Клетка для сверчка

– Я уже серьезно опаздываю, – Штромм, оттянув рукав пиджака, взглянул на часы. – Здесь, за городом, время идет иначе, не раз замечал. Оля, не провожай. Я тебе позвоню завтра. Александра, пожалуйста, на пару минут!

Он вышел из кабинета первым, художница двинулась за ним. Ольга задержалась. Ступив на первую ступеньку лестницы, Александра обернулась. Ольга стояла на пороге кабинета, опершись одной рукой о дверной косяк, словно вдруг лишившись сил. Ее плечи были ссутулены, голова поникла. Со спины, в бесформенном темном платье и вязаной шали, она выглядела куда старше своих двадцати семи лет.

Александра догнала Штромма уже у калитки. Он ждал, раздраженно похлопывая ладонью о ладонь:

– Я решительно опаздываю! – заявил мужчина, увидев ее. – Вы еще успеете наговориться, когда я уеду.

– Мы не говорили ни о чем, – Александра чуть задыхалась от волнения. – Мне кажется, я ей не понравилась. Она даже не смотрела на меня.

– Ольга всегда такая, – возразил Штромм. – Не обращайте на нее внимания, делайте свое дело, и все получится. Да! С меня аванс.

Он вынул из внутреннего кармана пиджака конверт, протянул его Александре:

– Треть всей суммы. Остальное после аукциона. Надеюсь, вы не возражаете против такого расклада. Тут наличные, я предпочитаю не связываться с банковскими переводами в таких делах.

Александра приняла конверт, неловко кивнув головой в знак благодарности. Кровь глухо стучала у нее в висках. Ее не покидало ощущение, что она берется не за свое дело. «Я не понравилась Ольге, это ясно, и неизвестно, смогу ли я контролировать аукцион при ее несогласии. В предмете торгов я не разбираюсь. Но деньги… Без денег я пропала!»

– Где будет проходить аукцион? – спросила она, когда Штромм отворил калитку.

– Я арендовал конференц-зал в загородном отеле, в десяти километрах отсюда. – Штромм то и дело смотрел на часы, циферблат которых слабо отсвечивал в темноте фосфором. – Все данные есть у Ольги: договор на аренду зала, договор с охранной фирмой, которая будет сопровождать все предприятие. Вся организационная часть в порядке, все мною оплачено. И деньги брошены зря. Какая глупая идея, в корне глупая, детская!

Последние слова он выговорил с горечью и махнул рукой, словно отвергая возможные возражения:

– Ничем хорошим это не кончится, увидите! У меня предчувствие.

– Лучше бы вы меня обнадежили, – поежилась Александра.

– А что я могу сказать? – он пожал плечами. – Удачи вам… Удачи и терпения. Все, счастливо. Я буду звонить.

И, резко повернувшись, Штромм торопливо пошел прочь по аллее. Александра стояла у калитки и глядела ему вслед до тех пор, пока он не скрылся за поворотом аллеи. В поселке было так тихо, что вскоре художница расслышала лязг внешней калитки, и сразу вслед за этим – шум заработавшего мотора такси.

Только тогда она сообразила, что осталась поздним вечером далеко за городом, в поселке, названия которого не знала. В спину ей смотрели слабо освещенные окна дома, где пряталась (именно это слово внезапно пришло на ум Александре) наследница уникальной коллекции. «Наследница и пленница!» – художница машинально обводила кончиками пальцев чугунные петли калитки. Металл был покрыт ледяной росой. Закат догорел, и в глубоком чернильном небе наливался мятным зеленым соком леденцовый лунный диск. Воздух был обжигающе резок и чист, Александра вдыхала его медленно, осторожно, словно боясь опьянеть. У нее слегка кружилась голова. То ли от волнения, то ли от избытка кислорода, клонило ко сну. Она давно не была за городом, не слышала такой тишины. «И правда, здесь можно забыть о времени… Обо всем на свете! И спать крепко, как в детстве… Без страхов, без угрызений совести, без мыслей о завтрашнем дне…»

За ее спиной скрипнула дверь, на прутья калитки упал отблеск света из сеней. Александра обернулась, щурясь на черный силуэт, вставший в ярком дверном проеме.

– Вы все не идете и не идете, – жалобно сказала Ольга. – Я боялась, что вы тоже уехали.

– Что вы, я и не собиралась сейчас уезжать! Нам столько нужно обсудить… И потом, я бы обязательно попрощалась! – Александра, мгновенно преодолев охватившее ее сонное оцепенение, пошла к дому. Хруст гравия под ногами показался ей оглушительным.

После отъезда Штромма Ольга словно стала выше ростом – она расправила плечи, подняла опущенный подбородок, сбросила на спинку стула старившую ее потрепанную вязаную шаль. Александра с молчаливым удивлением следила за этим преображением, которого хозяйка дома, скорее всего, сама не осознавала. Ольга двигалась быстрее, говорила громче и смотрела гостье прямо в глаза, чем даже начала смущать Александру. Казалось, Ольга ждет от нее каких-то действий или откровенных признаний.

– Аукцион послезавтра, – нерешительно начала Александра, присаживаясь к чайному столу. – А я ведь еще не видела коллекции.

– Я покажу! – кивнула Ольга. – Завтра утром, около десяти часов, приедут из аукционного дома, с которым дядя заключил договор. Они все опечатают, увезут коробки под охраной и уже при нас вскроют там, на месте. Будет безумный день… Аукцион состоится в загородном отеле, это недалеко. На машине несколько минут. Да, и конечно, все застраховано. Это уже само собой!

Ольга заговорила уверенно, словно привыкла заниматься вопросами подобного рода. Удивление Александры все возрастало. Она начинала думать, что ее подопечная далеко не так инфантильна и беспомощна в практических делах, как считает Штромм. «Или он специально, для каких-то целей, ввел меня в заблуждение или сам в ней ошибается! То и другое нехорошо!»

– Я сварю еще кофе, хотите? – предложила Ольга, похлопав по боку пузатый кофейник из потемневшего серебристого металла. Александра сильно сомневалась, что это массив серебра – ведь Ольга, по словам своего опекуна, находилась в затрудненном материальном положении.

– Не откажусь, – ответила художница. – Да, и отсюда ведь можно будет вызвать такси?

– Вы хотите уехать ночью? – Ольга обернулась с порога кухни, прижав к груди кофейник. – Это обязательно? Вас ждут?

– Нет, но…

– А раз так, оставайтесь ночевать! – воскликнула та. – Утром я сама отвезу вас в Москву, куда скажете. Ночью я никогда за руль не сажусь. И из дому не выхожу!

Ольга бросила быстрый, настороженный взгляд на окно, ее глаза внезапно расширились, словно от испуга. Александра невольно повернула голову в ту же сторону, но в черном стекле отражалась только комната – накрытый желтой вязаной скатертью круглый стол, посуда, лампа, сама Александра. Ольга, секунду помедлив, скрылась на кухне, вскоре оттуда послышалось натужное скрипение механической кофемолки.

«Чего она испугалась?» Художница встала, приблизилась к окну, всмотрелась в темноту, слабо разбавляемую падавшим из комнаты светом. Ей удалось различить кусты под самым окном, забранным между рамами решеткой. Такие же решетки были и на другом окне – массивные, из толстых железных прутьев, кое-где уже тронутых ржавчиной, проступившей сквозь облупившуюся белую краску. Их явно установили очень давно.

«Безопасность на уровне рядовой небогатой дачи… Решетки, ставни… – Александра остановилась возле лестницы, взглянула наверх. – А там, в кабинете, находится коллекция, которая стоит миллионы рублей. Дом заложен, у Ольги много долгов, сказал Штромм. Конечно, решение продать коллекцию, которую в любой момент могут украсть, – это правильное зрелое решение. Нет ничего печальнее зрелища нищего человека, прикованного к шкафу с мертвым капиталом. Тогда понимаешь, какая это абсурдная штука – жизнь…»

В комнату проник будоражащий резкий аромат перемолотых кофейных зерен. Ольга звенела посудой, открывала воду и, к удивлению Александры, что-то тихонько напевала себе под нос. «Она вовсе не испугалась, – поняла художница. – Но в чем дело, почему она так посмотрела на окно? Я была готова поклясться, что в тот миг она кого-то там увидела!»

– Я так рада, что вы остаетесь с ночевкой!

Ольга вернулась в комнату, осторожно неся на весу кофейник, судя по всему, полный до краев. Поставив кофейник на стол, она заботливо обтерла его бока салфеткой, заглянула в чашку, озабоченно хмуря тонкие соболиные брови, протерла салфеткой и чашку… Во всех ее движениях, мелких и хлопотливых, Александре виделось нечто преувеличенно тщательное. «Будто девочка играет “в гостей”, буквально подражая всему, что видела у взрослых, и боится ошибиться. Да, именно так. Но дети, играя и подражая, учатся жизни. Здесь другое… Здесь какая-то защитная роль, с которой она не может расстаться!»

– Всю коллекцию я не успею вам показать, – продолжала Ольга, разливая кофе по чашкам. – Да это и не требуется. Дядя предполагает, что страсти будут кипеть всего вокруг нескольких вещей. Остальные должны продаться за свою цену. Дядя очень недоволен тем, что я продаю все сразу. Когда на рынок выбрасывается такая огромная коллекция, это немедленно сбивает цены, так он говорит.

– Господин Штромм совершенно прав! – подтвердила художница. – Продавать гораздо выгоднее понемногу и разным людям. Не стоит выставлять на торги все вещи сразу, иначе цена падает. Это я говорю, ориентируясь на собственный опыт.

– Вот и дядя так говорит… – вздохнула Ольга.

– Так господин Штромм – ваш родственник? – уточнила Александра, несколько смущенная настойчивым повторением слова «дядя». Сам Штромм обмолвился лишь, что покойный отец Ольги был его близким другом.

Ольга негромко рассмеялась, помешивая кофе:

– Ну что вы, просто я в детстве так его называла, и прижилось… Он очень часто бывал у нас, я считала его родственником, дядей, и очень удивилась, когда мама сказала, что это совсем не так. Мама его терпеть не могла!

Последнее признание вырвалось у Ольги с чисто детской непосредственностью, в ее голосе звучало наивное недоумение. Александра неуверенно улыбалась, все больше укрепляясь в своем мнении, что сидевшая перед ней молодая женщина осталась во многом ребенком. «Иногда она действительно говорит как взрослая, но именно “как”, она подражает кому-то. Нетрудно понять кому – Штромму. Стоило ему уехать, Ольга тут же стала его изображать. Ходит, смотрит, как он. Защитная реакция. Так дети, оставшись в доме одни, начинают подражать голосу и жестам матери, чтобы не было страшно!»

– Вы всегда живете тут одна? – спросила Александра и тут же пожалела об этом. Ольга заметно вздрогнула, по лицу прошла тень.

– Я здесь живу одна… И очень давно, пятнадцать лет! – ответила она ненатурально спокойным голосом. – Конечно, сперва я была не одна, за мной всегда кто-то присматривал. И мама приезжала из Парижа, жила подолгу. Вообще, она ушла от нас с отцом за год до…

Ольга запнулась, словно наткнувшись на невидимое препятствие. Помолчав, продолжила, по-прежнему с деланым бесстрастием:

– Но часто приезжать мама не могла, у нее ведь там семья. У меня в Париже трое братьев! – молодая женщина дернула уголком рта – это должно было изображать улыбку. Так же улыбался Штромм. – Она хотела забрать меня в Париж, но я решила жить здесь. Дядя Эдгар меня поддерживал, часто приезжал, помогал… Если бы не он, я и правда осталась бы совсем одна.

Ольга произносила свою речь неторопливо, размеренно, словно каждая фраза была давно заучена ею наизусть. У нее был скучный, бесцветный, монотонный голос человека, лишенного музыкального слуха.

– А вообще… – Она расправила плечи и глубоко вздохнула, словно избавляясь от тяжелой ноши. – Я так привыкла к этому месту, что даже не знаю, как смогу уехать. Отец двадцать лет назад построил этот дом и перевез нас с мамой сюда из Москвы. Сперва тут вообще было всего три дома посреди леса. Построились отец и его два близких друга. Остальные дома и весь поселок появились намного позже. Тогда и дороги нормальной к нам не было… У отца была идея – жить в лесу, среди сосен. Он хотел, чтобы я дышала свежим воздухом, а он бы спокойно писал свои научные труды. Отец был ученый, специализация – органическая химия.

– В самом деле здесь так тихо, и, должно быть, приходят хорошие мысли… И воздух чудесный! – кивнула Александра.

– Ну, вот… Сами говорите! – Ольга вновь попыталась улыбнуться, на этот раз чуть успешнее. – Я всех тут знаю. Есть охрана, соседи… Так что я никого здесь не боюсь.

«А ночью из дому между тем не выходишь!» – мысленно возразила ей Александра. Она не могла забыть полного ужаса взгляда, который Ольга бросила в сторону темного окна. То движение было искренним, не показным, в отличие от нынешнего напускного спокойствия, которое демонстрировала Ольга.

– Ну что же, давайте я покажу кое-что, вы хотя бы составите представление о коллекции… – внезапно заявила хозяйка, поднимаясь из-за стола. К своей чашке кофе она даже не притронулась. – Поздно… Мне еще нужно приготовить вам спальню.

– Не беспокойтесь, я привыкла к спартанской обстановке! – воскликнула Александра, также поднимаясь с места. – Если бы вы видели мою мастерскую! Это настоящая берлога!

– Знаю! – негромко рассмеялась Ольга, показывая мелкие блестящие зубы. – Дядя рассказывал!

– Как? – остановилась художница. – Господин Штромм?

– Ну да, господин Штромм, раз вы его так называете! – Ольга продолжала улыбаться.

– Но он никогда не был у меня в мастерской! – Александра не сводила недоуменного взгляда с хозяйки дома. Та отвечала, сохраняя безмятежную улыбку:

– Значит, ему тоже кто-то рассказал. Идемте!

«Да, неудивительно, рассказать могла и Альбина, она отлично знала, в каком хаосе я живу… – Александра поднималась вслед за Ольгой по лестнице. – Да кто угодно мог рассказать, всей Москве известно, какие у меня убогие условия существования. Я уже стала местной легендой, чем-то вроде городской сумасшедшей. Кроме самых отпетых пропойных художников, никто уже давно так не живет. И все же странно. Получается, будто обо мне тут шла речь уже неоднократно…»

– Это здесь, в комнате дяди. – Ольга прошла мимо отцовского кабинета и остановилась в конце коридора, слегка толкнув дверь, проскрипевшую коротко и тонко. – Он здесь останавливается, когда приезжает. Мы с ним уже кое-что разбирали и готовили к отправке. Самое ценное. Остальное будут забирать из папиного кабинета прямо коробками. Это просто невозможно, сколько нужно будет увезти… Вы сейчас увидите только малую часть и составите представление об остальном.

…Спустя час, уже около полуночи, Александра поднялась с колен, отряхивая посеревшие от пыли ладони. Глаза горели от слишком яркого белого света, который заливал небольшую комнату, губы пересохли от возбуждения. Она была одна. Ольга вышла позвонить, рассчитывая застать Штромма еще в аэропорту.

Художница была готова к встрече с новым для себя материалом, Штромм предупредил ее об уникальности собрания. И все же она была потрясена увиденным.

Александра обводила взглядом коробки со сдвинутыми крышками, загромождавшие стол, громоздкий ящик с полотняными свертками, стоявший посреди комнаты, застекленный шкаф, такой же, какими был заставлен весь кабинет покойного Исхакова. В дверце шкафа поблескивал ключ, оставленный Ольгой.

«Все запирается на грошовые замки или не запирается вообще. А здесь на миллионы, не на один десяток миллионов рублей. Даже по моим подсчетам, а я могу судить лишь приблизительно…»

У нее было ощущение, что дощатый, чуть вздувшийся от сырости пол колеблется под ногами. Александра боролась с овладевавшей ею паникой. «Невозможно выпустить на рынок все сразу! – Мысль, возникая вновь и вновь, язвила ее раскаленной иглой. – Это значит убить цены, обрушить, навредить себе и другим. Ценовая яма после такой бомбы не компенсируется долгие годы…»

– Дядя только что сел в самолет, я едва успела! – Голос Ольги заставил ее вздрогнуть. – Передает вам привет и желает удачи!

– Да… Спасибо… – несколько невпопад ответила Александра. – Знаете, нам бы надо кое-что решить. Вы в самом деле хотите выставить на продажу все? Все, что я сейчас видела?

– И то, чего вы не видели, я продаю тоже. Хотите меня отговорить? Хорошо, попробуйте. Дядя тоже пытался.

Ольга, искусственно и враждебно улыбаясь, явно готовясь к отпору, присела на край узкой койки, застланной серым одеялом.

Постель, да и вся комната, неуютная, необжитая, неуловимо напоминали Александре летний лагерь, где ей довелось побывать лет в двенадцать. Лагерь считался хорошим, путевку дали отцу на работе. В каждой комнате стояло по четыре койки. Ночами в черные, незавешенные окна увесисто, дробно бились бабочки-бражники, комары, облака белесой тополевой моли. Свет голой сильной лампочки сиротливо лежал на шершавых беленых стенах. Перед сном девочки шептались о мальчиках и привидениях. Александра лежала, закрыв глаза, притворяясь спящей, созерцая багровую тьму под веками. Лампочка гасла, по коридору проходили воспитатели, заглядывали в каждую палату. Слово «палата» напоминало о больнице, как и штампы на простынях, крошащиеся сухие котлеты за обедом, вечерние разговоры девочек. Голоса, внезапно лишившиеся плоти, какое-то время еще шелестели в темноте, затем наступала тишина. Биение насекомых в оконное стекло прекращалось, свет их больше не привлекал. Александра лежала с широко открытыми глазами, ловя обострившимся в темноте слухом далекий звук, который прорезывался за стенами корпуса. Звук нарастал, все больше напоминая рокот моря. Это шумел сосновый бор за оградой лагеря. Больше всего девочке хотелось выбраться из душной палаты, из опостылевшего корпуса, выбежать из ворот лагеря и стоять между огромных сосен, слушая этот гул, рождавшийся, казалось, за горизонтом. Но, конечно, корпус запирался, и ночью выходить было нельзя.

– Почему вы не выходите из дома ночью? – спросила Александра, услышав свой голос словно издалека.

Ольга, сохранявшая выжидательную ненатуральную улыбку, явно ожидала других вопросов. Она растерянно глотнула воздух, подняла брови и выдохнула:

– Вы именно это хотели узнать? Именно это?!

Художница спохватилась, что перешла некую черту, явно выйдя из оплаченной роли ассистентки на предстоящем аукционе. Но отступать она не собиралась.

– Отговаривать вас бесполезно, я уже поняла! И я не буду этого делать. Но кое-что меня беспокоит больше аукциона. Так что, даже если мой вопрос покажется вам бестактным, я хотела бы понять, почему вы не покидаете дом ночью. Это небезопасно?

– Не-бе-зо-пасно? – по слогам повторила Ольга и покачала головой. – Кто сказал? Я не выхожу по ночам просто потому, что так привыкла. С детства. Сперва отец не разрешал, и правильно, зачем девочке гулять ночью по лесу одной? А потом я и сама не хотела выходить. Это не такая уж глупая привычка, есть куда глупее.

– Согласна, – кивнула Александра. – Извините меня за неуместное любопытство. Сама удивляюсь, почему спросила. Но… Ну да ладно.

Ольга, не сводя с нее загадочного взгляда черных глаз, слегка оттянула вверх длинный рукав, обнажив предплечье правой руки. На смуглой коже выделялась тонкая белесая полоска, влажно блеснувшая в сильном свете лампы, как след улитки.

– Есть еще причина, почему я не выхожу по ночам, – спокойно произнесла Ольга. В этот миг она казалась старше своих лет. Возле губ пролегли резкие морщинки, брови сдвинулись. – Это случилось ночью.

Она продолжала протягивать к Александре руку, и в этом жесте было что-то от просьбы о помощи. Художница медленно приблизилась, склонилась, рассматривая шрам. Он был очень старый и, если бы не природная смуглость кожи, не бросался бы в глаза вовсе.

– Отца убили в его кабинете, ночью, – продолжала Ольга, сохраняя непроницаемое выражение лица и прежнюю позу. – Отец часто задерживался в Москве допоздна, он работал в своей лаборатории и по ночам. Тогда я ложилась спать сама, я привыкла. Мне не было страшно, ведь рядом жил наш сосед, папин старый друг. Он построил свой дом одновременно с нами. Тоже коллекционер, известный ученый, его фамилия была Федотов. В тот вечер я легла сама и сразу уснула. Проснулась спустя какое-то время… Наверху, в кабинете, слышались голоса, говорили громко, будто спорили. Федотов часто приходил к отцу по вечерам, и случалось, они спорили, так что меня это не удивило. Я снова уснула, помню, была рада, что отец вернулся и я уже не одна. Меня разбудил, уж не знаю, через сколько времени, шум наверху. Что-то упало, разбилось, мне показалось, что в кабинете двигают мебель. Потом как будто кто-то сбежал по лестнице, хлопнула входная дверь. И все затихло. Отец не любил, когда я вмешивалась во взрослые разговоры, и я не сразу решилась встать. Но все-таки встала, пошла посмотреть, что там происходит.

Ее нижняя губа часто, мелко задрожала. Александра решительно сжала ее тонкие ледяные пальцы в своей горячей ладони:

– Если вам тяжело, не рассказывайте.

– Нет, почему, – та с трудом перевела дух. – Я спала на первом этаже. В столовой и на лестнице было темно, хотя мы всегда оставляли там свет на ночь, чтобы никто не споткнулся на ступеньках. И наверху, в кабинете, было темно и тихо. Сама не знаю, почему я не решилась включить свет. Мне было страшно. Я пошла вверх по лестнице, и в темноте наткнулась на кого-то, кто тихо спускался мне навстречу. Это был не отец, я сразу поняла. Он…

Ольга вновь прерывисто схватила губами воздух.

– Он ударил меня ладонью по лицу, наугад, скорее, получился толчок, а не удар. Я не упала, а подняла руку, защищаясь… Второй раз он ударил уже ножом. Нож скользнул по руке, я ничего не поняла, ощутила только что-то горячее, вроде ожога. Упала, он пробежал мимо, я слышала шаги на лестнице, как снова хлопнула внизу дверь. Сознания не теряла, наоборот, – все чувства обострились, я слышала даже, как внизу, на кухне, капает вода из протекающего крана. Мне казалось, что голова вдруг стала огромная-огромная и легкая, вроде воздушного шара…

Ольга облизала пересохшие губы.

– В кабинете было тихо, будто там никого не осталось. Я подождала, потом села. У меня кружилась голова, от удара, от потери крови. Я встала, включила верхний свет. Настольная лампа была разбита и валялась на полу. Рядом, лицом вниз, лежал отец. Везде была кровь. И у самого порога, на полу, лежали те самые четки из оттоманского фатурана, в виде сверчков. Я почему-то очень захотела их поднять, хотя надо было бежать к отцу… Но вдруг остановилась. Подумала про отпечатки пальцев. Ведь это ненормально, в двенадцать лет, в такой момент, когда ты истекаешь кровью, а рядом лежит отец, раненый или мертвый, думать про отпечатки пальцев?

– Я не знаю, – тихо ответила Александра. – Вы были в доме одни? А ваша мама?

– Мама уже тогда встречалась с человеком, за которым теперь замужем. Она жила отдельно. Да я о ней и не думала в тот миг. Я привыкла, что на нее надеяться не стоит. Больше всего я боялась, что человек с ножом вернется. Вышла из кабинета, стала везде включать свет. Спустилась по лестнице. Там, внизу, на ступеньках была кровь и у входной двери тоже. Я поняла, что нападавший был ранен. Мне казалось, что он смотрит в окна, стоит за дверью… Я, наверное, слегка помешалась в тот момент! – Ольга зажмурилась и вновь широко открыла глаза. – Надо было кому-нибудь позвонить, а я решила бежать к соседям, звать на помощь… Входная дверь была не заперта. На крыльце лежал человек, в такой же позе, как отец, лицом вниз. Мне показалось даже, что я снова вижу отца. Но это был Федотов.

Наступило молчание, нарушаемое лишь тихим щебетом настенных часов. Стрелки показывали второй час.

– Это был ваш сосед? – переспросила Александра, чтобы нарушить тяжелую паузу.

– Да, наш сосед, коллекционер. Тот, кто убил моего отца. Он напал на него в кабинете, но отец оборонялся и ранил его. Знаете чем?

Ольга покачала головой, голубые блики света скользнули по ее гладко причесанным темным волосам.

– Ножом из моржовой кости, из своей коллекции. Ножом начала двадцатого века, в стиле модерн, для разрезания бумаги. С русалкой на рукоятке. Нож нашли на лестнице. Федотов пытался убежать, но от потери крови лишился сознания и упал на нашем крыльце.

…Эти детали выяснились позже, в процессе следствия, а пока девочка, раненая, ошеломленная, стояла на ступеньках рядом с телом соседа. Александра ясно представила эту картину – три дома, построенные особняком, в лесу. Черная, предгрозовая тишина, багровое зарево над горизонтом, в той стороне, где Москва. Ребенок, лишившийся голоса от ужаса.

Ольга медленно подняла ресницы, пристально глядя ей в глаза:

– В доме Федотова, справа, горел свет на первом этаже. Мне казалось даже, я вижу, как там кто-то двигается за шторами. Федотов жил один, я не понимала, кто там может быть, бежать мне туда или, наоборот, в лес, пока не убили и меня? Я не думала в тот миг, что отца убил именно наш сосед. Я ведь привыкла видеть во взрослых – друзей. У нас в гостях никогда не бывали дети, я привыкла общаться со взрослыми. В третьем доме все окна были темные. Но дядя там никогда и не жил.

– Дядя? Это был дом Штромма?

Из речи Александры, захваченной рассказом, само собой исчезло слово «господин», которое она волей-неволей добавляла к имени своего заказчика.