скачать книгу бесплатно
Но я не успеваю ничего понять, а на меня налетают сзади, виснут, сбивая с ног.
Твою ж ты бога душу мать!
Глава 8
Маша.
Когда Клим закрыл за собой дверь, за ней раздался грохот такой силы, что меня скрутило паникой в тугой узел, а дрожь прошлась от макушки до кончиков пальцев. Методичные глухие удары, и от каждого вздрагивала, пока шум за стеной не прекратился, а тяжёлые шаги не смолкли вдали.
Господи, куда я попала? И что со мной будет?
Долго приходила в себя, пытаясь разобраться в сумбурных мыслях и самых разных ощущениях, разрывающих изнутри на крошечные части. Сердце клокотало где-то в горле, отмеряя своими ударами время, проведённое взаперти. Но я так и не нашла ни одного вразумительного ответа, кроме…
Кроме того, что меня зачем-то заманили в этот огромный дом, где я стала… пленницей? Клим же ясно дал понять, что отсюда хода нет. Пока он не решит обратное? Или навсегда?
Силы небесные, это какой-то дурной сон. А иначе не знаю, как это всё объяснить.
Но самым важным казалось найти ответ на вопрос: зачем самому Климу это нужно? Зачем снова появился спустя столько лет, хотя однажды бросил меня. Просто прислал сообщение. Так смешно и одновременно тошно. Просто дебильное смс, надо же, будто я не было достойна хотя бы того, чтобы найти храбрость сказать мне это в лицо.
Или боялся, что на шее повисну? Да пошёл он.
Но зачем он так рискует сейчас, ведь отец – он убьёт его. Отследит мой телефон по GPS и убьёт Клима.
Клим… мой солнечный мальчик, любовь к которому изменила мою жизнь однажды, а её последствия изуродовали мою душу. Теперь каждую ночь я вижу во сне присыпанный снегом могильный холмик, где…
Ай, нельзя об этом сейчас думать! Я не смирилась с этой болью, но научилась с ней жить. Сейчас важнее найти способ выбраться из этой комнаты.
Телефон!
Я подскакиваю с кресла и оглядываю небольшую комнату. Она совсем тесная, и здесь нет ничего, кроме узкой кровати и пары кресел. Ни туалетного столика, ни второй двери, ведущей в ванную комнату – совсем ничего. Даже окон и тех нет!
Я давно уже съехала от отца, потому к простоте и отсутствию лишней роскоши мне не привыкать – вполне могу обойтись минимальными благами цивилизации, но вот солнечный свет… это же какое-то дикое варварство – лишать человека возможности выглянуть на улицу, подышать свежим воздухом.
Клим всё-таки слишком изменился, и глаза его стали совсем чужими: жёсткими, ледяными. Из них будто бы исчезла жизнь, а я… я ведь тоже стала совсем другой.
И наша встреча, которую я так много раз прокручивала в воображении, так втайне мечтала о ней – она ведь вышла совсем другой: окрашенной цветами ярости и нашей боли.
Так, Бабочка, не раскисай! Я всеми силами пыталась забыть это прозвище, которым имел право называть меня только Клим. Он придумал его сам, когда мне было лет шесть, наверное. И я сроднилась с ним, а потом вырвала его из сердца.
Но Клим напомнил. И от этого почему-то так больно. Не от напоминания, не от слова, а от тона, которым Клим его произносил: жёсткого, хлёсткого.
Ладно, всё это ерунда, мне бы выбраться отсюда, а для этого нужен мой телефон. Я позвоню отцу, узнаю у него, что это может значить – именно он же послал меня сюда. Папа уговорил приехать за этими проклятыми документами. И в итоге я оказалась в ловушке.
Мечусь от стены к стене, заглядываю то под одно кресло, то под другое, под кровать, шарю руками по полу – мало ли, вдруг мне зрение отказало, – но сумки моей здесь нет. Её абсолютно точно не забрал Клим, значит… значит, я обронила её, когда он тащил меня в этот каменный мешок.
Зараза!
Что же делать?
Запускаю руки в волосы, пропускаю пряди через пальцы, надавливаю на виски, пытаясь собраться с мыслями, но в голове каша. Мысли путаются, наслаиваются друг на друга, разбегаются в разные стороны, а грудь распирает отчаяние.
Этот человек, что запер меня здесь – не мой Клим. Это его злобный двойник, который говорил о какой-то мести, вышибал из меня дух своими объятиями. Он ненавидит меня – в этом нет сомнений, а я…
А я лишь хочу выбраться отсюда.
Время завивается вокруг спиралями, и лишённая естественного света, я совсем теряю ему счёт. Сколько я здесь сижу? Минуты, часы, годы? Не знаю. Но я точно постараюсь найти выход.
Снова эти тяжёлые шаги и они всё ближе, а я собираю остатки воли в кулак и становлюсь слева от двери. Если я правильно всё запомнила, то она открывается внутрь, а значит, можно спрятаться у стены. Клим войдёт, а я выскользну.
Меня окутывает тишина, и уже кажется, что послышалось: не было никаких шагов, это всё мираж и фантасмагория. Но кто-то наверху слышит мои молитвы, потому что в замке медленно проворачивается ключ. Неужели меня решили выпустить? Или Клим пришёл с новой порцией странных обвинений?
Дверь распахивается, я сжимаюсь в комок, готовая рвануть на выход при первой же возможности, но закипевшая внутри ярость хоронит под собой здравый смысл. И когда Клим делает шаг в комнату и озирается по сторонам, я, словно дикая кошка, напрыгиваю на него сзади. Повисаю бешеной обезьяной на шее, стремясь ударить больнее, укусить, расцарапать лицо.
Клим не имел права говорить мне о смерти. Не имел права обвинять в чём-то.
Потому что я слишком хорошо знаю, каково это: смотреть, как в стылую декабрьскую землю опускают крошечный гробик.
Глава 9
Клим.
Бабочка превращается в бойцовскую овчарку, колотит меня, куда попало, а я теряю равновесие, но чудом не падаю с ног. Её удары ощущаются совсем слабыми, но она очень старается причинить мне вред, хотя и знает, что не получится.
– Сволочь, Клим, ты сволочь! – орёт на ухо, а я изворачиваюсь, разжимаю тонкие пальцы и отрываю её руки от своей шеи.
Перехватываю её, брыкающуюся, прижимаю худые руки к своей груди, а пульс мой учащается до запредельной скорости. Того и гляди, сердце разорвётся.
Один шаг, всего один шаг до кровати, и я бросаю на неё Бабочку, нависая сверху. В её глазах шок вперемешку с решимостью, и она пытается перекатиться, проскочить под моей рукой, но нет. Не сегодня, Бабочка.
Сжимаю пальцами её щёки до белых следов на коже и накрываю губы болезненным поцелуем. Маша сжимает крепко зубы, мычит, бьёт ладонями в грудь, норовит попасть ногой по самому ценному, да только бесполезно.
Насильник ли я? Нет. Но мне столько лет снились её губы, мерещился в толпе её запах, что просто не могу сдержаться.
Но это не поцелуй – это клеймо. Тавро, которым мечу её рот, сминая губы в острой ласке.
– Ненавижу! – выплёвывает, когда я отстраняюсь, демонстративно вытирает губы и рвётся из моего захвата.
Алкоголь всё-таки сказывается, и Бабочке удаётся выпорхнуть. Я жду новой атаки, но Маша выбегает из комнаты, ругаясь во всё горло.
Бабочка хочет сбежать. Только кто ж ей позволит?
Несётся вниз по лестнице, я за ней, и всё-таки нагоняю её на последней ступеньке. Маша цепляется руками за перила, брыкается, отталкивает меня ногами, но я обхватываю её за талию, прижимая к себе.
– Я же говорил, что ты никуда отсюда не уйдёшь, – напоминаю и, снова поддавшись порыву, накрываю её грудь ладонью. На Маше свитер, а под ним бельё, но меня обжигает, будто в огонь руку засунул.
– Сумасшедший, – хрипит, а я почти оскальзываюсь, но устоять получается. – Я полицию вызову. Тебя посадят!
Маша не сдаётся, и при разнице наших габаритов это даже забавно. Она всегда была смелой – этого я не смог забыть.
– Напугала, – преодолеваю последнюю ступеньку, не выпуская Машу из объятий, а она впивается мне в руку ногтями, рвёт кожу до крови.
Если бы я только умел чувствовать боль, может быть, и подействовало.
– Не дёргайся, а то случайно что-нибудь сломаю.
Но Бабочка не была бы собой, если бы успокоилась. Она, будто бы разгневанная волчица, готова рвать меня когтями и зубами до последней капли крови.
Когда оказываемся в просторном холле, я бросаю Машу на кожаный диван, потому что сейчас чётко понимаю лишь одно: если ещё продолжу касаться её, случится беда. Все предохранители нафиг вылетят.
– Отпусти меня! – шипит, убирая волосы с лица, а в зелёных глазах чистейшая ярость.
Я присаживаюсь в кресло напротив неё, а Маша обнимает колени руками, щурится, бледная и злая.
– И не подумаю. Ты будешь в этом доме столько, сколько я захочу.
– А иначе? Убьёшь меня? Ты маньяк, Клим!
Криво усмехаюсь, откидываясь на спинку кресла, и сжимаю пальцем переносицу. Во мне кипит злость, и я всеми силами пытаюсь её задушить, не дать ей выхода.
– Где моя сумка? Там мой телефон, я должна позвонить!
Маша не пытается снова мне что-нибудь отбить, но уверен: так просто она не сдастся. Что ж, тем интереснее.
– Отцу звонить собралась? Или в прокуратуру.
– Не твоё дело.
– Не нужно тебе отцу звонить. Вот совсем не нужно.
Я знаю, что он не ответит. Ему просто нечего сказать Бабочке. Но она упорна.
– Клим, отдай сумку.
– Ищи, я не мешаю, – растягиваю губы в улыбке и слежу, как Маша мечется в поисках своих вещей.
А когда находит, шарит в сумке трясущимися руками.
– Нашла? Звони отцу. И еще, куда ты там звонить хотела? Туда тоже.
Но Маша сверкает на меня глазами, полными застывших слёз и злости.
– Телефон разбитый, – говорит тихо, нажимая кнопки на подёрнутом многочисленными трещинами экране, но бесполезно.
– Наверное, наступил на сумку в темноте, – пожимаю плечами, а в голове пульсирует боль, отдаваясь в затылке. – Бывает.
– Подонок, – выдыхает, а сумка падает на пол, и звук этот эхом в большой комнате. – Что ты сейчас хочешь от меня? Восемь лет прошло, я забыла тебя. Забыла, слышишь?
– Правильно, – киваю, поднимаясь на ноги. – Но не нарушай цепочку причин и следствий. Сначала предала, а потом забыла. Вот так будет правильно.
Маша открывает и закрывает рот, а я стремительно выхожу из комнаты, не оглядываясь.
– Я не предавала тебя! Клим!
Я выжил после её предательства. Но её ложь убьёт меня, наверное.
Глава 10
Клим.
«Я не предавала тебя!» – звенит отголосками в ушах на бесконечном повторе, пока принимаю душ в ванной на первом этаже. Ледяные струи воды стекают по коже, омывают уродливые рубцы и шрамы на теле: от плети, раскалённых прутьев, тлеющих в полумраке сигарет.
Ненавижу.
За восемь лет половина из моих сук-мучителей сдохла, остальные разбежались от стремительно летящего в пропасть Нечаева, как вшивые крысы с корабля. Да и нахер они мне нужны – тупые пешки без мозгов. Мне всегда нужен был Нечаев – только он и Бабочка виноваты во всём, что случилось.
С них и спрос.
«Хорошо, что ты вообще остался жить», – сказал тогда врач, когда я очнулся, выбравшись из липкого марева медикаментозного дурмана. Весь обмазанный какой-то вонючей дрянью, укутанный в бинты, как долбаная мумия, я не понимал: зачем? Зачем же выжил? Для чего всё это нужно было вообще? Чтобы всегда чувствовать эту боль? Всегда вспоминать усмехающуюся рожу Нечаева, чьи верные подонки почти сутки измывались надо мной?
Немыслимо.
Тогда ко мне в палату приходил следователь – мужик лет пятидесяти с воровато бегающими глазками и кожаной папкой под мышкой. Он задавал вопросы, на которые я старался ответить честно – тогда мне казалось, что справедливость ещё существует. Верилось, что её ещё можно найти.
Когда делу даже не дали хода, потому что никто не захотел связываться с Нечаевым, я понял, что надежды и розовые очки нужно выбросить нахрен. И попытаться выжить.
Но если бы не Арсений, подобравший меня буквально с улицы, давший мне однажды шанс, я в лучшем случае оказался бы в тюрьме. А так судьба миловала, проскочил мимо казённых стен. И то радость.
«Я тебя не предавала!»
Но ведь, сука, никто не мог знать, где я жду Машу! Ни одна живая душа не должна была узнать об этом. И я торчал в том грёбаном сарае, считал минуты, прислушиваясь к шагам, но дверь распахнулась, и на пороге стоял Нечаев собственной персоной.
Блядь, нельзя! Нельзя об этом думать!
Выключаю воду и ступаю на холодную плитку, а из зеркала на меня смотрит тот, чьего безумия я порой боюсь сам. Человек, который однажды всё потерял, включая рассудок, – вот кто смотрит на меня с той стороны.
– Ты сам это всё затеял, – говорю своему отражению и вытаскиваю из чехла идеально заточенную опасную бритву.
Густая пена покрывает щёки, и я касаюсь намыленной кожи лезвием, плавно скользя снизу вверх. Ошибка недопустима: чуть дёрнется рука, слегка глубже войдёт опасная сталь, и не останется от тебя ничего, кроме оплывшего тела на кафельном полу.
Но это не мой метод. С моими незакрытыми гештальтами рано умирать.
На часах почти восемь, и я вытираю лицо полотенцем, стирая остатки пены. Мне неинтересно, чем там занята сейчас Бабочка – из дома ей всё равно не выбраться. Конечно, в любой момент она снова может наброситься на меня из-за угла и двинуть чем-нибудь по башке. Впрочем, насрать – пусть делает, что хочет.
Но рано или поздно Маша выдохнется и поймёт, что ни одна живая душа её искать не станет. Уж об этом я позаботился.
А ещё она поймёт, что, выбрав однажды своего папочку, она совершила самую большую ошибку.
Как есть, голый, выхожу из ванной комнаты, а Бабочка так и сидит на диване, запустив руки в волосы. Она будто бы в прострации, и я на мгновение зависаю в пяти шагах. Маша почти не изменилась: те же огромные глаза, бархатистая кожа и самые охрененные губы на свете.
