Куплю маму для сына. Дорого

скачать книгу бесплатно


Няня появляется сразу. Я не знаю, как у нее так получается, но обязательно выясню.

– Не кричал, – с порога рапортует Бу, как солдат, не дожидаясь вопроса хозяина. – И после печенья с молоком его не рвало. Один раз был приступ, но, Маргарита справилась. Она интуитивно делает то, с чем не справляются дорогие психологи.

– Подождите, вы что…? Вы за мной следите? – я аж дышать забываю. От злости кипящей во мне словно лава.

– Конечно. Эта часть дома находится под постоянным видеонаблюдением. За комнатой Тимофея наблюдает охрана. За вашей Бу, – черт, он даже не видит моего возмущения. Точнее не так, ему плевать. – Вы же девочка, – ухмыляется он.

– И на том спасибо. Но, девочка вынуждена послать вас на три веселых, господин Ястребов. Девочки они такие, вы бы должны это знать. Не получится у нас с вами сотрудничества. Я собираюсь и уезжаю. Прямо сейчас. Прямо в халате. Пешком ухожу. Лишь бы не видеть вашей самодовольной рожи. Вы безумны, это даже без психиатра видно.

– Никуда ты не уйдешь, – улыбка сходит с губ Ястребова, будто ластиком стирается. Передо мной снова зверь. Хитрый, сильный, опасный.

– Потому что вы прикопаете меня под миндальным деревом, в случае неповиновения? Тем что растет у ворот.

– Потому что ты не сможешь бросить моего сына. И я прав. Ты очень предсказуема, дорогая. Очень, – он оказывается возле меня в один прыжок, я даже моргнуть не успеваю. Сильные пальцы сжимаются на моем подбородке, и я вижу его глаза совсем рядом, будто смотрюсь в странное бездонное зеркало. Я слышу как тихо ахает Бу, и слепну от злости. Нет, мне не больно. Он аккуратен, даже нежен насколько это возможно, гладит пальцем большим мою губу нижнюю. Наслаждается моей растерянностью. Сжимаю руку в кулак и бью не разбирая куда. Мне кажется, что кулак врезается в каменную стену.

– Молодец, Рита. И я точно уверен, что поступаю правильно, – шепчут каменные губы.

– Пусти, – я шиплю, но не дергаюсь. Словно гипноз, ворожба или еще какая богомерзкая сила исходит от этого мужчины.

– Папа, пусти маму, – звенит детский голосок, словно ветром свежим занесенный в эту чертову розовую комнату. – Пусти ее. Слышишь? А то я тебя стукну. Пусти ее.

Тиски, сжимающие мою душу слабнут. Вместе с захватом сильных пальцев. Глаза хищника теплеют, и даже в них появляется подобие страха и раскаяния. Дурдом. Но в одном он прав, я не уйду. Я не смогу предать мальчика, который бросился меня сейчас спасать.

– Жду вас к завтраку, – он идет к выходу не оглядываясь.

– Я уже сказала, что буду завтракать с Тимошей, – выплевываю в широкую спину. Малыш жмется ко мне. Но сейчас он не напуган, он… Зол? Вздрагивает, и его дрожь передается мне. – И вам бы стоило. Ему нужен отец, а не злобный дракон, следящий за ним неусыпно.

Ястребов замирает на пороге. Поворачивается медленно. Ну да. Он меня точно убьет, растворит в ванне с кислотой в подвале этого замка Дракулы. Никто же не знает, где я.

– Бу, распорядись, чтобы в столовой поставили прибор для моего сына. И пусть Маргарита скажет, что приготовить Тимофею. Завтрак через полчаса. Не задерживайтесь. – Халат – бомба, кстати. Тебе идет, дорогая, – поворачивает ко мне лицо, и я вижу в бездонных глазах чертово веселье. – И прическа.

– И камеры уберите из моей спальни, – я наглею. Он поднимает бровь.

– Начнем с семейных завтраков, – ухмыляется Алексей Романович. – Ты слишком нахальная, мама моего сына.

Глава 10

Стол, покрытый белоснежной льняной скатертью, кажется мне жертвенным алтарем. И приборы начищенные так, что аж слепят, брать в руки неохота. Я не голодна, а может это просто от нервов у меня скручивает желудок в тугой узел. Или от молчаливого взгляда хозяина дома, сидящего прямо напротив меня, во главе проклятого капища, заставленного корзинами с хлебом, сырными тарелками, икорницами и прочими атрибутами очень богатой жизни. Воздух пахнет ошеломительным кофе. Вот за него я пожалуй продала бы кусочек души.

– Мама, ты не будешь меня кормить? – тихий голосок Тимоши заставляет меня вздрогнуть. Смотрит на меня глазами испуганными. Ему тоже неуютно и непривычно.

Ястребов откладывает в сторону серебряный нож, которым до этого мазал масло на хлеб. Смотрит теперь выжидательно.

– Мы же договорились, что ты взрослый, – я улыбаюсь одобрительно, показываю малышу на яйцо в красивой подставке. – Ты ведь любишь яички?

– Я не знаю, – таращит глазенки мой малыш. – Бу меня кормила всегда растертым супчиком и суфле. Не люблю суфле, – шепчет он. Яйцо его интересует. Но больше пугает, как мне кажется.

– Тогда будем пробовать. Бери его в руку, вот так. А теперь бей.

– Бить? За что? А мы читали с Бу, что из яичек цыплята появляются. Я если стукну яичко, то могу случайно птичку обидеть, – шепчет Тимоша. Алексей Романович молчит. Ни слова, ни вздоха. Гробовая тишина. – Ма, нельзя никого обижать. Нельзя. Биться нельзя. Нельзя. Нельзя.

– Конечно нельзя, родной. В этом яичке нет птички. Я тебе потом расскажу почему. Но зато оно полезное для семилетних мальчиков. В нем много белка. Давай, смелей.

– Рита, вам не кажется, что ребенка надо учить этикету и пользованию приборами? – прерывает молчание отец Тимки. – Например яйцо…

– Ребенка надо учить быть ребенком. Мы в детстве об лоб били яйца. Это было весело.

– Поэтому ты такая твердолобая? – он снова щурится. Но сейчас не страшно, даже как-то уютно, что ли.

– А еще в семь лет дети должны уметь самостоятельно есть, играть, умываться, улыбаться. Но главное их умение – умение быть счастливыми детьми, – игнорирую я издевку про мой лоб. Хотя в чем-то он прав. Я твердолобая и упрямая. Так и моя мама мне говорит.

– А я сам сегодня умывался, пап. И мама сказала, что я молодец. И мы пойдем играть в футбол сегодня. Представляешь? – радостно ерзает на стуле мой мальчик. Мой. Странно.

– Бей яйцо, – приказывает отец сыну. – Раз мама сказала.

– А как? – мальчик смотрит на своего отца, как на бога. Как на высшее существо. И мне не по себе становится, словно я вмешиваюсь, разрушаю это хлипкое равновесие между сыном и отцом.

– Прямо об стол, как сказала… – Алексей Романович запинается на полуслове. С трудом проталкивает, – мама.

Тимка стукает по столу куриным зародышем робко, будто боится, что его за это ругать будут.

– Смелее, – подбадриваю я, – это даже весело. Сейчас съедим яйцо, запьем его какао и… Кстати, дорогой, нам нужен мяч, и краски с альбомами, и еще куча всего. А еще, нам нужен ты…

– Что? Дорогой? Хс… – в голосе хозяина плохо прикрытое недовольство. А в глазах…

– Я думала ты тоже захочешь поиграть в футбол с сыном. Это вообще-то мужская игра, – улыбаюсь, из последних сил борясь с желанием отвести свой взгляд от полного недоумения взгляда Ястребова. Он сжимает нож до побеления в костяшках. И он растерян.

– Ух ты, папа, смотри. Яичко сломалось.

– Теперь его надо очистить. Вот так, – снимаю скорлупу с белка, аккуратно, вместе с Тимошей. Маленькие пальчики неумело отковыривают крошечные кусочки.

– Получается. У меня получается. Папа, смотри, – шепчет сокровище. А у меня слезы наворачиваются. Он совсем крошечный, беззащитный, такой трогательный в своей наивности.

Нож с грохотом летит на стол. Ястребов отодвигает стул, так, что кажется проломит пол. И Тимка сжимается снова. И мне хочется взять чертов нож и метнуть в этого ледяного болвана, может быть тогда из скорлупы пробьется росток человечности, которая, как мне показалось все таки иногда проглядывает в этом странном мужчине. Да нет, все таки, наверное, показалось.

– Ты молодец, – словно гром в горах, грохочет Ястребов. Странная похвала. Какая-то абсолютно безумная. – И вы молодец, Рита. Простите. Но мне пора на работу. Напишите список нужного, вам все доставят. И, дорогая, на будущее, я сам буду решать когда и что мне делать.

– Я вас обидела? Простите, – без тени раскаяния говорю я, не сводя глаз с хозяина. Он не зол, он… Я даже не знаю, как описать, то что вижу. Он будто в панике, словно ест сам себя заживо. И сердце мое колет противная тонкая игла жалости. Хотя кто я такая, чтобы жалеть небожителя?

– Мама, это так вкусно. И какао. Ух ты. И никто не пихает ложку мне в рот, когда я не хочу, – Тимоша рушит повисшую в воздухе тьму, заполняя ее радостью. – Я никогда не пробовал.

– Тебя не тошнит? – задумчиво интересуется Алексей. – Бу, это мой сын, не подменили? – поворачивается он к няне, застывшей на стуле, рядом с Тимошей. И кажется она все время молчала и боялась пошевелиться, чтобы не спугнуть что-то, чего все очень долго ждали. – Тишка-Тихоня.

– Немного, – мой мальчик вдруг бледнеет и начинает сползать со стула. Будто кто-то нажал на кнопку, чтобы его сломать. Тишка-Тихоня. Ротик его открыт в немом крике. Я подхватываю легенькое тельце. Он снова смотрит куда-то в пустоту. Прижимаю к себе, покачиваю. Бу бросается к нам, но Ястребов взмахом руки ее останавливает, не сводя глаз с меня и своего сына. А я словно плыву в темноте к точке света. И тут сейчас существуем только я крошечный малыш.

И тоненькие ручки вдруг обвивают мою шею. И снова в мир возвращаются цвета и краски.

– Три минуты, Бу. Всего три, – шепчет Ястребов. – Когда в прошлый раз была терапия, какой рекорд был?

– Десять. Вы видите? А я что вам говорила, – улыбается няня.

– Вы ничего мне не хотите объяснить? – сиплю я. От страха у меня дрожат поджилки. – Что за чертовщина тут происходит?

Тимоша в моих руках расслабляется, смотрит на меня удивленно.

– Сейчас вы его пугаете, Рита. Бу, забери мальчика. Мама права. Нам надо поговорить, – смотрит прямо мне в душу Синяя Борода.

Глава 11

– Теперь ты поняла, почему я требую называть моего сына только полным именем? – Ястребов спокоен, но это только видимость. Этот жесткий человек умеет прятаться за масками, теперь я это поняла.

– Вы… Да как вообще вам в голову пришло показывать мне ваши изощренные эксперименты над маленьким несчастным ребенком? Три минуты чего? Его мучений? Это страшно долго, вы слышите? Что за адские вы твари? – я задыхаюсь. Готова его растерзать сейчас, слепну от боли малыша, которая передается и мне, вместе с его страхом и атакой паники. – Вы просто… Вы даже не монстр, вы что-то большее. Самое темное нечто, которое я только встречала в своей жизни.

– Я обычный человек. И три минуты – это время приступа. Длительность, которая с момента вашего появления в жизни мальчика стало в три раза короче. Поверьте, это не долго, в сравнении с деястью минутами лютого ужаса, – морщится Алексей Романович. – Просто я показал вам то, что вы должны были увидеть, чтобы понять, почему вы тут. Вы знаете, что такое триггеры?

Я молчу. Схожу с ума от того, что не вижу Тимошку, и не знаю, что сейчас с ним. Я его чувствую, он совсем рядом. И ему страшно.

– Конечно знаете, Маргарита. Вы ведь по первому образованию медик. И вы видели, что происходит с мальчиком. Но с тех пор, как вы появились в его жизни он очень изменился. Каким то чудом вы интуитивно связаны. Вы будто одно целое. Я имел возможность наблюдать это слияние. Ощущение, что вы забираете на себя часть страха Тимофея. Ну, или… Для моего понимания это не очень доступно. И еще вы знаете, что не уйдете отсюда. И не потому, что я закопаю вас под миндальным деревом, как вы себе нафантазировали, хотя иногда есть желание. Я держать вас не стану, даже заплачу хорошо за то, что попробовали. Но вы останетесь, потому что…

– Я не могу оставить мальчика, – хриплю я. Каждое его слово впивается в мою душу острым ледяным осколком, прорастает, пускает корни. Он прав.

– Ну вот, я в вас не ошибся, – улыбка на лице хозяина не самодовольная, даже мягкая. – Вы будете прекрасной матерью.

– Что случилось с Тимофеем? Что его так испугало и сломало? – задаю вопрос. И смотрю как тает проявление нормальной эмоции в облике Ястребова. И он снова ледяной, как айсберг в океане, губящий огромные корабли. Меня он сокрушил даже усилий не прилагая. – Вы сказали, что нам надо поговорить. Так говорите, черт вас возьми. Я должна понимать, что пережил ребенок. Что такого произошло в его коротенькой жизни, что так на него повлияло? Я хочу… Я хочу его укрыть от всего, если вы не можете. Мне не нужно было показывать сегодня бесчеловечных экспериментов над крошечным мальчиком. Можно было просто объяснить.

– Послушайте, Рита, вы поэтому бросили карьеру врача, которая шла в гору, и теперь прививаете котят? Не смогли видеть страдания каждодневные, ведь так? Специальность, которую выбрала ваша мама для вас оказалась непосильной ношей, а вы привыкли подчиняться маме. Точнее спорить с ней считаете бессмысленным. Потому и живете чужую жизнь. Жизнь вашей мамы, это ведь она мечтала о полученной вами профессии? Котят тоже жалко, но вы не видите, что происходит с ними после того, как из купят. Я ведь прав? Вы даже ветеринаром не стали, хотя выучились. А потом испугались, когда вам старого пса на эвтаназию принесли. Жалость – дурное чувство. Оно затмевает разум, не позволяет видеть то, что нужно. И тому псу было бы лучше, наверняка без боли. Но мы переживаем только то, что видим и чувствуем мы. И ваше милосердие по факту совсем не доброе.

– Жалость и милосердие – никогда не были пороком или грехом, – у меня кружится голова. Он знает обо мне все. Наверняка даже цвет моих трусов, натянутых под чертов халат. Это напрягает и пугает. Он знает обо мне все, а я о нем…

– Лишние знания – многие печали, Маргарита. У моего сына расстройства психики, вызванные пережитым в детстве стрессом. Этого достаточно, для того, чтобы понимать зачем вы здесь. Острые посттравматические расстройства у детей не лечатся медикаментозно. Психологам не удалось пробить броню, наросшую на душу моего мальчика. Поверьте, их сонм был. Дорогих, облеченных титулами. Но ни один из них не добился за два года того, что вы сделали за несколько суток.

– А зачем я здесь?

– Просто дайте Тимофею то, что ему нужно – любовь и ощущение нормальности. И выполняйте правила дома. Это единственное условие, – машет рукой хозяин, давая мне понять, что разговор наш закончен. Ни о чем разговор, если честно. Не проливающий света ни на один мой вопрос, который рвет мой мозг в лоскуты. – А я свое обещание выполню.

– Вот именно, что ощущение. Вы себя слышите, вообще? Мы ребенка обманывает, дарим ему иллюзию, которая в один прекрасный момент лопнет, как мыльный пузырь, и сделает ему еще больнее.

– Не сделает, потому что… – я знаю, что он хочет сказать. Больнее уже некуда. Но Ястребов ловит несказанные слова, вдыхает судорожно в себя, и снова превращается в небожителя. Сидит за дорогим столом красного дерева, словно каменная статуя, смотрит сквозь меня. – Вы свободны, Рита. Да, скажите Бу, чтобы дала вам телефон, позвоните родным, чтобы не волновались. И еще, напишите список. Думаю, вам неудобно будет играть в футбол в этом халате, и кстати, вам он идет. Я бы посмотрел даже на это действо.

– Обрыбитесь, – бурчу я себе под нос. – И если это флирт, то очень фуфловый. Я давно не ведусь на нелепые подкаты. Учтите, у нас отношения только рабочие.

– Я это учту. Но можно было не предупреждать. Я давно не пристаю к женщинам в спортивных костюмах. Что-то еще? – я мнусь на месте. Он меняется так странно, как морской день. То айсберг, то просто уставший человек, на плечах которого, кажется, даже не плиты каменные, а целая планета, то черти смешливые в глазах, которые меняют этого мужчину настолько кардинально, что кажется передо мной другой совсем человек.

– Но ведь Тимоша понимает, что я не его мама. Как вы объясните ему…

– Он не понимает. Есть понятие в психиатрии «Симптом избегания». Он не помнит ее лица, и общения с матерью тоже не помнит. Замещает воспоминания. Вы сейчас для него та, кого он сам создал в своем подсознании. Вы его мама. А теперь, простите, мне надо работать.