестра говорила, что там шрам небольшой, при желании его можно спрятать под волосами. И хоть тело было чужое, но боль она чувствовала и в душе побаивалась того момента, когда будут снимать швы.
«Наталья» сидела недвижимо на постели. Уставясь в окно, пыталась определить для себя самой, какое чувство она испытывает к своей «матери», Елене Сергеевне. Где-то в глубине ее существа смертельной колючкой сидел страх перед словом «мать», даже ужас. Как будто слово таило в себе опасность для нее.
Чем она меня так напугала и когда успела это сделать? Я впервые увидела ее две недели назад. Кроме заботы и ласки от нее ничего не видела. Почему же, когда она входит, внутри меня все леденеет в ожидании страшного, неизбежного?
А может, этот страх связан не с Еленой Сергеевной, а с матушкой, Анастасией Куприяновной? Но что?
«Наталья» впервые с того дня как очнулась, обратилась к воспоминаниям прежней жизни. До этого ее переживания касались лишь этой жизни, в которой она оказалась не по своей воле. Все ее силы уходили на то, чтобы не умереть от страха перед новым, открывшимся перед нею миром. Теперь страх отступил, и пришло время вспомнить последние события прежней жизни.
Начну сначала, с того, как приехал князь Ногин. Это было неприятно, но страха особого не испытывала. Потом этот ужасный скандал, когда маменька стыдила меня за письмо Владимиру. Было очень обидно, стыдно, но страха не было. Я бы помнила. Дальше помню пруд. Здесь я действительно испугалась собственного отражения. Но ведь оправилась? Надо вспомнить дальше. Что было дальше…дальше.. Не могу. Будто дверь захлопывается передо мной. Не вспомню никак. Может именно за этой дверью и разгадка?
«Наталья» так задумалась, что вздрогнула, когда совсем рядом раздался радостный крик: «Мама!»
Она ничего не успела сообразить, а две ручонки уже обвили ее шею, губы приятно защекотали ухо, что-то ласково бормоча. Потом девочка отстранилась, не разжимая кольца рук, пытливо заглянула ей в глаза, прильнула губами к щеке, к носу, подбородку. Под конец полуоткрытый ротик приник к губам женщины и несколько минут не отрывался, чувствительно придавливая зубами.
– Мамочка! Я в школу пошла. Я теперь первоклассница!
– Потише, потише, – послышался от двери приятный мужской голос, – ты маму задушила и оглушила. Здравствуй, Наташа, – Евгений наклонился и поцеловал ее в макушку.
– Здравствуйте, – чуть слышно произнесла «Наталья», уставившись на галстук «мужа» и не смея поднять глаз выше.
– Как себя чувствуешь? Скоро на выписку? – выкладывал на стол различные пакеты и коробки Евгений.
– В понедельник, врачи сказали.
– Теща была у тебя сегодня?
«Наталья» недоуменно вскинула глаза:
– Кто?
– Ну, Елена Сергеевна, спрашиваю, была? Чего удивилась?
«Наталья» промолчала. Потом сообразила, что все еще сжимает девочку в объятиях, и ей это приятно делать. Голова «дочери» пахла незнакомо: наверное, так пахнет улица. Женщина не улавливала присущего ребенку запаха земляники, памятный ей с момента, когда она очнулась после глубокого обморока.
Евгений выкладывал на стол апельсины, разноцветные пакеты. Потом из внутреннего кармана пиджака достал газету и положил на тумбочку.
– Последний номер, проговорил он. – Статья получилась замечательная.
– Статья?
– Ну, да. Твоя статья о матерях пьяницах. Забыла… Прости, – спохватился Евгений.
– Ничего. Я все забыла, – с ударением на «все» ответила она.
– Все? – недоверчиво и в то же время с облегчением спросил «муж».
– Все.
Ей показалось или вправду по лицу Евгения прошла тень. Будто он обрадовался, что она забыла. Интересно, что бы это значило? Есть что-то, о чем мне лучше не вспоминать?
Что ж, будь по-твоему, я не вспомню. Мне это легко сделать.
«Наталья» спокойно глядела на двух близких ей теперь людей – «мужа» и «дочку».
Теперь это моя семья, мне нужно научиться жить с ними, любить их. С Мариночкой проще. Как не полюбить этого ангела? Она своей лаской камень заставит отвечать любовью на любовь. А с «мужем» сложнее, хотя чего уж себе врать. Спасибо неведомой мне Наталье Николаевне, что она вышла замуж за этого красивого и, видать, сильного, доброго мужчину.
Тут «Наталье» пришло в голову, что если она заняла место настоящей Натальи, то, возможно, та заняла ее место. Боже! Теперь ей придется или замуж за старика князя выходить или в монастырь идти. Маменька не отступится. Значит, мне повезло больше, чем ей.
Глаза женщины наполнились слезами. Она заморгала жалостливо, крепче прижала к груди дочку и уже по-другому, как на близкого, поглядела на Евгения. Тот под ее взглядом засмущался, щеки заполыхали румянцем.
– Знаешь, а ты сейчас посмотрела на меня так, как раньше смотрела, ну лет пять-семь назад.
– Как? – тоже смущенно спросила «Наталья».
– Как родная.
«Наталью» охватило чувство, что впервые она сделала что-то правильно, именно то, чего от нее ждали все эти недели.
– Все у нас будет хорошо, – неожиданно для себя самой произнесла женщина.
Маринка без слов вновь повисла у нее на шее, а Евгений, осторожно присев на край кровати, обнял жену одной рукой, а другую положил на затылок дочери. Так сидели они в молчании и были похожи на потерпевших кораблекрушение путников, которым вновь удалось найти друг друга на чужом берегу. Первой нарушила тишину Маринка.
– Мам, ты погляди на меня. Мне это папа с бабулей купили. Еще портфель с книжками, тетрадками, фломастерами… В машине оставила.
Маринка, встала на цыпочки и прошлась по палате, приподняв пальчиками края темно-голубого платья с бело-серебристым воротничком и таким же пояском. На ногах были белые туфельки с застежками. Волосы девочка были заплетены в две тонкие косички с белоснежными розанами на концах.
– Бабуля говорит, что я просто принцесса, – задрав носик, горделиво проговорила первоклассница. – Тебе нравится?
– Очень, – улыбнулась от души «Наталья», оглядывая с головы до ног это милое создание, которое отныне будет ее дочерью.
Дочь. Марина. Как странно, думала «Наталья». И я уже готова ее полюбить. Раньше обо мне заботились, а теперь мне надо заботиться об этой крошке. И главное, она не должна почувствовать разницы между той матерью и мною. Иначе ребенку будет плохо.
Бедная Наталья Николаевна, чувствуя себя чуть ли не виноватой, подумала «Наталья». Она, наверное, сейчас так убивается, что потеряла всех своих родных, а главное – дочь. Представляю, нет, не представляю, что она сейчас чувствует. Надо думать, горючими слезами заливается, а я здесь сейчас обнимаю и целую ее дочь.
– Ну, о чем ты все время задумываешься, – стараясь не испугать, тихо произнес Евгений. – У тебя взгляд будто внутрь смотрит. Ты вспоминаешь?
