Билет в одну сторону

– Само ничего не уладится, его надо улаживать, – проговорила Наталья, осторожно опускаясь на постель. – Ты, Катя, иди, поспи. Мне ничего не понадобится. А вот с утра хотелось бы мне помыться. В баньку бы.

– Да чего проще? – заулыбалась горничная. – Я вас и попарю, и помою на славу. Глядишь, спина в тепле поправиться.

Катя продолжала еще говорить о пользе бани, березового пара, а Наталья мыслями была уже далеко.

Главное – не проговориться, вести себя адекватно новой жизни. А еще собрать информацию о том, что здесь происходило и происходит.

Помни, что ты теперь Анна. Не хочешь с ума сойти, будь мудрее. Не допусти второго падения с лестницы или яда в чашке с чаем. Запомни, ты – Анна Афанасьевна Лыкова, богатая наследница, невеста князя. Впереди у тебя длинная жизнь, и от тебя зависит, какой ей быть.

А ведь мне повезло: могла бы поменяться местами с какой-нибудь огородницей или телятницей, а то и вышивальщицей где-нибудь в монастыре. Садилась в машину вольным журналистом, а очнулась бы крепостной крестьянкой. Так что мне крупно повезло в данной ситуации. А дальше все от ума и воли зависит. Вот и покажи, на что способна. Хотя кому тут показывать?

Итак, кто ты? «Анна». «Анна». «Анна».

Наступило утро, и «Анна» с бьющимся от волнения сердцем стала ждать, что будет. Она знала от Кати, что ту скоро сменит нянька, которая растила Анну с пеленок. Это был шанс узнать многое из того, о чем «Анна» не знает, например, почему она воспитывалась у бабушки, а не у родителей.

Еще её беспокоила мысль, что родителям, наверняка, уже известно, что она пришла в себя, но они не спешат повидаться. Хотя если они придут, то о чем она с ними будет говорить? Вдруг они сразу догадаются, что перед ними не их дочь?

Анна беспокойно ворочала головой. Она не могла найти удобное положение. Сильно болела спина, заставляя напрягаться все тело. Вдруг начало гореть лицо, а руки и ноги, напротив, заледенели. Стараясь успокоиться, «Анна» считала про себя до тысячи, прикусывала зубами костяшки пальцев, но тревога не унималась – она боялась первой встречи с «родственниками». Боялась, что выражение лица выдаст её.

– Катя, – позвала она, – прикрой окно и опусти занавеску. – Свет глаза режет.

Горничная принялась выполнять приказание, а сама все оглядывалась, недоумевала, почему так беспокойна больная.

Бедная, догадалась Катя, она боится, что и родителей не признает, и братца Павла Афанасьевича. Свое имя не вспомнила, где ж ей другие имена припомнить. Как же ей помочь?

– Барышня, Анна Афанасьевна, – пришло ей в голову, – давайте я про то, что вы память потеряли, сама расскажу барыне и Афанасию Петровичу. Они, конечно, удивятся, но чего на свете не бывает. Память потерять, это не руки или ноги лишиться. Не навек это у вас. Времечко пройдет, голова заживет. Может, доктор лекарств вам пропишет, вот и образуется все. А нет, так и не страшно. Чего уж в нашей жизни запоминать было. День прошел, и слава Богу.

Катя прибиралась в комнате, оправляла постель и без остановки говорила. Было видно, что она изо всех сил старалась отвлечь молодую девушку от грустных мыслей, искренне сочувствовала.

– А я вам подсказывать буду, если что понадобится. Я про ваши дела мно-о-ого чего знаю.

«Анна» решилась:

– Катя, мне бы про свою жизнь с начала до сегодняшнего дня узнать.

– Это вы, Анна Афанасьевна, у няньки спросите. Она вас вынянчила. Считай, сразу после крестин взяла вас бабушка к себе, так нянька ни на шаг не отходила от вас, пока вы в возраст не вошли. Да и здесь в доме вашего отца вы у нее под надзором были, как ваша покойная бабушка велела перед смертью.

Тут она замолчала, но так посмотрела на «Анну», что та поняла спросить, а не решается.

– Вижу, спросить меня хочешь? Так спрашивай.

– Я, барышня, про ваш сон хотела спросить. Вот вам все бабушка снилась, а теперь?

– Бабушка, говоришь? – задумалась «Анна». – И часто?

– Вы сказывали, чуть ни каждую ночь. Все она вас звала куда-то, рукой подманивала.

«Анна» задумалась. Бывают вещие сны. Не зря, видать, к Анне во сне приходила ее бабушка-покойница да звала. Вот и свершилось. Анны нет, а вместо нее я. Мне же перед аварией никакого сна не приснилось. Всю ночь, помню, не спала, злилась на Женьку. Теперь не на кого злиться.

Правду говорят, что имеем, не храним, потерявши – плачем. Раньше из неё слезинку было трудно выжать: не женщина – кремень. А сейчас выть хочется, рыдать, головой биться о стену! Потеряла, все потеряла: жизнь свою, любовь, мужа, дочь. Впереди неизвестность, чужая жизнь, непривычная реальность, опасные повороты судьбы, злые родственники.

«Анна» с силой потерла воспаленные глаза, судорожно сглотнула: больной, одинокой, растерянной входила она в новую жизнь. Ни одного близкого человека, никого, с кем можно было бы поделиться тайной своего превращения. За что ты, Господи, меня так?

– Я почему спросила, – продолжала Катя. – Когда в первую ночь сидела возле вас, ваша покойная бабушка мне привиделась. Уж не знаю, во сне или наяву. Я тогда жуть как испугалась.

– А что она сделала?

– Да ничего, только погрозила мне, что я задремала. Я подпрыгнула от страха и к вам. А вы…у вас… – голос горничной задрожал. – У вас на лице подушка лежит. Вот так, – Катя взяла подушку и приложила к себе. Я тогда до смерти испугалась, что вы задохнулись. Но Бог пронес – бабушка вовремя меня разбудила.

– А откуда же подушка взялась?

– Я сама ее в угол забросила, а потом забыла. Для вас доктор потребовал другую, плоскую.

– Но ведь как-то оказалась подушка на моем лице. Может, кто-то заходил в комнату?

– Никого не было, – уверенно начала Катя, но осеклась. – Хотя… Кажется, Анастасия Куприяновна заходила. Но я точно не помню – меня тогда в сон клонило.

– Анастасия Куприяновна, говоришь, – задумчиво произнесла «Анна», – родная мать…

– Ой, барышня, уж не думаете ли вы…

– Конечно, нет. Разве я могу подумать, что родная мать своей больной дочери подушку на лицо положит, чтобы та задохнулась, – усмехнулась «Анна».

Катя глядела на «Анну», и в её голове, видно было, шла напряженная работа. Приход Анастасии Куприяновны, видение бабушки, подушка…Если все связать вместе, то получится…Господи!

Катя еще хотела что-то сказать, но тут на лестнице послышались тяжелые, шаркающие шаги. «Анна» вопросительно глянула на горничную.

– Это нянька, – понимающе подбодрила Катя. – Вот обрадуется, что вы на поправку пошли.

Дверь открылась, и на пороге показалась высокая, грузная старуха. Хотя старухой ее назвать трудно: на впалых щеках румянец, губы полные, морщинки покрыли лицо, но в волосах ни одного седого волоса. Наталья повидала за свою жизнь женщин, рано состарившихся под грузом забот, волнений, нездоровья. Нянька выглядела иначе. Если ее приодеть, причесать, снять это дурацкий чепчик да заставить улыбнуться, то хоть замуж отдавай.

Еще с порога нянька заметила, что глаза «Анны» открыты. По-утиному переваливаясь, она быстро пересекла разделяющее их пространство и упала рядом с кроватью.

– Анечка, касатушка, вот обрадовала меня, – зашамкала беззубым ртом нянька. – Открыла свои ясные очи, не покинула нас безвременно. Все сердце я себе изорвала, что не уберегла тебя, мою ласточку, от злого лихоимства…

Тут она как поперхнулась. Испуганно взглянула на «Анну», припечатав кулак ко рту.

– Что это я, старая, придумываю, наговариваю, – глаза ее беспокойно перебегали с лица «Анны» на Катю и обратно. – Не слушай меня, это я заговариваться от горя начала.

Нянька тяжело поднялась с колен и уселась в пододвинутое горничной кресло. Степенно расправила складки шуршащей синей юбки, поддернула кацавейку, уголком светлого платка утерла губы.

– Как же тебя, Анечка, угораздило упасть с лестницы? Как не смотрела под ноги?

– Да я смотрела, – тихо ответила ей «Анна», – да видно, чего-то не углядела. Вот и поплатилась.

На лице няньки появилось обескураженное выражение. Она внимательнее взглянула на лежащую девушку. Вроде все в ней, как было, а что-то изменилось. Не разобрать что именно, но будто возрасту прибавилось, будто не неделя прошла, а годы. Вот и голос похож, а слышится в нем не девичья зрелость. Ишь, как ее перевернуло!

Нянька схватила руку «Анны, прижалась к ней губами и затихла, не зная, что и сказать. Камень с души свалился, как увидела живой Анечку ненаглядную. Петь бы о радости, а в горле немота: заробела отчего-то под взглядом своей Анечки. Чувствует старая, будто потеряла что, а где и как – не понимает.

Господи, спаси, сохрани и помилуй нас, грешных. Что это со мной, ай, не признала я свою девочку, вынянченную, выхоленную вот этими руками. Слава Богу, жива, а остальное тьфу…

– Нянька, беда какая приключилась, – начала Катя.

Старая резко вскинула голову и пристально поглядела вначале на «Анну», потом на горничную.

– Говори, не тяни, – прикрикнула она, видя, что Катя не решается сказать. – Спину сломала?

– Что ты, Господь с тобой, – истово стала креститься девушка. – Страсти какие говоришь. Память она потеряла.

– Как память? Да разве ее можно потерять? – от удивления нянька и рот раскрыла.

– Имени своего не помнит, ничего не помнит, что с ней случилось.

Нянька недоверчиво поглядела на «Анну», на Катю: уж не смеются ли они над старухой?

«Анна» чуть кивнула: правда.

– Да как же это? Я про такое не слыхала во всю жизнь Я тоже, бывает, забуду куда вязанье положила, так это по старости…Неужели даже имени не помнишь? И меня не помнишь?

– Нет.

Вот что меня в ней напугало, подумала нянька. Она глядит на меня, как на чужую. Что же теперь будет?

– Надо Афанасия Петровича да Анастасию Куприяновну предупредить, – начала Катя.

– А как же, как же, – суетливо согласилась нянька, – обязательно. Пусть в город пошлют за лекарством. Там доктора ученые. Глядишь, и выздоровеет наша Анечка.

«Анна» про себя усмехнулась. Ей никакой доктор не поможет. Наоборот, если она расскажет, кто она на самом деле да откуда взялась, так точно в дурдом определят или в дальней комнате запрут и приставят охрану, чтобы не сбежала. Вот тогда у них руки будут развязаны – можно и о пересмотре наследования подумать.

Тут «Анне» впервые пришла в голову мысль, что разыгрываемая ею амнезия может сослужить ей плохую службу. Вдруг воспользуются её болезнью и объявят недееспособной?

Больной человек – он и есть больной. Скажут, потеряла память, управлять капиталом не сможет. И законом отнимут все. Кто я тогда буду? Невеста-бесприданица, к тому же не любимая в семье. Одна дорога – в монастырь. Да-а-а, придется с «маменькой» поладить и согласиться на брак с князем Ногиным. А уж там, выйдя из-под власти родителей, сумею выкрутиться.

– Катька, беги к барыне, скажи, что Анна в себя пришла, – приказала нянька. Она приподнялась с кресла, что у кровати больной и пересела на стул возле окна. – Скажи им про память, да не усердствуй. Они сами разберутся, что к чему. Твое дело – сказать, а антимонии не разводи.

Глаза Кати сверкнули обидой.

– Что я не понимаю?

– Ну, поговори мне еще, – прикрикнула старая. – Сказано иди, так исполняй.

Сердито дернув плечиком, Катя выскочила из комнаты.

– А окно-то! – понеслось ей вслед. – Вот егоза, забыла окно открыть. Темно… – Кряхтя, стала она подниматься со стула.

– Не надо, – остановил ее голос «Анны». – Не надо. Мне от света хуже.

Нянька так и застыла. Вроде ничего особенного, а как сказала…

– Не буду, не буду… – опять заробела женщина. – Как скажешь, Анечка.

В комнате повисло молчание. Нянька беспокойно перебирала концы шелковой шали, покрывавшей ее плечи, «Анна» без всякого выражения смотрела на дверь, откуда должны появиться ее «отец» и «мать».

Будем считать, что встреча с нянькой прошла нормально. Может, я ее не слишком ласково встретила, но откуда мне знать, как они общались? Пусть думает, что моя холодность от болезни.

Напряжение внутри «Анны» нарастало, и она уже хотела, чтобы поскорее произошла встреча с остальными членами семейства Лыковых.

Не забывай, внушала она себе, что один из них столкнул Анну с лестницы. Но свою догадку при себе держи, ни словом, ни взглядом не дай понять, что тебе что-то известно. Иначе запсихует преступник и натворит дел.

Так, кажется, идет кто-то.

Действительно, послышались торопливые шаги. Дверь отлетела, как от удара ногой, и на пороге возник молодой мужчина в расстегнутой чуть не до пояса рубахе с оборками. Талию охватывал широкий пояс, а старинного покроя штаны были заправлены в хромовые сапоги.

– Анечка, – кинулся мужчина к постели. – Ну, наконец-то! Как мы беспокоились, сколько бессонных ночей провели. Очнулась, вот и умница.

Не спросив разрешения, посетитель уселся на кровать:

– Как же так случилось, что ты упала? – и, не ожидая ответа, продолжал. – Я так рад, так рад, что страшное позади.

Павел, брат. А ничего, симпатичный и видать действительно рад, что с «сестрой» все благополучно. С другой стороны, вдруг играет? Улыбается, а сам ругает себя, что не довел дело до конца. Ладно, подождем, тоже поиграем, а там поглядим.

Павел в радостном волнении теребил руки «Анны», покрывал их поцелуями, прижимал к своим щекам. У него были мягкие, как шелк, усы и налитые, упругие губы. От него пахло хорошим табаком и кожей. Глаза светились неподдельной любовью, и «Анна» сама заулыбалась в ответ на его искреннюю широкую улыбку.

– Подожди, вот тебе, – проговорил Павел и полез за пазуху

Оттуда показалась чудная кремовая роза на длинном стебле с колючками. Одна колючка царапнула, и на груди Павла заалели крохотные капельки крови.

– Смотри, – протянула руку к царапине «Анна». Павел губами перехватил ее руку.

– Чепуха. Главное, ты жива и скоро поправишься. И мы с тобой совершим длинную прогулку верхом. Я тебе давно обещал, да все недосуг было. Но теперь обязательно. Слово офицера!

«Анне» было приятно находиться в объятиях Павла, и она чуть не забыла, что он ей брат.

Хороший брат, ласковый, на убийцу вовсе не похожий. Его легко полюбить. За ним, верно, все девки бегают, да замужние вздыхают, проходу не дают. Завидный жених, жаль семейство разорено. Ну да ничего, с его-то красотой можно богатую невесту найти.

Тем временем Павел легко поднялся, подошел к окну и решительно взялся за занавеску, намереваясь отодвинуть ее в сторону.

– Не надо! – разом остановили его «Анна» и нянька.

Павел в недоумении обернулся.

– Здесь душно…

– Павел Афанасьевич, – заговорила нянька, – свет беспокоит Анечку. Вы уж потерпите до ее полного выздоровления.

– Безусловно, – сокрушенно пожал плечами Павел и виновато посмотрел на «Анну». – Прости великодушно.

Она улыбнулась. Тут только Павел заметил, что в сестре произошла разительная перемена. Лицо приобрело новое выражение. Если бы он не знал, то подумал, что не неделя прошла, а лет пять, семь. Не осталось и следа от наивности, детской беспомощности и неуверенности в лице лежащей перед ним девушки. Она смотрела так, словно знала обо всех и обо всем такое, чего им и вовек узнать не придется.

В комнате повисло молчание. Брат достал из-за пояса трубку, но не решился закурить и сунул ее обратно. Потом его пальцы прошлись сверху вниз по рубашке, застегивая мелкие пуговицы. Большими пальцами обеих рук он расправил пояс, потом всей пятерней провел по белокурым волосам, пригладил усы и, не зная, чем еще себя занять в данной ситуации, опустился у кровати на пол. Боком прислонился к ложу, взял руку «Анечки» своею теплой рукой и, нежно перебирая ее пальчики, стал разглядывать изменившееся лицо сестры.

За дверью послышались шаги, и Павел почувствовал, как напряглась рука «Анны». Он удивленно поглядел на нее, потом что-то прикинул в уме и понимающе подмигнул. Через секунду он уже был на ногах и вальяжной походкой пересекал комнату в направлении к окну.

Дверь открылась. На пороге стояли «родители». Кряхтя, покинула свое место у окна нянька, пошла им навстречу, низко склонилась. Обойдя ее, как неживой предмет, первой двинулась к постели Анастасия Куприяновна. За ней, по-медвежьи переступая, двинулся Афанасий Петрович. Губы его под пшеничными, с легкой кучерявинкой усами подрагивали. Он то и дело вытирал глаза большим батистовым платком и приглушенно кашлял в кулак. Вся его высокая, некогда стройная фигура с годами стала рыхлой и грузной. Удлиненные поседевшие волосы были зачесаны назад и открывали широкий с глубокими залысинами лоб, прорезанный тремя глубокими морщинами.

Рядом с ним статная белокурая красавица Анастасия Куприяновна в темно-голубом свободном платье, с высокой прической выглядела просто королевой. Длинная белая шея изящной линией переходила в плечи и грудь, красивой формы руки придерживали прозрачную шелковую шаль с длинными кистями, сквозь которые посверкивали драгоценными камнями перстни. И прическа, и голубые немного навыкате глаза, и слегка курносый нос, и томность во всем облике – все было словно с картины Рокотова. Анастасия Лыкова была красива и, можно даже сказать, совершенна, если бы не рот – чувственный и лживый. Люди с таким ртом легко лгут, лжесвидетельствуют, льстят и подличают. Человеку с таким ртом трудно доверять и опасно доверяться.

«Мать» заметно моложе «отца», но сразу было видно, кто хозяин в доме. Афанасий, ясное дело, подкаблучник, из воли жены никуда. А она помыкает им по своему усмотрению. На убийцу собственной дочери Афанасий, явно, не тянет. Но вот к «маменьке» стоит присмотреться. Эта королева привыкла добиваться своего во что бы то ни стало.

– Анечка, голубушка, – всхлипнул Афанасий Петрович и, обойдя жену, первым подошел к кровати. – Как ты нас напугала. Мы уж отчаялись… Вот и доктор гарантий никаких не дал. Все, говорит, в руках божьих. Видно, Господь услышал наши молитвы, отвел беду.

Отец наклонился на «Анной», нежно провел по щеке пахнущей табаком ладонью и поцеловал сначала в лоб, потом в щеку. «Анна» улыбнулась ему:

– Здравствуйте, – с трудом проговорила она.

Ох, как трудно принимать ласку, предназначенную другой. Потом более уверенно:

– Простите меня, что заставила вас страдать. Мне очень жаль.

– Да что ты, Анечка! Кто ж тебя винит? Да я не знаю, как бы жил без тебя, – Афанасий Петрович вытащил платок, закрыл им лицо и, вздрагивая всем телом, побрел к окну.

«Анне» искренне было жаль его. Она вообще не могла видеть плачущих мужчин. Стала искать слова утешения, но не успела. Стоящая вначале без движения Анастасия Куприяновна, сделала шажок к кровати и присела на край. Она взяла руки «Анны» в свои, покрыла их поцелуями. Ее лицо выражало материнскую любовь и ласку, в глазах стояли слезы, готовые вот-вот пролиться. Вся она была само материнство в чистом виде. И только очень проницательный человек мог заметить напряженно приподнятые плечи барыни, нервно подрагивающие крылья носа и чуть брезгливо скривившуюся нижнюю губу. Но заметить этого было некому: находящиеся в комнате видели лишь спину и склоненную голову растроганной матери.

Анастасия покачивала головой, не в силах выговорить ни слова. Руки ее гладили щеки и грудь «Анны», бережно перебирали прядки волос, разглаживали тонкие дуги бровей.

– Как я рада, доченька, как рада. Сколько слез я пролила за эти дни и ночи. Но теперь ты поправишься, и этот кошмар забудется.

«Анна» старалась поймать взгляд Анастасии Куприяновны, но глаза той беспокойно перебегали с одного на другое. То она обращалась лицом к мужу, то тревожно ощупывала глазами лицо старой няньки, то напряженно замирала под взглядом святых икон. Но все же встретиться взглядом им удалось: светло-голубые материнские и темно-карие – дочери. В голубых стоял невысказанный вопрос: «Что ты помнишь?», в темно-карих: «На что ты способна?»

– Доченька, как же все произошло? – принялась за осторожные расспросы мать. – Ты упала…Может, голова закружилась?

– Может, – тихо произнесла «Анна». Она ждала, какие еще версии выдвинет «маменька».

– Я в молодости тоже страдала неожиданными головокружениями, – начала Анастасия Куприяновна. – Помню, по каждому пустяку в обморок падала.

– Вы, маман? – подал насмешливый голос Павел. – Мне казалось, вы всегда были крепки и энергичны. Субтильность не ваш стиль.

– Ах, Павлуша, – слегка покраснела, как застигнутая на воровстве, мать, – это я сейчас такая. А видел бы ты меня в молодости.

– Отец, – не унимался Павел, – это правда, что маменька была столь нежна, что теряла сознание по малейшему поводу?

Афанасий Петрович нахмурил брови, посмотрел вначале на сына, потом перевел взгляд на жену, словно не понимая, о чем они говорят.

– Анастасия Куприяновна была девицей хоть куда, и обмороков я не помню. Вот только раз, когда ее сестрица Александра…

– Да хватит тебе, что пустое вспоминать, – резко оборвала воспоминания мужа и так глянула на него, что тот, бедный, и забыл, о чем начал говорить.

Грациозно поднявшись, Анастасия Куприяновна поправила на плечах шаль и ласково попрощалась:

– Выздоравливай, дорогая. Все разговоры отложим. У нас ведь есть о чем поговорить, правда?

– Поговорим, маменька, – с легкой улыбкой согласилась «Анна».

Никто из родителей не помянул про исчезнувшую память. Может, Катя им ничего не сказала? Ведут себя так, словно ничего не произошло. Или не поняли смысла того, о чем им поведала горничная? Или проверяют, правда ли это. А может, не хотят докучать больной?

…Подошел отец, перекрестил ее, снова поцеловал и, оглядываясь на каждом шагу, поплелся за супругой, открывающей дверь.

– Ты тоже иди, брат, – обратилась «Анна» к Павлу, – мне отдохнуть надо. После увидимся и поговорим.

Но Павел не трогался с места. Он раздумывал, как деликатнее спросить сестру, действительно ли она ничего не помнит?

– Я действительно ничего не помню, – прочитала его мысли «Анна». – Тебе придется потрудиться, чтобы познакомить меня со всеми, кто меня окружает, рассказать о прошлых годах.

Павел смотрел на сестру во все глаза. Он не мог поверить, что такое случается, тем более, что случилось в его семье, с близким ему человеком.

– Бедная моя Анечка, – тихо проговорил Павел, – я сделаю все от меня зависящее, чтобы память к тебе вернулась. Вот увидишь. Ты мне веришь?

– Верю. А теперь иди. Я устала. Начнем с завтрашнего дня. Да, во что…Мне бы с доктором переговорить. Спина меня беспокоит.

Павел встревожился:

– Сильно болит? Встать сможешь? Немедленно пошлю.

– Зачем торопиться? – успокоила его «Анна». – Не вижу причины для особого беспокойства. Давай договоримся, что доктор придет денька через два. Хорошо?

Брат вместо ответа поцеловал ее в щеку и нежно провел пальцами по волосам. «Анна» опять поразилась, до чего приятно ей было его прикосновение. Но чтобы он больше не задерживался, она закрыла глаза и зевнула.

Павел на цыпочках вышел.

Доктор Шеффер прибыл уже на следующий день. Он очень понравился «Анне»: не суетлив, не многословен, с чувством юмора. По его удивленному виду «Анна» догадалась, что доктор не ожидал увидеть её живой. Значит её первоначальная догадка, что смерть настоящей Анны имела место, была верна. Тем радостнее засветились глаза доктора, когда «Анна» сказала, что чувствует себя неплохо, вот только спина болит.

– После такого падения, как ваше, сударыня, в том нет ничего странного. Это большое счастье, что нет перелома ребер, у вас не отбиты внутренние органы, да и смещения позвонков я не наблюдаю, – неторопливо комментировал он, ощупывая спину, бока и грудь больной. – Так нажимаю, больно?

– Нет.

– А здесь?

– Немного.

– А если так?

– О-о-й!

– Понятно, – задумчиво проговорил доктор, садясь за стол. – Ткани спины очень напряжены, поэтому необходим массаж, – он повернулся к стоящей тут же Анастасии Куприяновне. – Следует каждый день массировать всю спину от шеи до копчика. Еще я выпишу лекарства, которые придется принимать в течение двух недель, это на случай, если где-то запеклась кровь от удара, – доктор старательно писал на небольшом листочке. – А вы, сударыня, – повернулся к «Анне», – избегайте резких движений и наклонов. Питайтесь крепкими бульонами, больше пейте воды.

Сидя в кресле напротив, Анастасия Куприяновна согласно кивала головой на каждую реплику доктора. Неизвестно, какие мысли одолевали её в этот момент, но по лицу нельзя было ничего прочитать. Если бы кто-нибудь дал себе труд приглядеться в этот момент к её лицу, то с интересом заметил бы, что она не производила впечатления убитой горем матери, озабоченной единственно здоровьем дочери. Напротив, всеобщее внимание к больной начало ее раздражать. Тенями мелькали по лицу страх и подозрения.

Хорошо это или плохо, что дочь потеряла память? Помнит ли она о том, кто был виновником её падения? Это надо же: упасть с такой высоты и остаться в живых! А ведь толкнула она тогда дочь изрядно…