Записки психиатра. Безумие королей и других правителей

Максим Малявин

Записки психиатра

Безумие королей и других правителей

Дизайн обложки Юлии Межовой

Иллюстрации: Мария Якушина

© Максим Малявин, текст, 2025

© Мария Якушина, илл., 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

* * *

Когда была написана книга «Чумовой психиатр» (а если честно, то даже и ранее, когда процесс погружения в увлекательную и мрачноватую историю психиатрии был в самом разгаре), читатели стали намекать, что неплохо бы чуть подробнее и, что самое главное, в лицах показать, как именно сходили с ума в разные эпохи. Привести, так сказать, клинические примеры более развернуто. Я подумал: а почему бы и не да? И сразу же, практически сам собою, наметился список нужных персон.

Так исторически сложилось, что и в художественной, и в документально-исторической литературе монархи и правители вызывают оживленный читательский интерес. Ну в самом деле: кому интересна жизнь среднестатистического пейзанина Средних веков или времен античности? Ну разве что тот сойдет с ума и раскрасит, пусть и ненадолго, серые будни: к тому, как другие чудят или страдают, читательский интерес столь же велик. А теперь представьте, каков будет этот самый интерес, если на арене… простите, на страницах повествования появляется сумасшедший монарх! Вот как раз таким персонам и посвящена эта книга, начиная с мифических персонажей и заканчивая вполне себе реальными. Возможно, кого-то удивит отсутствие в этом списке ряда персон, о которых многие вспоминают как раз в контексте если не сумасшествия, то как минимум сильной эмоциональной неуравновешенности. Поверьте: они тут отсутствуют не случайно. Dictum sapienti sat.

Сумасшествие как гнев богов

Что до самой мифологии – сами понимаете: воспринимать ее как летопись и биографию было бы слишком самонадеянно. Впрочем, как и строить на ее основе воздушные замки конспирологических теорий. Поэтому давайте просто осторожно полистаем, не забывая о критичности мышления. И постараемся также помнить о том, что поступки самих богов в подавляющем большинстве случаев и жрецами, и паствой не расценивались как сумасбродные, даже если таковыми и выглядели. Ну боги же.

Вот, к примеру, история товарища Урана. Ему, понимаешь, супруга Гея детей рожает со страшной скоростью, а тот от них нос воротит: мол, эти одноглазые какие-то, вон те вообще сторукие; нимфы – они такие… нимфы. В общем, пусть отправляются откуда взялись. Ну да, туда, в… землю. А то что-то меня паранойя съедает. Мнится мне, детки недоброе замышляют против отца родного. Дальнейший ход событий показал, что если у бога паранойя – это еще не значит, что никто не точит на него серп. Кронос, сынок, постарался. Науськала его Гея, уставшая от бесконечных родов и процедур насильственного возвращения родившихся обратно, откуда взялись, взмахнул Кронос серпом острым – и процедура первой в истории стерилизации хирургическим путем состоялась. Кронос же характером в отца пошел. Вернее, паранойю-то унаследовал. Тоже боялся, что детки на нем отыграются. Поэтому просто их поедал, пока камешком не подавился.

Так мало того что сами с приветом: им свести с ума человека – это пожалуйста. Это запросто. Это они могли. Даже если в человеке имеется капелька божественной крови. Вспомните Геракла. Месть в очередной раз обманутой жены Зевса, Геры, была страшна: не смогла бастарда сразу в колыбели придушить – вот тебе безумие в подарок. Будучи в состоянии патологического аффекта (как расценили бы сейчас на судебно-психиатрической экспертизе), Геракл бросает в огонь всех своих детей и парочку отпрысков своего брата. Хотел еще и жену, и брата, и еще одного племянника прибить, но тут примчались санитары и зафиксировали героя.

Аяксу Теламониду, к слову, тоже от богини досталось. Правда, не от Геры, а от Афины Паллады. Ну вот не понравился он ей. Ибо нефиг было с Одиссеем за призовые доспехи спорить и супротив греческих вождей замышлять недоброе. Вот и лишила его разума, и вместо вождей напал он с мечом на стадо баранов (что тоже в целом символично) и всех порубил-порезал. Пришел в себя – ба, стыд-то какой! Пришлось на тот же самый меч бросаться.

На Ореста из рода Пелопидов никто из богов безумия не насылал, разум ему не мутил. Ему пришлось столкнуться с иным видом душевных страданий. Явился ему однажды Аполлон и заказал, если можно так выразиться, Клитемнестру, мать Ореста. Вместе с ее полюбовником, Эгисфом. Мол, не по понятиям, Орест, они поступили, когда отца твоего, Агамемнона, живота лишили. Сам ты тогда еле спасся, пришлось срочно эмигрировать. Пришло, говорит, время восстановить историческую справедливость. Вот ты и займись. Куда деваться, если заказчик такой серьезный. Пошел и убил. Вот тут-то и привязались к Оресту эринии. Те еще фурии: помните, как Кронос Урану обрезание под корень делал? Вот из капель той крови они когда-то и родились. Привязались они к Оресту не просто так. Работа у них такая: преследовать преступника, ввергая его в безумие (вот вам, кстати, и еще один из взглядов тех далеких лет на этиологию психических заболеваний: аморальное поведение с расплатой за него). Мол, если совесть у тебя спит – так мы ее разбудим и замучаем. В общем, досталось тогда Оресту неслабо. Чуть было навсегда с ума не сошел. Даже Аполлон лишь паллиатив смог предложить – усыпил эриний на время. Правда, потом Афина Паллада помогла: устроила бедолаге суд перед афинским ареопагом, и на этом суде признали (с преимуществом в один голос – как раз Афины Паллады), что парень невиновен. А раз так – то и эринии не при делах. Те было взъярились, но Афина и их сумела умаслить, предоставив ПМЖ в Аттике и пообещав, что почитать их будут так же, как и других богов. Молиться, жертвы приносить, все такое. Словом, уговорила. С тех пор и стали называть эриний Эвменидами, то есть благосклонными. А еще – Маниями, что, сами понимаете, о многом говорит.

С явлением психических эпидемий (подробнее о них речь пойдет позже) древние тоже сталкивались, и даже в мифологии этот феномен нашел свое отражение. Было у тиринфского царя Прэта три дочери: Лизиппа, Финнойя и Ифианасса. Жили бы себе и жили в неге и роскоши, да только однажды обидели они Геру. То ли ее статуе язык показали, то ли еще каким образом свое пренебрежение по молодости да глупости выказали, но Гере-то много ли надо, чтобы вспылить? Было бы за что – вообще бы поубивала, а так, считай, еще легко отделались. Всего лишь коллективно сошли с ума. Дружно решили, что они коровы (насколько самокритично, уже сложно сказать, ибо мифология умалчивает об их телосложении), и отправились в предгорья щипать травку. И ладно бы сами отправились – к ним с воплями «И я! И я корова!» вскорости присоединились еще девушки из Тиринфа и Аргоса. Конец эпидемии истерии (а это, по всем признакам, была именно она) положил пастух. Пастух, правда, был не прост. Звали его Меламподом (Черноногим, хотя злые языки утверждают, что это мягкий эвфемизм и черным у него обзывали то место, откуда они растут), и был он, на минуточку, сыном царя города Иолка. Интересный был человек: мог прорицать, змеиных детенышей вскормил, язык птиц понимал. Первым стал строить храмы Дионису – и первым же стал разводить вино водой, что и другим советовал. Знатным пастухом, к слову, стал после того, как вылечил от бесплодия Ификла, сына фессалийского царя Филака, – тот на радостях подарил Меламподу целое стадо коров. И вот пасет однажды Мелампод свое стадо – и вдруг видит еще одно. Неправильное. Разобравшись, в чем тут дело (прорицатель же), Черно… ногий обнадежил: «Телки, я вас вылечу!» – и приступил к терапии. Далее мнения тех, кто рассказывает мифы, разделились. По одной версии, Мелампод нанял парней покрепче, вручил им прутья погибче и велел гнать женский коллектив аж до города Сикиона. Гера кросс с покаянием им милостиво зачла, и девчата исцелились. По другой версии, пастух, будучи уже к тому времени продвинутым травником (тоже одним из первых, кто в мифологии описан как исцеляющий препаратами растительного происхождения, кстати), напоил болезных отваром чемерицы. Как еще не отравил напрочь. Видимо, отвар слабый давал. Хотя… поговаривают, что, когда остатки отвара были вылиты в реку Анигр, та стала дурно пахнуть. Досталось и роднику Клитория, воды которого с тех пор отвращают испившего их от вина (ну вот вам и самое первое упоминание чемеричной воды в качестве противоалкогольного средства). Лечебный подвиг царь Прэт Меламподу не забыл, отблагодарил по-царски – женил его на одной из своих дочерей. Ну и треть царства в придачу пожаловал.

Библейские летописания тоже не обошли тему сумасшествия стороной. Первый царь народа Израиля (а дело, на минуточку, было где-то во второй половине XI века до нашей эры), Саул, был помазан на царство пророком Самуилом по настоянию электората, по велению Господа и по ошибке. Сам-то пророк уже знал, как карта ляжет и чем все дело кончится, и даже народ стращал – наплачетесь, мол, а поздно будет. Но те не слушали, кричали: «Любо! Любо!» и «Саулку на царство!» Делать нечего, пришлось мазать. Понял Бог со временем, что ошибочка вышла, и, когда Саул слишком зазнался, взял да и отвернулся от царя. С Самуилом-то тот еще раньше поссорился: уж слишком пророк нравоучениями да страшными картинками из будущего доставал, а это, само собой, мало кому из начальства нравится. Бог-то отвернулся, а злой дух тут как тут: ой, мол, вы тут мужчинку видного потеряли, ну да ничего, я подберу, в хозяйстве пригодится. И стал с тех пор Саул мрачен и жесток, и нападали на него приступы меланхолии. Что примечательно, лечил его игрой на киноре Давид – к тому времени уже тайно помазанный на будущее царствование все тем же Самуилом. Так что, если паранойя у Саула по отношению к Давиду и прорезалась, то по делу. Музыка хоть и приносила Саулу облегчение, но радикально картины болезни не меняла: злой дух же, его таким паллиативом не проймешь. Но сам по себе такой способ терапии душевных болезней в те времена неоднократно упоминается в разных источниках и у разных народов.

Другой царственный пациент, Набу-кудурри-уцур, он же Навуходоносор II, жил позже и правил Нововавилонским царством с 7 сентября 605 года до нашей эры по 7 октября 562 года до нашей эры. И тоже пострадал за гордыню, надменность, а главное – за неуважение к Господу. Нет, гордиться-то как раз было чем: с соседями знатно повоевал, Вавилон чуть ли не заново отстроил, зиккурат возвел, Мидийскую стену отгрохал, висячие сады Семирамиды так вообще за чудо света почитали – но это же не повод Бога не уважать. Бог не фраер – взял да и поставил Навуходоносора в игнор. Вот и двинулся царь глуздом на этой почве (как тогда было принято считать): скитался, как вол, по пастбищам, траву ел, одичал и оброс – словом, душераздирающее зрелище. Потом, правда, снова признал Бога евреев – и чудесным образом исцелился. То есть сами понимаете, к какому выводу о генезе заболевания подводили, рассказывая эту историю: если ты плюешь на Бога, то попросту не долетит, а вот если он на тебя плюнет – либо утонешь, либо с ума сойдешь.

Царь Клеомен I: О вреде неразбавленного вина

Таким образом, взгляд на этиологию душевных болезней в те далекие времена был предельно прост: либо боги наказали, либо злой дух вселился. Однако понемногу стало приходить понимание, что не все так однозначно и элементарно. Что примечательно, как раз в то время, когда стали больше внимания уделять наукам. Нет, можно было бы, как и прежде, все списывать на богов и злых духов, но как-то несолидно, что ли. Особенно в тех случаях, когда причина, можно сказать, на поверхности. Вот, к примеру, как Геродот описывает спартанского царя Клеомена I, что жил этак за полтысячи лет до нашей эры. Тот, с его слов, вернулся в Спарту после долгого и утомительного изгнания – и заболел. То есть сам, безо всякого потустороннего вмешательства. «Впрочем, он и раньше был не совсем в здоровом уме – каждый раз при встрече с кем-нибудь из спартанцев он бросал ему в лицо палку. Ввиду такого поведения родственники посадили Клеомена в колодки, как помешанного. Находясь в заключении, он заметил однажды, что страж при нем остался один, и потребовал у него меч: тот сначала отказался, но Клеомен стал угрожать ему наказанием впоследствии, и, под страхом угроз, страж подал ему меч. Взявши меч в руки, царь стал изрезывать себя в полосы, начиная с бедер, а именно: он резал на себе кожу в длину от бедер до живота и поясницы, пока не дошел до желудка, который тоже изрезал в узкие полоски, и так умер». Причем спартанцы, и особеннно царская родня, по поводу причин сумасшествия Клеомена на богов не клепали – сам виноват, болезный, нечего было вино неразбавленное пить, как слепая лошадь. Ведь что ни прием иностранных послов – так мечет одну за другой со страшной скоростью. Да и без приемов повод всегда найдет. В общем, погубило Клеомена неразбавленное вино.

Это, если позволите, официальная версия, в которой даже Геродот, скажем так, немного сомневался. По версии неофициальной, родственники – братья Клеомброт и Леонид (тот самый, что потом с тремя сотнями личной гвардии и шестью тысячами воинов защищал Фермопильский проход) – решили Клеомена подвинуть с трона. Надо же и Леониду дать порулить. Вот и объявили его сумасшедшим, заточили в колодки, а потом и подрезали втихаря. Да еще ахали напоказ – ах, какое зверское самоубийство! Но историю пишут победители, потому для широкой общественности Клеомен так и остался царем, который сошел с ума и покончил с собой. Нам же важнее то, как в те далекие времена принято было обращаться с психически больными людьми.

Как видите, с сумасшедшими в Спарте – особенно с буйными сумасшедшими – особо не церемонились. Царя вон и то в колодки посадили: растратил, мол, душевное здоровье в политической борьбе – сиди и на людей не бросайся.

Калигулу Калигулой не называть!

31 августа 12 года в городке Анциуме, что к югу от Вечного города – чуть более трех дней пути для легиона с полной выкладкой и чуть далее, чем тот же легион может покрыть за день одним марш-броском, только с оружием, – в императорском дворце было суетно и радостно. У Випсании Агриппины Старшей, жены Германика Юлия Цезаря Клавдиана, родился третий сын (вообще-то четвертый, но один мальчик умер совсем маленьким). Назвали мелкого Гаем – отец, консул (аккурат на год рождения его консульство пришлось), курощатель далматийцев и нагибатель германских племен, был человеком упертым и последовательным, и если он решил, что у него будет сын по имени Гай, – так тому и быть. И неважно, что один Гай уже был и помер, делаем попытку номер два. Должны же боги как-то реабилитироваться после прошлого косяка. В конце концов, не простые люди стараются, а потенциальные наследники Октавиана Августа (да-да, тоже Гая Юлия Цезаря), первого римского императора.

Когда год, отведенный Германику на консульство в Риме, закончился, он, прихватив семью, отправился на север, на берега Рейна: надо было сменить дядю и приемного отца, Тиберия (в 4 году произошла интересная комбинация с усыновлениями: первый римский император, Октавиан Август, коему не везло с сыновьями, усыновил Тиберия Юлия Цезаря Августа, чтобы иметь запасной вариант наследника, а сам Тиберий усыновил Германика – и тоже с правом наследования), на посту наместника Галлии и Германии. Оттого, кстати, и стал в 4 году Германик не Тиберием Клавдием Нероном Германиком, а принял новое имя – Германик Юлий Цезарь Клавдиан. Но вернемся к делам и заботам наместника Германии и Галлии. По военным лагерям ему помотаться пришлось вдосталь. А чтобы сын не скучал, отец стал брать его с собой. Мальчонка был любимцем, поэтому ему выправили форму настоящего легионера, только в соответствующем масштабе. И самые настоящие калиги – только маленькие, аккурат по детской ножке. Вот и прозвали пацаненка Калигулой (а уж как перевести – Башмачок, Сандалик или Сапожок, – решайте сами, эта обувка довольно своеобразна). Так и прилипло к нему это прозвище. Не всякому сверстнику Калигулы довелось хватануть впечатлений столько, сколько их пришлось на сына Германика. В 14 году он с мамой был свидетелем мятежа в легионах: кто-то решил воспользоваться моментом смерти Октавиана Августа в своих целях, и Гай с Агриппиной то ли успели побывать в заложниках, то ли улизнули из лагеря, но эмоций было море – как и у отца, который этот мятеж потом давил. В 17 году они вернулись в Рим, где отцу устроили триумф за его подвиги в Германии. Правда, Тиберий (на тот момент уже император) тут же отправил Германика на Восток – и проблем там у империи накопилось много, и сам Германик стал опасно популярен в легионах и среди жителей Вечного города.

Афины, Эвбея, Лесбос, Перинф, Византий, Илион, Колофон – насыщенная программа выдалась у римского консула 18 года. А ведь это было лишь начало турне, и семья (в сопровождении нужного для безопасности и воплощения политики Рима количества легионеров, естественно) двинулась дальше на восток. Неслыханное дело, кстати, – чтобы жена не сидела в Риме, как положено почтенной матроне, а блындала по командировкам рядом с мужем, да еще и детей с собой тащила. Побывали на Родосе – там надо было кое-что перетереть с легатом Сирии Гнеем Кальпурнием Пизоном. Потом был марш до Армении (там местные барагозили, свергли царя Вано… простите, Вонона, и Германик короновал для них нового – Зенона-Артаксия). Потом героический батя Калигулы сделал Каппадокию и Коммагену римскими провинциями. Потом вставлял пистон Пизону – Гней, где легионы? Они должны уже быть в Армении! Потом, в 19 году, выдалось увлекательное, хотя и не санкционированное сверху путешествие по Египту – и тоже надо было наводить порядок и кое-кого приводить в чувство. А то вон имперские амбары от зерна ломятся, а вокруг голод и дикие цены на хлеб. Самовольно вскрыл и распорядился пустить в продажу. Цены, соответственно, снизились. Население, соответственно, успокоилось. А вот Тиберий самоуправство запомнил и зуб на Германика, и без того острый, пуще заточил.

После египетского вояжа, вернувшись в Антиохию (там как раз и располагалась официальная резиденция наместника Сирии, а сама Антиохия, после Рима, Эфеса и Александрии, была четвертым из самых больших и богатых городов империи), Германик узнал, что Пизон оказался полным пизоном: взял, стервец такой, да и поотменял все его указы. «Это как же, matrem tuam, извиняюсь, понимать?» – гневно вопрошал консул. В общем, сильно поругались они с Пизоном, а вскоре Германик возьми и заболей. Да так крепко его прихватило, что 10 октября 19 года он скончался. А перед смертью все уверял жену и друзей, что отравил его Пизон в компании своей супруги-мегерочки Планцины. Ну и были намеки, будто не сам Пизон придумал извести героя, а с ведома и по тайному распоряжению Тиберия. А может, еще и Ливия Друзилла, матушка Тиберия, вдова Октавиана Августа, подсуетилась. Уж больно прыток был Германик, резок хлеще диареи и слишком многими любим. Такого вовремя не траванешь – так он без мыла в императоры пролезет.

Покойного Германика, как положено, сожгли на погребальном костре. Прах же насыпали в урну, и Випсания Агриппина с детьми подалась обратно в Рим. А над прахом мужа поклялась страшно отомстить. Калигула, к слову, хоть и малой совсем был, но уже не настолько, чтобы ничего не видеть и не понимать. В Риме Випсания Агриппина мешкать не стала: обвинила Гнея Пизона в убийстве мужа и потребовала суда. Пизон пришел на суд, будучи уверен, что Тиберий его поддержит. Но тот просто умыл руки. И отстраненно наблюдал за ходом процесса, не поддержав ни одну из сторон. А за вдову и ее покойного мужа на суде топили многие: уж очень был Германик популярен; к тому же, если уж такую заметную фигуру убрали с доски, невольно обеспокоишься – а не будешь ли конкретно ты следующим? Видя, что от императора поддержки не дождешься, что вот-вот прозвучит обвинительный приговор, Пизон написал прощальное письмо – дескать, не виноватый он, в фармации несведущий, императору верный, но раз такое дело, прощайте все, позаботьтесь о жене и сыновьях. И темной римской ночью заколол себя мечом – прямо в горло, для верности.

«Ну кто же так мечи глотает! – расстроился Тиберий. – Жил же на Востоке, уж мог бы и научиться!» Но что сделано, то сделано. Суд вынес обвинительный приговор, имущество Пизона большей частью конфисковали, а семье его даже оплакивать запретили.

Агриппина с детьми остается в Риме. Ну а что: плебс боготворит, в сенате уважают, чего бы так не жить. Ан нет: не забыла она, как Германик умирал. И не простила Тиберия, будучи уверена, что все произошло либо с его ведома, либо по его прямому указанию. Поэтому к императору относилась с заметной прохладцей, чего особо и не скрывала. И практически открыто поддерживала оппозиционных сенаторов. Тиберий тоже не спешил налаживать отношения. Более того, в 26 году на ее просьбу разрешить выйти замуж во второй раз он ответил отказом: вдова так вдова. А в 29 году так и вовсе отправил ее в ссылку на островок Пандатерия, что в Тирренском море где-то на полпути от Рима к Неаполю: тут подсуетился префект преторианской гвардии, Луций Элий Сеян (которого, кстати, Агриппина тоже считала организатором отравления и который сам был не против занять место Тиберия). Да не одну отправил, а со старшим сыном, Нероном Цезарем (не тем Нероном, не путайте). Через год с подачи Сеяна и средний из трех сыновей, Друз Юлий Цезарь, отправился в тюрьму под Палатинским дворцом.

Как знать – возможно, Сеяну удалось бы и Калигулу куда-нибудь упечь, чтобы потом удавить по-тихому, но тут над пацаненком взяла опеку прабабушка Ливия (да, та самая, которая вдова Октавиана Августа и матушка Тиберия) – и Сеян не решился с голой пяткой на такого боевого слона переть.

Итак, юному Калигуле повезло больше, чем матушке и старшим братьям: его-то взяла под крылышко прабабушка Ливия, а после того, как она в 29 году покинула бренный мир, заботу о семнадцатилетнем юноше перехватила бабушка Антония, которая приходилась покойному Октавиану Августу племянницей, а покойному же Германику матерью. Ну и сестренку Калигулы, Юлию Друзиллу, она тоже себе забрала – не пропадать же девице. А может, и не забрала, а та у нее уже давно проживала. А может, и не одна, а с двумя другими сестрицами, Юлией Агриппиной (или Агриппиной Младшей) и Юлией Ливиллой. Сами понимаете, давно дело было, и записей из паспортного стола и ЖЭКа не сохранилось.

А дальше начинается путаница, когда сложно понять, где реальные исторические свидетельства, а где – эротические фантазии и политический заказ. Уверяют (и практически не подвергают это утверждение сомнениям), будто как раз там, в доме Антонии, Калигула и предложил Друзилле поиграть в Гиппократа. И что вроде бы так они заигрались, что сестра потеряла девственность, а баба Тоня застукала их во время очередных совместных ее поисков. А еще поговаривают (особенно те, кто сильно на Калигулу батончик крошил по политическим соображениям), будто в эту игру с юношей и две другие сестренки играли. Да-да, все трое с ним одновременно! – кивали самые ангажированные. Вот, мол, какой он был негодяй еще с младых ногтей. Ну не знаю, свечку не держал, да и опытного некроманта сейчас трудно сыскать. Но если для Рима такой инцест был возмутителен и неприемлем, то для того же Египта в те времена – дело обычное, хоть и нечастое. А на Восток будущий император будет посматривать чем дальше, тем чаще. Хотя, подозреваю, в его семнадцать-восемнадцать его взгляд дальше выпуклостей и впуклостей Друзиллы так и не просквозил.

Ну а пока юный Гай Юлий Цезарь Август Германик под присмотром бабы Тони изучал науки (кстати, был он учеником много более прилежным, нежели его впоследствии хотели показать) и по ее же недосмотру практиковался отдельно в штудировании женской анатомии, матушке его и старшим братьям в заточении было откровенно кисло. В ссылке на острове Пандатерия Нерон (не тот, а который Юлий Цезарь Германик) покончил с собой в 31 году и даже не был погребен; Випсания Агриппина пережила его на пару лет, терпя нужду, голод и побои (однажды римский центурион выбил ей глаз), и в итоге умерла от истощения; Друз Юлий Цезарь Германик умер в один год с матерью в одной из камер в подвале Палатинского дворца – поговаривают, будто Тиберий Август дал приказ уморить его голодом и приказ был исполнен.

При этом к самому Калигуле у Тиберия ни особых вопросов, ни особых претензий не возникало. Более того, в 31 году он велит парню перебраться из-под крылышка Антонии к нему на виллу Юпитера, что на Капри: Антония нашептала императору на ушко, что-де Сеян, паршивец этакий, уже заточил на императора много-много острых кинжалов. И на наследников (а Калигула как раз входил в их число) тоже. Юноше провели обряд инициации и нарядили в тогу взрослого гражданина. Сеяна казнили от греха подальше, а тело сбросили с Гемонийской лестницы, и толпа разобрала его на сувениры. С прочими разобрались как положено и прирезали кого попало.