скачать книгу бесплатно
Чёрный дом
Олег Мальчихин
Сборник ранее публиковавшихся произведений.У детей, рожденных в девяностые, было особенное детство. Безработица, фальсифицированные выборы, бандитизм, капитализм, дефолт и многое другое. На обломках одной страны строилась другая. Черный дом – это сборник рассказов, показывающий изувеченные судьбы глазами беззаботного ребенка, который наивно верит в добро, правду и счастье взрослого мира. Но детство оказывается главным уроком в жизни, а юность экзаменом, который невозможно пересдать. Книга содержит нецензурную брань.
Чёрный дом
Олег Мальчихин
© Олег Мальчихин, 2021
ISBN 978-5-0055-7697-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Все менты – козлы
Некоторые моменты даже из самого глубокого детства я помню очень хорошо. Они как будто кнутом врезались в память маленького человека с удивленными серыми глазами. То, что врезалось пряником, запомнилось смутно, да и пользы в жизни не принесло. Я не могу структурировать то самое детство день за днем, неделю за неделей, месяц за месяцем, как, допустим, студенческие годы. Да и время воспринимается по-разному. Идет оно, скорее всего, одинаково, но преломление через призму сознания совершенно другое.
Тот день, точнее, его малая часть помнится хорошо. Одна из первых засечек кнутом.
Я на красивом узорчатом ковре рассматриваю детское домино: с одной стороны зайчик, с другой лисичка, на другой фишке – волк и медведь, еще на одной – волк и волк. Двадцать восемь косточек из семи различных животных, которые соединяются друг с другом и образуют извилистый лабиринт, утопающий в узорах ковра.
Мама сидит рядом и усердно объясняет мне, как надо делать:
– Зайчик к зайчику, лисичка к лисичке, понял? Если зайчика к волку поставить, то волк его съест.
Логики я не понимал, но сам процесс вызывал у меня восторг и множество вопросов. Ответ на один из них я тут же поспешил проверить. Если волк съест зайчика, значит, зайчик вкусный? Мама вовремя успела вытащить фишку с зайчиком у меня изо рта.
В дверь позвонили.
– Баушка! – взвизгнул, обрадовавшись, я.
– Тише, отца разбудишь! – пригрозила мама и отправилась открывать.
Щелк-щелк – замок открыт. Бряк – щеколда тоже. Дверь плавно, даже с некоторой вялостью откатилась. Вместо бабушки в прихожей появились три высоких мужчины в форме.
– Даже не спрашивают кто! Ждут, что ли? – как будто самому себе, вслух сказал один из них.
– Добрый день! Николай дома? – четким уверенным голосом громко спросил другой.
Так громко, он же папку разбудит сейчас, ох, он ругаться будет.
Мама растерянно попятилась назад и испуганно, еле слышно прошептала:
– Дома.
Все трое, не дожидаясь приглашения, прошли в квартиру грязными своими ботинками по ковру, на котором минуту назад сидел я и играл в домино. По косточкам тоже прошлись. Один из мужчин в форме, молодой и светловолосый, улыбнулся мне и подмигнул. Я попытался повторить в ответ, но не получилось, моргнули оба глаза. Тогда я не растерялся и один глаз просто зажал пальцем, а вторым моргнул – получилось.
Отец лежал в спальне на кровати, как обычно, он лежал на животе, вывернув голову вбок и свесив руку с кровати.
– Просыпаемся! – скомандовал тот, который в прихожей разговаривал сам с собой.
Отец тут же вылез из-под одеяла, как будто и не спал, уселся на кровати, свесив голову. Его тело мне казалось тогда самым крепким и самым могучим. Рельефная грудь, толстокожие плечи в родинках. Как он, такой сильный, так легко позволил себя забрать? Забрать от жены, ребенка, матери и, наконец, забрать себя от самого себя.
Мама вывела меня в большую комнату и приказала сидеть на месте, а сама вернулась в спальню. Скучать пришлось недолго. В комнату вбежала бабушка с сумкой в руках, в плаще, в туфлях. Она никогда не позволяла себе в верхней одежде проходить в комнату, а тут – как паровоз. Я рванулся к ней, но она не повернула даже головы в мою сторону, просто выставила руку с сумкой и не пустила ближе этого расстояния. Я все равно отправился за ней, но в спальню не вошел.
– Мам, Олежку позови! – услышал я голос отца.
– Успеешь еще наговориться с сыном, – возразил все тот же мужчина.
Я вошел в комнату. Мать рылась в отцовском шкафу, перебирая одежду: рубашка на пол, галстук на пол, футболка в сумку, пиджак на пол, спортивный костюм в сумку. Один из мужчин в форме смотрел в окно, оценивал высоту первого этажа в доме. Под окном стоял еще один человек в форме – караулил. Другие два стояли и смотрели на отца как на какую-то очень известную картину. Отец уже успел надеть брюки и рубашку с закатанными рукавами. Сами руки были стянуты серебристыми наручниками. Отец посмотрел на меня зелеными глазами, из которых исходил бесконечный, никому не слышный поток информации. Этот поток мог уловить только я, услышать голос крови. Отец передавал мне взглядом свою силу, характер, честь. Я принял это в той мере, в которой смог. Он поднял руки, блеснув наручниками, почесал свой кривой нос и обратился ко мне:
– Олег, запомни на всю жизнь: все менты – козлы! – Я испуганно кивнул в ответ. – Скажи: все менты – козлы.
– Все менты – козлы, – повторил я.
– Чему ребенка учишь? – возмутился один из мужчин в форме.
– Ты лучше подумай, чему ты своего научишь, – ответил отец. – В зеркало себя давно видел? Морда в комбикорме, силосом за километр воняет, но в форме, в погонах… Кому служишь? Стране? Так нет твоей страны больше, кончилась она. Пропил ее ваш Ельцин и правильно сделал.
Мать дособирала сумку, бабушка проклинала мужчин в форме, попутно рассказав почти всю свою биографию: и про детство в оккупации, и про мужа-фронтовика, и про сорок лет стажа, и про то, что она ветеран труда. Попутно досталось и матери – как мог человек с высшим образованием открыть дверь милиции? Действительно – как?
Отца посадили в синюю машину, из которой он улыбался нам сквозь зарешеченное окно, и увезли. Я смотрел вслед уезжающей по пыльной дороге машине и повторял шепотом сам себе: «Все менты – козлы».
Черный дом
Большую часть своего детства я провел с бабушкой. Последнее десятилетие двадцатого века выдалось суровым и смутным для нашей страны. Бабушка, смотря новости, причитала, что опять дом взорвали, что опять Ельцин пьяный, что все перевернулось с ног на голову и непонятно, что будет дальше. Мне тоже тогда было многое непонятно.
Родители, видимо, также пытались понять, как жить на голове, когда ты привык на ногах. Поэтому я был с бабушкой гораздо чаще, чем с ними.
Бабушка торговала на рынке. Продавала все что не попадя: от одежды до семечек, которые сама обжаривала с солью. Меня она очень любила брать с собой на рынок. Я бегал по рядам, лепетал смешные слова, задавал глупые вопросы, но, самое главное, я сообщал всем, что я здесь с бабушкой и что она во-о-он там торгует.
– Мам, ты на эти кроссовки ценник поменяй, а то в магазине у рынка точно такие же в три раза дешевле, – сказал отец, который был на рынке с нами. Он ходил, осматривая рынок, сравнивая цены, определяя, какой товар сегодня идет лучше. Но главной функцией было сохранение безопасности бабушкиной палатки.
– В три раза?! – удивилась бабушка и, разулыбавшись, добавила: – А я уже две пары продала. Вот люблю с Олежкой торговать, – она потрепала меня по голове, – с ним все влет разбирают.
– Ну смотри. Я в бистро, если что, – сказал отец и ушел.
Бабушка жила в деревянном двухэтажном доме, состоящем из двух подъездов. Всего шестнадцать квартир. Дом располагался в самом старом районе сравнительно молодого городка горняков. Сам дом тоже был немолод, скорее всего, ровесник города. Некогда свежие брусья, пахнущие тайной лесной жизнью, были уже совсем черные.
– Баушка, – говорил я, – когда я вырасту, я обязательно покрашу дом в белый цвет.
– Зачем? – удивлялась бабушка.
– Ты же сама говорила, что, положа руку на сердце, в этом доме живут только пьяницы и фулиганы. Это так, потому что он черный, я точно знаю. А вот когда я его покрашу, то все будет хорошо. Пьяницы станут не пьяницами, а фулиганы будут хорошими.
Бабушка слушала, улыбаясь. Я и сам сейчас улыбаюсь, вспоминая свои легкие детские умозаключения. Все бы так просто было в жизни: покрасил себя – и начинай жизнь с чистого листа. Как фильмы сейчас, старые добрые черно-белые советские фильмы, раскрашивают. Точно так же, только наоборот.
– Это будет новый способ кодировки от пьянства, – шутила надо мной бабушка. Иронии я, конечно, не понимал.
– Буду всех от пьянства лечить, когда вырасту! – твердо решил я, но не на шутку испугался одной лишь крапинки от целой мысли: а если я сам стану пьяницей? – Ба, – так сокращенно я иногда обращался к бабушке, – а может, мне сейчас закодироваться? Чтобы я никогда не стал пьяницей.
Бабушка рассмеялась:
– Ты и так закодируешься, глядя на все это.
Тогда я в силу своего возраста не мог в полной мере осознать всю полноту и глубину сказанного. Но, однако, я успокоился и поверил бабушке на слово. Кто, если не бабушка, скажет точно. Я был уверен, что бабушка знает все.
– Ба, а как становятся пьяницами?
– Очень просто: в водку добавляют маленького червячка, человек своим глазом не может его увидеть. Выпьешь с ним водку, и все. Питается он только спиртным и от этого растет. Чем больше становится червь, тем больше водки он требует от человека. Когда я была маленькая, такая, как ты, у нас в деревне умер один пьяница, его разрезали, а там вот такой червь этот, – бабушка вытянула руку, обозначая размер червя, – белый, склизкий и водкой пахнет.
Я с ужасом смотрел на бабушкину руку, и вместо руки мне мерещился этот самый склизкий червь. Сказанное бабушкой вызывало вопросов больше, чем дало ответов. Зачем добавляют этого червя в водку, если знают, что человек станет пьяницей? Но больше всего меня интересовал вопрос: как бабушка могла быть такой маленькой, как я? Этого не может быть. Я уверен, что она уже родилась старенькой, полненькой, с дряблой кожей и седыми волосами. Скорее всего, даже со вставной челюстью и сразу в очках. Нет, она не могла быть маленькой, играть в песочнице, бегать босиком по траве и играть в куклы. Я ведь бабушку другой не видел, а значит, и не было ее другой. Вообще, ее не было до меня.
Около дома на лавочке обычно сидели старики и бабульки. Сидели они каждый день, состав, конечно, менялся, но заседания никогда не отменялись, даже в самый дождливый день они находили момент затишья и мгновенно материализовывались во дворе на лавочке.
– День добрый, Мария Иванна! – кто-то из сидящих поздоровался с бабушкой.
– Добрый, добрый! Все загораете?
– Да уже догораем, – сострил дедок из соседнего дома. Все засмеялись.
– Вы, Петр Алексеевич, как всегда, шутите, – ответила бабушка.
Бабушка тоже, бывало, присоединялась к этим посиделкам. Я обычно располагался рядом: либо в песочнице, либо на качелях, либо на лазелках. В общем, обитал в радиусе зрения бабули. Так развлекался я в компании таких же, как и я, внуков-бедолаг. Помимо «внуков» с нами играл еще Валерка. Он был сам по себе. Его мать, сторчавшаяся алкоголичка Светка, жила над бабушкой. Квартира была всегда полна разномастной местной блатоты, постоянный праздник: музыка, водка, хотя чаще всего спирт, танцы, блядки. Помимо самого младшего Валерки у нее было еще двое детей: Аленка и Андрейка. Они уже ходили в школу, тем самым мне они были неинтересны. А Валерка был немногим старше меня, и ему я даже завидовал, было в чем: гуляет, сколько хочет, где хочет, когда хочет. Звал я его просто – Ваейка. Сначала не мог выговорить имя, а потом по привычке.
– Выходи с КамАЗом своим играть! – увидев меня, попросил Валерка. Своих игрушек у него не было, надежда была только на нас, внуков-бедолаг.
Я просящими глазами посмотрел на бабушку. Я бы с радостью остался гулять на улице, играя с Валеркой в песочную логистику.
– Нам некогда, – ответила бабушка. – Вынеси Валере какие-нибудь машинки, а мы домой.
Свой самый любимый КамАЗ я, конечно, дать не мог. Не то чтобы я жадина или того хуже – говядина, но ведь во всей округе из детей такой только у меня. Детский КамАЗ размером с дворовую собаку. Кабина была ярко-красная, хотя изначально она была желтая. Тоскливый бледно-желтый цвет был мне не по душе. Сложно сказать, почему он мне так не понравился, но я стал просить, чтобы мне покрасили кабину в красный цвет. Исполнить мою прихоть взялась бабушка. Она купила банку густой кровавой краски, плотно стянутую кисть и измазала всю кабину красными пятнами, еще и разными слоями: где толсто, где просвечивает. КамАЗ был изуродован. Отец долго матерился, увидев сие творение. Затем взял шкурку, содрал всю краску с кабины, а затем, аккуратно макая губку в разведенную краску, легкими касаниями похлопывал по кабине. На следующее утро я был полон счастья – кабина была красная, да еще покрашено так, что и не заметишь, что вручную перекрашено. Я даже стал врать во дворе, что у меня теперь два КамАЗа: с желтой кабиной дома стоит, а с красной кабиной я беру на улицу играть. Потом отец прикрепил к машине брызговики из плотной резины и еще к кузову сделал борта. После такого рестайлинга я не мог дать кому-то мой КамАЗ. Тем более он у всех ассоциируется со мной, а тут еще и с Валеркой будет? Так не пойдет.
Не знаю, какую жизнь прожила бабушка, но была она немногословна, всегда подозрительна к людям и всегда готова либо дать отпор, либо сама идти в бой. Свое недоверие к людям бабушка пыталась привить мне с малых лет. По сто раз на дню я слышал одно и то же: «С незнакомыми не разговаривай», «Если угостили – не ешь, скажи спасибо и положи в карман, а потом выброси» и все тому подобное.
Когда мы уходили из квартиры, то бабушка оставляла включенным радио. Громкость выбирала такую, чтобы и соседям не мешало, хотя таким соседям, как у нее, вряд ли можно помешать, но в то же время если прислушаться, то слышно, как бубнит монотонное радио, и создавалось впечатление, что хозяйка в квартире. Если бабушка оставляла квартиру на ночь, например, уходила к тете Гале или уезжала к нам, то вдобавок к радио она вешала на кухонное окно плотное покрывало и оставляла включенным свет. Днем свет лампочки не пропускало покрывало, а в темное время суток создается впечатление, что свет на кухне горит, пусть странный и тусклый, но он есть.
Помимо этого, бабушка предусмотрительно оставляла замычки в двери, ведущей из прихожей в квартиру. Замычками она называла небольшие бумажки, которые она перед уходом зажимала между дверью и наличником в разных местах. Если кто-то открывал дверь, то замычки выпадали и затем можно было обнаружить, что в квартире побывали незваные гости.
Дверь в квартиру бабушка открывала спокойно, хотя и вглядывалась внимательно в замок. Прихожая была не очень большая: подставка под обувь, рядом с которой висела большая ложка для обуви, ручка, которая заканчивалась головой лошади и которую я раньше использовал для игры во всадника, коврик, шкаф для одежды и две двери: одна в туалет, другая в квартиру. Перед тем как открыть дверь в квартиру, бабушка подолгу рассматривала замычки, на тех же местах они или нет. Если замычки на своих местах, то мы спокойно заходили, а если нет, то… То не знаю что, замычки всегда были на своих местах.
В этот раз бабушка проделала ту же процедуру и мы окунулись в прохладную квартиру. На кухне само с собой разговаривало радио.
Я сидел на подоконнике у открытого окна и гладил кошку. Кошка у нас появилась совсем недавно и совершенно случайно. Я просил, умолял, рыдал, требовал завести котенка, но все без толку. И мама отказывалась, и бабушка. А тут к отцу пришел его давний знакомый с красивой, пушистой и абсолютно белой кошкой. Он прожужжал все уши о том, что когда-то где-то отец его спас от смерти, благодарил бабушку за сына, маме говорил, как ей повезло с мужем, а мне подарил резные нарды и завещал гордиться отцом. К моменту, когда этот знакомый отца напился до умопомрачительного состояния и за ним приехала жена, кошка, окончательно испугавшись, затихарилась так, что ее не смогли найти. Отец пообещал потом привезти ее хозяину и так, собственно, и сделал через несколько дней. Вернулся обратно тоже с кошкой и сообщил, что его друга посадили. Кошку оставили у бабушки.
Под окном росла крепкая береза, на которую мне всегда хотелось залезть, как кошка, но бабушка запрещала это делать. Скорее всего, я бы и не смог в своем возрасте покорить кудрявую вершину черно-белого ствола.
Я и сам не понял, как из-за угла вывернул высокий мужчина с черными волосами, разбавленными крапинками седины. Он подошел к окну, посмотрел на меня своими черными глазами так, что меня насквозь пронзил ужасающий страх. На лице у мужчины был огромный шрам, рассекающий обе губы.
– Хозяйка дома? – спросил он у меня.
– Баушка! – я спрыгнул с подоконника, но все же не убежал далеко. Страх сменился любопытством.
– Чего тебе? – спросила бабушка у мужчины.
– Мать, есть воды попить? – спросил он.
Бабушка налила в пол-литровую банку воды и дала мужчине. Он принялся жадно пить, хлюпая и громко глотая. Я от удивления даже рот открыл и стал откровенно рассматривать руки мужчины. На одной руке отсутствовали указательный и большой палец, на другой не было указательного, безымянного и мизинца. Я рассматривал бугристые розоватые шрамы на местах, где должны были быть пальцы.
– Что смотришь? – зло спросил мужчина. Я испугался и, ничего не сказав, убежал в комнату.
Отец пришел домой под вечер уже изрядно выпившим. С ним были два ящика пива и знакомый, у которого из-под закатанных рукавов синими узорами расползались непонятные для меня лабиринты и надписи.
– Мам, мы посидим тут сегодня, а то завтра Томка приезжает. Может, ты с Олежкой к Гальке с ночевкой пойдешь?
– Хорошо, – согласилась бабушка, как будто у нее был выбор. – Только пива нам тоже дай тогда.
Отец передал бабушке две бутылки еще ледяного пива. Наверное, купили в павильоне у сворота к дому, раз не успело нагреться.
– А, мам, у нас что, Соня переезжает? – спросил отец про бабушкину соседку.
– Нет вроде. А что?
– Да там ребята какие-то на «каблучке» через окно вытаскивали что-то… – Отец обратился к своему знакомому: – Ну-ка пойдем-ка!
Они бегом выскочили на улицу. Мы с бабушкой вышли следом. Машины уже не было. Окно соседки Сони было небрежно открыто, через подоконник на улицу свисала сорванная тюль и тянулась размотанная видеопленка. Отец заглянул в темную квартиру и выругался.
– Подумал ведь еще, что обносят!
Пока бабушка и папа со знакомым суетились по поводу обворованной квартиры соседки, я побежал в комнату по очень важному делу. Я забрался в шкаф к маминому халату и втянул в себя глоток воздуха. Я скучал и ждал, когда приедет мама, и спасался тем, что время от времени нюхал мамин халат и представлял, что она здесь – с нами. Наверное, если у меня была прошлая жизнь, то я был собакой и просто еще не успел отойти от собачьих привычек.
Перед самым выходом я все-таки решился полюбопытствовать о том, что такое странное на руках у папиного знакомого.
– А что у вас на руках? – спросил я.
– Это еще что, смотри, пацан, – он стащил с себя рубаху.
Я хлопал непонимающими глазами, глядя на его тело. Надписи, женщины, звезды, кресты, церковь, опять надписи – все это кружилось в умопомрачительном синем танце на его животе, груди, плечах, перетекало на руки и, кажется, стекало по ногам.
– Как это на вас оказалось?
– Понимаешь, пацан, – он присел на корточки ко мне, – раньше я работал в газетной типографии и случайно упал на печатный станок, и то, что должно было оказаться в газете, напечаталось на меня. Теперь так и живу, как человек-газета.
Они с отцом расхохотались. Бабушка недовольно взяла меня за руку и потащила к тете Гале. Всю дорогу я представлял, как этот мужчина падает на огромный станок, который почему-то на гусеничных колесах едет по горам, гремит и постоянно выплевывает из себя газеты. Конвейер выплеванных, никому не нужных газет, которые бабушка потом порежет, изомнет и сложит в ящичек в туалете. Так и выскакивают из станка: газета, газета, газета, этот мужик, опять газета, еще газета.
К тете Гале в гости мы ходили часто. Чуть ли не каждый день, но иногда не бывали у нее подолгу: неделю или больше. Бабушка и тетя Галя периодически находили повод для скандала и обещали друг другу, что знаться больше не будут. Меня всегда смешили их скандалы, мне казалось, что они просто играют. Двоюродная сестра Дина хоть и была меня старше на немного, но ощущала себя вполне взрослым членом семьи и серьезно поучала меня, что нехорошо смеяться, когда другие ругаются. А я все равно смеялся, мне было забавно наблюдать, как два взрослых человека с пустого места начинали кричать и обвинять друг друга во всех смертных грехах, при этом вспоминая такие давние времена, которых на мой детский взгляд не было вовсе. Таких скандалов я видел тысячи, но ни разу не видел того, как происходило примирение. Я начинал скучать по Дине, а потом бабушка сообщала, что все помирились и сегодня идем в гости. Почвой для примирения чаще всего была мама. Бабушка с тетей и без того без конца обсуждали каждый мамин шаг, который, конечно же, был неправильный, по их мнению, а после длительного отсутствия за такое промывание косточек они брались с особой жестокостью.
Так было и сегодня: бабушка с тетей распили две бутылки пива, обсудили маму, немного повздорили из-за какой-то ерунды, а потом тетя Галя уложила нас спать. Укладывала она нас спать исключительно на пол. Бросала какое-то старое покрывало, на него старую протертую простынь, две неудобных комковатых подушки и одно одеяло для тепла. Бабушка и дома всегда спала на полу, а мне вот было непривычно. Твердый пол, неудобная подушка и одеяло, которого всегда не хватало. Ночью, чтобы не мерзнуть, я сворачивался в клубок, как котенок, и прижимался к большому теплому боку бабушки. Был еще один минус ночевки у тети Гали: бабушка не рассказывала на ночь сказку. Дома я всегда перед сном слушал каждый раз новую сказку об увлекательных приключениях некоего Олега. Это был и я, и не я одновременно. Я всегда хотел быть им, героем бабушкиных сказок, и для себя в голове я им был.
