скачать книгу бесплатно
– Мне что, матерью одиночкой престижнее стать? – хмыкнула Надежда. – Может, за это и вас на работе больше уважать станут? Хотя и сейчас уже – дальше некуда.
Альтов поднялся, закрыл книгу, сказав вслух предварительно «сто тридцать восемь»
– Ладно не суетись. Посиди тут, сок манго в холодильнике. Конфеты – вот они. Какао мама разогрела. Отдохни минут так-эдак сколько-то. А мы пойдем посовещаемся и тебе сразу доложим. Пошли, Лара.
Пятнадцать минут тянулись как жвачка «Бабл Гам». Отец всегда привозил из разных зарубежных стран. Сами с мамой не жевали. Но детей всех троих «подсадили» на эту несоветскую штуковину. И вернулись наконец. Без книжек уже.
– В общем, так постановили мы, – папа не стал садиться. – Поженитесь вы. Одобряем. Алексей хоть и не из нашего привычного окружения, но парень неплохой. Есть у него черти в башке. Я тут, пока вы дружили взапой, справки навёл о нем. Мне, сама знаешь, это несложно. Но черти есть у всех. И у меня. Не это главное. Человек он в городе известный. Хоть и молодой. Есть у него много сильных сторон, но и шалопай он почти классический. Раздолбай, мягко говоря. Со шпаной связан, драчун известный. Три привода в милицию. Отпущен за недоказанностью вины. Но хорошего больше в парне. Плохое ты ликвидируешь. Я уверен. Ты вся в маму. Я ведь тоже был не ангел. Подмяла, переконструировала. И ты сможешь. А хорошего вам на двоих хватит в нём.
– В общем, будем готовиться к свадьбе, – мама улыбнулась. – Но послезавтра пусть к нам придет поговорить. Завтра папе некогда. Потом родителей его пригласим. Обсудим всё. Так что, поздравляем!
Надя подпрыгнула, в ладоши захлопала, обнимать стала родителей изо всех сил с безудержными радостными эмоциями. Не ожидала, что так мирно решится главный её жизненный вопрос на сегодня.
Объятья и полуосмысленные возгласы длились минут пятнадцать.
– Всё, Надюща. Спать. У нас завтра работы много, – отец помахал ей рукой и пошел в спальню.
– Видишь, всё хорошо, – мама обняла её и прижала к себе.– Плохого человека, негодного и недостойного нас, папа бы в семью не принял. Иди спать.
Рано утром, сразу после гимна по радио Надю разбудил её персональный телефон.
– Ну!? – кричал в трубку Лёха. – Ну!? Говори! Просыпайся ты! Говори! Что?
– Всё отлично,– Надя счастливо засмеялась.– Ты без пяти минут мой муж! К свадьбе готовимся. У тебя тоже нормально прошло?
Более чем! – сказал Лёха и на всю улицу, спящую наполовину, заорал: «Ура!!!»
– Встречаемся в институте. Расскажу после занятий все детали и порядок действий. Всё! Целую!
Леха сел на скамейку возле будки телефонной и камнем вдавился в неё, не шевелясь и не имея в голове ни единой мысли. Так бывает когда душа человека потрясена до самых тайных её глубин.
Мимо с метлой ходила дворничиха клуба «Механик» тётя Маруся. Подметала огрызки билетов в кино, листья и пыль от машин. Остановилась возле Лёхи.
– Это ж как надо суметь напиться с утра! Аж не шаволится паренёк. А с виду – из приличных. Ты шел бы домой, сынок. Тут по утрам наряд на мотоцикле ездит. Два сержанта. Не дай бог, заберут. Иди. Сейчас вытрезвитель аж пять рублей берет. Из зарплаты высчитают. Оно надо тебе?
– Я женюсь! – очнулся Лёха. – Женюсь, блин! На любимой!
Поднялся и побрел, качаясь от счастья и держась за голову.
– Да, – жалостливо сказала вдогонку дворничиха. – Перебрал крепко. Заговаривается аж. Ну, да ничего. Вроде нет патруля. Дойдет. Отоспится. Приличный с виду парень. Лишь бы потом не запил на всю жизнь как Витька мой. Царствие ему небесное.
– Доброе утро. Товарищи!– Радостно сказал огромный серебристый динамик с крыши клуба. И он был прав на все триста процентов!
7.Глава седьмая
Никогда не понимал и до сих пор не знаю – почему свадьбы, дни рождения и новогодние запойные дни да ночи народ спокон веков считает радостными праздниками. Ведь сплошная обманка наблюдается в ликовании по этим весёлым и жизнерадостным поводам. Свадьба две стороны имеет всегда. Орёл и решку. Нацеловались лет на пять вперёд молодожены при ликующем народе у длинного стола с бутылками и салатами «оливье», а уже в первые похмельные дни монета, стоявшая на ребре, закачалась. Упадет «орлом» вверх – нормально. Сладится жизнь совместная. «Решкой» ляжет – чёрт его знает, как всё срастётся. По ходу жизни монетку эту, случайно или нарочно, то муж, то жена пнут, да перевернут «орлом» в пол. И пошло всё наискось да вкривь. А ведь гости пели, плясали, желали и в сочинении ярких тостов состязались, водки тонну заглатывали на свадьбе как гарантию будущего семейного счастья. То есть, нет у весёлой и оптимистичной свадьбы чёткого логического мотива. Будет счастье – не будет его, знает только судьба-индейка. А все про неё хоть и слышали, но какую-то одну-единственную не видал никто. Все разные. Загадочные и скрытые до поры.
Лёха свадеб навидался уже разных. Деревенских бешеных и городских хвастливых. Молодые радовались, что ЗАГС разрешил им спать в одной койке, по очереди качать люльку и быть родственниками. Жить одними помыслами и в горестях носить по переменке друг дружку на горбу к свету в тоннеле. Короче – ничего восхитительного и радужного через год после ЗАГСА почти не оставалось. А плыла себе обыкновенная житуха, напичканная под самое горло проблемами, ревностью и выжившими надеждами на осуществление досвадебных мечтаний. Поэтому сам он перед женитьбой не восторг чувствовал, а неясную тревогу. Одно дело нестись к любимой на пару-тройку часов, быстро убегающих, с предчувствием счастливой встречи после недолгой разлуки, а другое – ежедневно упираться рогом, чтобы зачли тебе очки как образцовому семьянину все родственники плюс сама жена. Деньги надо зарабатывать. Больше – лучше. Содержать нужно совместную жизнь в тонусе материальном, из которого происходит тонус морально-этический и банальное удовлетворение сторон не только любовью, но и всем, на чём она двумя ногами крепко стоять хочет. А это достаток, приличное моральное состояние для глаз многочисленных наблюдателей, верность, умение зарабатывать на достойную жизнь и быстрое привыкание к обыкновенной бытовухе, в которой надо ухитриться чудом не затоптать прежнюю нежность и радость обладания. Те же нехорошие эмоции чувствовал Лёха от пафоса дней рождения. В чем там спрятана причина для радости – не врубался он. Что родился – хорошо, конечно. Значит, побегаешь лет, может, до семидесяти, помаешься всей маетой земной. Но рождение – дело случая. Могло и не быть. Да и в чём восторг от ежегодного старения? Половину жизни ты – никто. Подмастерье. Потом лет двадцать тебя всерьёз держат за зрелого и полезного. А ближе к шестидесяти опять ты слетаешь с круга, который несёт на себе молодых, нахальных и пробивных укротителей жизни. А ты – на лавочку, на пенсию, на завалинку – семечки лузгать. И ловить радость от подаренной небесами возможности ещё какое-то время подышать и посмотреть ночью на звёзды. Между которыми определенно и прятался рай с вечной одухотворенной жизнью.
Ну, да ладно. Что бы Алексей Малович ни думал философским своим, почти созревшим умом, а жить всё одно приходилось по законам общества. Причём самого передового в мире. Потому свадьбу он ждал с нетерпением. Как зрители в кинотеатре нетерпеливо ждут начала захваленного со всех сторон фильма.
Вечером двенадцатого сентября, в четверг, на квартире у Альтовых намечался совет старейшин и перспективной молодёжи для формирования списка гостей на свадьбу и потрясающего меню для стола, который должен ломиться от сугубо праздничных яств и напитков. А в среду после вечерней тренировки позвонил Лёха Надежде и узнал, что завтра с утра они втроем с Ларисой Степановной едут в магазин обкомовский покупать ей платье свадебное, а ему – костюм английский, туфли и белую рубашку модную, и галстук к ней. То ли чешский, то ли польский. Ну, в общем, в городских магазинах всего этого не продавали.
– Надь, у меня новый костюм есть, – Лёха попытался отскочить от посещения торгового салона для больших людей, поскольку сам себя считал не слишком уж достойным такого звания и такого магазина. – Рубашка тоже есть новая. Один раз на выпускной надевал. Туфли Свердловской фабрики. Но красивые, лакированные.
– Лакированные не носят уже, – засмеялась невеста. – носок тупой у них?
– Ну, не такой как угол в девяносто градусов. Но не острый, конечно. Покупали три года назад.
– Острый носок должен быть, – Надя посерьёзнела. – Да и не в этом дело вообще. Мама сказала, что всё купим в обкомовском универмаге. Это прямо во дворе обкома. Недалеко.
– Да у меня откуда деньги на английский костюм с чешским галстуком? – Взмолился Лёха. – Ты же мой видела. Я его пару раз надевал. Когда в Свердловске поступал на журфак. Он новый на вид.
– Но серый,– Надежда улыбалась. – А на свадьбу нужен черный. Денег тебе не надо никаких. Папа уже профинансировал всю свадьбу, включая покупку мне золотых часов в подарок.
– На фига тебе золотые? – Шепотом спросил Лёха. – Девки в институте коситься будут. У тебя же отличные часики.
– Не… Я носить их не буду. Пусть лежат. Лет сорок будет – тогда уже можно. К таким годам я и сама как бы могу накопить.
Лёха замолчал. Задумался. Что-то не то и не так пошло. А что именно – не догонял он.
– Так папа пусть тебя одну одевает. Это нормально. Я ж не сын его. Поэтому мы с родителями тоже пойдем и купим черный костюм. И туфли. Да и рубаху, блин, с галстуком, – Лёха закурил в будке и через маленькие стеклянные вставки в будочном каркасе его не стало видно. Дым от «примы» был обильный и не имел прозрачности. – Деньги на это дело найдёт батя.
– Алексей, – Надя говорила спокойно и ласково. – У нас не принято так. Мы делаем так, как решил папа. Ты без пятнадцати час – член нашей семьи, а не только мой муж. А ты же через неделю уже муж мой! Не жених. Тебе покупаем костюм и остальное как члену семьи. Ты, повторяю, полноправный член семьи Альтовых уже через неделю.
– Как – через неделю? – Совсем оторопел Алексей. – А месяц испытательного срока? ЗАГС ведь свои правила имеет. Порядок.
–Ну… Как бы тебе объяснить? – Надя помолчала минуту. – Понимаешь, папу уважают везде. Он это заслужил. Ну, делают для него чисто по доброте и человечности небольшие исключения. Это ж ерунда, пустяки. Сократить испытательный срок. Папа сказал, что нас с тобой незачем испытывать. Мы же не разлюбим друг друга, нет?
– Нет, конечно, – Лёха открыл дверь будки. Нечем было дышать. – Ладно. Хотя лично мне и неудобно, и не нравится это. Я вроде бы уже вырос, чтобы меня из ложечки кормить. Свадьбу уродовать не будем, конечно. Но ты как-то аккуратно маме скажи, что на меня в дальнейшем денег не надо своих тратить. Скажи, что у нас в семье как раз это и не принято.
– Дурачок ты, Малович, – Надежда вздохнула. – Никто тебя на эти гроши покупать не собирается. И ничего ты моим родителям никогда не будешь должен. Не дури, а!?
– Ну, черт с ним, с магазином обкомовским, – раздраженно сказал Лёха. Но так, чтобы Надя раздраженности его не уловила. – я вечером попозже прибегу к тебе. Звонить не буду. Часов в девять не поздно будет?
– Ну, скажешь тоже – поздно. Папа ещё с работы не придет к тому времени. Жду.
Лёха вышел из будки, подышал сентябрьским, вкусным от увядших листьев ясеня прохладным воздухом. Постоял, нашел в кармане последнюю двушку и
Вернулся. Позвонил институтскому дружку Володе Трейшу.
– Вова, давай одно доброе дело сделаем. Я один не управлюсь.
– Что, девчушка попалась избыточно темпераментная? Подмога нужна? – Развеселился Вова. Он что-то жевал. Потому веселье слышалось в трубке хлюпающее и насыщенное паузами.
– Я почти женатый человек! – Оборвал его Лёха. – Нельзя мне теперь шмар клеить. А тебе и намекать на это не надо. А то в нос получишь. Давай, выходи. Я иду к твоему дому. Там и объясню идею. Пять минут хватит, чтобы дожевать? Кусок, небось, большой, халявный?
Через пять минут они уже обсуждали план исполнения не совсем законной, но очень актуальной авантюры.
В ближайшем многоэтажном доме на втором этаже они нашли детскую коляску. Довольно большую. На близнецов рассчитанную. Все родители малолетних сосунков коляски оставляли на лестничных клетках. Как-то так повелось в Зарайске. Взяли дружки коляску, снесли вниз и покатили к парку.
– Ты её ровно кати. Не швыряй в разные стороны, – советовал Вова Трейш товарищу. – пусть со стороны народ и милиционеры думают, что ты молодой отец и дитё прогуливаешь. А то за кражу коляски могут и дело завести уголовное. Посадят года на два обоих. Или вообще расстреляют нафиг.
Они вкатили коляску в парк, поставили её между двумя клумбами цинний, петуний и бархатцев. Фонари в парке светили в полнакала для создания уютной интимной атмосферы гуляющим влюблённым. Поэтому Вова и Лёха довольно быстро нарвали почти полную коляску цветов.
– Куртку сними, – попросил Володю Алексей. – Сверху накинь. Чтобы, не дай бог, кто засёк. И поехали к обкомовским клумбам. Там какие-то высокие цветы ещё не завяли.
– Ты обалдел, Ляксей! – Прижал коляску к тротуару Володя Трейш. – Там светло как днём. И Вохра с берданками. И дежурных мусорков аж три штуки. Сесть хочешь? Жениться раздумал? Желаешь укрыться на киче от тестя с тёщей?
– Пошли, балабон! – Прикрикнул шутливо Лёха. – Главное скорость, внезапность и запредельная наглость. Какому дураку из охраны придет в башку, что два наглеца будут тырить цветы у них под носом с обкомовских клумб? Вот на этот парадокс мы их и накнокаем. Двинули.
Нарвали цветов без проблем. Возле обкома гуляющих не было, напасть с разбоем на обком – вообще глупость полная и несуразица. На фига кому он нужен, обком?
Потому вохра и милиция играли в карты, домино, шашки и дремали. Как положено всем советским охранникам. Так как стерегли они всё и всюду чисто символически. В шестьдесят девятом году не принято было разбойничать в центре города даже у самых гадких бандюганов.
Приволокли тяжелую коляску к дому, где жила Надя.
– Бери за ручку, а я под дно руки просуну и несём добро на второй этаж. – Прикинул Лёха недальний, но крутой путь.
– Подожди, курточку-то заберу. Ей зачем моя задрипанная курточка? Они такими, наверное, даже полы не моют. Бархатными, думаю, тряпками и с мылом французским. – Вова Трейш тихо, сдавленно похихикал и вдвоём они моментально поставили коляску перед дверью.
– Давай, вали на скамейку. Жди пять минут, – Лёха нажал кнопку звонка и, когда Надя открыла дверь, наклонил коляску вниз. Огромный, нет – не букет, а огромный пахнущий и шелестящий десятикилограммовый сноп самых разных красивых осенних цветов ссыпался к ногам Надежды, касаясь её коленок.
– Мама! – охнула Надя и присела. Она перебирала цветы, вдыхала пряный аромат листьев бархатцев и пыталась уложить всё это великолепие в букет.
Из кухни выскочила испуганная Лариса Степановна.
– Что? Что там? Это что? – Она сквозь очки с толстыми линзами пыталась что либо разглядеть. Но очки были для чтения и дальше полуметра всё через них казалось размытым и бесформенным.
– Мама, Алексей мне цветы подарил. Очки сними! – Надя буквально утонула в этой разноцветной россыпи, когда присела.
– Ой! – воскликнула мама таким голосом, будто к ним в квартиру забросили десяток килограммов золотых самородков. – Цветы! Настоящие! Уличные!
Ты их не украл, Алексей? Нет?
– Да что Вы, Лариса Степановна! – Лёха чуть было в шутку не перекрестился. Но вовремя передумал. В этом доме верили только в марксизм-ленинизм. – Мы их купили в парке. Там продают сейчас. Не вянуть же им просто так, без пользы.
– Мне никогда не дарили столько цветов! – радостно вздохнула Надя и тихо заплакала, прижимая бархатцы к груди.
Пока дамы переваривали необычное обворожительное событие, Лёха аккуратно выдернул пустую коляску на площадку, закрыл за собой дверь и медленно, бесшумно скатил её вниз, на улицу. Через пятнадцать минут эта самая коляска, полностью очищенная от самых мелких оторвавшихся листочков и стеблей, стояла на том же месте, откуда они её угнали. Видно было, что никто не выходил и временного отсутствия коляски не заметил.
Спустились вниз. Вышли на улицу и вразвалку пошли к дому Вовы Трейша.
– Чего делать будешь? – спросил Лёха.
– Да ничего особенного, – Вова зевнул. – матери полку доделаю в кладовке. Потом на гитаре разучу «Тёмную ночь». Отец её любит. Спою ему. Слушай, а ты что, натурально Надьку Альтову так сильно любишь? Или рисуешься перед маманей её?
– Мы год с тобой за одним столом сидим в институте, – грустно посмотрел на него Лёха Малович. – И ты считаешь, что я способен пыль в глаза пускать, рисоваться, цену себе набивать?
– Да вот и я спрашиваю потому же. Как раз знаю, что ты этого сроду не делал.
– Значит что? – Лёху протянул ему руку. Попрощался. – Значит, люблю. Сам не пробовал ещё любить?
– Да пронесло вроде. – Сказал Вова без особого восторга.
– А вот когда она тебя достанет, любовь, ты таким же чокнутым станешь как я. Заешь как это здорово! Ни с чем не сравнить.
И он пошел домой. Надо было ещё почитать кое-что к семинару по фонетике. А не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Только любить.
– Это ж надо – как прихватило! – в который раз вслух поразился Лёха, улыбнулся и, выдохнув, рванул на скорости к кладбищу, за которым дом его – в пяти минутах хорошей спортивной пробежки.
Дома всё было мило и по-доброму однообразно. Батя терзал меха баяна, склонив голову к басовой деке. Глаза он закрыл и слушал с упоением музыку, которая будто бы сама лилась из-под кнопок, вроде и не он это извлекал грустный плеск «Амурских волн» своими огромными пальцами со следами чернил от протекающей авторучки. Мама, запомнившая за годы наизусть каждую ноту вальса, покачивала головой в такт музыкального размера в три четверти. На музыку она реагировала подсознанием, а сознание было сконцентрировано на шитье для подушек новых наволочек из синего ситца, по которому плыли разные по размеру месяцы, полные луны и почему-то пятиконечные золотистые звёзды. Хорошо было дома. Уютно. Большую люстру четырёхрожковую никогда не включали. Светил торшер из угла зала, освещая пол под розовым своим абажуром. От пола свет его отскакивал на стены пятнами желтыми, расплывающимися. Красиво смотрелись стены. И это они производили эффект уюта вместе с красным паласом, развалившимся на блёклом линолеуме цвета никем не разгаданного.
– Алексей, – мама оторвалась от ситца и перестала крутить ручку машинки «Зингер». Отцовские волны амурские заплескались громче. Мощный всё-таки треск был у толстой швейной иглы и челнока с нитками. – ты с утра сбегай к деду Михалычу на старую нашу квартиру. У него в сарайчике лежат наши пятнадцать мешков пустых. А мы в воскресенье картошку копать поедем. Школа машину даёт. Выкопаем, сколько есть и обратно к Михалычу в сарайчик отвезём. Он тёплый. И нам на зиму должно картошки хватить.
– Я на занятия с девяти побегу. – Лёха пошел на кухню, намазал хлеб маслом, посыпал сахаром и в кружку налил компот из сухофруктов. – А со второй пары сорвусь и часам к двенадцати мешки будут у вас в кладовке. Пойдет так? Но на вечер меня не запрягайте ни на какие дела. Мы с семи часов будем у Альтовых список приглашенных на свадьбу кроить, писать открытки им и меню придумывать. Серьёзная работа, короче. Опаздывать нельзя. Игнат Ефимович не любит этого.
– Не любит он, бляха! – Батя сомкнул меха и поставил баян рядом на пол. – В прошлом году он в редакции у нас должен был зачитать закрытое обращение ЦК КПСС к работникам идеологического фронта. Так мы его полтора часа ждали. Приехал в половине четвертого вместо двух часов. Не любит он опаздывать, бляха!
– Коля! – Мягко обратилась к бате мама. – Человек перегружен работой. У него вся область в подчинении. Переезды, приёмы, телефоны московские и Алма-Атинские. Всё по секундам разложено. Ну как тут уложишься в сроки, если каждый норовит ему лишнее слово сказать? Пожаловаться, похвастаться. Понимать надо.
– Ну, правильно, – отец снова взял баян. Нервничал, похоже. – мы-то в редакции целыми днями в подкидного режемся и на бильярде шарами гремим. Делать-то нам больше нехрена.
– Ладно. Вы тут клеймите их, мерзавцев, пока. До полуночи всех начальников пригвоздите. А я спать пошел. Завтра бегов у меня – как на республиканских соревнованиях. – Лёха допил компот, ушел в свою комнату и лёг думать. Не раздеваясь.
Но вместо размышлений о ЗАГСе и вечерней гулянке прилетели к нему через тонкую межкомнатную дверь не очень весёлые голоса родителей.
– Интересно, что они с нас денег ни копейки на всё про всё свадебное не взяли, – сказала мама. – я к Ларисе Степановне позавчера ездила на работу. Сто пятьдесят рублей возила. Так не взяла она. Все расходы, сказала, Игнат Ефимович на себя принял. Не странно это, Коля?
– А не странно, что список гостей без нас составляют? Наших-то вообще они не знают никого. Лёха сам за нас будет решать? Вот это не то, чтоб странно, а не нормально вообще. Получается, что мы не доросли до таких серьёзных решений. Лёха, тот дорос. Дурь какая – то…
Алексей заткнул уши и стал пытаться думать. Не шли мысли. Он их как клешнями из головы тащил, а они упирались и не вылезали из мозга. Так и уснул незаметно.
А проснулся в восемь утра с больной головой, одетый, готовый бежать и отгрызать очередной кусочек от гранита наук, но не успевший зацепиться за самое главное, за грядущее бракосочетание, ни одной хотя бы мыслью. Как оно, бракосочетание, вылетело из головы и поменялось местами с такой второстепенной задачей как учеба? Да ещё плюс ко всему вообще не с задачей, а с проходным делом – забрать мешки у дяди Миши? Не ясно было. Видно, спал неправильно. Бывало так. Проспишь ночь на животе – и ничего тебе потом не вспоминается, и делать не тянет ничего. Такая странность физиологии.
После первой пары в лингафонном кабинете, где в наушниках слушали и повторяли за актёрами занудливые «паркеровские» диалоги, Лёха вылетел из аудитории с остатком диалога на устах, выкрикивая с удивлённой и просящей интонацией имя «Нора-а!». Бежалось ему прямиком к деду Михалычу, к дяде Мише, с детства дорогому. Безногий Михалыч столярничал чуть ли не лучше всех в Зарайске, пил портвейн «три семерки», ядовитое « плодовоягодное», но ни то, ни другое его не сгубило к семидесяти годам. Он всерьёз говорил, что вот война, например, погубить могла насовсем. Но не смогла. Только ноги забрала. Так то ж война! А какой-то портвейн по сравнению с ней – не губитель, а благодетель и ценный витамин.
Сделал себе Михалыч подъёмник электрический. Жил он со своей тётей Олей с послевоенных лет в подвале двухэтажного дома. Ног у него не осталось вообще. От бедер торчали культи сантиметров по двадцать. Он всегда сидел на красивой самодельной деревянной тележке с колёсами от детской коляски. На культи надевал кожаные кожухи, а поверх них штаны, у которых тетя Оля отрезала штанины и зашивала там, где кончались останки ног.
Из подвала Михалыч выезжал так: к тележке сбоку крепился штырь. Он вставлялся в раздвинутые волокна металлического троса. Трос вращался вокруг двух колёсиков с углублениями. Верхнее колёсико крепилось валиком из нержавейки к электромотору возле верхнего порога. Справа от ступенек тянулась вверх крепкая дорожка из плотных досок. Михалыч пристёгивался к канату, нажимал кнопку и конструкция с грохотом выносила его на воздух. Вот как раз к приходу Лёхиному он и выехал из подземелья подышать, покурить и ещё раз подышать свежаком осенним перед доработкой книжного стеллажа, заказанного одним умным мужиком с соседней улицы, у которого уже не хватало места для новых книжек.
– Здоров ночевал, Ляксей! – Подал руку Михалыч. – А чего рожа такая счастливая? На первенстве области победил? Или пять рублей нашел на дороге? Если нашел – гони за портвешком. Себе лимонаду возьми и халвы. Я тожить люблю портвешок закусывать халвой.
– Я сбегаю, Михалыч! – Лёха развернулся и на бегу крикнул. – Мешки наши пока притарань из сарая. В воскресенье копать картошку будем.
Потом они сидели и беседовали «за жизнь». Алексей с бутылками, стаканом и халвой на скамейке, а дядя Миша в своём ящике с колёсами.
– Чё, Ляксей? – Спросил Михалыч, вытерев рукавом губы после второго стакана. – Матушка твоя верно рассказала, что ты у нас в женихи подался? Приходила она на той неделе, Ольге моей три фартука принесла. Сшила новые, цветастые. А то стрепались старые-то. Вот она чего и принесла на хвосте как сорока. Женится, говорит, сынок мой. Вырос. На знатной особе женится. Роднится сынок, говорит Людка, с о-о-очень большими людями. С самым верховным главнокомандующим над всеми нами, зарайскими доходягами. Во, говорит, как нам всем повезло-то!!!
