скачать книгу бесплатно
Вдруг загорается резкий свет, больно бьёт по глазам, и я жмурюсь, борясь с колющей острыми иглами болью в затылке. Тру веки, сглатываю вязкую слюну. Пытаюсь понять, что со мной происходит, но ничего из этого не выходит – я решительно ни в чём не могу разобраться.
Кроме того, что совсем рядом со мной человек, которого я однажды потеряла навсегда.
– Открой глаза, Бабочка, – просит до вывернутой наизнанку души знакомый голос. – Посмотри на меня.
Сейчас в его тоне нет ни капли нежности или любви. Холодная сталь впивается в барабанные перепонки, рождает мириады мурашек, будто бы я неделю до этого пила, не просыхая.
– Открой. Глаза.
Он так убедительно делит фразу на отдельные слова, а голос становится ниже и холоднее. Как арктический холод, и я в его эпицентре совсем голая. С меня сняли кожу, выбросили на мороз, глупую.
Распахиваю глаза и вижу перед собой Клима. Это он – в этом не может быть сомнений, но и не он… на меня смотрят глаза абсолютно чужого человека – злые, полыхающие яростными пожарами сгоревшего дотла прошлого. Нашего общего прошлого.
– Клим… – выдыхаю и обнимаю себя за плечи, а он присаживается на стул, облокотившись на колени, и выжигает в моей душе дыру с рваными краями.
– Бабочка, – вторит, а я замечаю, в какую жёсткую линию сжаты его губы. На них ни тени улыбки, в них ни грамма мягкости.
– Что… что всё это значит? Документы – всего лишь повод?
– Ты всегда была умной, Бабочка, – левый краешек его губ слегка приподнимается, и губы складываются в подобие улыбки. Только лучше бы не делал этого, потому что так совсем страшно.
– А отец в курсе?
Хватаюсь за соломинку привычной реальности, чтобы не утонуть в этом безумии, а Клим молчит. Не собирается отвечать на мой вопрос, а я чувствую тошноту, плотным комом застрявшую в горле.
Клим застывает мраморным изваянием, сверлит меня взглядом. Не выдерживаю напряжения, витающего в маленькой комнате, и оседаю в кресло. Главное, на пол не рухнуть.
– Ты останешься здесь, – заявляет Клим, а я вздрагиваю, словно меня плёткой ударили поперёк спины. Даже боль будто бы почувствовала.
– Ты в своём уме? – выдавливаю из себя слова по капле, а Клим снова растягивает губы в своей новой полубезумной улыбке.
– Нет, Бабочка, давно уже забыл, что такое быть в своём уме, – разводит руками и откидывается на спинку кресла.
На нём простые джинсы и чёрная футболка, а ботинки начищены до блеска. Я помню, Клим всегда любил чистую обувь. Помню… как много я помню, и как тяжело нести эту память на себе невыносимым грузом.
– Я не могу тут остаться. Ты с ума сошёл!
– Именно, сошёл, – кидается и резко подаётся вперёд. Будто огромный ядовитый змей, а я, отпрянув назад, вжимаюсь в мягкую спинку кресла. – Но вспомни, Бабочка, именно за эти проблески безумия ты и любила меня когда-то.
Я молчу, а злость закипает внутри. Зачем он вернулся, зачем делает это всё? Чтобы окончательно уничтожить?
– Клим, это ведь похищение. Меня искать будут!
– Не будут, – хлопает себя по коленям, поднимаясь на ноги, а я слежу за его действиями, ловя оттенки эмоций в ставших чужими глазах. – Я обо всём побеспокоился.
Точно, сумасшедший.
– Отец… он же не успокоится. Он тебя из-под земли достанет!
Мой голос срывается на крик, в грудь распирает от боли.
Клим смеётся, запрокинув голову, и делает всего один шаг, оказываясь рядом. Кладёт руки на подлокотники моего кресла, наклоняется вперёд, и меня снова обдаёт ароматом хвои, цитруса и табачного дыма.
Его глаза так близко, а я толкаю Клима в грудь, пытаюсь высвободиться, но он всегда был сильнее. Несмотря на все попытки вырваться из западни, не выходит. Бью ногами, руками, царапаюсь, словно кошка, а Клим лишь молчит и даже не шевелится. С таким же успехом можно лупить грушу в спортзале или биться головой о стену – одинаковый эффект.
– Не трепыхайся, Бабочка, и тогда, возможно, не будет больно.
Его дыхание на моей коже поднимает даже самые крошечные волоски, а я смотрю в его глаза, пытаясь найти там того Клима, которого любила когда-то. Где он? И почему на его месте этот человек?
Когда силы окончательно покидают меня, Клим заворачивает меня в свои объятия, точно в колючую проволоку, и прижимает к себе.
– Клим, отпусти меня, – прошу, задыхаясь в его хватке. Он не делает мне больно, но его касания выбивают из меня весь дух. – Это безумие, тебя найдут. Отец убьёт тебя. Как ты не понимаешь?
– Убьёт, говоришь? – шипит на ухо, изворачивается и усаживает меня к себе на колени. Держит крепко, и чем сильнее я дёргаюсь, тем сильнее его хватка. – Что ты знаешь о смерти, чистая девочка Маша? Ты нихера не знаешь, Бабочка. Это твой папаша сделал это со мной, он уничтожил мою жизнь, порвал мою психику в клочья. А ведь тебе тогда всего лишь нужно было уехать со мной. Просто уехать. И я ждал, как идиот. Да только вышло всё не так. Теперь хлебай полной ложкой, Бабочка.
Он говорит это, сжимая вокруг кольцо рук, но я совсем не понимаю, что всё это значит. Кто кого и где ждал? Не понимаю…
– Клим, пожалуйста, ты бредишь. Я ничего не понимаю!
Снова делаю попытку вырваться, и на этот раз Клим позволяет мне почувствовать свободу, и я вскакиваю на ноги, чтобы оказаться подальше от того, чем стал самый лучший мальчик на свете.
Клим молчит, смотрит куда-то поверх моей головы, а я потираю болезненно пульсирующую от его прикосновений кожу.
– Надеюсь, Бабочка, ты ни разу не пожалела, что сделала свой выбор. Надеюсь, тебе без меня было хорошо.
– Клим, отпусти меня. Это неправильно, ты сумасшедший.
Но Клим уже не слушает меня: разворачивается на каблуках и стремительной походкой покидает комнату, так ни разу и не оглянувшись.
Щёлкает замок, отрезая меня от всего мира, а я оседаю в кресло, пытаясь понять, что со всем этим делать.
Глава 6
Клим.
Закрываю дверь на замок, а пальцы деревянные, непослушные. Упираюсь лбом в прохладный косяк, тяжело дышу и всё-таки не выдерживаю: бью кулаком по стене, разбивая костяшки в кровь. Боли нет – я однажды разучился её чувствовать, потому бью и бью, пока мне на голову не начинает осыпаться штукатурка.
Становится ли проще? Хера с два.
На внутренней стороне закрытых век вижу запечатлевший во мне страх в зелёных глазах…
Его будто бы выжгли на подкорке. Бабочка боится… я же этого хотел? Этого добивался? К этому стремился?
Я хотел избавиться от наваждения по имени Маша, мечтал вырвать её из сердца – предательницу, истинную дочь своего отца. И я вырву, чего бы мне это ни стоило.
Блядь, не так ведь всё должно было случиться между нами. Мы должны были уехать из этого проклятого городишки, жить счастливо, нарожать чёртову уйму сопливых детишек и наряжать раз в год ёлку всей семьёй. Должны были ездить по субботам в грёбаный супермаркет, спорить о всякой ерунде, ругаться, мириться, трахаться до умопомрачения и держать друг друга за руку. Всегда. До последнего долбаного вдоха. И сдохнуть должны были в один день, потому что иначе не знали, как жить, если нет нас.
Об этом мы мечтали, так должна была сложиться судьба. Но, сука, не сложилась.
Элитная штукатурка осыпается белёсыми хлопьями, я перевожу дыхание и бросаю быстрый взгляд на запертую дверь. Там моя Бабочка…
Такая хрупкая, почти невесомая. Стоило мне чуть сильнее сжать руки, и от неё не осталось бы и мокрого места. И я почти сделал это, почти… но вовремя остановился – лить её кровь не входит в мои планы.
Я ненавижу её за предательство, я ненавижу себя за слабость. Столько грёбаных беспросветных лет, а память о ней выжигает мою душу дотла каждый божий день.
В кармане вибрирует телефон, и я спускаюсь вниз. Подальше от этой комнаты, подальше от Бабочки. Потом решу, что со всем этим делать, потом найду выход, а пока наступило время поговорить.
– Клим? – раздаётся на том конце провода ледяной голос Нечаева, а я усмехаюсь и нажимаю кнопку записи разговора.
Пусть я и безумец, пусть порой сам себя пугаю, но мозги мои пока ещё варят.
– Нечаев, что нужно?
Тот недолго молчит, что-то там обдумывая своей тупой башкой, а я вхожу в пустой кабинет. Зажимаю ухом трубку и раскручиваю крышку бутылки.
Напьюсь, ей Богу, напьюсь. Если алкоголь вообще сможет взять меня сегодня.
– Маша у тебя? – наконец-то формирует чахлую мысль, а я глотаю горький алкоголь, растягиваю паузу. – Клим! Не молчи! Она у тебя?
– Да. Волнуешься о своём цветочке?
– Ты… если один волос упадёт с её головы! – ярится, забавляя меня запоздалым беспокойством о судьбе дочери. – Клянусь, я закончу начатое тогда, я урою тебя, гнида.
Как страшно, уссаться можно.
– Ты продал свою собственную дочь, – напоминаю, рассматривая комнату через хрусталь тяжёлого стакана. – Променял на свой бизнес. И после этого ты звонишь мне и угрожаешь?
Честно, мне даже интересно, что творится в голове этого недоноска.
– У нас был уговор, – выплёвывает сгустки истерики. – Ты поставил меня в невыносимые условия. Ты вынудил меня!
Какая драма, а я прямо опереточный злодей. Если верить Нечаеву.
– Я дал тебе время. Целую ночь, Нечаев. Помнишь? За ночь ты мог сделать, что угодно: найти деньги, увезти подальше Маш. Мог спрятать её, прислать ко мне киллера, взорвать мою машину… – перечисляю всякие варианты, хотя это и не в моих интересах. – Пустить себе пулю в лоб, в конце концов. Но ты выбрал то, что выбрал. Ты спас свой бизнес. И продал свою дочь.
– Подонок.
– Мы это уже обсуждали, – допиваю виски и наливаю себе ещё порцию.
Гулять так гулять.
– В каком месте ты хранишь свою совесть? Теперь метаться поздно: Маша останется у меня. Разговор окончен.
Кладу трубку, бросаю телефон на стол и, перевернув полупустую бутылку вверх дном, заливаю разбитую до крови руку.
Глава 7
Клим.
– Клим, кончай бухать, – просит Арсений, а я допиваю очередную порцию виски и, хорошенько размахнувшись, бросаю стакан в стену.
Стекло разлетается мелким крошевом, с противным звоном опадает на пол, усыпая его радужными осколками. А я откидываюсь не спинку кресла и пялюсь в одну точку над плечом Арсения. Он убирает медленно от головы руки и косится на меня так, словно увидел своими глазами, как я откусываю голову девственнице.
Даже Арсений не часто видел меня в таком состоянии, как сейчас, и я замечаю замешательство в его глазах.
– Ещё вопросы будут? – интересуюсь, а Арсений потирает шею, глядя на меня в упор.
– Совсем свихнулся?
– Не заметно разве?
Арсений поднимается на ноги, раскрывает рот – наверное, мораль прочитать мне хочет, но с тяжёлым вздохом машет рукой. Знает, что толку со мной из меня в таком состоянии плохой собеседник – только хуже будет.
Он видел меня разным – мы уже восемь лет рука об руку, и он за мной хоть в огонь, хоть в воду, но даже Арсению я не позволю жрать мой мозг чайной ложкой.
– Арс, я уже взрослый мальчик, сам разберусь, когда мне пить и как много. Уйми свою заботу и займись прямыми обязанностями.
– Девку долго в комнате держать собираешься? – переводит тему, а я понимаю, что если он так продолжит, следующей в стену полетит пустая бутылка.
А потом его голова. Не хотелось бы калечить верного рыцаря.
– Чтобы у нас с тобой появилась тема для увлекательной беседы. Свали в туман, Арс, я тебе не за то плачу, чтобы ты мне мозги конопатил. Уяснил?
Арсений коротко кивает и выходит из комнаты. Мне, правда, намного легче, когда никто, мнящий себя моей сиделкой, не лезет в душу. Пусть пойдёт и займётся делом, а не строит из себя душеприказчика.
Закрываю лицо руками, растираю кожу, а разбитая рука напоминает о себе глухими отголосками боли. Был бы я нормальным человеком, замотал бинтом, лучше продезинфицировал, как настаивал Арс, но я лишь искупал рану в виски. Жаль, что того же самого нельзя сделать с душой и памятью.
Алкоголь ни черта меня не взял, хотя я, правда, очень хотел напиться до отключки. Чтобы не думать, какого хера я творю и что со всем этим делать дальше. Но от себя самого не получается убежать даже в пьяный дурман.
В доме тишина, а я достаю из кармана ключ от комнаты Бабочки и смотрю на него. Просто смотрю, убеждая себя, что всё сделал правильно. Она заслужила намного худшего, на самом деле. Ещё и вид упорно строила, что не понимает ничего, овечка, блядь. Ненавижу.
Снова прячу ключ в карман, выхожу из кабинета, а мир перед глазами слегка качается и плывёт. Значит, всё-таки повело. Сейчас бы вырубиться, а когда проснусь, всё будет иначе: не будет шрамов на теле, а память кто-то добрый сотрёт мягким ластиком.
Но разве так бывает?
Бреду вперёд, ощущая себя чужаком в своём собственном доме. А ещё настораживает тишина, словно Бабочка мне померещилась.
Может, и правда, показалось? Глюки воспалённого сознания, а на самом деле я всё ещё один?
Очухиваюсь, когда упираюсь в дверь Бабочки, а за ней подозрительная тишина. Сердце стучит в груди так гулко, что позвоночник судорогой сводит. Это почти физическая боль, которую я ощущаю всегда, стоит хоть краем мысли коснуться Бабочки. А когда она так близко… мой здравый смысл разлетается кровавыми ошмётками.
Я хочу войти в эту грёбаную комнату и, сжав в объятиях Машу до хруста, жёстко и цинично трахнуть. Взять то, что когда-то принадлежало мне. Но это убьёт нас обоих, к гадалке не ходи.
Но руки делают то, чему противится разум, и все черти, собравшиеся на дне моей души, вопят, протестуя: проворачивают в замке ключ, и я наблюдаю за этим действием, словно смотрю кино.
Один оборот, второй, толкаю дверь, и нога в тяжёлом ботинке ступает в комнату. И всё это в замедленной съёмке – эпично.
Второй шаг даётся легче, но в комнате никого. Где она, мать вашу? Где моя Бабочка?! Или Арс её выпустил? Чёрт.
