скачать книгу бесплатно
– Приготовить полезный смузи с морской капустой, буэ…
– Влюбиться в женщину…
– Совершить открытие…
«Геккон» лез вверх.
Меня зовут Брис Мухин, мне тридцать шесть лет, я рдился и вырос в России, учился в Москве и Оксфорде, стажровался в Кельне.
Меня попросили написть небольшое обращение – «слов сто» – и я в зтруднении – если я стану шутить, то могу принизить ситуацию, выставить себя глупцом, и к тому же у меня сообразное чувство юмора. Если буду говорить прочувствовано и срьезно, то мы утонем в пафосе.
Я выберу беспроигрышный вариант – великие древние мудрецы наговрили много умного, прекрасно подходящего к любой стуации. Конфуций сказал: «Три вещи никогда не возвращаются обртно – время, слово, возможность. Поэтому: не теряй времени, выбирай слова, не упускай возмжность.»
По времени – я никогда не думал, какими длгими могут показаться пятнадцать секунд, и сколько может в них помститься – движений, решений, адреналина, холода.
По возможности – мы, человечество, наконец переврнули страницу, на которой застыли в семидесятых, когда казалось – сады на Марсе вот-вот качнут ветками. Этого не слчилось, когда обещали фантасты – но в пробах из кратера – вода. Много воды. Для людей, для ракет, для жизни, которую мы можем принести туда, где ее никогда не было.
Сейчас я поднимаю глаза от экрана, на котором пишу и вижу, как солнце отражается от лунной пыли.
Пройдет одна и две десятых секунды – и вы увидите этот свет на Земле. Вот они, новые возможности – для всего человечества. Для нас.
По словам – я уже почти вдвое превысил сотню.
Ура, все!
Тимур Максютов
Шенандоа
Реки были полноводны, леса приветливы, а клен щедро делился соком. Стрелы не знали промаха, дичь сама шла в силки; дети были сыты, воины храбры, а девушки прекрасны, как утренние звезды.
Обрадовался Маниту, что все так хорошо устроилось, и решил отдохнуть. Выкурил трубочку да улегся спать в своем типи, стенами которому – облака.
Тогда истекло для алгонкинов Время.
Злая рыба Номак всплыла из мрачных глубин и обрушила небесный огонь на землю. Пылали леса, заживо горели люди, и даже камни расплавились, плача от нестерпимого жара. Тот, кто выжил в пламени, не мог утолить страшную жажду, потому что вода всех озер и рек стала горькой, превратившись в черную желчь. Кожа покрывалась волдырями и сползала, словно у линяющих змей; матери рыдали над трупами детей, и со слезами вытекали их глаза.
Когда Маниту проснулся, то увидел вместо озер и лесов поседевший от горя пепел.
Причитая, ходил бог по земле, не узнавая ее. Ни пения птиц, ни счастливого смеха, ни звона тетивы, ни плеска весла – только обезумевший ветер завывал от ужаса.
Среди мертвого пространства стоял Последний Воин, держа на руках тело любимой.
Бог умолял о прощении, но Воин не стал его слушать.
– Ты не смог защитить твое и мое, Маниту. Ты бросил нас в час беды. Не нужны теперь мне ни ты, ни твой мир.
Сказал эти жестокие слова и пошел, неся свою тяжелую ношу. Тонкие руки любимой раскачивались в такт шагам Последнего Воина, а волосы ее касались серого пепла, становясь седыми.
* * *
Бобби Бор, горный инженер
Конструкторы «Феникса» думали о чем угодно: запасе прочности, радиационной защите, надежности жизнеобеспечения; о рациональности, компактности и разумной экономичности. Они подсчитали каждый квадратный дюйм и заняли его датчиком; они, умники, взвесили каждую унцию и напихали в нее всяких полезных штук.
Они думали о чем угодно, кроме главного: лететь-то людям. Живым, нормальным, психованным людям.
Что? В экипаж не берут психованных, говоришь? Иди на задний двор. Иди, а не переспрашивай. Видишь бочку из-под удобрений? Видишь или нет?
А теперь полезай в нее. Чего морщишься? Да, воняет. Знаешь, как воняет в корабле? Ха-ха, стерильная чистота. Через месяц в каждом патентованном фильтре поселяется синяя плесень. Ей плевать на ваши патенты, она их не читала. Она не умеет читать, ей нечем, у нее нет гребаных глаз. Зато она умеет вонять. Нет, вот так: ВОНЯТЬ. Смердеть. Зловонить.
Ну что, как тебе в бочке? Тесно? Это ты врешь, дружок. Объем бочки – хогсхед. А в этом мешке полужидкого дерьма, которое ты называешь своим телом – семнадцать имперских галлонов. Что это значит? О, как натужно скрипят твои несчастные метрические шестеренки в европейских мозгах! Это значит, что таких, как ты, в бочке поместятся трое, если рационально разместить.
Если собрать со всей моей Австралии диких собак динго, добавить пекинесов и ротвейлеров, и остальных гавкающих кабысдохов, то сколько получится? Хватит мямлить. Много собак получится, понял? А космические конструкторы съели ДВА раза по много в вопросе рационального размещения. Так что не ной, а радуйся комфорту.
Теперь я накрою твою бочку крышкой и приварю. Чтобы у тебя не возникло соблазна выскочить. Из космического корабля запросто не выскочишь. Хотя многие пытались – без скафандра и даже не побрившись.
Какая еще клаустрофобия? Тебя же отбирали лучшие врачи планеты, ты – идеальный образец млекопитающего. Тебя готовили два года. Никаких клаустрофобий, даже на перхоть не рассчитывай.
У тебя есть человек, которого ты терпеть не можешь? Тот сопливый мальчик из детского сада, который с аппетитом кушал козявки и всех угощал? Или твоя учительница математики – полоумная грымза, которая тебя лупила головой в дроби. Помнишь ее? Судя по сопению, помнишь. Так вот. Они подселяются к тебе. Туда, в бочку.
Что ты воешь? Мы же вместе подсчитали: там навалом места, хватит еще двоим. А мальчик и училка – это всяко максимум полтора. Вы шикарно расположитесь. Так что запихну к вам твоего сержанта из учебки. Того, по кличке «метр в берцах в прыжке». Помнишь, как он орет? Ты еще все время удивлялся: откуда так много крика в этом навозном шарике?
Представил?
Так вот, твоя бочка – просто оранжерея божьих одуванчиков по сравнению с космическим кораблем «Феникс». В котором легче всего тому, кто немедленно, сразу после старта с лунной орбиты, догадался разбить башку о кремальеру или хотя бы выдавить себе глаза. Потому что стоит разжмуриться – обязательно наткнешься на члена экипажа, одного из пятнадцати. И они все орут и жрут козявки горстями. И так тринадцать месяцев.
Ты понял? Тринадцать. Долбаных. Месяцев.
Ну что, проникся? Ладно, не реви. Не реви, кому говорят. Вот, я тебе в щелку просунул обертку от жвачки, можешь понюхать. Не хочешь? Ну, давай насыплю кошачьих какашек, погрызи. Думаешь, после года с лишним полета корабельная жратва вкуснее кошачьих какашек? А ведь это только в одну сторону.
Не плачь. Я ведь не плакал.
Хотя бы потому, что на борту была еще и шестнадцатая. Шен Бейкер. Черноволосая, скуластая и маленькая.
И это извиняло все и всех: создателей «Феникса», глючащие датчики, многоумных профессоров космопсихологии, воняющие фильтры.
Целых тринадцать месяцев. Всего лишь тринадцать месяцев.
Рядом с ней.
* * *
Эрик Андерссон, второй пилот
Все устали. Раньше только язвили, а сегодня дошло дело до потасовки. Первыми сорвались эти двое. Я не удивлен: Иван и Джон невзлюбили друг друга еще в Центре подготовки. У парней напрочь отсутствуют такт и самообладание.
Да, я абсолютно не удивлен. Из экипажа в шестнадцать человек только пять профессиональных астронавтов. Остальные набраны по всей изуродованной планете и подготовлены кое-как. На всех этапах проекта «Феникс» политические мотивы брали верх. А расхлебывать, как всегда, профессионалам.
Куда смотрели все эти психологи, специалисты по коммуникациям, надутые очкарики с безупречными проборами? Тоже мне, «Ноев Ковчег, последняя надежда человечества». Каждой твари по паре: расист против активиста «черных пантер», коммунист против либерала, бывшие пилоты боевых коптеров против бывших зенитчиков. Можно ли после этого удивляться, что они набили друг другу физиономии? Отнюдь. Можно лишь удивляться, что конфликт с кровопролитием – первый за четыреста суток полета.
Ясно было сразу, что эта парочка, Смит и Кузнецов, беременна мордобоем. Было поздно искать замену. Времени нет совсем. Каждый лишний день миссии «Феникс» стоит десятков тысяч лишних смертей на Земле.
Или даже так: любая задержка снижает шанс человечества на выживание.
И не надо мне истерить о душевных травмах и страданиях. Никто не заставлял их начинать войну. Всегда можно договориться. Всегда.
Совершенно необязательно ради дурацких амбиций убивать одну половину человечества и обрекать на медленную смерть вторую. Ребятки порезвились, а теперь всем разгребать. Вы знаете, какие эдельвейсы росли в Емтланде? Ондатры ели у меня с руки. Сосны шумели по партитурам Юхана Румана.
За год до полета нам дали последний отпуск. Потом – строгий карантин и изоляция. Я не смог поехать в Емтланд. Там теперь зона заражения, облако пришло с Кольского полуострова. Соснам нечем шуметь, они облысели. Ондатры лежат на берегу отравленного ручья желтыми брюшками кверху.
У меня тоже есть, что сказать, и американским, и русским, и китайским членам экипажа. Но я ведь не говорю. Потому что имею выдержку и чувство такта.
Слава Богу, я не капитан. Мне не приходится вникать, сочувствовать и разбираться. По мне так – пустое занятие. Мы здесь, чтобы сделать свою работу и вернуться домой. Чтобы когда-нибудь брусника вновь оросила кровавыми каплями берег Сигурд-фьорда. Чтобы люди перестали жить кротами в сырых темных убежищах.
Я-то свою работу сделаю. Не понимаю этих разговоров про психологическую усталость. Ничего, осталось совсем немного. До выхода на орбиту Эметы – трое суток. Тогда все забудут про глупости, будет не до них.
Хотя, если честно, меня тоже несколько утомляет общение с этой толпой инфантильных неврастеников. Я даже почувствовал… Не знаю. Наверное, ностальгию?
Я мусорщик. Один из лучших. Другого бы не взяли вторым пилотом на «Феникс». Мне часто снится рубка моего одноместного «Хугина». Работы у нас с ним было навалом. После войны весь ближний космос загажен до невозможности: обломки уничтоженных спутников и станций, подбитые орбитальные самолеты, какие-то куски не долетевших ракет и ракет, сбитых платформами противокосмической обороны. И сами эти платформы, развалившиеся на части. Хаотично мечущийся, фонящий рой, угрожающий последним уцелевшим спутникам и исключающий нормальное использование пространства.
До войны ученые спорили, через сколько лет цивилизация окончательно погребет себя под толстым слоем мусора: через сто лет или через тысячу. Человечество решило не мучиться и самоубиться прямо сейчас. Однако загваздать космос успело.
Вот радар вылавливает очередной обломок: я отключаю автопилот и берусь за джойстики. Я люблю сам, руками. Тем более, когда у тебя под задницей такой красавец, как мой «Хугин». Потом оценка размера: мелкие куски я сжигал лазером. Но это так, детская забава. По крупным бить лазером нельзя: если не уничтожить одним выстрелом, а развалить на части, то сделаешь только хуже. И вместо одной опасной штуковины появится десяток. Таких я отлавливал магнитными тросами и тащил на станцию приемки. Тут компьютер особо не поможет, нужна еще и интуиция. Это – целое искусство: если на гран ошибешься с определением массы, скорости и направления, то обломок выскользнет из магнитной ловушки, и гоняйся за ним потом. Или изменит траекторию на вообще непредсказуемую. Можешь случайно зарядить по родной станции, бывали такие случаи.
Григ в наушниках. Ты – один. Совершенно. Торжественные, как свечи в рождественской кирхе, звезды. Только ты и космос. И надежный «Хугин» – черный, верный, все понимающий.
Это прекрасно.
* * *
Джон Смит, механик транспортной системы
Ха! Рокки Бальбоа, сержант Уоллес и Капитан Америка в одном лице – вот кто я! Показал этому русскому умнику, кто здесь – самый лучший. Жаль, нас растащили, а то бы получился отличный двухфунтовый бифштекс.
Правда, костяшки сильно распухли. Перчатки скафандра я натяну, а вот шлем… На челюсти – здоровенный желвак. Совсем не вовремя. Высадка послезавтра. Док помазал мне морду какой-то вонючей гадостью, недовольно ворча насчет того, что корабельная аптечка не предусмотрена для боксерских поединков. Косоглазая тварь, а не доктор. Ну ничего, и до него дойдет очередь. Если большая война не выявила победителя, это не значит, что в малой войне на борту «Феникса» я буду такой же размазней, как наши политики, эти трусливые засранцы.
У отца было самое большое ранчо в округе. Три тысячи голов! Я и сам могу продержаться на бычке полминуты. Ну ладно, приврал. Меньше. И тем не менее, ковбой на «Фениксе» один, и это – не яйцеголовые из научной группы, я вас уверяю.
После колледжа я пошел в корпорацию «Глобал». Ту самую, которая «везде и всегда с вами» – от респираторов до надувных бомбоубежищ, от гиперкомпьютеров до выводящих радиацию таблеток. Стал механиком по лифтовому оборудованию. Не в отелях, естественно. Шахты, небоскребы – все, что особенно сложно и ответственно. Я был самым лучшим, несомненно.
Когда началась заваруха, это сыграло злую шутку: меня сразу забрали в Спецуправление, на бомбоубежища. Там, парни, работка была – до кровавого поноса, по шестнадцать часов. Никакого профсоюза, никакого тебе федерального закона о правах трудоустроенных.
А так – я бы, конечно, в морпехи. И сейчас дети в подземельях Висконсина играли бы не в сержанта Уоллеса, а в меня. Как я высаживаю свой взвод на Таймыре и там героически замерзаю, пристрелив последней ракетой огромного полярного медведя.
Мой профиль, между прочим, даже мужественнее, чем у сержанта Уоллеса. Это говорила китаяночка-навигатор. Хихикала еще так, кокетливо. Все-таки не все желтые тошнотворны, есть и среди них ничего себе такие. Изящная, как фарфоровая кофейная чашечка, у бабушки такая стояла на камине. Извращенцы, пьют кофе плевочками, а не из кружек, как нормальные парни.
Послезавтра начнется работка! Аж руки чешутся. Достало безделье.
От «Феникса» на орбите астероида отделится посадочный модуль, потом мое хозяйство – лифтовая платформа. Мы должны добыть и отправить на Землю триста тонн сибириевой руды. Ну, хотя бы сто пятьдесят. На Эмете сила тяжести, конечно, мизерная; но все равно, столько поднять на орбиту – не жук чихнул. Ракетами не получится, большой расход топлива. Поэтому наши мозгоклюи стряхнули пыль с древнего проекта и решили построить орбитальный лифт. На Земле его соорудить так и не удалось: слишком много проблем. С тех пор, как Ньютон получил по кумполу апельсином, никто так и не смог отменить силу тяжести. Прочность и вес канатов, ураганы в атмосфере и еще список из дюжины пунктов. Тут, на астероиде, все гораздо проще – это как жать от груди не трехсотфунтовую штангу, а банку пива. Лифт будет служить для подъема контейнеров с рудой на платформу, болтающуюся на стационарной орбите. Там, на высоте в пятьсот километров (тьфу, меня всегда корежит от этих французских эрзацев добрых человеческих миль) груз прицепится к автоматическим транспортникам. А те уже сами отправятся на Землю.
Но это – не моя забота. Моя – это графеновые тросы и подъемник. Ну, еще противовес, но с ним вообще просто: цистерна с топливом на обратную дорогу отстыкуется от матки и поболтается на противоположном конце троса. Когда мы закончим, то лифт станет уже ненужным, и цистерну-противовес присобачат обратно к «Фениксу». Я закончу работу, гордый собой, катер поднимется обратно к кораблю. Мы помашем ручкой брошенному посадочному модулю, я проникновенно скажу лифту:
– Прощай, напарник! Был горд службой в одном экипаже.
И мы вернемся домой героями.
Всю дорогу сюда они задирали носы. Корабельные, научники, вся эта шантрапа. Мол, были при деле, а я так, балласт. Ну, еще Бобби-оззи, пещерный гном. Его дело – копаться в земле. Или как тут называется то, на что мы сядем?
И кто станет главным послезавтра? Да, парни, Джон Смит станет главным. Без меня вся эта канитель не будет иметь смысла.
Черт, а челюсть-то болит. Джи за обедом хихикала и с невинным видом предлагала погрызть орешков. Я сопел и посасывал бульон через трубочку. Русского отсадили от меня подальше, а здоровенный немец-компьютерщик постоянно, но как бы случайно, оказывался между нами.
«Джи» по-китайски означает «чистая». От нее даже пахнет вот этим. Чистотой.
А русский все-таки молодец. Не уступил, хотя легче меня фунтов на двадцать. Ну, это по-земному. В жилом кольце вращение дает половину от земной гравитации. Мы больше танцевали, чем дрались.
Помнится, в колледже я сцепился с Черным Биллом. Вот была битва «Монитора» с «Мерримаком»! Он рассек мне бровь своим кулачищем, кровь заливала левый глаз. Но я держался до последнего.
Сейчас на месте колледжа – застывшее озеро расплавленной стекловидной дряни. Пехотинец Черный Билл сгинул в Европе. Говорят, прежде, чем истечь кровью, он успел подорвать «Армату».
Черт, кулаки сжимаются от злости, и я захлебываюсь яростью. Как это забыть? Как забыть пылающее побережье от Бостона до Вашингтона?
Обгоревшую женщину, прикрывшую своим телом годовалую девочку.
Я убью этого русского. Подкараулю и пробью башку титановым костылем для крепления основания лифта.
Скажу, что метеорит.
* * *
Иван Кузнецов, инженер бортовых систем
Довели подколодную змею – швырнулась колодой.
Неплохо я поставил на место этого американского гопника. Гопник и есть, только вместо кепки – ковбойская шляпа, вместо «семачек» – попкорн, и к кроссовкам привинчены титановые шпоры. В таком виде и заявился в Центр подготовки, тогда мы схлестнулись в первый раз. Наглый тип, заполняющий собой все пространство. Воплощение Штатов в чистом виде. Только он про все знает, как правильно.
Жаль, не додавили их. Просто кое-кто испугался. Когда девяносто процентов ракет взрывается в шахтах или летит черти куда, только не в цель, это выбивает из седла. Их тоже кое-что выбило из седла – например, массовый отказ систем наведения.
Я не сторонник теории заговора, но что-то тут нечисто.
Но сейчас не время разбираться. Время сыпется сквозь пальцы человечества, как труха сгнившего райского дерева.
Ядерная зима все равно пришла, хоть и в ослабленном варианте. Половина оставшихся в живых сидит под землей, где уже кончились запасы продовольствия, и люди едят трупы. Другая половина живет на территориях, меньше пострадавших от радиации – и что? Там, на бывших кукурузных полях, в вымерших от холода джунглях идет война всех против всех. Там нет даже того минимума, что есть в подземных городах Северной Америки и Евразии.
Нужна энергия. Энергия – это пресная вода, это очистка почвы и воздуха. Это осаждение миллиардов тонн пыли и пепла, закрывших солнце. Это тепло, свет, еда, одежда, лекарства.
Энергия – это жизнь.
