Билет в одну сторону

– Идем с нами, Павел, – позвала «Анна», – заодно расскажешь о своей жизни в Петербурге.

Павел слегка смутился.

– О нет, таким молоденьким девицам не следует знать, чем занимаются господа офицеры, когда они не в бою. Это вредит девичьей скромности.

– А ты опусти подробности, расскажи о главном: как тебе служится, с кем тебе дружится…

Тьфу ты, Господи! Своих слов нет, так чуть песню не пропела. Вон как переглянулись, опять не так сказала. Ну да ладно, я головой ударилась, мне простительно.

Павел действительно немного растерянно поглядел вначале на сестру, потом на тетку, снова на сестру. Но вспомнил о зашибленной голове, стряхнул удивление и засиял, как новенький пятак.

– Прошу, – брат галантно подставил согнутую в локте руку. – Позвольте быть вашим кавалером сегодня на прогулке. Уверяю вас, – продолжал он, дурачась, – я уморю вас рассказами о фрунте, парадах, полковых маневрах и нормах фуража.

Павел откинул белокурую голову и заразительно засмеялся, заставляя смеяться и своих дам. Так, смеясь, и вышли на широкое каменное крыльцо. Полюбовались открывшимся перед ними видом подъездной аллеи, кирпичных ворот с чугунной витой решеткой, клумб цветущих осенних цветов. Потом медленно двинулись по аллее.

И того не знали, что каждый их шаг сторожит пара красивых голубых глаз. А в глазах тех гремучая смесь чувств: любовь и ненависть, обожание и страх, ласка и угроза. Не дай Бог, повстречаться с обладателем этого взгляда!

В прошлой своей жизни «Анна» любила время ранней осени за красоту, легкую грусть, предчувствие близкого расставания. Осень для нее всегда была временем итогов, временем взросления. Зима для нее была безвременьем, а жизнь начиналась с приходом теплых весенних ветров, капели, запаха оттаявшей земли.

Но на этот раз она восприняла осень как начало новой жизни. Именно с этого момента все начинается, а к весне, дай Бог, будут первые результаты ее поступков и стремлений.

Сейчас она шла и внимательно разглядывала усадьбу своих «родителей»: хозяйственные постройки, людей, одетых как в фильмах про старину, повозки с сеном и мешками. Вокруг кипела жизнь, люди занимались делом, прерываясь чтобы поклониться господам. Не было суеты, присущей городу, не было нервного напряжения, эмоциональной усталости, беспричинной озлобленности озабоченных людей. Напротив, их встречали не только низкими в пояс поклонами, но и добрыми улыбками, тихим «доброго вам здоровья», «дай вам Бог, поправиться, барышня», «слава Богу, вы в добром здравии, Анна Афанасьевна».

Сейчас заплачу. Ты гляди, как рады видеть меня, то есть её. Видимо, любили мою предшественницу. Надо расспросить Катю об этом тоже.

Тетка заметила изменившееся настроение племянницы:

– Анечка, ты не устала? Давай вернемся. Довольно на сегодня.

– Нет, нет, – запротестовала «Анна», – здесь так хорошо, у меня такое чувство…

– Понимаю. Ты столько пережила за эти дни, что радуешься простым вещам. Верно я говорю?

– Да, – пришлось согласиться. – И все как новое.

– Анечка, пойдем, я покажу тебе свое действительно новое приобретение, – позвал ее Павел и потянул к конюшне, возле которой мужики чистили лошадей, а пара подростков наливала воду в огромную колоду.

«Анна» не была знатоком, но чувствовала, что кони великолепные. Огромные, темно-коричневые, почти черные, с пышными хвостами и гривами, расчесанными волосок к волоску, гладкие, блестящие. Они дико косились в её сторону, храпели и недовольно фыркали.

Может, чувствуют, что со мною что-то не так, что произошло нечто фантастическое. Вон как отреагировали, словно нечистого увидели.

– Хороши, ах, как хороши! – Павел приплясывал на месте от возбуждения и восторга. – Нет, ты погляди, каковы, а? Дьяволы, а не кони! Во всей округе лучше не найти.

– Я слышала, – охладила его Варвара Петровна, – Лыковский конезавод за долги пошел. Значит, не нашего завода кони?

Павел на секунду смутился, но потом еще шире заулыбался:

– Твоя правда, тетка Варвара. Эти кони с завода Ногиных.

– Что ж ты, племянник, своих коней разбазарил, а чужих теперь втридорога покупаешь. Сколько отдал за этаких лошадок?

– С каких это пор монахини интересуются мирскими делами? – парировал Павел. – Тебе, Варвара Петровна, следует думать о высоком, а ты, как купец на ярмарке, гроши считаешь.

– Так ведь гроши-то моей матери, твоей бабки. Для того ли мои родители добро наживали, чтобы ты в момент все по ветру пустил?

Улыбка сползла с лица Павла. Её сменила гримаса упрямого, избалованного ребенка.

– Могла бы Елизавета Федоровна и мне кое-что оставить после смерти. Внук я ей. Все Анне досталось, но я не упрекаю её. Так что же ты меня упреками изводишь? Вот подожди, получу повышение, смогу любых коней покупать.

Повисло неловкое молчание.

– Ну-у-у, когда это будет, – усмехнулась тетка.

Павел недобро взглянул на тетку: губы сжал в линию, глаза занавесил бровями, на щеках желваки заходили. Но сдержался, не нагрубил.

– Ты, Варвара Петровна, мои траты преувеличиваешь. Лучше бы научила батюшку хозяйничать. Небось, бабка моя тебя всем премудростям обучила, пока он на коне гарцевал в полку.

Варвара Петровна вскинула подбородок:

– Мог бы и сам помочь отцу, не все по конюшням бегать да девок портить.

– Ах! – Катя зажмурилась, порозовела лицом.

Павел хотел ответить, но сдержался, уловив, с каким интересом прислушивается к их разговору «Анна». Взял её под руку, потянул в сторону конюшни.

– Пойдем, Анечка, я тебе кобылку добрую покажу. Понравится, так твоею будет. Помнишь, я обещал, что научу тебя верхом ездить, так мое слово крепкое, – не взглянув более ни разу на спорщицу Варвару, быстрым шагом двинулся к дальней конюшне.

«Анна» поглядела на тетку, которая удрученно осматривала требующие капитального обновления конюшни. Другие хозяйственные постройки: амбары, каретные сараи, скотные дворы и что там еще – тоже требовали хозяйского внимания и заботы, денежных вложений.

Не сговариваясь, женщины отметили, как небрежно сложены мешки с зерном на прогнившем полу хлебного амбара. Оттуда как раз вытаскивали мешки с зерном и грузили на большие телеги. Некоторые из мешков подъели мыши, и зерно струйками текло на землю, где проворные куры и верткие воробьи жадно его склевывали. По двору была рассыпана солома, у конюшен сено сложено кое-как.

Да-а-а, хозяйского глаза нет, подумала «Анна». Управляющий, наверное, лентяй или вор, а Афанасий Петрович не взыскивает с него по своей природной мягкотелости. Павел только о своих удовольствиях помнит. Вот тетка обвинила его, что конезавод за долги ушел. Все тратят, а управлять хозяйством, заботиться о поддержании его на уровне некому. Семья испытывает нужду, а за дело взяться не хотят или не умеют. Конечно, им бы сейчас мое наследство получить, чем с утра до ночи хозяйством заниматься, не знать покоя ни в жару, ни в холод. Получил денежки, и не знай хлопот. Почему все-таки бабка все оставила внучке, а других, по сути, лишила всего? Пора заводить с теткой конкретный разговор. Пусть объяснит ситуацию.

В это время из конюшни показался Павел, который вел на поводе мраморно-белую кобылу. Она была такая изящная, легкая, игривая, что «Анна» в момент влюбилась в нее, как когда-то влюбилась в свою машину, которую они купили с Женькой на второй год после свадьбы. Кобыла и цветом напоминала их «семерку».

Грива и хвост кобылы были чуть темнее, носочки тоже темные и темное пятнышко на лбу.

– Ну, как? – ревниво спросил брат. – Нравится?

– Не то слово, – «Анна» глаз не могла отвести. Потом она протянула руку, чтобы погладить кобылу.

Та тотчас повернула к ней свою прекрасную сухую голову, взглянула серо-жемчужными глазами и потянулась мягкими, теплыми губами, ожидая угощения.

– Ты погляди, признала, – удивился Павел. – Будто знает, что она для тебя куплена.

– Правда, для меня?

Павел слегка смутился, но потом весело подтвердил:

– Для тебя!

Обернулся к конюхам:

– Эй, Терентий, как кобылу звать?

– Семерочкой, барин.

– Как? – вскрикнула «Анна». – Как ты сказал?

– Её, барышня, назвали Семерочкой, потому что, извольте поглядеть сами, на лбу у нее пятнышко как раз напоминает циферку.

«Анна» приподнялась на цыпочках и действительно обнаружила на белом лбу пятно в виде цифры семь. Она потянулась и обвела пальцем цифру на лбу.

– Она мне очень нравится, – поблагодарила Павла. – А прокатиться можно на ней?

– Анна, – забеспокоилась тетка, – да ты в своем уме. Едва ходишь, а уже мечтаешь о конной прогулке. И не вздумай. Всему свое время. Вначале основательно спину подлечим, а уж потом…

– Тетя, – просительно повернулась «Анна», – я только чуть-чуть, самым тихим шагом. Ну, просто посижу, в конце концов.

– Сейчас устроим, – Павлу понравилась идея «Анны» опробовать подарок. – Терентий, подай седло.

– Павел, – взывала к благоразумию Варвара Петровна, – Ты не понимаешь, что ей это может повредить.

– Не волнуйтесь, тетенька, с ней все будет в порядке. Стал бы я рисковать, если б не был уверен?!

Принесли седло странной, по мнению «Анны», конструкции. Потом она догадалась, что это дамское седло, позволяющее женщине ездить верхом в платье, перекинув ноги на одну сторону. «Анна» не знала, сумеет ли она удержаться в таком седле, но отступать от задуманного не стала.

С помощью Павла и Терентия она взобралась в седло. Ей показалось, что она очутилась на огромной высоте, хотя с земли кобыла не выглядела великаном. Семерочка спокойно стояла, изредка косила глазом на неопытную всадницу и легко всхрапывала. Анне подали повод, и она тихонько его натянула. Кобыла ни с места. Тогда она качнулась всем телом, понуждая ее к движению, и резче дернула повод. Кобыла двинулась вперед. Вначале «Анне» показалась, что она сейчас слетит с высоты, но потом уловила ритм покачивания в седле, чуть расслабилась и отдалась на волю умного животного. Павел шел рядом, а тетка, прижав кулак ко рту, беспокойно наблюдала за племянницей, вполоборота сидевшей на стройной лошади.

«Анна» быстро обрела уверенность, и теперь ей совсем не было страшно. Наоборот, она ощущала то самое чувство, которое испытывала, когда садилась за руль своего жигуленка. Не хватало только скорости, и «Анна» прикрикнула:

– Но-о-о, пошла, милая, давай быстрей.

Семерочка послушалась и перешла на рысь. «Анну» затрясло, боль тысячами иголок вонзились в спину. Тогда она еще громче крикнула, и кобыла перешла в легкий галоп. Приноравливаясь, всадница искала более удобное положение в седле, но возможности дамского седла были ограничены. «Анна» поняла, что ей не выдержать долго и натянула повод. К ней уже бежал Павел и молодой конюх. Они схватили лошадь под узды, повернули ее назад. Семерочка шла, искоса поглядывала на всадницу, будто извиняясь за причиненную боль.

– Ничего, ничего, моя дорогая, – бормотала «Анна», успокаивающе похлопывая кобылу по крутой шее. – У нас с тобой все впереди. Вот увидишь, мы с тобой подружимся. Только дай срок.

С седла ее снял Павел, а когда опустил ее на землю, то «Анна» невольно скривилась о мучительной боли в спине.

– Тебе нехорошо? – Варвара Петровна уже прижимала племянницу к своему сильному боку. – Я тебя предупреждала, Павел: еще рано, спину надо ей поберечь. Сейчас же домой! Массаж и полный отдых.

«Анна» виновато поглядела на тетку, удобно взяла ее под руку и тихим ходом отправилась в обратный путь к дому. Она поминутно оглядывалась на конюшню, где с виноватым видом стоял и бил себя по голенищу плеткой Павел.

Уже подходя к крыльцу, «Анна» прогнулась в спине, откинула голову назад, свела лопатки вместе. Из ее груди вырвался вздох облегчения, но тут же прервался: чей-то взгляд, наполненный лютой злобой, пронизал ее насквозь. Потом занавеска колыхнулась, и глаза исчезли, но «Анне» все казалось, что на неё смотрят сквозь материю. Еще секунда, и тонкая кисея загорится, прожженная огненной ненавистью.

Она остановилась. Её охватило оцепенение, страх, как при взгляде на ползущую змею. Хорошее настроение испарилось. Она медленно поднималась по ступенькам, недоумевая, кто это мог быть.

В комнате «Анна» разделась, вытянулась на своем жестком ложе и блаженно закрыла глаза. Боль покидала расслабленное тело, в глазах стояла чудная Семерочка, в ушах звенел смех Павла. Она устала, но была довольна прогулкой. Если б только…

– Катя, – позвала она, – скажи, кто занимает комнаты как раз над крыльцом?

– Да там комнат нет. Там галерея. Она соединяет правое и левое крыло дома. Ею редко пользуются, если только прислуга. А почему вы спросили?

– Да так.

Горничная внимательно посмотрела на «Анну». Было заметно, что та о чем-то задумалась. Но девушка не посмела расспрашивать.

В комнату вошла Варвара Петровна. Она уже переоделась, в руках знакомая корзинка со снадобьями.

– Тетушка, обождите немного. Хочется спокойно полежать.

– Лежи, лежи. Я тебя не потревожу. А не хочешь ли чаю?

– Пусть принесут, – посмотрела на Катю. – И варенья.

Катя весело поклонилась и выпорхнула. Слышно было, как она бегом спускается с лестницы, приговаривая себе под нос что-то веселое.

«Анна» задумалась.

Чьи глаза так «приветливо» глядели на меня? А может, и не на меня? Почему я беру все на свой счет? А с другой стороны, что себя обманывать – мне предназначался это взгляд.

– Тетя, голубушка, а расскажи-ка ты мне о моем финансовом положении.

Тетка ни слова. «Анна» открыла глаза. Варвара Петровна смотрела на нее в растерянности.

– Странно от тебя слышать такое… «финансовое положение». Это ты про наследство хочешь узнать?

– Ну да. Расскажи.

– Что тут рассказывать. Ты и сама, наверное, уже знаешь, – Варвара Петровна откинулась в кресле, сложила руки на коленях, торжественно перекрестилась, глядя на образа. – Бабушка твоя, моя мать, Елизавета Федоровна, оставила тебе все, что имела. А это очень много, поверь. За всем сейчас наблюдают управляющий имением и поверенный в делах из города. Ты с ними…еще познакомишься. Тебе сейчас, вплоть до двадцати пяти лет или до замужества, выдают деньги на расходы, невесть какие большие, но на достойное житье хватит. Капиталом же ты можешь воспользоваться только по достижении двадцатипятилетнего возраста или когда выйдешь замуж. Ты, может, самая богатая невеста в губернии, – с улыбкой закончила тетка.

– А почему бабушка Павлу ничего не оставила? Он ей тоже внук. А почему не оставила отцу моему?

– Воля ее была такова, – поджала губы Варвара Петровна, вновь перекрестившись. – Не мне это обсуждать и тебе не советую. Елизавета Федоровна была умнейшей женщиной, бестолковых поступков в жизни не совершала. Вот тебя с малолетство приучила книги вести, расходы, доходы считать. Ты в этом деле сметливая.

Повисло молчание. Тетка о чем-то напряженно думала, в голове «Анны» роились сотни вопросов.

– Раз я богатая невеста, – зашла с другого боку «Анна», – значит, у меня женихи есть?

– Как не быть. Чуть ни каждый день сватаются, да только твоим родителям трудно угодить.

– Родителям трудно, – усмехнулась «Анна», – а мое мнение спрашивали?

– Верховодил бы в доме батюшка, – вздохнула Варвара Петровна, – так, может, и спросили бы. А мать твоим мнением не интересуется. Да и кто у девиц спрашивает, когда речь о браке заходит? За кого сговорятся родители, за того и отдадут. Вот бабушка все мечтала тебя за хорошего, самостоятельного человека отдать. Но не дожила, бедная.

– Интересно, – протянула «Анна». – Ну и кого же матушка мне приглядела?

Варвара Петровна пристально поглядела на лежащую девушку, потом прикрыла глаза. Видно было, что молится, зерна четок так и мелькали в худых пальцах монахини. «Анна» вновь подивилась: ее собственные руки были точь-в-точь как у тетки. Та же форма пальцев, такие же хищно загнутые ногти. Даже рисунок голубых жилок показался ей совершенно одинаковым.

– Князь Ногин тебя сватает, а матушка согласие дала.

– Вы, тетушка, так произнесли это имя, будто он не человек, а чудовище.

– Чудовище и есть. Уж не говорю о его мерзком образе. Бывает, человек и не красив, а с доброй душой и мягким нравом. У него же характер дрянь: скуп, жесток, самолюбив до крайности, двух жен в могилу свел. Над крестьянами изуверствует. Ни чести у него, ни стыда.

– За что же матушка меня так ненавидит, если согласна отдать такому?

Щеки Варвары полыхнули румянцем. Она закашлялась, выхватила из складок платья платок, прикрыла им чуть ни пол-лица.

«Анна» усмехнулась: что-то здесь кроется.

Очередной скелет в шкафу семейства Лыковых. Вон как она покраснела, смешалась, бежать готова. А я ведь ничего особенного и не сказала. Опять тайна, а за все тайны, по-видимому, мне одной расплачиваться придется.

– Князь богач, – едва отдышалась тетка, – вот Анастасия Куприяновна и позарилась. Родители сейчас жестокую нужду терпят, а твоим приданым воспользоваться не могут. А долгов сколько! Надеются, я краем уха слышала, что князь покроет их.

– Значит, князь – купец, а я – товар. Ну и сколько за меня просят?

– Толком я не знаю, но тысяч двадцать, думаю. Да боюсь, обманывает их князь. Если бы он честно дела вел, разве стал бы таким богачом? Он и тебя красавицу хочет получить, и родителей твоих окончательно разорить, за долги все у них забрать.

– Вот как дела обстоят…Надо подумать.

– И мать твоя боится обмана, а другого выхода не видит. Придумала она часть денег получить перед тем, как в церкви вы обвенчаетесь, а остальное взять после. – Тут Варвара Петровна решительно встала. – Но ты не волнуйся, без твоего согласия замуж тебя не отдадут. Мой брат, твой отец, хоть по виду и подкаблучник, но в таком деле его слово решающее. Он лучше в тюрьму пойдет, но без твоего согласия замуж не отдаст. Да и я не позволю!

«Анна» обдумывала услышанное. Раньше, по книгам, она знала, что по принуждению за богатых стариков идут только бедные девушки. А тут гляди, богачку, красавицу, не сироту, а принуждают идти за старого, с дурным характером богача. Непонятно.

Тем временем Варвара Петровна решилась сказать то, что ее мучило с первой минуты встречи.

– Анечка, не знаю, как сказать, а только ты еще больна.

«Анна» удивленно подняла брови.

– Ты не сердись, девочка, – заторопилась тетка, – да только странная ты стала, и речь у тебя странная. А уж про взгляд и говорить не приходится. Изменился у тебя взгляд, тяжелый стал, как…

– Какой?

– Будто ты в бездну заглянула.

– Может, ты и права.

Они замолчали. «Анна» уставилась в потолок, тетка смотрела на нее, утирая слезы. Душу Варвары жгла странная боль невосполнимой утраты. Словно она уже похоронила свою Анечку, и ей не верится, что лежащая на кровати девушка жива. От такой мысли ей еще горше стало.

– Как мне тебя жалко, Анечка, – заплакала тетка. – Нет тебе счастья в жизни. Видно, судьба такая.

– Ну, мы еще поглядим, – с тихой угрозой проговорила «Анна». – Ты не беспокойся, я себя в обиду не дам.

Горничная Катя стояла в дверях с уставленным приборами подносом. Она стала невольной свидетельницей и слушательницей. Только сейчас она в полной мере осознала, что барышне и впрямь грозит опасность: если отдадут Анну замуж, загубит князь молодую жену, не впервой ему. И так ей стало жалко барышню, что она, тихо всхлипывая, стала молить Бога, чтобы помог несчастной, не дал на растерзание злому старику. Изредка взглядывая на двух женщин, Катя впервые заметила, насколько они схожи. И лицом, и голосом, и ростом и многим другим. Чудны, Господи, творения твои. Вот ведь Анастасия Куприяновна красавица, а дочь в тетку вылилась. Ну ладно бы в отца еще, Афанасия Петровича, так нет же, в его сестру. Чудеса!

– Пожалуйте, чаю, – проговорила она, поставив поднос на стол. – Вам, Анна Афанасьевна, я вашего любимого варенья принесла и крендельков. Отменные крендельки сегодня, – веселый голос Кати развеял сумрачное впечатление от разговора тетки с племянницей. Они с удовольствием принялись за чай, слушая забавные рассказы Кати о живущих в доме.

– Мне ехать пора, – прервала ее Варвара Петровна. – Еще день завтра, и покину тебя, мою душечку.

– А можно я тебя навещу? – спросила «Анна».

– Рада буду, и настоятельница о тебе справлялась. Почему, спрашивала, ты так долго не приезжаешь.

– Приеду, вот только на ноги уверенно встану.

– В Успенье приезжай, у нас молебен служить будет сам митрополит.

«Анне» хотелось побывать и в монастыре, и в городе, посмотреть, каким он был 200 лет назад, людей посмотреть, их жизнь. Но в то же время она испытывала непонятный страх перед неведомым, словно все сразу догадаются, кто она на самом деле, начнут пытать, куда она дела настоящую Анну Лыкову.

– Еще мне бы хотелось с родственниками познакомиться, – «Анна» ласково погладила руку тетки. – Знаю, у меня есть тетка Александра, еще родные по дедушке. Как ты думаешь, попросить мне батюшку, чтобы он меня в город свез?

– А почему нет? – весело произнесла Варвара, хотя было видно, что удивлена такой просьбой со стороны племянницы. – Ярмарка скоро, вот ты и попросись с отцом в город. А к другим родственникам мы на Рождество обычно ездили. – И чтобы переменить разговор, обратилась к горничной: – Пойдем, Катя, я тебе подробно расскажу, как лечить спину Анечке в мое отсутствие. И не жалей мази, я через неделю еще пришлю.

Катя согласно кивнула, собрала чайную посуду и поспешила к выходу. Вслед за ней вышла и Варвара Петровна.

…На следующий день Варвара Петровна прощалась с «Анной». Они крепко обнялись. Едва сдерживая слезы, тетка тихо, чтобы стоящие рядом не услышали, наказывала:

– Верю в твое благоразумие, Анечка. Молись Богу, пусть он укажет тебе правильный путь. Слушай сердце свое, а не гордый разум. Будешь в городе, навести Александру Куприяновну. Польза тебе от этого будет. Женщина она хоть и убогая, но мудрая, чутье имеет в делах, добра не в пример…

– Хорошо, тетушка, – пообещала «Анна», целуя Варвару в щеку и искренне сожалея об её отъезде.

– Катя тебе спину будет растирать ежедневно, – на ходу говорила тетка. – Баня тебе на пользу, а вот с конными прогулками осторожнее. Не дело девице скакать верхом. Уж лучше прикажи сделать тебе коляску малую, вот тебе и прогулки.

– Хорошо. Не забывай меня, навещай.

Варвара Петровна попрощалась с братом и племянником, обвела взглядом окна верхнего этажа, но, видать, не нашла того, кого искала. Широко перекрестилась, низко поклонилась всем и ловко забралась в коляску.

Долго стояла «Анна», глядела, как пыль оседает на дороге, долго слушала звук удаляющейся коляски и крик возчика.

Остаток дня «Анна» провела в раздумьях. Теперь ее главная задача – окрепнуть физически и построить свою жизнь так, чтобы никому не удалось манипулировать ею, чтобы она сама распоряжалась своей судьбой.

Единственный способ быть независимой от родителей, думалось ей, – это дождаться своего двадцатипятилетия (а это еще почти 8 лет) или выйти замуж и прибрать мужа к рукам. Ждать ее двадцатипятилетия никто, конечно же, не станет – долги поджимают. А вот о замужестве надо подумать. Стать княгиней это хорошо, но, судя по характеристикам, князь не тот человек, которого можно заставить плясать под свою дудку. Вернее всего, он её в гроб вгонит и гвоздик последний заколотит. Но за другого мать не отдаст. Значит, следует рассмотреть вариант с князем.

Удивительно, но при всей сложности её теперешнего положения нынешнюю свою жизнь «Анна» воспринимала как игру. Ей казалось, что перед нею игровое поле, где нужно заработать очки, чтобы в конце получить приз. А призом будет жизнь. Чем дальше, тем больше она убеждалась в том, что падение ее было не случайным. Её смерть решала проблему финансового благополучия семьи Лыковых. Но замысел не удался, значит, пробуется запасной вариант – замужество.

Лет в двадцать слово «замужество» вызывало у нее трепет и щемящее чувство несбыточного счастья, в двадцать пять стало вызывать в голове картины африканской страсти, в тридцать пять – сцены нудного супружеского долга. Теперь замужество представлялось ей ловким ходом, позволяющим приобрести многое, не потеряв при этом своего.

С трудом, но «Анна» привыкала к новой жизни. Большую часть времени она проводила в своей комнате с Катей или одна. От горничной она узнавала, что происходит в доме, что говорят слуги, кто приезжал в гости. С «родителями» встречалась лишь за обеденным столом, разговаривала мало и уходила, как только предоставлялась возможность. Это никого не удивляло, и «Анна» сделала вывод, что настоящая Анна вела себя похоже.

Самое трудное для нее было следить за речью. Из нее так и выскакивали словечки, принятые в молодежной редакции начала двадцать первого века, но никак не в барской усадьбе начала девятнадцатого.

Часто забывала, что она «барышня», что Катя специально приставлена к ней, чтобы одевать и раздевать ее, подавать в руки необходимые вещи, если даже они, эти вещи, находятся в шаге от нее. Ей практически нечего было делать, кроме как сидеть у окна или медленным шагом прогуливаться по саду. Ей натура требовала деятельности, а она была повязана бездельем.