Впереди Авангарда

– Автобиография. – он почесал во лбу и стал читать вслух.

« В Европе сперва не поверили, что я родился. Но когда слухи подтвердились, в Европе вздохнули с облегчением:

– «Ну, слава Богу! Наконец-то!»

Утром я поехал в Лондон. Надо было срочно получить звание эсквайра. Там и женился. Баба попалась наша. Советская. Чего она там делала, как отловила меня на приёме у королевы Елизаветы Второй и Филиппа, герцога Эдинбургского, я не знаю и пояснить не могу. Ну, значит, женился я прямо там, во дворце королевы. Филипп и Элизабет дружками были. Ну и папа Римский прилетел поздравить. Успел.

Апосля пошел я ручкаться с роднёй. Тесть сказал, что он Черчилль. Тёща сказала, что она – дура набитая. Справки дали посмотреть. Всё точно. Всё сошлось. Я им тоже справку показал, что эсквайр и член почетный. Понюхали. На зуб взяли. После чего успокоились.

– Тут один мужик подружится с тобой хочет, – сказал тесть Черчилль, засовывая в рот похожую на снаряд для маленькой пушки сигару.

– Кто он есть такой? По чину ли мне будет, по достоинству? – Я промеж слов быстренько сбегал к жене в спальню, мгновенно, но качественно сделал наследника и вернулся к теме – И кто таков, спрашиваю?

– Сэр Джон Александр Синклер,  генерал британской армии, возглавляет Секретную разведывательную службу. SIS – по нашему.

– А чего надо-то? Я разведовать-то могу чего хошь, конечно. Хоть железную руду, хоть угольные пласты. У меня книжка есть. «Самоучитель для юного геолога» Дело не хитрое, – говорю я.

Ну, приехал сэр Синклер. Нормальный мужик. В синяках весь. В бинтах. Ну, разведчик же главный. Надо соответственно выглядеть. Потрепались с ним для разминки про рыбалку, про баб лондонских и зарайских, про футбол, который они придумали для разведывательных задач. И тут он мне в лоб так прямо и говорит. По офицерски.

– От имени королевы Лизы второй поручаю тебе, Ваня, срочно построить в вашем ССССР ваш чёртов коммунизм. Один ты сможешь быстро это дело сварганить.А нам это – во как надо! Социализм развалить не успели. То да сё. Дел полно. Сам понимаешь. А вот коммунизм бы развалить! Мечта всей планеты. Но у вас его нет и до восьмидесятого года не светит. Да позже тоже… Этот Хрущёв, блин! Балаган. Давай ты, Иван. Орден Подвязки дам. В масоны примем. На тебя весь мир надеется. Я уже всех обзвонил президентов. Сказал, что ты берёшься. Не подведи, а!

Пожали мы руки, поцеловались, забрал я бабу свою и приехал вот. Буду строить коммунизм для начала в отдельно взятом колхозе. А потом развернусь на страну и осчастливлю народ на десять лет раньше, чем обещал пустобрёх Никита Сергеевич. Всё. Конец автобиографии».

Воробьёв закрыл тетрадку и побледнел. Стало тихо, как в кино, когда робкий влюблённый уже почти подобрался к возможности чмокнуть ни разу не целованную за почти весь двухсерийный фильм девушку Зину.

Глава третья

Не буди лиха…

Прочёл, стало быть, Ванькину автобиографию литературный консультант вслух и затих. Да нет! Всё онемело вроде бы. В близкой и дальней окружающей действительности. Только один шелестящий звук уловило правое ухо Ивана-дурака. Оно было ближе к Воробьёву. Поднял Ваня правый же глаз, который рядом с ухом, на бледное лицо пережевавшего горы макулатуры специалиста, мастера художественного слова. Вгляделся и охладел внутренне всеми органами. На голове литконсультанта при полном отсутствии малейшего дуновения ветерка шевелились пушистыми каштановыми червячками почти все волосинки. Они же и шуршали как ёжик, бегущий по осенним листьям. Валерий Петрович с пятой попытки закрыл тетрадку, поскольку пальцы тоже шевелились в разнообразных направлениях, и с горем пополам вытолкал из нутра сдавленное потрясением слово.

– Забожись!

– Зуб даю, – Ваня хотел перекреститься для усиления, но газета была коммунистической и он рисковать не стал. – А чё? Не так чё-то? Так у меня с запятыми конфуз вечный. В школу-то не ходил. Гувернантка учила. Англичанка. Так в ихнем языке запятые лепят там, где рука писать устанет.

– То есть ты хочешь сказать, что это ты про себя писал? Может, ты ещё и не сбрехал вот это всё? Елизавета вторая, эсквайр, член почетный, Папа римский на свадьбу прилетал?

– А чё там лететь? Да на своём самолёте. Лизавета ему про свадьбу мою звякнула, а он как раз там на какого-то гадкого президента какой-то хорошей страны епитимию за грехи накладывал. Плюнул середь процесса, сказал: «Греши, хрен с тобой, дальше, могила тебя исправит точно. А мне некогда. Свадьба у Ванятки в Лондоне. Полетел я».

– Ы! – кивнул головой Воробьёв. Понял, мол.

– Ну, я пойду? – Ваня поднялся, взял тетрадку. – Приносить произведения для печати типографией в виде книжки? Ай не люб я творческому объединению?

А то мне на пару дней надо к Микояну Анастасу Иванычу смотаться. В Кремль, блин. Посоветоваться про чегой-то желает. Звонил вчера. Вернусь – в воскресенье роман напишу. «Люди, сидящие в проруби». Ну? Чего делать дальше?

– Ты, Ванюща, действительно не переделал для меня свою биографию в бред кобылы? Или сивой, или гнедой? Хочешь дурака из меня сделать? Герцог Эдинбургский – корефан , тесть у него Черчилль!

– Это автобиография, – сказал Иван строго. – Вы в автобиографии для редакции врали? Ну, хоть одно слово прибрехнули? Нет! Поскольку это единый и нерушимый докУмент! Как на корове клеймо «К». А на лошади – «Л». Чтоб их не путали зоотехники – кто есть кто. Вот и моя автобиография – кристалл чистой воды. Я даже не думал, что пишу. Кто-то рукой моей водил по бумаге. Ручку дал золотую. И все факты из башки моей тоже кто-то вынимал и на бумагу переносил через золотую ручку. Наверное, высшая сила. А кто ещё? Папка спал. Мамка тоже. Брательники не знают, что такое ручка вообще. Так что, чистую правду про меня только Верховный разум знает. А значит, всё, как написал, то оно и есть.

– Ну, ты тогда иди, – почему-то шепотом сказал Воробьёв. – Домой сразу иди.

С народом по пути не веди бесед. С милицией вообще не разговаривай. Стороной обходи. Адрес твой я из тетрадки переписал. Жди. Завтра часов в девять за тобой придёт наша машина. И мы здесь с тобой начнем творить шедевры за двумя подписями. Не против?

– А то! – попрощался Ваня, нацепил кепку, сделал ручкой и ушел, обрадованный перспективой. По дороге домой он видел в синем небе образы почётных дипломов за первые литературные премии, золотую звезду Героя труда и, как все крупные люди, бюст свой на въезде в Зарайск.

Спал он плохо. Или вообще не спал. Снилась ему эта вся небывальщина или явственно присутствовала в натуре – не вдумывался он. Разные люди и какие-то ещё «не пойми кто» всю ночь приходили по очереди, а баба одна как-то в окно влетела открытое. И все Ивану разные советы выдавали и наказы наказывали.

– Ты, Ванёк, дуй из дома немедля прямо в подштанниках и без обувки. Поспешай. Не трать время. Его почти нет у тебя, – говорил, наклонившись, мужик, в белую простынь завернутый. Босой, но с розовым, свежим, как роса утренняя, лицом. Не пил, видать, даже квас, не то чтоб пиво. И крылья за спиной у него топорщились. То ли от бабочки, то ли от стрекозы. – Утром увезут тебя в «дурку», в психиатрический, по науке, диспансер. На старой скорой помощи с решетками. А я твой ангел хранитель Самоедов Дмитрий. Жил правильно, потом в рай попал. Господь твоим ангелом хранителем назначил. Жалование так себе. Сто послереформенных. Но мы, ангелы, не за мзду ратуем, а за сохранность от напастей наших клиентов. Так что, беги. В «дурке» тебя заставят таблетки жрать. А от них можно стать полным дураком.

– А я кто? – удивился Иван и подкинул ангела под потолок, где он завис, трепеща крылышками. – Ангел мой, а не знаешь ни фига про подопечного. Я-то и есть Иван-дурак. Без таблеток ихних. Мне без разницы куда ехать – в диспансер или в литературное объединение. Меня сэр Джон Александр Синклер,  генерал британской армии, который возглавляет Секретную разведывательную службу. SIS – по-нашему, убедительно умолял за год коммунизм построить. Они его развалить жутко хотят. А вот я назло лично ему сам так светлое будущее отстрою и укреплю, что атомной бомбой не взорвешь. Тут не думать надо, а делать. И сделаем! Надёжных мужиков, думаю, в диспансере с лихвой. Слышал я, что лучших людей сюда свозят. Так что коммунизм построим. Так и передай Богу при встрече, хотя ему поровну. Что коммунизм, что капитализм.

Ну, а у меня и без коммунизма дел полно. Вот литконсультант Воробьёв из газеты книжку от меня ждёт. Роман «Люди, сидящие в проруби»! Могу я их обоих подвести? No! Never! – как говорят у нас в Лондоне. Лети давай. Мне в «дурдоме» и коммунизм построить полегче будет, и роман написать с натуры. Здесь народ свой. Дураки. Толку, говорят, с них никакого. Это умники так считают. А с дурнями то как раз полегче светлое будущее клепать. Потому, что оно – неизвестно что такое есть, это светлое. Значит умным надо без пользы соображать, что требуется шибко умное совершить. Чтобы каждому по потребностям перепадало, а каждого поработать можно было только вежливо попросить. Мол, есть ли у тебя, гражданин, желание бесплатно вкалывать, когда у тебя уже всё дармовое есть по твоим потребностям? Не… Я народ знаю. Дай ему где жить бесплатно, жратвы – какую организм принимает, водку неразбодяженную, одёжку хорошую и ковры с хрусталём – так раскудрявится народ, влёжку повалится на кроватки. Ну а если ещё да по паре телевизоров на семью по потребности, так хрен он вообще пальцем после этого шевельнёт. А когда всё сожрётся, побьётся и порвется – буза поднимется. Обещали рай земной вечный? Коммунистическое слово держите, бляха! Давайте нам рай ещё много, много раз!!!! Не отлынивайте от заботы о родном народе!

А где, блин, брать всё? От хлеба вплоть до свечек и спичек. Ботинки кожаные и ватные штаны для зимы. А? Кто их делать будет? Ты, ангел, когда человеком был, сильно рвался пахать в три смены за троих бесплатно и с неукротимым желанием? Нет.

–Я тоже в коммунизме сомневаюсь.– Задумался ангел Дмитрий Самоедов.– Вон у нас в натуральном раю кто нектар собирает, кто за клиентами носится, оберегает, Кто райские кущи поливает. Засохнут же! Так Боженька приплачивает всем. Символически, но правильно. Потрудился- заработал. Хотя на фига ангелам деньги?

–А мы, дураки, уже и так знаем, как что сделать.– Лениво завершил краткую речь Иван. – Надо всё-всё забрать у буржуев. Сперва по хорошему попросить. Потому, что на фига им столько, что они лишнее, слышал я, в ямы закапывают? Нам того, что они выбрасывают – на десяток лет хватит. Потом снова попросить. А добром второй раз не дадут – то разгромить их всех. До последнего! Армия – то у нас ого – го! Всех в лепёшку раскатает. И после этой победы честно забрать себе для цветения коммунизма всё нажитое проклятой буржуйской эксплуатацией человека человеком. Во! На триста лет для начала хватит! Понял? Так я в диспансере сразу коммунизм начну проектировать и попервой в больничке его строить, да в колхозе самом забубённом. А попутно книжку свою легко напишу. В промежутках. Когда будут снимать смирительную рубашку. А снимать-то обязательно будут. Как в сортир ходить? А завтрак, обед, полдник, ужин! А анализы сдавать в смирительной тоже не положено. Вот в это время я и буду писать в блокнотике на коленке. И имя моё скоро в мире будут гордо называть! Иван Лысой!!! Заслуженный писатель Мира! Да! Ладно, лети! Кто там следующий с нравоучением?

– Черти все вот эти нехай, Ванька, к тебе в «дурбольницу» шлындят. Давайте, пацаны, шевелите копытами отсель. Мне с Ваньком важнее поболтать сейчас про коммунизм, а вы с ним потом в аду трепитесь хоть до самого армагеддона. Времени у него в смоле кипеть будет – вечность с хвостиком. Успеете ишшо, – выгнала влетевшая в окно тётка ребят с рожками, вульгарно одетых во что-то волосатое, имевшее короткий хвостик.

– А ты откуда сама? – официально поинтересовался Иван. – И кто такая есть? Да прилетела по какому вопросу?

– Из тридевятого я царства. Из тридесятого государства. То есть из Англии, – тётка плюхнулась на край кровати. – Я, Ванёк-Джон, Баба-Яга международного статуса. Решаю все гадские вопросы, которыми забиты большие головы королевы и членов правительства, включая сюда ребят из палат лордов и общин. Дел, короче – начать да кончить. Это хорошо, что я как и Кощей, бессмертная. А то бы не успела все пакости правительственные исполнить.

– Так коммунизм – тоже пакость? – Озверел Ваня.

– Упаси тебя этот, как его… Да пошел он! Не помню, – засмущалась Баба-Яга. – Коммунизм – это удивительно, поразительно и восхитительно. Ты построй его хоть в одной деревне. А я тебе помогу его по всему белу свету раскинуть. А эти сэры, пэры, герцоги и президенты нехай пробуют его развалить. На меня рассчитывай. Я так помогу, что ни фига у них не получится.

Вот только молвила Яга слова эти роковые, так сразу и петух заорал так истерично, будто от него ушли к другому сразу все двадцать куриц. Жен, вроде, верных поначалу. Хотя, Ваня точно знал, что петухов вверху города сроду не было. Водились они в домишках нижних, притобольских, где вдоль речки жили «колёсники» – мастера обустройства гужевого транспорта да гончары и дубильщики шкур для тулупов.

Утро выбросилось из-за края степи брызгами солнца и розово-голубой тёплой небесной мозаикой. И снова тихо да безлюдно стало в комнате. Ни чертей, ни бабы в ступе, ни ангелочков, нектаром райским откормленных, с пухленькими щёчками да ручками и стрекозиными крыльями.

– Приблызится же! – протёр Иван глаза. – Не бывает же, блин, никакой нечисти и этих придурков с крыльями. Тогда кто тут торчал у меня всю ночь? К стенам прилепленные, к потолку? И на кровати откуда тётка взялась? Ко мне тётки ближе двух метров сроду не подходят. Такой я лицом страшный и умом круглый дурак. А эта за руку меня держала и в комнате покуда ещё шерстью немытой пахнет да цветочным нектаром. Причём запахи не смешиваются. А самое странное, что каждое слово этой тётки в голову запало и закрепилось. А до неё в башке было пусто. Как в свежем дупле, где и сам дятел покудова не ночевал. Как же её фамилия, бляха? Не молдавская, не грузинская …А! Она ж с Берега Слоновой Кости. Кот-д'Ивуар по ихнему. – Яа -гу- а!!! Яга по-нашему. Ну вот откуда мне, дурню, такие слова знать? Книжки только издали видел, радио не слушаю. Да… Значит, есть нечистая сила и Высший разум.

В других комнатах уже шумели. Братовья дрались в кровь и лоскуты за право сегодня изготовлять Meinen, колбасу с вином внутри. По швейцарскому рецепту. Самую дорогую колбасу на свете и самую идиотскую по замыслу. Ибо даже извращённый обкомовский «олимп» потреблял два этих компонента всё равно отдельно по генетическому приказу. Папка с мамкой тоже бились насмерть, так как наступил выходной и папане уже следовало бы отбыть на два дня в пивную, чтобы очистить себя изнутри от железобетонной вредной пыли. А маманя эффективными попаданиями сковородой по папиному натруженному горбу и добрыми нецензурными уговорами пыталась заставить его переодеться из белого парусинового костюма в старые штаны и фланелевую бордовую рубаху, с которых она умела смывать пятна от пива и рыбьего жира. В общем, хорошее, уютное утро пришло. Обычное, дружелюбное, родное. И уже начал насвистывать Ванёк любимую мелодию фокстрота «У негритянки волоса кудрявы всюду», как из-за угла вывалилась древняя колымага «ГаЗ-51» грязно-желтого цвета с будкой и красным крестом на борту. Под крестом белой эмалью аккуратно написали «Скорая помощь для сумасшедших»

– Эй! – закричал Иван в окно. – Я тут! Стойте возле калитки. Сейчас поедем!!

– Это ты псих? – крикнул из кабины щуплый мужичок в белом халате и почти белом колпаке. – У тебя своей смирительной рубашки нет? А то у нас на свободной смирительной Дмитрич, врач наш, бывший подводник, морским узлом рукава завязал и теперь даже сам обратно раскрутить не может. Так что в ней ни пообедать теперь, ни медсестру ущипнуть.

– Да мне не надо смиряться. Я смирный. Потому, что ещё не псих. Просто дурак. Иван-дурак из волшебной сказки. – Ваня подошел к машине и со всеми обнялся. Даже с носилками в будке. – Вот полежу у вас манехо и стану психом, как все. Вам же надо сперва из дурака сделать психа. Чтобы было кого лечить. А простые дураки не лечатся. Потому, что у нас дураков, не то, чтобы ума нет. Просто такой ум. Своеобразный.

– Ну, скажи своим, что лежать будешь в психиатрическом диспансере, в храме Василия блаженного, купца Садчикова. – Санитар чего-то вдруг затрясся, телом задёргал всем и пену изо рта выплюнул. – Ты сильно не выпяливайся. Я в санитары из психов переведён. Нехватка кадров, мать её! Так бы лежал как раньше весь год. Книжки бы читал и воробьёв кормил на подоконнике.

– Я им секретов не открываю, – Иван забрался в будку и лёг на носилки. – Братовья, скажем, не колятся, из чего клепают «брауншвейгскую» колбасу.

Папанька с маманей скрывают, как вышло, что Вовка с Мишкой умными родились, а меня произвели дураком. Жить-то мне в дураках получше, да поинтересней. Тем более, нас куда больше, чем умников. Потому в основном и живём мы радостно всем народом. Правительству благодарны даже умные. За то счастье, что перестало оно всех подряд сажать по пятьдесят восьмой статье без права переписки. Нам, народу советскому это и есть рай без коммунизма.

И не надо больше ничего, кроме, конечно, ещё светлее имеющегося настоящего, особо светлого будущего. Хрущёв обещал. Сейчас середина шестьдесят четвёртого, а он прикинул, придурок, что мы, народ, всем гуртом советским, энтузиазмом раненым в сердца свои, раньше не управимся. Так вот я докажу, что в конце шестьдесят пятого коммунизм будет мной лично и парой добровольных помощников сооружен и запущен в эксплуатацию благодарным мне народом. И бюсты мои будут стоять не только на въезде в Зарайск, а возле каждого дома и посреди танцплощадки в парке.

– Ну, корявая, трогай! – заорал шофер на машину, и она из последних своих сил железных, медленно раскачиваясь на вечных как вселенная зарайских ухабах, поплыла к храму. Ванька глядел вперёд через верхнее окошко будки и в тех местах на куполах, где давно не было крестов, ясно и отчетливо видел эти кресты. От них радужно струился воздух. Он был яснее и прозрачнее уличного. И чувствовалось Ивану, что таким его удерживает вокруг крестов непостижимая, но бесконечно сильная власть духа неведомого, но всемогущего. Подъехали. Уперлись капотом в ворота кованые, с крестами. Они распахнулись кем-то изнутри и через десять минут Ваня сидел в приёмном покое недалеко от клироса для певчих и ждал, куда его заберут санитары, чтобы там метать горстями таблетки, понимающими людьми сделанные для подвинутых рассудком, подставлять задницу под уколы, добавляющие духа просветлённого, спокойного и бесстрашного, какой имеет только лысый барсук «ратель», который никого и ничего не боится. Потому, что в жизни у него есть всё, но зато вообще нет врагов.

Глава четвёртая

Человек на своём месте

Веселее всего храмы и церквушки малые рушили не атеисты, а партийно – советская олигархия. Самая первая, революционная, одуревшая от куража и безграничной возможности поломать всё, построенное прежней подлой властью. И стереть его, проклятое, до трухи могильной, до основанья! А затем, если получится, всё то же самое, замечательное, попробовать построить точно так же. Не получилось, конечно. Но налепили всего без разбора как попало. Зато много. А вот более поздняя братва из сороковых- шестидесятых годов, без красных косынок, гвоздик в петлицах и маузеров под кожаной курткой была психически маленько полегче. Интеллигентная вполне образовалась шобла, потому, что научилась на рабфаках читать буквы и с этим богатейшим багажом легко помудрела на идеях Маркса с Лениным в Высших партийных школах. Бойцы за торжество социализма выпрыгивали на волю из школ этих чтобы править, возглавлять и повелевать.

А потому, набравшись идеологической мудрости под руководством ЦК КПСС, они прониклись общей идеологией, которая была нужна, чтобы чётко разделить всех без разбора на друзей и врагов. Господь бог в друзья не вписался. Но и злодеем и врагом народа его тоже больше не называли. Просто- нет такого, и всё! А на нет- суда нет. Даже храмы не рушили уже, а использовали в нуждах социалистического хозяйства. Добротные были строения. Стоять на земле могли веками. Чего им впустую землю давить? В них очень надёжно хранилась под надзором ликов святых картошка, морковка, капуста и даже огурцы с помидорами. В церквях уютно было ЗАГСам, комитетам комсомола, вытрезвителям, промтоварным магазинам и государственным нотариусам. Даже милицию заселяли сдуру в храм, но от жуткого мата сержантов и младших офицеров, да от предсмертных стонов подозреваемых на допросах, лики святых стали с перепугу и непривычки так мироточить слезами кровавыми, что напрочь забрызгивали протоколы допросов, кители с фуражками и табельное оружие. А психиатрический диспансер, где лечили душу как и в храме, почему- то оказался единственным на всю республику. После подсказки властелину Червонному – Золотову спившимся, но не поглупевшим ссыльным профессором географии.

– Ванятка, ай, Ванятка!– прервал вот эти воспоминания зарайских знатоков прошлого знакомый с люльки женский голос. Он стал летать эхом по храму, метался под сводами уцелевшего купола, бился о стены и улетал снова вверх, а потому расположение мамани установить Ванятка сразу не смог.

– Да вот он я, Ванятка твой! Возле клироса. Ты ж молилась раньше. лбом билась. Помнишь- где он отгорожен от алтаря?– Стал стучать Иван о перила клироса

Тут и объявилась мать, но не одна. С батянькой и братовьями. Мужики держали на горбах мешки. Маманя катила перед собой тачку с прикрытыми простынёй копчёностями.

– Это, сынок, на первое время тебе. Колбаски, карбонаты, сушеные чужуки, вяленая жая и казы на первое время. Колбасы тут все сырокопчёные, в миру неизвестные.

– Ты и сам жри. У вас в дурдоме одна баланда, небось, да от картохи кожура.– Посоветовал батяня.– А что самому уже не полезет- раздай главврачу и санитарам. Тогда, может, задобришь их и они из тебя, дурака, сделают под хорошее настроение нормального психа. Кретина, к слову, или идиота. Всё полегче жить станет. Вообще ничего не надо тебе будет. Даже коммунизма.

– Вы подурели совсем? Меня догоняете?– Иван замахал всем, чем можно было размахивать.– Давайте бегом отсюда с этой взяткой в извращенной форме Гляньте – святые на стенках, и те сморщились…Ворованное же всё. А тут хоть и «дурка», но в первую очередь храм. Господь покарает. Не даст братовьям мотоциклетными колясками тырить деликатесы. И помрёте все от лука, картошки и черного хлеба с водой. Да и едкий запах сала копчёного весь храм занял до купола. Неделю не вытравится. И психи ещё одной болезнью захворают – отравлением нюха. А это болячка не лечится. Спросят- кто эту отраву припёр? Так я ж врать не умею. Дурак ведь я. И по червонцу вам на нос строгого режима, родственники.

Испугались папаня с маманей и смылись первыми. А братовья пахнущие карбонатом и одеколоном «русский лес» подзадержались на минутку.

–Вот не будь ты, Ванька, готовым дураком, – сказал брат Вова грозно.– Я бы тебя так огрел по башке костью конской от «казы», что ты бы мгновенно ума лишился.

– Но раз у тебя его и так нет, то переделывайся тут в психа и строй свой коммунизм. А нам и так – лафа. – Добавил брат Миха. – Я вон на улице глянул – так к вам в дурдом очередь куда как подлиннее мается – ожидает, чем за чешским хрусталём и вазами из Богемии в универмаге. Знатная, видать, у вас «дурка». Лежи, дурей до предела. Хотя предела дури не выявили пока учёные.

Ушли и они, а Ваня в первые задумался глубоко о том, что Зарайск очень выгодно выделялся среди всех заведений горздрава. В связи с этой исключительностью народ с разных сторон самовольно едет ложиться в психушку. И остановить его невозможно. Потому как дошла молва до населения, что ни икон со стен активисты не сорвали и фрески с ликами святейшими суриком не замазали. Даже алтарь остался с клиросом, жертвенник, канон, иконостас, престол и ризница за царскими вратами, и даже амвон. Таинство Евхаристии на престоле, конечно, не творили даже пятеро дияконов и аж целый протоиерей- ровня минимум секретарю горкома по чину гражданскому. Бежать после замены храма на психушку им было некуда. В зарайской области под склады овощей и запчастей для грузовиков приспособили даже церкви районные и мелкие часовенки. Поэтому народ прикидывался сумасшедшим и ехал в «храм- дурдом» не лечиться, а молиться и быть к Господу поближе. Психиатра в Зарайске никогда и не было, поэтому протоиерея Афанасия коммунистический правитель области лично назначил Главным врачом, а диаконов докторами первой категории и по совместительству – санитарами. Ещё один мужик врачом напросился сам после списания по психическому нездоровью с мурманской подводной лодки. Звали его – капитан третьего ранга доктор Василь Дмитрич Маслоедов. И хорошо им было там всем. Священникам – по привычке, Дмитричу тем, что внутри храм ничем не напоминал подводную лодку. Там, главное, не было перископа и торпедных отсеков. А трём медсёстрам нравилась больница потому, что все сто тридцать шесть пациентов стационара были куда спокойнее и здоровее мозгами, чем председатель их колхоза «Ни свет, ни заря». Который, кстати, в деревенской церкви открыл пивную, предварительно спилив кресты с куполов, а все иконы развесил на берёзах в ближайшем лесу. Колхоз через год после активного потребления «святого»церковного пива поголовно всем населением, кроме детишек неразумных, разорился до неприличия и пошел по миру. Стал у всех соседей всё выпрашивать, потому как пропил народ именно всё. Даже последние вилы «толкнули» на трассе проезжим. Но никто председателю ничего не давал. Не уважительной была причина. И вскоре трудящиеся разбежались все, кроме председателя. У него была зарплата побольше и на пиво пока хватало.