скачать книгу бесплатно
– Не трогай её! – я влетела в комнату и оттолкнула его.
Он так страшно посмеялся, что я замерла. И в этот момент он взял меня за лицо и стукнул затылком об стену. Всё закружилось, я осела, и меня затошнило.
Мать подбежала ко мне, и очнулась я уже в «скорой».
Первое, что я увидела, мамино испуганное лицо. Она резко вздохнула и наклонилась ко мне, я подумала, что обнять, но она быстро прошептала:
– Скажи, что поскользнулась. Поняла?
Я не поняла. И таращилась на неё сквозь набежавшие слёзы.
Она, уже с расстановкой, повторила:
– Ты поскользнулась на пролитой воде.
Я медленно помотала головой, но из-за боли опять поплыла.
Я провела в больнице неделю. Мама оставалась со мной. Она была невероятно заботливой и широко улыбалась, когда в очередной раз повторяла медсёстрам и врачам, что я пролила воду и поскользнулась на ней. Вот неуклюжая.
Так вот я, уже в четырнадцать, вернулась домой и в очередной раз услышала, как отец поносит мать. Мне бы уйти, но после восьми я должна была быть дома, если не отпрашивалась. А я не отпрашивалась. Было уже восемь пятнадцать.
Так что я пошла в туалет и просидела там целый час. Помылась, почистила зубы, пописала. Иногда этого времени хватало, чтобы отец лёг спать. Но на этот раз не хватило. Даже сквозь шум воды были слышны его крики и материнские мольбы. Она то молила его прекратить, то читала молитвы, чтобы изгнать из него бесов. Она и мне так объясняла: типа батя у нас – лакомый кусочек для нечисти, потому что он не простой человек. Он, конечно, не был уж прям большой шишкой, но имел обширные связи и прибыльный бизнес. И это, по её словам, имело для бесов значение. Что через таких, как он, злые силы пытаются влиять на массы. Начала она мне это втирать, когда я ещё совсем мелкой была, так что, стыдно сказать, я в кровать чуть ли не до девяти писалась. Я боялась, что ночью в папу вселятся демоны, и он меня убьёт.
Если ей удавалось меня поймать, она ставила меня рядом с собой на колени и заставляла молиться с ней. Иногда специально звала для этого, если отец совсем расходился.
Ну что поделать, причитала она, раз нам выпало такое испытание. Я ей сто раз говорила, что делать. Но она крестилась и отвечала, что это грех.
После того сотрясения я просила мать развестись. Неделя без отца в больнице показалась курортом, и я прям загорелась мыслью о том, как было бы хорошо без него. Именно тогда, наверное, я его разлюбила. Несмотря на всю жесть, что он и раньше творил, я его очень сильно любила. У меня было будто бы два папы: трезвый – добрый и дарящий подарки, и пьяный – чужой и пугающий. И любила я того, который добрый. А после случившегося он будто исчез. Мне казалось, что его полностью захватили демоны.
И ведь до какого-то возраста я реально в это верила. В смысле, в мамины слова. Типа это не он, а какие-то силы. Но потом поняла, что всё это бред, хотя было такое ощущение, что теперь меня самой стало две: адекватная, которая во все это не верила, и та, которая крестилась всякий раз, когда из родительской грохотало.
И тут рука сама потянулась ко лбу, когда раздался звук разбившегося стекла, но я мигом себя одёрнула. Меня затрясло, но через мгновение всё схлынуло, и я спокойно и хладнокровно вышла из ванной, завёрнутая в полотенце.
– Коля! Коленька! Не гневи Бога! Матерь Божья, да сниспошли ты – А!
Отец заткнул маму ударом, но вскоре она продолжила бормотать. И тут, когда я проходила мимо двери, почувствовала острую боль в ноге и вскрикнула.
Дверь моментально распахнулась, и на меня вытаращились бычьи глаза пьяного бати. В ноге болело невыносимо, но я стояла неподвижно и чувствовала, как из меня течёт кровь.
– Видишь, что ты натворила, паскуда!!!
Я вздрогнула, но тут же поняла, что он это не мне. Отец схватил мать за волосы и ткнул её лицом в лужу крови у моей ступни.
– Вытирай!
Мать зыркнула на меня, поджала губы и прошипела:
– Полотенце мне дай.
Я помотала головой, а потом вспомнила, что у меня на голове есть второе, и его ей отдала. Отец сел на кровать и стал следить, чтобы всё было чисто. К тому моменту, как мать всё вытерла, он уже отключился и сидя храпел.
Мы отползли подальше от комнаты. Я хромала, в ступне всё ещё было стекло.
– Я тебе сколько раз говорила без тапок не ходить? – мать резко усадила меня на диван. – Давай сюда, а то всё заляпаешь, – и вынула здоровенный такой кусок стекла.
Она обработала рану, замотала ступню. И всё это молча. Даже когда зелёнкой мазала. А мне так хотелось, чтобы она подула и, как в детстве, прочитала стишок. Или присказку про то, чтобы у кого-то там болело, но не у меня. Я всегда, помню, ей говорила, что не хочу, чтобы у собачки и кошечки болело. Что хочу, чтобы всем было хорошо. А она качала головой и посмеивалась – типа так не бывает.
– Мам…
Она села рядом, закончив с моей ногой.
– Я так больше не могу…
– Можешь, доченька, можешь, – она перекрестилась и стала бормотать, чтобы бог дал нам силы и всё такое.
– Не могу я!
– Тихо ты!
– Ты говоришь, что грех разводиться, а делать это со мною – не грех?
Она выпрямилась, забыв о своей молитве и подняла одну бровь. Меня всегда от этого просто выносило. У неё сразу становилось такое мерзкое и надменное выражение лица. А сейчас оно ещё было красным и кое-где припухшим от ударов.
– То есть, это всё о тебе? Ты у нас одна тут – королева, и мир вокруг тебя крутится?
– Мама. Это – ад.
– О-о-о, деточка. Что такое ад, ты не знаешь. И не дай Господь тебе это узнать. Ни в той, ни в этой жизни – а так бы послушала, может, мозги на место бы встали. Ты одета, обута, крыша над головой есть.
– И под этой крышей мне эту голову разбивают.
– Ну уж не преувеличивай. Так уж прям и разбивают. Как сыр тут в масле катаешься, а всё недовольна.
– По-твоему, только это имеет значение?!
– Тихо ты, говорят тебе! А ты попробуй без этого-то, попробуй. Через день заноешь, где мой папочка, а где мой ай фон, ай-ай-ай фон, прости Господи!
Я встала и бросила:
– Так это всё-таки грех, или тебе бабок хочется?!
И тут же ощутила, как левую щёку зажгло. Я схватилась за неё, а давшая мне пощёчину мать уже тыкала мне в лицо и запрещала так с ней разговаривать.
Когда она сказала мне валить в свою комнату, я бросилась на кровать и ревела до посинения. Я так ненавидела и её, и отца. И если раньше мне было жаль её, то теперь мне жаль было только себя. Как же я завидовала Пашке, что он смог из этого выбраться! И как же мне хотелось сейчас просто свалить. Пусть не физически – а то прилетело бы ещё хуже. Но хоть как-то отвлечься от этого трындеца.
И тут же мои мысли унеслись к Ване. У меня же был его номер! Ну так и что? Что мне надо было сделать? Позвонить ему и поныть? Написать в Вотсап, что это я, и я по нему сохну?
– Чёрт! – меня осенило. Я же могу найти по номеру его соцсети!
Безотлагательно, я закинула в поисковик его номер и – вуаля – мне выдало его страничку вк. Мда… он реально сидел под не своим именем и на аватарке был герб ЦСКА. Кринж, конечно, но я стала листать стену этого Акинфеева Заболотного.
Репосты, мемы, счета матчей. Я даже сначала засомневалась, что это он, но минуте на пятой наконец домотала до фото. Он стоял там на трибуне и держал над головой шарф.
Каким бы глупым мне это ни казалось, мне стало так хорошо и легко, что забылись все домашние передряги, и я залипла на его прекрасном лице.
Я проторчала на его страничке пару часов, любуясь редкими фото. Всё больше всякого шлака про футбол и прочую хрень. И тут, когда я рассматривала очередную фотку и хотела её увеличить, нечаянно её лайкнула.
У меня чуть сердце в горле не застряло.
Жеееесть…
Теперь он точно поймёт, что я его искала. Хотя у нас и была пара общих друзей, но случайно понять, что это был он – невозможно.
Думала убрать лайк, но было уже поздно. Чёртовы оповещения – зло.
Меня колотило, и на лбу выступила испарина.
Думай-думай-думай!
Я не смогла придумать ничего, кроме как отправить ему заявку в друзья.
Ну вот так вот… это лучше, чем просто лайкнуть и забиться в угол. Он сам же сказал – звони. Но звонить я не собиралась. А так – вроде норм.
Ну это я тогда в растерянности так подумала… и тут же стала себя гнобить. Ну увидел бы он этот лайк и сам бы добавил в друзья! А тут я будто первый шаг делаю!
АААААААААА!!!
Я и до этого частенько думала о том, чтобы сбежать из дома, а тут – сам бог велел. Исчезну с радаров района и никогда не покажусь на глаза Ване. И никогда не увижу презрения в этих его глазах.
Я стала планировать, как и куда пойду. Где буду ночевать, пока не придут холода. Что возьму с собой из необходимого. Оглядела свою коллекцию плюшевых зайчиков и даже всплакнула – всех не возьмёшь.
В своих метаниях я не заметила оповещения «Акинфеев Заболотный принял вашу заявку в друзья». А уж когда увидела, забыла, что нужно дышать.
Замерла и сидела, не шевелясь, в ожидании его последующих действий. Сидела. Ждала.
Ждала. Сидела.
Но ничего не происходило.
Осторожно, чтобы снова не ткнуть, куда не нужно, я зашла в сообщения, чтобы посмотреть, не пишет ли он чего. Но нет, никаких надписей о том, что Акинфеев что-нибудь там печатает.
Так сильно я боялась разве что, когда отец с перепоя носился по дому с топором.
И тут… он просто вышел. Просто перестал быть онлайн.
Я сидела, вся холодная и растерянная. Могла бы просидеть так до самого утра, но тут зашла мама.
– Дочь, ну прости, – она опустилась ко мне на кровать, – ты ж знаешь, как мне тяжело, когда он такой вот приходит. Что б пропала бы вся эта водка! Кто только её придумал?! Ведь такой человек хороший, а тут, – она развела руками и выглядела такой несчастной и жалкой. А ещё эти припухлости на лице. – Ну ничего, ничего, да, дочь? – она погладила меня по голове. – Мы справимся, слышишь? Всё, что Бог нам ни посылает, всё вынесем.
А я просто сидела и ничего не чувствовала.
– Ну а ты?
Я посмотрела на неё с немым вопросом.
– Не хочешь передо мной извиниться?
За что? Мама, за что?!
– Я к тебе вон первая, смотри, подошла, извинилась.
– И-извини…
У меня просто не был сил сопротивляться. Не было сил спорить и доказывать свою правоту. А она тут же заулыбалась, притянула меня силой к своей груди и стала раскачиваться. Я безвольно лежала на ней и чувствовала запах её пота и мирры.
Глава 5
Дни проходили в нервном ожидании и попытках придумать, как же мне поступить.
У отца наступил очередной марафон трезвости, и он приходил то добрым, то уставшим, то весёлым, но всегда трезвым.
В такие периоды я начинала забывать, что был тот второй папа, или что этот, вообще-то, не так уж хорош. Но всегда где-то на задворках сознания боялась, что завтра придёт этот мерзкий и противный двойник.
Ваня молчал. Я тоже. Я не могла больше ничего сделать. Всё. Я была связана по рукам и ногам. Я дала ему о себе знать. Теперь его очередь.
Танька уехала в лагерь, а я была вынуждена коротать время в то невыносимо жаркой, то дождливой Москве. Несмотря на достаток, мы не особо часто куда-то ездили. В лагеря меня не отправляли, потому что там якобы грязь и разврат. Нет, конечно, по Танькиным рассказам оно так и было, но, чем больше они меня от всего этого пытались оградить, тем больше мне хотелось это попробовать. Окунуться, что называется, с головой и обмазать все части тела.
Одно хорошо – предки ничего не понимали в технике и интернете, поэтому я спокойно могла смотреть видео для взрослых и хоть так снимать напряжение. Им и в голову не приходило ставить «Родительский контроль» или проверять историю браузера. Вот уж что бы я лучше сделала для своих детей, чем ссать им в уши про грех и непотребства. Эти видео, что я смотрела, я бы точно им не дала.
Если всё начиналось с почти что невинных сношений, то к четырнадцати я стала смотреть, прямо скажу, лютую жесть. Когда всё заканчивалось, мне было просто противно. И дико стыдно. Я миллион раз обещала себе, больше этого не смотреть. Но стоило прийти возбуждению в тело, как я забывала про все свои обещания, а потом снова корила себя.
Мне, честно говоря, иногда казалось, что мной тоже овладевал дьявол… может, вся наша семья была одержима? Потом я и эти мысли гнала, потому что всё больше и больше убеждалась в том, что всё, что говорили родители, полная чушь.
Раньше я тоже верила. Вот прям по-честному. Не знаю, мне казалось, что и родители не были такими прям помешанными на этом вот всём. Может, я просто была маленькой и не воспринимала это как что-то странное. Мне и сравнивать-то было не с чем. Только потом, когда я видела родителей других детей и учителей, я понимала, что мои какие-то не такие.
В общем, когда у меня пришли первые месячные, мне было всего-навсего одиннадцать. Мать тогда ходила хмурой, будто я сделала что-то не так. Спрашивала ещё несколько раз, ничего ли я с собой или с кем-то другим не делала. А я тогда так испугалась, потому что с незапамятных времён уже, скажем так, уединялась в ванной. Но нового ничего я точно не делала, тем более, с кем-то другим.
И вот, в тот первый день, когда у меня пошли мои месячные, я, как всегда, пошла молиться к красному углу и потянулась к иконам, чтобы поцеловать. Я не успела их и коснуться, как мне так прилетело, что я решила, что возношусь.
– Не смей! – мать заорала и оттянула меня за шкирку. – Нельзя в эти дни трогать образа!
Я чувствовала себя такой грязной и мерзкой, просто отвратительным чмом. Мне просто-напросто не хотелось быть. Вот бы исчезнуть. Вот бы не существовать. Чтобы меня никогда не было. Ни до, ни сейчас, ни после. Чтобы обо мне никто не знал, не помнил и не скорбел.
И как-то так интересно совпало, что на трудах преподавательница стала рассказывать нам про эти дни. Как, почему, зачем и когда. Говорила, что они могут начаться через несколько лет, а могут и раньше. И что это нормально. И в этом нет ничего постыдного. Нет ничего, чего нужно стесняться.
После урока я к ней подошла и, трясясь от страха, спросила, почему нельзя прикасаться к образам во время месячных. Она сняла очки, серьёзно на меня посмотрела и сказала тихим и вкрадчивым голосом:
– Машенька, я не хочу оспаривать то, что тебе говорят твои родители, хорошо? У нас свобода вероисповедания. Но я исповедую науку и здравый смысл, поэтому я считаю, что месячные могут ограничивать тебя только в том, что может навредить твоему здоровью.
