Обратный билет

скачать книгу бесплатно

Обратный билет
Максим Максимов

Воюющий Кавказ. 2006 г. Главный герой втянут в опасные интриги высшего командования, межведомственную борьбу и смертельно опасную работу разведчика-спецназовца по выявлению, отслеживанию и уничтожению полевых командиров местного джамаата. Здесь присутствует всё: сложные межличностные отношения, законы боевого братства, смертельный риск, боль утрат боевых товарищей и над всем этим непререкаемая, безучастная и неповторимая красота тысячелетних гор. В финале повести возникает вопрос: кто победил в этой войне? К чему пришли герои этой повести? Что случилось потом? Ответ на этот вопрос читатель найдёт для себя сам. Содержит нецензурную брань.

Максим Максимов

Обратный билет

ДОМИК НА БЕРЕГУ МОРЯ

Описанные действия основаны на реальных событиях, происходивших в период второй чеченской кампании. Однако все имена, фамилии, клички, радиопозывные, названия населенных пунктов и т.п. – изменены. Все совпадения с ныне действующими персонажами и реальной действительностью являются случайными.

Сокращения и непонятные слова (выражения) обозначены значком *, необходимые пояснения приведены в Приложении.

Зачем я каждый год упорно приезжаю сюда, к морю? Что меня постоянно сюда влечет и манит? Чопорная и весьма условная роскошь домашнего гостиничного бизнеса или консервативно-участливая гостеприимность добродушных приморских частников к странствующим туристам-сорвиголовам, вроде меня? А может быть, потрясающая красота местной природы? Что может быть краше восходов и закатов в прибрежных скалах и на песчаных пляжах? Тишина, легкий теплый туман, словно разлитое молоко, подступающий к едва колышущейся подобно бутылочному стеклу морской глади. И лишь чуть заметный приповерхностный слой остается чистой полоской, той невидимой границей, которую не может преодолеть туман, чтобы слиться с водной стихией. И первозданная тишина, словно вата в ушах… Так бывает, когда резко смолкает артиллерийская канонада…

…Всю ночь я гнал свою машину от гоптовского таможенного терминала* на юг, по Киевской трассе, обгоняя украшенные голубоватой ксеноновой подсветкой, словно Рождественские елки, фуры-дальнобои, и редкие попутные местные «шаланды», под завязку груженные дынями, арбузами и прочим сезонным базарным скарбом, с размалеванными полуголыми девками на обтянутых потрепанным брезентом бортах. Перед самым рассветом, где-то возле Перекопа, я преодолел Крымский КПМ*, затем, через некоторое время, свернул с Симферопольского шоссе на запад, на пустынную в этот ранний час проселочную дорогу, на Межводное. Восход солнца я встретил близ Евпатории, стоя на крутом обрыве и глядя на идеально ровный горизонт, где бледно-бирюзовое небо соприкасалось с синим морем. Волны морского прибоя лениво облизывали острые валуны прибрежного ракушечника, пена струилась меж белеющей гальки и выброшенных почерневших водорослей. Вдоль пустынного пляжа медленно брел, удаляясь, мальчик-рыбак, из местных, в обрезанных выше колен синих спортивных штанах, красной вылинявшей футболке с оторванными рукавами и темной бейсболке с затертым до дыр мятым козырьком. Сбоку на веревке у него болтался самодельный матерчатый садок-авоська. Чуть дальше, вдоль обрыва, выстроились десятка полтора машин с туристическими палатками подле них, образовывая своеобразный походный автокемпинг «дикарей». Эти современные спартанцы на колесах без сожаления урвали у шумных загазованных мегаполисов с десяток незабываемых солнечных дней, дабы провести их в относительном уединении и пьянящей первобытной свободе, упоенно слившись с умиротворяющей гармонией моря, до поры, до времени наивно забыв о духоте шумных суетливых офисов.

Я внимательно смотрел вдаль, словно там должно было произойти что-то очень важное, именно сейчас, в эти минуты разгоравшегося нового дня – будь то явление нового солнца или рождение Афродиты из морской пены неугомонного прибоя. Что меня сюда манит? Я не мог это объяснить, кому бы то ни было или даже самому себе. Хотя, наверное, я лукавлю. Я наверняка знал причину, которая изменила весь мой жизненный уклад, прежде расписанный и размеренный, подобно расписанию пассажирских поездов на железнодорожном вокзале. Это, как меч, острым клинком своим делящий жизнь на то, что было «до» и то, что стало «после». Это, как временной континуум, портал параллельных миров, сходящиеся в одной точке; это, как вспышка «сверхновой», как невиданное цунами, мощным разрушительным вихрем пронесшееся по судьбам и душам людей, которые уже никогда не будут жить, как прежде. Уже не будут так смеяться, не будут так беззаботно засыпать и тратить себя на всякие малозначимые мелочи. И глядя навстречу восходящему солнцу, совсем неземные и насущные мысли будут посещать их головы и будоражить их умы. И никогда они не услышат тишину и не испытают покой. Может, потому, что они живут благодаря тем, кто умер за них? Ведь, Жизнь и Смерть – это, как день и ночь, что неотделимо одно от другого, как тепло от костра или холод от Вечности Вселенной. Каждый путь имеет свое логическое завершение. А каждый конец есть начало чего-то. Может, это и есть разгадка Вечности Бытия? Как это море, это солнце и эти звезды?…

Почему я приезжаю сюда?

* * *

В дождевых лужах, словно в зеркальной комнате, ослепительно ярко отражалось по-весеннему теплое напористое солнце. Это отражение резало глаза, отбрасывало солнечные зайчики, заигрывая со стаями пикирующих с голых деревьев воробьев. Однако окна кабинета моего начальника выходили не на солнечную сторону, поэтому здесь царил полумрак и веяло неприятной сыростью, отчего мне становилось не совсем уютно. Я уже начинал немного нервничать, непривычно ерзая на жестком казенном стуле.

– Скажи мне, ну что может случиться с офицером штаба группировки, а? – шеф имел вид ребенка, убеждающего несговорчивую мамашу купить ему еще килограмм шоколадных конфет. Но, боюсь, этот «килограмм» теперь мне «боком встанет».

– В том-то и дело! Что я там буду делать? С бумажками воевать? Компьютером командовать?

– И это тоже в нашей работе не последнее дело, учиться тоже когда-то надо. Систематизация, учет, анализ разведывательных данных – надо же тебе хоть как-то расти, не все же болваном ходить.

– Ну, спасибо!

– А что? На «Выстрел» не поехал? Не поехал, – загнул мизинец шеф, – В Смоленск, ладно, на учения групп спецназа Борисова отправил, молодой – ему нужнее, – шеф прижал средний палец, – На сборы в Реутово не поехал? – загнулся и безымянный палец, – Не поехал. Так что же ты хочешь?

– Я всю жизнь по горам бегал, людьми командовал. Я воевал. Посмотрите на меня, ну какой я штабист?

– А кто здесь штабист? – шеф даже оглянулся.

– Не смогу я.

– Вот заладил! Короче так. Будешь кобениться – отправлю в Москву, на учебу. Еще не поздно, группу покамест не набрали. А коли едешь в Чечню, я, так и быть – пробью «фишку» на счет тебя, Рембо долбанный. Там, если я не ошибаюсь, направленец по спецназу нужен был. И если все получится, не стони – сам этого хотел. Все, базар окончен!

Долго ли солдату собираться? Что нищему подпоясаться. И вот я уже стою перед монументальными дверями штаба округа, совершив скучное двухчасовое путешествие на междугородном «Икарусе», чтобы добраться до этих пенат. Миновав, к слову, неказистое на вид здание, а проще – «хибарку» КПП, забросив свой дорожный полупустой баул на плече, неспешно поплелся к своему начальнику, уже должно быть, ожидавшего меня в своем кабинете.

Наш «главшэф» – фигура незаурядная. Я бы сказал – выдающаяся. Много ему подобных автобиографических историй, наверное, приходилось слышать. И, как не банально звучит, у обывателя такие истории уже набили оскомину: начинал свою военную эпопею еще в Карабахе, затем Фергана, Сумгаит. В первую чеченскую кампанию получил ранение, контузию и орден. А что делает ему поистине великую честь, как старшему офицеру и нашему старшему начальнику, так это чувство самообладания и такта, что даже при самых неприятных «разносах» никоим образом не задевали чести офицера и личного достоинства. Пройдя даже через маломальскую мясорубку чеченского чистилища, мало кто из старших офицеров и начальников мог похвастать такой особенностью характера в психологии общения с подчиненными. Уже только за это ему можно было памятник ставить. Звали мы его уважительно – Багратион. Это еще была и дань за кавказское происхождение нашего шефа. Я даже не помню, кто дал ему эту кличку. Характер у него был крутой и вспыльчивый, как и полагается кавказцу. Он был невысокого роста, худощавый, жилистый и очень подвижный.

Не весело на этот раз он встретил меня. Даже не взглянул в мою сторону. Только забрал мои документы, «командировку» и отдал незнакомому капитану, сидевшему за компьютером. Я понял, это стандартная процедура – в компьютер «забивались» данные на так называемый «похоронный случай». Такое уже не раз случалось – погибает или умирает от ран в госпитале офицер, а потом начинается неразбериха: «Кто?», «Чей?», «Откуда, мил человек?». От нечего делать, стал осматривать кабинет и его обитателей. Три компьютера, находившихся здесь, судя по первому впечатлению, числились, вероятно, за коллекцией царя Гороха. На одном работал вышеупомянутый капитан, мастерски будоража (другого выражения не подберу) короткими ухоженными пальчиками «залапанную» до черноты клавиатуру. Второй «выжимал» из древнего допотопного ленточного принтера какой-то длинный и, наверное, скучный текст, а принтер, истошно и послушно визжа, накладывал на «А-4» строчку за строчкой. Однако все равно его скоро выкинут на свалку. Казалось, принтер знал об этом и поэтому усердно старался продлить хоть не на долго свою рабочую жизнь. Ну а третья «машина» вовсе была «мертвой» – системный блок был разобран, клавиатура заброшена за пыльный монитор, а сам монитор как-то сиротливо и беспомощно жался в угол, подслеповато уставясь на меня пустым экраном. «Когда-нибудь так и с нами поступят, – грустно подумал я – мы живем, лишь пока кому-нибудь нужны, а потом придет время, и мы окажемся на свалке. Если, конечно, раньше не «сгорим».

Из своей комнаты выскочил Багратион, споткнулся об меня.

– Чего тут встал? Иди, падай, вон там, на стульчак! – засипел он своим простуженным голосом, – Чаю себе наведи, сахар возьми в столике. Чего, как не родной?

Он выхватил напечатанный ленточным «работягой» лист, убежал куда-то, затем прибежал, потом долго ругался с кем-то по телефону – так ругался, что капитан несколько раз отрывался от своего компьютера.

Я не спеша, прикончил свою чашку «Нури» с нелепой надписью на боку «Мама, не кричи на папу!» и стал терпеливо ждать своей очереди. Казалось, про меня забыли. Хотелось курить. Вдруг вышел Багратион.

– Пошли, – бросил он в мою сторону – Мешок свой тоже бери.

Мы, немного пропетляв «высокими» коридорами, вышли на задний двор. Здесь было тихо. Сели рядышком в пустой курилке. Закурили.

– Долго по ушам ездить не буду, – заговорил начальник – Обстановка в Чечне сложная. В какую задницу попадешь ты – я не знаю. Со своими людьми я разговаривал. У них были потери, кадры им нужны. Но чужого они брать не хотят. Поэтому, возможно, тебя сразу определят «не туда», и заниматься ты будешь «не тем». Ничего – поработаешь, пообвыкнешься.

Багратион заметил у меня горькую усмешку.

– Что?

– Ничего.

– А чего ж тогда морду кривишь?

– Да знаю я эту кухню – в армии нет ничего более постоянно, чем временно.

– Много ты знаешь, как я погляжу. Дальше: за тобой будут наблюдать, возможно, проверят. Поэтому не вздумай там права качать или Рембо из себя корчить. Одним словом, не расхолаживайся, понял? Дело такое. Ну и потом, если ты их устроишь – тебя, скажем, заберут – ты не высовывайся, присматривайся, слушай, что тебе люди говорят. Там псы натасканные, не один год по «бойкам» работают. Герои посмертно там никому не нужны.

Мы немного помолчали. Я спросил:

– Они обо мне знают?

– Да.

Шеф бросил окурок в кривоногую металлическую тумбу, исполнявшую роль мусорки.

– Еще вопросы есть?

Я пожал плечами.

– Да нет, вроде.

– Смотри там в оба. Не подставляйся. Помни: на тебя могут повесить любое грязное дело. А, если повесят – ввек не отмоешься. Не подписывай никаких бумаг, не отвечай ни на какие вопросы. У тебя будет свой шеф, это его головная боль. У тебя будет только твоя работа. Никому не доверяй, в обиду себя не давай. Но и не вздумай там гладиаторские бои устраивать! Ясно?

– Так точно.

– «Так то-очно…» – по привычке передразнил Багратион – Знаю я вас.

Он в упор пристально посмотрел на меня, крепко пожал руку.

– Ну что, как говорится – с Богом! У тебя два часа до поезда. Билет здесь.

Он вручил мне мои документы.

– А какая маршрутка идет до вокзала? – поинтересовался я.

– Не надо тебе маршрутка. Мой помощник тебя увезет.

– Тот капитан в вашем кабинете?

– Да. Его зовут Андрей. И вот что, чуть не забыл. С тобой будут работать еще двое моих людей, ты их, наверное, не знаешь. Они там уже месяц работают. Встретитесь, выяснишь обстановку, прикинешь, что к чему, ну, в общем, не мне тебя учить.

– А как я их узнаю?

– Никак. Они тебя узнают. У меня будет маленькая просьба. Один из них, его зовут Иван, он – «перворазник». Молодой, понимаешь? Присмотри там за ним, если сможешь. Доберешься до места – отзвонись.

– О чем разговор, Эдуард Тигранович. Сделаем.

– Спортивный костюм есть?

– Обижаете…

– Переоденься. Ни к чему звездами светить – один поедешь.

Мы обнялись на прощание, и Багратион ушел к себе. Я остался один.

Вот так новости! Мало того, что со мной еще кто-то будет работать, и это в том пиковом случае, если я попаду в эту «гоп-компанию», так еще и присматривать там за каким-то младенцем надо. Это далеко не новая история с «перворазниками» в конце кампании. Ветеранские «корочки» никому бы не помешали. Я даже слышал, что в высоких штабах существует некая очередность в чеченскую командировку. В результате вполне мирный офицер тыловых служб, посетив штаб группировки на месяц-два, обретал те самые заветные «корочки» и становился полноправным участником боевых действий, и даже уезжал домой с какой-нибудь «железкой» на груди. Но офицер разведки – это далеко не начальник кочегарки и горный рейд это не санинспекция в банно-прачечный комбинат. Какого черта Багратиону понадобилось отсылать это «молодое мясо» в «выездное» подразделение?

Вышел тот самый Андрей. Он был слегка пухленький, невысокого роста, с наметившейся залысиной на высоком лбу. И, как оказалось, с юморком.

– Ну что, на войну? – весело спросил он.

– На войну. Только орать на всю округу не надо, – не очень-то дружелюбно буркнул я.

– Айда, машина с той стороны, – помахивая ключами, кивнул он куда-то не определенно головой.

«На войну… – недовольно ворчал я про себя, поспевая за Андреем – Ты хоть знаешь, с чем «это едят»? «На войну…»… Ты бы со своим животиком через двадцать минут помер бы в горах на марше! И тащили бы тебя на себе мои пацаны…».

У меня было прескверное настроение. Всегда, когда уезжаешь «туда», настроение из рук вон. И Андрей еще этот со своими шуточками. Разговаривать не хотелось. Я сидел в его ухоженной «десятке» на переднем сидении и смотрел в окно. Надо было сесть на заднее. Андрей то и дело пытался развеселить меня, рассказывал какие-то истории, анекдоты. Наверное, в его понимании, я «уходил за линию фронта» – не меньше. А жизнь большого мегаполиса в двух шагах за окном била фонтаном, весна «жарила» вовсю. Девчонки «пораздевались», скинули с себя зимние «шкуры», обнажили заманчивые телеса. По тротуарам, вдоль чисто вымытых витрин супермаркетов, салонов и кафе плыли их легкие фигурки. И они, ловя на себе восхищенные мужские взгляды, только тешили свое самолюбие, покачивали бедрами и плыли дальше, усмехаясь весеннему солнцу и самим себе. Черт! И в такое время я еду в эту говенную командировку!

Может от какого-то предчувствия, а может и просто оттого, что одному предстояло добираться, как-то тяжко было на душе. Совсем я не хотел ехать туда в этот раз. Дело новое – штаб группировки. Люди чужие, меня никто не знает, я никого не знаю, да и судьба как-то не определена… Чем придется заниматься? Опыт такого уровня у меня отсутствовал, если «волкодавы» от меня откажутся, я совсем пропаду на штабной работе. Хоть в петлю лезь!

* * *

Эта «страна Чечения» встретила меня 40-градусной жарой, немилосердно палящим в зените солнцем и безоблачным раскаленным до бела небом. Воздух застыл, ни ветерка, ни прохлады. От полуденной духоты нигде не было спасения. Офицеры, ехавшие со мной в бронепоезде, едва прибыли на станцию Ханкала, кинулись на маленький местный рынок, за минералкой. Но я по опыту знал, едва стоит хоть немного пригубить спасительной водички – на такой жаре тут же пойдет цепная реакция: в течение пары минут вода сразу же выйдет с потом и «сушить» начнет пуще прежнего, жажда будет мучить вдесятеро.

Да, места очень знакомые, прямо скажем – до тошноты. К югу от группировки в полуденной дымке ясно просматривались два гребня, между которых вилась автодорога в направлении Аргунского ущелья. Я знал, что там, далее, за первой же деревней начинаются сплошь зловещие места. В нашу прошлую бытность там каждый день колонны попадали под обстрелы и в засады. Каждый день там происходили подрывы на фугасах и боестолкновения. Сейчас, наверное, там все не так, как было при нас. Я слышал о «больших достижениях» в деле налаживания мирного процесса в республике.

Многое, конечно, изменилось с моего последнего посещения группировки. Неизменным остался небольшой рыночек у ж.д. полотна в самой Ханкале, возле неприглядной станцийки с кривой проржавевшей водонапорной башней, полуразвалившаяся-полувосстановленная станционная сторожка да тонны пыли над укатанными грунтовыми дорогами, вздымаемой проносящимися машинами и бронетехникой. Но лучше уж вездесущая пыль да жара, чем сырость и болото по пояс в дождливое межсезонье. Это я тоже хорошо помнил. Стоявшие невдалеке бравого вида вооруженные военные, из состава патруля от местной военной комендатуры, хмуро уставились в мою сторону. Среди них стоял полноватый прапорщик, старший патруля, он в упор рассматривал меня. Его округлое лицо лоснилось от пота, левую щеку пересекал едва заметный неровный шрам, на голове сидела небрежно смятая выцветшая кепи, похожая на блин. Я прекрасно понимал этих чернорабочих тыловых баталий – спрашивать документы и «рамсить» с шумной ватагой офицеров, только что сошедших с бронепоезда и оккупировавших местный рынок, дело весьма неблагодарное и скучное, я бы даже сказал – опасное. А вот «поддеть» одиночного вояку, вроде меня – это другое дело. Пропуска никакого у меня нету. Пока «разберутся» что к чему – времени уйдет Бог знает сколько. Но на «бакшиш» взять у меня почти нечего. Они некоторое время попялились на мой тощий «карабан» и неторопливо поплелись вдоль железнодорожного пути, лениво перекидываясь друг с другом ничего не значащими фразами.

По соседнему пути с каким-то железным скрипом протащилась старая, «довоенная» дрезина с рабочими на борту, победно взиравшими на меня с верху вниз, и покатила дальше, в сторону Аргуна. На дороге, метрах в тридцати от железнодорожного полотна, стояли два «Урала» и несколько «УАЗиков». Я проводил глазами дрезину, к которой вполне бы подошел заезженный пацифистский лозунг «лишь бы не было войны» и поплелся со своим баулом к стоянке машин, переступая через рельсы и какие-то валуны на междупутье. Отыскав тропинку, стал спускаться вниз. Приехавший люд быстро, по двое, по трое, «рассасывались» по «УАЗикам» – это были разного рода начальники и «функционеры» тыловых служб, преимущественно снабженцы. Проситься к ним в попутчики у меня почему-то гордость не позволяла. Один их вид говорил: «В поле – каждый суслик агроном!». «УАЗики» быстро разъезжались. Я выбрал один из «Уралов», с белым ромбом, выведенным под трафарет на лобовом стекле – эмблема внутренних войск, подошел к полноватому прапорщику, укрывшемуся в тень машины и споро уплетающему какой-то непонятный «сверток», похожий на шаурму. Вид этого кулинарного «хачипури» вызвал у меня подзабытое чувство голода, ведь позавтракал я сегодня только чашкой кофе в прокуренном ТПУ. На мой вопрос взять меня попутчиком до группировки, прапорщик перестал жевать, глянул на меня, на мои погоны, затем, возобновив жвачные движения челюстью, качнул головой:

– Не могу, товарищ майор, не положено. Вон, ВАИ стоит. Да и не до группировки мы.

Я опешил. Вот так вот! Ну, спасибо, братья-вэвэшники! Потом я понял, почему «прапор» на погоны мои глянул – взять-то с офицера нечего! Ладно. На худой конец пешком дойду, благо знаю куда двигаться. Я направился к другому «Уралу», стоявшему в полста метрах от меня. На его «лбу» красовался белый кружочек с циферками – армейская эмблема. Не лень же кому-то было в свое время придумывать знаки взаимного опознавания. Правда, потом всех заставили и штатные эмблемы принадлежности войск налепить на борта! Там копошились два молодых контрактника, весело подтрунивая друг над другом – пытались закинуть какой-то огромный тюк в крытый кузов. Полог тента опрокинулся обратно и не давал им закинуть свою ношу. Ставить тюк обратно парни не хотели и пытались как-то откинуть край полога. Может, это и было смешно, но хохотали пацаны неподдельно, обзывая друг друга на неказистом задиристом армейским жаргоне. Я подошел, откинул край полога, парни с криком «ура» забросили в кузов свой «чертов» тюк и уставились на меня.

– Спасибо, тащмайор, – весело поблагодарили они.

– Не в сторону группировки? – пожимая им руки, поинтересовался я.

– Не-а, – качнул головой один из них – Мы из горной*? Если хотите – айда с нами. Мы сейчас этот тюк к «42-ой» добросим и на аэродром поедем, по пути и закинем вас к дому.

– Лады! – обрадовался я.

– Только крепче там, в кузове держитесь – болтать здорово будет.

Болтало действительно «не по-детски». Парни, видно, опаздывали, поэтому гнали, как только позволяла разбитая изъезженная дорога. И, похоже, никакое ВАИ им было не указ – их экипаж «Урал» обдал такой тучей пыли, что бравые инспектора попрятались в свой «УАЗ», дабы пересидеть импровизированную «пыльную бурю». Я же стоял в полуприсеве в кузове, держась за ходившие ходуном дуги – сидеть было невозможно – и время от времени ловил свою сумку, норовившую «погулять» по кузову. Тут же гремели какие-то железяки, запчасти, под седушкой катался карданный вал, громыхала металлическая труба – жесткая сцепка, выкрашенная в желто-красный полосатый колер. Возле кабины стояли две намертво притороченные металлические бочки-двухсотлитровки. Казалось, они тоже стонали от этой нешуточной «гонки по вертикали».

Машина остановилась. Я вылез из кузова. Парни махнули мне на прощанье и умчались к аэродрому, оставляя пышный пыльный шлейф за собой. До штаба группировки мне оставалось несколько сот метров. Я забросил на плече свою сумку и побрел в сторону «отстойника», чтобы, обогнув тылы подразделений при расположении на месте, выйти к цели.

…

– Вы что, пешком до Чечни добирались?

Мой будущий, а впрочем, уже состоявшийся старший начальник – стриженный «под машинку» полковник с загорелым скуластым лицом и потрескавшимися от ветра губами – смотрел на меня, точно на бомжа, неизвестно откуда здесь взявшемся. Я, как ни драил накануне берцы, как ни отряхивал китель и кепи – вездесущая пыль проникла даже в уши, а берцы тут же, как назло, приобретали какой-то мышиный цвет, потеряв всякий блеск. Полагаю, в поры на лице тоже въелась дорожная пыль, что и мочалкой сразу не отдерешь. Так что видок у меня был еще тот. Даже как-то странно было вспоминать, что какой-то час с небольшим назад из-за моего чистенького и залихватского вида патруль из местной комендатуры с явным презрением пялился на меня на ханкальской ж.д. станции. Что интересно, даже сержант-делопроизводитель – женщина, сидевшая за отдельным столиком подле своего начальника – от удивления изумленно округлила глаза. Короче, моему конфузу не было предела.

– Моя фамилия Верещагин и дисциплина у меня жестокая, как у Пиночета, – заявил полковник, сам того не подозревая, что отныне дал себе прозвище, в последствии плотно к нему приклеившееся – Поэтому запоминай, повторять не стану: употребление в служебной командировке спиртных напитков – любых, даже пиво – смерть; отлынивание от работы, а равно неявка вовремя и в срок – смерть; запомни, где бы ты ни был: на обеде или на «очке», ты должен явиться ко мне после получения приказа через три-пять минут, не явка … – Верещагин, повернувшись, вопросительно глянул на меня.

– Смерть, – вздохнул я.

– Так точно! Соображаешь. По этому пункту есть вопросы?

– Расстреливать сами будете?

– Нет, мой заместитель. Там, за бараком, на хоздворе.

Делопроизводитель снова округлила глаза, а начальник пристально посмотрел на меня.

– А ты остряк, как я погляжу. Ладно, поживем – увидим, что ты за птица. Теперь о деле. Сегодня сдашь все документы, станешь на все виды довольствия, короче оформишься, как положено. Найдешь коменданта, определишься с койко-местом в жилом модуле. Не забудь мне доложить, куда тебя определят, чтобы мог вызвать, если что. Дальше. С завтрашнего дня поступаешь в распоряжение полковника Саватеева. Отныне он тебе отец и мать. Его приказ для тебя – закон. С компьютером работать умеешь? Что рожу скривил, как среда на пятницу? Не нравится? А ты думал тут Бородино? Так, сейчас иди, приводи себя в порядок, умойся, почистись, – Верещагин глянул на часы – Жду через десять минут. Представлю тебя нашему генералу.

…Я сидел в «хибаре» у коменданта на высокой кушетке, вероятно, некогда бывшей медицинской и пил самодельный квас, болтая ногами. Комендантом оказался офицер из нашего округа, полковник, чью фамилию я тщетно пытался вспомнить. Зато он меня сразу узнал, усадил на эту кушетку, поставил рядом на стол пластиковую пятилитровку самодельного хлебного квасу и стал хлопотать по поводу моего пропуска, койко-места и прочей светотени. Я бы не сказал, что у коменданта были убогие пенаты. Наоборот, мечта любого штабиста – начальство далеко, сам себе велосипед: отдельный «коттеджик», пусть и небольшой, компьютер, вполне сносный принтер, в углу стоит «стационарка» – снятая с КШМ* радиостанция Р-142; в противоположном углу приткнулся списанный, но вполне работоспособный «Рубин», одногодка Ивана Грозного. А, впрочем, какая разница? Здесь всегда тихо и уютно. Из надорванного динамика старого «Олимпика», еще советского производства, мерно и убаюкивающе лилась мелодия «Мой ласковый и нежный зверь» Доги. За соседним столиком сидел старший прапорщик в милицейской форме с шевронами СМВЧ*. Его все, даже солдаты, звали «дядя Степа». Габаритов он действительно был «дядиных Степиных». Страшно заикаясь, он долго подбирал нужные слова, и немало времени уходило, прежде чем можно было скорее догадаться, чем понять, что хочет сказать этот здоровяк. Его лающий громогласный бас заполнял все небольшое пространство дежурки, и я даже непроизвольно вздрагивал.

Комендант без конца куда-то звонил, разговаривал, то ласково и нежно – наверное, с женщинами, то напористо и заковыристо – со всеми остальными. Явно, дамский угодник. В третий раз кому-то продиктовал мои данные, затем положил телефонную трубку, подмигнул мне:

– Вечером, после пяти, зайдешь, заберешь свой пропуск.

В дежурку вбежал невысокий худощавый старший лейтенант. Именно вбежал, а не вошел. Казалось, он весь был соткан из движущихся частей и механизмов. Он был быстр, отрывист и какой-то угловатый. Лицо узкое, длинное, нос тонкий, аккуратный. Если бы еще не коротко стриженый белесый ежик на голове с причудливой дугообразной челкой, а длинные прямые черные волосы – ну вылитый виолончелист из симфонического оркестра! Ему бы черный фрак, бабочку, а не эту выцветшую мешковатую «натовку» питерского пошива. Между тем, вбежавший «старлей» поздоровался, осмотрелся. Его бегающий взгляд остановился на мне.

– Савельев? Алексей? – живо осведомился он.

– Ну, допустим, – насторожился я.