скачать книгу бесплатно
– Папа! – я выскочила из постели. – Хорошая книга! Я уже половину прочитала. Спасибо, тёть Маш, мы домой!
Дома везде горел свет. На кухне лежал недоеденный засохший батон. Я прислонила книгу к чашке со вчерашним чаем и снова улетела на двести лет назад.
– Так, я купил в магазине котлеты. Сейчас пожарю, ты подожди, – суетился папа. Но меня на кухне уже не было…
«Испаньола» по-прежнему стояла на якоре. Но над ней развевался «Веселый Роджер» – черный пиратский флаг с изображением черепа. На борту блеснула красная вспышка, и гулкое эхо разнесло по всему острову последний звук пушечного выстрела. Канонада окончилась.
… Надо сказать, что мама, хоть и была врачом, и поехала в Москву получать высшую категорийность, была из очень простой крестьянской семьи. Пережила войну и голод и карабкалась к лучшей жизни самостоятельно. Да, она стала известным и уважаемым в городе санитарным врачом, но замашки у неё остались те же – крестьянские-крестьянские. Готовила она вкусно, накладывала в тарелку всегда и всего много, но как попало. Хлеб резала огромными ломтями и хорошо, если куски попадали в хлебницу. Папа же, из московской интеллигентской семьи, всё делал красиво и эстетично. Но готовить он не умел. Совсем. Даже готовая к самым неумелым мужским рукам магазинная котлета получалась у него похожей на подошву.
Вот и сейчас он постелил красивую салфетку, ножик справа, вилка слева, а на тарелке живописно располагались котлета, порезанный огурчик, горошек и, как заключительный аккорд, он торжественно набросил на котлету веточку укропа. «Давай, ешь!» Я кивнула и, не отрываясь от книги сжевала котлету. Но в этот раз ни красоты, ни вкуса я не заметила…
У подножия высокой сосны лежал скелет человека. Вьющиеся травы оплели его густой сетью, сдвинув с места некоторые мелкие кости. Кое-где на нем сохранились остатки истлевшей одежды. Я уверен, что не было среди нас ни одного человека, у которого не пробежал бы по коже мороз…
– Ты в школу не опоздаешь?
– Да-да… Школа… – я встала и, не отрываясь от книги, прошла в свою комнату, закрыв за собой дверь. И поднялась со стула только тогда, когда прочитала:
До сих пор мне снятся по ночам буруны, разбивающиеся о его берега, и я вскакиваю с постели, когда мне чудится хриплый голос Капитана Флинта:
– Пиастры! Пиастры! Пиастры!
Так что, в школу я так и не попала. Какая тут школа? Пиастры! Пиастры! Пиастры!
9. Рубль
– Оля-я-я! О-о-оль! – я задрала голову и вглядывалась в окна на четвёртом этаже. Из кухонного окна выглянула старшая Олькина сестра Лариска.
– Чего тебе, горе моё? Куда сестру мою уводишь?
– Ну, позови, чего ты? Меня мама в «Кулинарию» послала, за тестом.
– Самим, самим надо тесто делать, а не по магазинам шляться! Ишь, белоручки!
Лариска была старше нас всего на полтора года, но в её табели о рангах мы занимали место где-то между котятами и лягушатами. Лишь годам к восемнадцати она разглядела в нас людей.
– Иду! – высунулась на балкон Олька, завязывая конский хвост. – Не слушай ты её!
Я быстро выскочила из Ларискиного поля зрения и села в теньке дожидаться Ольку.
Июль. Жара. Самый полдень. Надо быстренько смотаться в «Кулинарию» на Шевченко, и будут нам через час самые разные пирожки с пылу, с жару.
Я вышла навстречу Ольке и мы опять оказались в поле зрения Лариски.
– Мы с Тамарой ходим парой, мы с Тамарой кочегары! – неслось нам вслед. Иногда мы обзывались ею санитарами, в другой раз комиссарами. Смотря, какое настроение будет у Лариски. Я оглянулась огрызнуться, но Олька уволокла меня за угол: мол, нашла, с кем связываться! Заклюёт!
– Куда идём-то?
Я открыла кошелёк, в котором сиротливо, но гордо лежал рубль.
– Тесто стоит девяносто копеек, десять копеек остаётся. Пойдём через Никольский, купим семечек.
И мы поскакали (а чего ходить-то, если можно поскакать?) по Виноградова, через трамвайные пути прямо на Никольский базар. Для нас, кстати, никаких других базаров тогда не существовало, только Никольский. Там было всё: ягоды и фрукты, арбузы и дыни, самса и беляши, шашлык и дунганская лапша, сладкая вата и вкуснейшая нуга, завёрнутая в кальку. И конечно, семечки. Ряды и ряды семечек в дальнем углу базара. Каким же большим он мне казался поначалу, мой Никольский! Но со временем он потихоньку съёживался, скудел, безлюдел, пока совсем не исчез. Что там сейчас, не знаю, давно не была.
Но тогда, в шестидесятые, он был полон жизни, шума и разнообразия. Мы прошлись по рядам с аквариумами и птичьими клетками, поумилялись котятами и кутятами, издалека посмотрели с уважением на огромных сторожевых псов и довольные пошли «пробовать» семечки. До сих пор не понимаю, почему продавцы давали нам пробовать семечки? Пройдя по рядам, мы набирали полные карманы товара. Можно было уже ничего не покупать. А такими «умниками» были все, без исключения. Но вот разрешали почему-то…
Мы потихоньку двигались от продавца к продавцу, запоминая особо понравившиеся семечки, как вдруг кто-то толкнул меня на мешки и с силой вырвал из расслабленной руки кошелёк. Пока я балансировала между мешками, Олька попыталась ухватить злодея за руку, да куда там!
Воришка стремительно убегал от нас, и его расстёгнутая белая рубашка развевалась на ветру, как парус.
– А-а-а! Украли! – мы кинулись вдогонку, вовлекая в погоню людей.
– Что украли? Сколько? – люди на бегу интересовались убытком.
– Рубль!!!
Кто-то разочарованно махал рукой и отставал, а кто-то азартно продолжал погоню.
На выходе из базара наш злыдень напоролся прямо на оперативников, которые шли пообедать на базар. Новенькое здание УВД только-только появилось прямо по соседству с Никольским, поэтому идти было недалеко. Воришкой оказался наш ровесник, совсем мальчишка. Но преступление есть преступление. Всё по-взрослому.
В коридорах УВД ещё не убрали стремянки и вёдра с краской, пахло извёсткой и карбидом. Нас троих завели в кабинет и усадили на стулья. Мы с Олькой с опаской косились на преступника и пытались отсесть от него подальше. Оперативник деловито вытер белую пыль со стола и достал бумагу и ручку.
– Ой! – пискляво заныла я. – Это долго? Нас мама послала в магазин за тестом… Она же ждёт…
– Нет, гражданки, всё будет быстро. Сейчас объяснительную напишете и пойдёте в свой магазин. У тебя украли? Садись к столу и пиши.
– Что писать? – прошептала я.
– В правом верхнем углу пишешь: «Начальнику РОВД Советского района города Алма-Аты товарищу…»
Я послушно написала.
– А дальше?
– Ты сочинения уже писала? – со снисходительной улыбкой посмотрел на меня оперативник. – Вот и пиши… Сочинение…
Я глянула на Ольку, она в ужасе таращилась на меня. Злодей с кривой ухмылкой сидел в дальнем углу и делал вид, что его это никак не касается. Оперативник с озабоченным видом уткнулся в свои бумаги, а я осталась один на один с суровой необходимостью первый раз в жизни писать серьёзную, взрослую бумагу. «Объяснительная» нацарапала я, задумалась, а потом начала писать что-то вроде: «Это был воскресный день, светило солнце, как бездельник. Все гуляли, кто с друзьями, кто с семьёй…». Ну, и так далее, почти по Высоцкому.
За час управилась. Оперативник, устав ждать, выхватил у меня почти три листа объяснительной и с ненавистью глянул «сочинение». «Вот и пусть теперь всем отделом читают!» – с вызовом подумала я и протянула руку за многострадальным рублём.
– Э, нет! Теперь расписка в получении. Сейчас сверим номера, всё запишем, ты распишешься в получении и только тогда…
В общем, через три часа мы прибежали наконец в «Кулинарию». Но тесто уже, конечно, кончилось.
Обратно плелись печальные и уставшие. Лариска встретила нас во дворе:
– А где тесто, стремительные вы мои?
Мы насупились, повздыхали, а потом рассказали ей всё.
– Ни фига себе, сходили за хлебом! – укатывалась над нами Лариска. – Во вороны!
Мы немного подулись, а потом тоже прыснули и долго хохотали, показывая друг на друга пальцами.
Дома меня ждала ещё одна объяснительная, с мамой. А пока смеёмся. Тоже ведь приключение!
10. Эпиграф
В край забвенья, в сень могилы,
Как слоны на водопой,
Ангелы и крокодилы
Общей движутся толпой.
Вадим Шефнер
Какие-то странные воспоминания приходят в голову…
Стоит светлый тёплый ласковый вечер. То ли апрель в городе, то ли сентябрь. А мы идём с Иркой по залитым солнцем улицам. Нам по четырнадцать лет. Ума мало, а фантазия бьёт ключом. Мы придумали себе новую игрушку: здороваться с идущими навстречу людьми и наблюдать за их реакцией. Кто-то сосредоточенно кивает, не интересуясь, кто там пропищал «здравствуйте», кто-то приветливо улыбается, кто-то останавливается и задумывается, пытаясь вспомнить этих девчонок, а потом долго смотрит нам вслед. Есть и такие, которые подходят, начинают задавать наводящие вопросы. Мы отбрёхиваемся, как можем, сочиняем на ходу небылицы, что мы из соседних домов или подъездов, плетём что-то про знакомых тёть и дядь. В общем, ведём себя достаточно бессовестно, но безвредно.
Вот нам навстречу идёт высокий, очень колоритный пожилой казах с совершенно седым ёжиком на горделиво посаженной голове. Он даже не идёт, а как-то плывёт с крейсерской скоростью, рассекая несуществующие волны. Его взгляд устремлён куда-то вдаль и только вперёд. В общем, нет никаких сомнений, что перед нами бывший военный. Я тихонько толкаю Ирку локтем и мы звонко и синхронно выкрикиваем: «Здравствуйте!». А дед, ни секунду не замешкавшись, не повернув в нашу сторону своей головы и даже взгляда в нашу сторону не скосив, громко гаркает: «Здра!..» и проплывает мимо.
Мы тихо хохочем, прикрыв рты ладонями. Нам весело: такой интересный человеческий экземпляр попался.
Мы проходим мимо нашего медицинского института, и Ирка вдруг слышит звуки ударов по волейбольному мячу. Я бы и внимания не обратила, но Ирка, рьяная любительница волейбола, расслышала бы этот звук хоть за два километра.
Пришлось тащиться во двор института, к волейбольной площадке. Встав неподалёку, мы начали болеть за спортсменов, но мне это достаточно быстро надоело. Чего-то бьют ребята по мячу, чего-то орут друг на друга. Скучно. Ну, не любительница я. Поболеть за нашу хоккейную сборную – это да. А в волейболе я ничего не понимала.
От делать нечего я начала оглядываться по сторонам. И тут моё внимание привлёк грузовик, стоявший почти вплотную к распахнутым двустворчатым дверям одного из зданий. Оттуда вышли два хмурых санитара в несвежих халатах. В каждой руке они держали по цинковому ведру. Они вылили неопознанное мною содержимое во что-то невидимое в кузове машины и пошли обратно. Через какое-то время снова вышли с вёдрами, и снова вылили. Они работали молча и привычно, как-то обыденно. Было понятно, что они повторяют этот почти ритуал каждый день, много дней.
Я дёрнула Ирку за руку. Она оглянулась: ну, что там!? Я ещё сама не понимала, что там происходит, но испуг, пока только испуг, уже начал обволакивать меня.
Ирка тоже уставилась взглядом в грузовик и медленно пошла к нему поближе. Я поволоклась следом за ней. Метрах в десяти мы уловили сладковатый тошнотворный запах.
– Это же анатомка! – прошептала я. – Мне же мама её показывала, когда мы мимо проходили…
– А что это у них в вёдрах? – тоже шёпотом спросила Ирка.
– Кишки… – почти беззвучно прошелестела я, и мы уставились в ужасе друг на друга.
– Девочки, шли бы вы отсюда, – прогудел один из санитаров.
Мы кивнули, но продолжали стоять. Неожиданный кошмар, совсем не вписывающийся в спокойствие этого теплого вечера, пригвоздил нас намертво к земле.
Санитары вышли в очередной раз из дверей анатомки, и один из них нёс фиолетовое тело без головы с культями вместо ног и рук. Тело матово блестело, а срезы были какими-то неровными, грязно-жёлтыми. Он размахнулся и закинул этот обрубок, этого когда-то человека в кузов. Он с жутким звуком упал в месиво из других человеческих останков и всё закончилось.
Мы попятились назад, потом развернулись и медленно пошли к выходу со двора мединститута. Удары волейбольного мяча эхом отдавались в голове и напоминали звук падающего на дно кузова тела, в носу стоял мертвящий запах анатомички, а мы не в силах были хоть капельку убыстрить шаг.
Разошлись так же молча.
Есть я отказалась и, как сомнамбула, прошла в свою комнату, села за стол и уставилась в открытый где попало учебник. Буквы сначала прыгали перед глазами, никак не собираясь в слова, а потом их и вовсе не стало видно из-за наступивших сумерек.
– Лена, ты чем занимаешься? – голос мамы был строг и встревожен. – Чёрти что! Ужинать отказалась, сидишь в темноте, уроки не делаешь. Что случилось?
– Я… мы с Иркой возле твоей анатомки труп видели… без головы… и кишки…
– О. господи! Напугала меня! Я-то думала, что-то серьёзное случилось. Там этих трупов каждый день… – мама сделала строгую паузу и продолжила. – Забудь и делай уроки.
– Тебе хорошо, ты много трупов видела, а я… – я зарыдала.
– Глупости не говори и успокойся. Подумаешь, кишки она увидела. Нашла чего бояться!
Мама ещё раз произнесла «О, господи!» и дверь за нею закрылась. А я посидела ещё какое-то время, пялясь в учебник и пытаясь отогнать от себя вязкие, пропахшие тленом мысли, и поняла, что лучше мне попробовать уснуть, переспать этот ужас, а утром, может, легче будет.
Спала я лицом к окну, а в изголовье стоял большой полированный платяной шкаф. Шифоньер, как его называла мама. Стояла тихая лунная ночь, и что меня заставило проснуться среди ночи, я не помню. Помню только, что подскочила на кровати и зачем-то оглянулась назад. Там, из дверцы шкафа на меня глядел вчерашний чёрный человек.
Заорала я, видимо, громко, потому что через минуту в дверях появились перепуганные босые родители.
– Что? Что случилось?
Я уже окончательно проснулась и поняла, что в дверце шкафа было всего лишь моё отражение, но кошмар не отпускал меня:
– Я не знаю… Я боюсь… Ведь он же живой был…или она… Как же так с ним? Или с ней… Она же чья-то… – я осеклась. – Дочка… мама… или папа…
– Да, – задумчиво сказал мама, присев рядом со мной на постель. А папа пошёл в спальню за тапочками. – У меня в институте случай был. Нужно было найти причину смерти одинокой женщины. Она ещё совсем не старая была… такая худенькая, маленькая. Девчонки мои, однокурсницы, всю её изрезали, но не нашли никаких патологий. И говорят мне, мол, Надя, ты у нас привычная, фельдшером работала, трупов нанюхалась… – зашёл папа, кинул маме в ноги её тапки, а сам сел рядом на стул. – Вскрой, говорят, брюшную полость. Ну, понятно: что за радость экскременты нюхать? А мне-то что? Я и вскрыла… А там пусто… Вообще ничего нет, даже не пахнет.
Я вытаращила на маму глаза: – А что, так бывает?
– Как видишь, бывает. И не такое бывает. Почему она не ела, я не знаю. Но причину смерти я выяснила. От голода та женщина умерла.
Она вздохнула, встала и опять своим командирским голосом произнесла: – Так что, не бойся и не переживай. Никто не знает, когда и как он будет похоронен. И кем. Всё! Я – спать!
– А ты, папа? Ты на войне много мертвецов видел?
– Много, доченька. И до войны, и после… На войне как раз поменьше. Я же летал, что там сверху увидишь? Но первую смерть на войне помню. Это мой дружок был, Митя…
Папа пересел на освободившееся после мамы место на постели, обнял меня и начал рассказывать:
– Это было прямо в самом начале войны, мы только по два или три боевых вылета успели сделать. А тут смотрим: к нам на аэродром мессер подбитый садится. Сел он, а из него немец выходит. Качается, весь в крови, ну, раненый… Мы к нему с ребятами кинулись, помочь хотели. Митька меня всего-то на два шага и опередил. Подскочил к нему, приобнял, а тот вынул из унта нож и всадил ему точно в сердце. Митька прямо мне на руки упал. Наши немца схватили и уволокли куда-то, не знаю… А Митька так у меня на руках и умер.
– А зачем он его убил? – от удивления у меня высохли слёзы.
– Думаю, испугался. Он тоже совсем молодой был. Все мы тогда были молодыми и непугаными… А ты давай, спи. Не думай об этом.
– А сказку? – нагло схитрила я. Уж очень мне не хотелось оставаться одной.
– Ну, ты даёшь! Ты же большая уже, – и он начал…
