скачать книгу бесплатно
Дальше наступил черёд палача и его помощников. По молчаливому велению своего мастера последние разожгли огонь. Занявшись от трёх поднесённых факелов, сложенное кострище быстро разбушевалось всепожирающим пламенем. Дождавшись, пока огонь разгорится в полную силу, Ганс Фольтер – палач города Кёльна- поднял огромный тупоносый меч и одним верным движением снёс голову осуждённой, с закрытыми глазами стоявшей перед ним на коленях. Затем, подняв за волосы уже отсечённую голову, бросил её в бушующее пламя костра. Истекающее кровью тело в огонь бросили уже его подмастерья. Присутствовавшие при казни монахи затянули грустную и заунывную песнь. Остальная толпа молча и зло наблюдала, как брошенные в огонь останки превращаются в пепел.
Едва стало темнеть, работы в соборе закончились. Так и не успев дорисовать очередной эскиз, Ларс сложил свои бумаги в толстую папку, и взяв её под мышку, стал спускаться вниз. С высоты Южной башни всё ещё было видно, как на Мелатене догорает костёр.
Трудившиеся в соборе мастера заканчивали свои работы и один за другим направлялись к выходу. Перед тем как уйти, Ларс всегда задерживался у Креста Геро, становясь на колени и читая молитву.
С наступлением темноты резко похолодало, да к тому же ещё начал моросить дождь. Холодный северный ветер выл и стенал в крышах домов и башнях церквей. Погода была ужасной, и каждому хотелось где-нибудь поскорее укрыться. Весь город казался окутанным чёрной мглой, сквозь которую едва пробивались огни свечей, горящие в окнах.
Плотнее подпоясав тёплый зипун, Ларс побрёл по чёрной, как смола, улице. Его тупоносые кюхмаулеры хлюпали по лужам и грязи, а широкополый берет приходилось держать рукой, чтобы его не унесло ветром.
До дома оставалось еще немного, когда сзади послышался чей-то жуткий и отвратительный голос:
«Я взглянул, и вот, произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно, как власяница, и луна сделалась, как кровь. И звёзды упали с неба на землю…»
Это были строки из Апокалипсиса Иоанна Богослова, кои Ларс слышал и читал не один раз. Но произнесённые этим жутким безумным голосом из холодного кромешного мрака, они мгновенно вселили бы страх во всякого, кто мог их услышать. Сердце Ларса заколотилось. На секунду объятый ужасом, он обернулся назад, ожидая увидеть там даже самого дьявола. Но взору его предстал всё тот же холодный и пустой мрак.
Застыв на месте, с бешено колотящимся сердцем, он пытался хоть что-то разглядеть в непроглядной тьме. Но, как он ни старался, темнота не позволила этого сделать.
«И солнце стало мрачно, как власяница, и луна сделалась, как кровь. И звёзды упали с неба на землю,» – снова прозвучал из темноты тот же голос.
На этот раз он стал ещё ближе. Будто бы тот, кто говорил, был совсем рядом. Но всё та же непроглядная тьма не позволяла разглядеть говорящего. Сердце Ларса готово было вырваться из груди, настолько жутким и нестерпимым показался ему этот голос.
Вдруг, в едва уловимом свете соседнего окна, из чёрной темноты проступил почти неразличимый силуэт, похожий на привидение. Едва помня себя, Ларс бросился наутёк, а вслед ему снова понеслись жуткие слова о кровавой луне и упавших на землю звёздах.
В считанные секунды он преодолел расстояние, отделяющее его от дома, и только оказавшись у его двери, остановился и вновь посмотрел назад. Но там по-прежнему был всё тот же холодный и пустой мрак.
Глава 5
День трёх волхвов, а за ним Мелатен.
Наступившая зима выдалась на редкость холодной. Рейн замёрз до самого дна, а неустанно падающий снег засыпал дома по самые окна. Горожане сидели по своим домам, кутаясь в одеяла и не желая без особой надобности выходить на улицы, которые были полны замёрзших насмерть. День ото дня мороз крепчал, и казалось, что немногие смогут дожить до конца этой лютой зимы. Застывшие от холода улицы были пусты и ночью, и днём, а валящий хлопьями снег за считанные минуты мог укрыть под собой любого, кому не посчастливилось вовремя попасть домой, особенно тех, у кого этого самого дома попросту не было. Многие горестно шутили что, дескать, в эту зиму фрау Холле решила похоронить всех под пухом от своей перины.
Подходило шестое января – день поклонения мощам трёх волхвов, бывший самым главным праздником Кёльна, после Пасхи и Рождества. В этот день Кёльн собирал у себя паломников не только с окрестных земель, но и со всего рейха. Хотя после того, как две трети империи приняли лютеранство, отвергающее как святых, так и их мощи, поток паломников заметно уменьшился. В эту же студёную зиму ожидали, что паломников и вовсе не будет. Но уже четвёртого января, когда к городу стали подходить первые группы пилигримов, стало ясно, что и в эту морозную пору святые волхвы не останутся без почитания.
Шестого января улицы Кёльна, как и встарь, заполнили толпы паломников, идущих к собору на поклонение святым мощам. Среди паломников в основном были немцы, не принявшие лютеранство и оставшиеся верными старой католической церкви. Так же было много французов из сопредельных с рейхом французских провинций и выходцев из Нидерланских земель, ещё живущих под властью Габсбургов и не успевших принять кальвинизм. Не были исключением и сами кёльнцы. Надев тёплые шаубе и высокие сапоги-ледерсены, они выходили на улицу и присоединялись к другим паломникам.
По городу ходили послушники монастырей и ученики семинарий, держа пред собой Вифлеемские звёзды и размахивая кадилом, распевая песни и собирая подарки от паломников и горожан. В храмах освящались мелки, которыми потом на дверях домов писали первые буквы имён Трёх королей и цифры наступившего года. А от знаменитой арки Трёх королей и до самого собора через весь город совершался большой Крестный ход.
В самом соборе было настоящее столпотворение, народу набилось, как сельди в бочку. Даже при своих исполинских размерах он не мог вместить в себя всех желающих. Лавок в недостроенном соборе ещё не было, и слушать мессу всем предстояло стоя, как в ортодоксальной восточной церкви. Вёл службу сам архиепископ Кёльнский Герман V фон Вид.
Центром же всех событий, происходящих в этот праздничный день, был огромный ларь, в котором и хранились знаменитые мощи.
Созданный в период с 1190 по 1220 год одним из искуснейших ювелиров своего времени Николаусом Верденским, ларь трёх волхвов был гениальнейшим произведением искусства. В одном большом общем ларе были объединены три меньших, причём третий ларь находился на коньке первых двух. Деревянный корпус ларя был обит позолоченными медными и серебряными пластинами с отчеканенными на них фигурами; передняя же его сторона была выполнена из натурального листового золота, фризы украшены множеством позолоченных листовых пластинок. Особенно искусно были сделаны маленькие колонны из позолоченной эмали с постоянно меняющимся узором. Кромки и конёк ларя венчали узоры тончайшей работы в форме вьющихся растений. При его украшении использовали около тысячи драгоценных камней и жемчужин, и установили более трёхсот античных гемм и камей. На продольной стороне ларя были изображены сидящие ветхозаветные цари и пророки, а в его верхней части – апостолы. Этим утверждалось, что Новый Завет зиждется на Ветхом завете. Внизу, на задней стороне ларя, изображались сцены бичевания и распятия Иисуса Христа, а вверху, в окружении святых великомучеников Феликса и Набора, был представлен уже благословенный Христос с тремя христианскими добродетелями – Верой, Надеждой и Любовью. В середине передней стороны ларя была изображена сидящая Дева Мария с младенцем-Иисусом, к которой слева приближались три коленопреклонённых волхва, мощи которых и находились внутри. К ним присоединялся четвёртый волхв – германский король Оттон IV, пожертвовавший собору эту переднюю сторону ларя. Справа от Марии изображалось крещение Иисуса в реке Иордан, а немного выше Христос уже появлялся в образе всевышнего судьи в день Страшного Суда.
Каждый год шестого января, в день чествования трёх волхвов, передняя сторона ларя снималась, и взору прихожан открывались хранящиеся в ларе за решёткой три черепа, увенчанные золотыми коронами, благодаря которым их ещё называют головами Трёх королей.
Во время торжественной мессы святое причастие из рук архиепископа приняло около тысячи человек, после чего расступившиеся гвардейцы позволили прихожанам одним за другим подходить к ларю и прикладываться к святым мощам.
Всё шло своим чередом. Несмотря на ледяной холод, царивший в соборе, всеми владело чувство праздника и великого торжества. Ничто не предвещало чего-то дурного или из ряда вон выходящего, как вдруг произошло то, что весьма часто происходит на церковных службах, но чего совершенно не ожидали именно в этот раз. Уже после мессы, когда люди стали подходить и прикладываться к ларю, архиепископ решил сказать ещё пару назидательных слов своей пастве. Но вдруг откуда-то из плотно сбитой толпы заголосила безумная.
– Врёшь, врёшь, тварь, врёшь… – послышался чей-то жуткий голос.
Прозвучал он столь ясно и столь неожиданно, что начавший говорить архиепископ невольно умолк.
– Заткнись, тварь, и молчи, как тебе велено! – повторил тот же голос уже молчащему архиепископу.
Огромная толпа прихожан, будто оцепенев, замолкла вместе с ним. С минуту в соборе царила могильная тишина, слышались лишь порывы зимнего ветра, стенающие в его сводах.
– Ха-ха-ха… Заткнулся! А теперь пошёл прочь отсюда! – нарушив гробовое молчание, сказал тот же голос.
– Бесноватая! – послышалось из толпы.
– Сумасшедшая!
– Ведьма!
– Ха-ха-ха… Сами вы все бесноватые, твари, – ответил им тот же голос.
Опомнившийся архиепископ дал молчаливую команду своим гвардейцам, чтобы они схватили того, кто посмел его оскорбить. Расталкивая толпу, гвардейцы бросились туда, откуда доносился голос. Возмутительницей спокойствия оказалась безумная старуха, одетая в жуткие полуистлевшие лохмотья. Казалось, что справиться с ней не составит труда. Но едва один из гвардейцев попытался её схватить, она вдруг подпрыгнула, словно крылатый кузнечик, и ухватилась за абсолютно гладкую колонну собора. Онемевший гвардеец застыл как вкопанный, и все, кто стояли рядом и видели это, в ужасе отшатнулись. Сама же старуха, словно сороконожка, вскарабкалась по совершенно гладкой колонне и засела на её резной капители.
За этим невероятным зрелищем наблюдали все прихожане собора. Толпу охватило смятение, а нескольким особо эмоциональным женщинам стало дурно.
– Ведьма! Будь ты проклята, ведьма! – стали кричать из толпы.
– Это же Дурная Ута, сумасшедшая из Роденкирхена. У нас в Роденкирхене все её знают, – громко сказал кто-то из прихожан, так, чтобы все могли его слышать.
– И что, у вас в Роденкирхене, все безумцы такие? – едва сдерживая гнев, спросил у него другой прихожанин.
– Да ею же владеет нечистая. По-другому и быть не может, – сказал кто-то ещё из толпы.
– Да, да, нечистая! Нечистая! – стали повторять люди.
Сама же Дурная Ута, зацепившись за каменный узор капители, снова принялась за своё.
– Ха-ха-ха… Сами вы все бесноватые. Это всеми вами владеет нечистая, – прокричала она, взирая сверху на гневающийся народ.
– Заткнись, ведьма, заткнись! – кричали ей снизу.
– Я взглянул, и вот, произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно, как власяница, и луна сделалась, как кровь. И звёзды упали с неба на землю. Близится, близится Страшный Суд! Все вы будете погребены заживо… – словно безумная прорицательница, проворчала старуха.
Стоящий в толпе Ларс, услышав строки из Апокалипсиса, тут же вспомнил голос, некогда напугавший его посреди ночной улицы.
Не желая больше терпеть оскорбления, Герман фон Вид развернулся и быстрым шагом покинул собор через подсобный выход. За ним ушла и большая часть присутствовавшего в соборе духовенства. Оставшиеся монахи и служки стали закрывать и убирать прочь ларь с мощами. Людям же сказали, что праздник окончен, и все могут расходиться.
Но возбуждённой толпе уже давно было не до святых мощей. Все взгляды были прикованы к Дурной Уте, сидящей на капители колонны. А та и рада была стараться сыпать на их головы проклятия и угрозы, держась левой рукой за капитель, а правой размахивая во все стороны.
Наконец к колонне, по которой карабкалась сумасшедшая, подоспел бравый солдат с огромной шестиметровой пикой и стал пытаться достать ею сидящую на капители. Но в момент, когда ему это почти удалось, старуха вдруг на мгновение сжалась, как кошка, и тут же, оттолкнувшись от этой же капители, прыгнула в застеклённое витражное окно. Вдребезги разбитый витраж разлетелся на сотни осколков, а дурная старуха, по-кошачьи приземлившись на землю, унеслась восвояси.
Поднятая на ноги городская стража немедленно бросилась на поимку возмутительницы общественного спокойствия. Вслед за ними последовали гвардейцы архиепископа и многие из присутствовавших в соборе прихожан.
Буквально вылетев из собора, и точно кошка, приземлившись на землю, Dumme Uta, как ни в чём ни бывало, направилась домой в Роденкирхен. Там её и схватили проходящей через ворота святого Северина, ведущие в её родной пригород. Пойманную крепко связали, чтобы она не смогла ничего выкинуть, и, усадив в телегу, повезли в городскую темницу, расположенную в башнях Петушиных ворот. В тот же день, в поднятом на уши Роденкирхене, схватили и единственную дочь Дурной Уты, промышлявшую проституцией на постоялом дворе, а заодно и двух её малых детей, коих она прижила от своих случайных клиентов. Их ветхий домишко на самом отшибе опечатали и наглухо заколотили досками.
Слухи о случившемся в соборе на день Трёх королей мигом разлетелись по округе, причём далеко за пределы кёльнского архиепископства. И если в самом Кёльне всё пересказывали примерно так, как и было на самом деле, то уже в соседних Бонне, Дюссельдорфе и Ахене говорили, что некая злая колдунья носилась по святому собору, поражая всех камнями и градом, а его святость архиепископа Кёльнского чуть было не схватила и не унесла с собой, но святые волхвы, чей праздник был в этот день, за него заступились. А в ещё более отдалённых Мюнстере, Касселе и Висбадене говорили уже, что эта колдунья летала по всему городу верхом на дохлом чёрном козле, извергая пламя и молнии, сжигая дома и церкви, и сотнями поражая ни в чём неповинных людей.
Но самым главным из всего этого вышло то, что вся западная Германия, от Ольденбурга до Штутгарта, а заодно и прилегающие к ней Нидерланды, твёрдо и окончательно уверовали в существование ведьм и их дьявольского колдовства, а главное, в необходимости бороться с ними со всей бескомпромиссностью и беспощадностью.
Уже на следующий день после произошедших событий в Кёльне собралась коллегия судей, чтобы определить, каким же судом судить безумную старуху за все её выходки. Ей вменили оскорбление его высочайшей святости, злостную и преднамеренную порчу дорогого церковного имущества и, главное, явную связь с нечистью. Уже за каждый этот пункт в отдельности могла грозить самая суровая кара, а что и говорить о совокупности всех обвинений.
Но сначала специальная коллегия священников должна была определить, действительно ли старуха из Роденкирхена является ведьмой или же она попросту одержима злым духом. Разобраться в этом повелел сам архиепископ Кёльнский Герман фон Вид. Именно от того, каким будет решение коллегии, и зависела дальнейшая судьба Дурной Уты и её семьи.
В течение нескольких дней её подвергали допросам и разного рода испытаниям, пытаясь выяснить её действительное состояние. И подавляющее число людей, сведущих в данном вопросе, почти единодушно сходилось в том, что старуха, устроившая переполох на день Трёх королей, именно одержима и не может в полной мере отвечать за свои преступления. Уже само по себе безумие и постоянно произносимый бред прямо говорили об одержимости. В пользу того, что она всё же является ведьмой, аргументов практически не было. Ведьмы, напротив, почти всегда сохраняют здравый рассудок, открыто не заявляют о себе и идут на все уловки и ухищрения, чтобы выдать себя за достойных и порядочных женщин.
Спустя неделю после случившегося, в аббатстве святого Пантелеймона собралось последнее заседание коллегии священников, должных объявить своё окончательное решение. Коллегия признала Дурную Уту одержимой злым духом, и прямо здесь же, в аббатстве, планировала передать её в руки палача Ганса Фольтера, чтобы тот посредством пытки изгнал из неё злые силы. В помощь ему были назначены двое бенедиктинских монахов из того же аббатства, прекрасно сведущих в экзорцизме. Дальнейшую судьбу старухи и её родных решено было определить потом, после того как её тело и разум будут освобождены от владеющей ими нечисти.
Но всё в одночасье изменила воля простых жителей Кёльна. Неделю, минувшую с праздника Трёх королей, горожане пристально наблюдали за тем, как повернётся дело и каким образом поступят со старухой из Роденкирхена. Все считали, что осквернив святой праздник, она оскорбила не только самого архиепископа Кёльнского, но и буквально каждого из них, опозорив Кёльн на весь христианский мир. Но самым главным оказалось то, что народ и слышать ничего не хотел об её одержимости, считая злосчастную старуху сущей ведьмой, и требуя суда над ней именно как над ведьмой.
В день, когда коллегия священников готовилась объявить об одержимости Дурной Уты и передать её в руки экзорцистов, к аббатству Святого Пантелеймона подступила огромнейшая толпа народа из нескольких тысяч человек, собравшихся как из самого города, так и из земель архиепископства. Люди были злы, и решительно настроены навязать священникам свою волю. Многие были вооружены вилами и остро отточенными кольями. Все опасались, что после того, как из старухи изгонят нечистого, архиепископ просто помилует её, и та избежит заслуженного наказания. Народ требовал признать её ведьмой и судить самым строгим образом.
Аббатство оказалось буквально осаждено, и находившееся в нём духовенство всерьёз опасалось народного гнева. Телеге Ганса Фольтера даже не дали подъехать к воротам монастыря. Не зная, как поступить, члены коллегии решили послать своих делегатов к самому архиепископу, чтобы тот сам разрешил поставленный перед ними вопрос. Вслед за монахами отправилась и шумная делегация от простонародья. Благо для всех, его святость в это время как раз пребывал в Кёльне, в своей старой резиденции недалеко от собора. Выслушав аргументы обеих сторон, светский и духовный владыка уступил воле народа. И согласно ей, полоумную старуху должен был судить специальный ведьмовской трибунал, занимавшийся разбором дел, связанных с колдовством.
Для ведьмовских процессов назначался особый трибунал со специальным составом судей, так называемых «комиссаров ведьм» – hexen kommissar. Это были самые опытные и уважаемые судьи города, в остальное время ведущие гражданские и уголовные процессы. Но так как в делах, связанных с колдовством, необходимо было экспертное знание многих богословских вопросов, то в составе каждого трибунала по делам ведьм обязательно присутствовали и духовные лица. Именно они давали окончательную оценку связи подсудимого с дьяволом и его силами. Изначально преступления, связанные с колдовством, рассматривались духовными судами, но затем, с началом Реформации и ослаблением духовной власти, эти процессы перешли в ведение особых судов.
Трибунал по делам ведьм города Кёльна состоял из четверых судей. Главой трибунала был Ганс Рихтер – один из наиболее знаменитых и уважаемых светских судей города и всего архиепископства. Помогал ему Герман Присс – такой же опытный и знатный светский судья. Главным от духовенства был священник церкви Святой Марии Капитолийской доминиканец отец Якоб, очень уважаемый в народе, и весьма сведущий во всех богословских делах. Помогал ему отец Вертер, также доминиканец и сведущий богослов.
Одеяние двух мирских судей состояло из тёплых объёмных шаубе чёрного цвета с серым меховым отороком. На головах у них были береты с низким затылочным козырьком и выпуклой передней частью. Берет такого покроя могли носить только судьи, учёные, священники и некоторые весьма почтенные бюргеры. Духовные судьи были облачены в своё обычное доминиканское одеяние из белой рясы и чёрного плаща с капюшоном.
Старуха Ута предстала перед этим особым судом спустя два дня после событий у аббатства Святого Пантелеймона и последовавшего за ним решения архиепископа Кёльнского. Заседания трибунала проходили в одном из залов городской ратуши, при усиленной вооружённой охране и большом скоплении зрителей.
Доставленная в ратушу, подсудимая была руками и ногами закована в кандалы, на голове у неё была «ведьмина сбруя» – специальная стальная конструкция, похожая на намордник. Главной деталью этой «сбруи» был кляп, плотно вставленный в рот и мешающий издавать хоть какие-то звуки. На затылке сбруя запиралась на небольшой, но прочный навесной замок, сбоку к ней была припаяна цепь, обычно находящаяся в руках тюремщика или палача, а в остальное время прикованная к стене камеры. Как и предполагал старинный обычай, в залу суда ведьму вводили спиной вперёд, и точно также ставили спиной к судьям. Возможно, делалось это из-за того, что ведьмы, как предполагалось, могли взглядом воздействовать на членов трибунала. Для того, чтобы та могла отвечать на вопросы, стоящий рядом тюремщик снял с её головы сбрую.
В начале судебного заседания главный судья должен был задать подсудимой несколько предварительных вопросов, а именно: узнать её имя, сословие, к которому та принадлежит, а также её нынешнее место жительства. Но в случае с Дурной Утой всё это оказалось пустой тратой времени. Сколько главный судья ни пытался получить от неё хоть какие-то вразумительные ответы, старуха так и не назвала ни своего имени, ни сословия, ни места жительства. Впрочем, всё это было уже известно судьям заранее, и Ганс Рихтер вполне резонно приступил к дальнейшей части судебного заседания.
Повторив все пункты обвинения, главный судья спросил, признаёт ли подсудимая себя виновной во всём этом.
– Ута Франц, признаёте ли вы себя виновной в том, в чём вас обвиняют? – громким и резким голосом спросил Ганс Рихтер.
– Вон отсюда, горбоносый! Вон отсюда, я говорю! – прохрипела в ответ старуха.
Бросившийся к ней тюремщик хотел было снова заковать её в намордник, но судья подал знак, чтобы он пока этого не делал.
– Ута Франц, признаёте ли вы себя виновной в том, в чём вас обвиняет суд? – также громко и резко повторил судья.
– Пошёл вон отсюда! Будь ты проклят, горбоносый червь! – и не думая отвечать по существу, повторила безумная.
– Оскорбление суда не только усугубляет вину, но и является её прямым доказательством, – спокойно и холодно сказал Ганс Рихтер. И, тут же, повернувшись к писарю-протоколисту, сказал, чтобы тот отметил положительный ответ подсудимой на заданный ей вопрос, по сути означающий её признание.
Далее судья продолжил согласно interrogatorium- особому вопроснику, бывшему у каждого трибунала, судившего за колдовство. Вопросы interrogatorium вырабатывались судами в виде инструкций к руководству допросов и предлагались однообразно всякой привлечённой к суду ведьме.
– Признаёте ли вы, Ута Франц, то, что являетесь ведьмой? – задал он первый стандартный вопрос, прочитав его по вопроснику.
– Да, да, дьявол бы вас всех забрал! – неожиданно ответила старуха, подняв ропот в зале, в котором было много прихожан из собора, своими глазами видевших её подвиги.
Писарь-протоколист, аккуратно макнув перо в чернильницу, поставил «Ja» напротив строки с вопросом.
– Как давно вы занимаетесь колдовством, находясь под властью злых сил? – зачитал второй вопрос главный судья.
– Ха-ха-ха! Твоя поганая матушка была ещё в утробе у твоей бабки, кривоносый ты поганец! – во весь голос, ехидно смеясь, ответила подсудимая.
По залу прокатился сдавленный смех. Но Ганс Рихтер, флегматичный и глубоко уверенный в своей правоте, оставлял все оскорбления Дурной Уты незамеченными, хладнокровно и педантично продолжая допрос. Повернувшись к протоколисту, он приказал ему напротив второго вопроса поставить срок семидесятилетней давности, а именно- 1473 год, бывший годом рождения его матери.
– Что вас побудило к занятию колдовством? – задал судья третий вопрос из вопросника.
Дурная Ута молчала, то ли не понимая вопроса, то ли не зная, что на него ответить, и судье пришлось дважды его повторить.
– Все вы будете погребены заживо, – наконец сдавленным голосом прошептала старуха.
Приняв эти слова за ответ на вопрос, протоколист записал: «Желание приводить людей к смерти».
– В каком образе вам впервые явился дьявол и в какое время – утром, днём, вечером или ночью? – задал очередной вопрос главный судья.
– В образе твоей бабки, в 1473 году, – в очередной раз проявив остроумие, ответила Дурная Ута.
По залу вновь прокатился сдавленный смех, а писарь-протоколист слово в слово записал ответ подсудимой.
– Что он с вами делал? О чём говорил, и о чём договорился? – последовал следующий вопрос из вопросника
– Пообещал, что родит матушку поганого судьи этого поганого города, – в той же манере ответила Дурная Ута, и тут же зашлась жутким ехидным смехом.
На этот раз зал молчал, а по хладнокровному лицу судьи стало видно, что сие хладнокровие даётся ему нелегко. Тем не менее, и этот ответ был занесён в протокол.
– Что он от вас потребовал? Дал ли он что-то вам или, наоборот, взял что-то у вас? – задал судья следующий вопрос из interrogatorium.
Дурная Ута не отвечала. Несколько раз повторённый вопрос так и не побудил её говорить. Убедившись в тщетности своих ожиданий, судья разрешил протоколисту поставить «nichts» напротив шестого вопроса.
Получив достаточно положительных ответов для вынесения приговора, Ганс Рихтер решил прекратить допрос, не желая, к тому же, выслушивать дальнейшие оскорбления. Обратившись к отцу Якобу, он разрешил продолжить допрос ему.
Немного приспустив с головы капюшон, доминиканец начал задавать свои собственные вопросы, не всегда совпадающие с interrogatorium.
– Какую награду обещал тебе дьявол за то, что ты будешь осквернять церкви и портить церковное имущество? – спросил священник.
С минуту Дурная Ута молчала, а потом стала повторять свою любимую выдержку из Апокалипсиса.
– Я взглянул, и вот, произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно, как власяница, и луна сделалась, как кровь. И звёзды упали с неба на землю, – жутким утробным голосом произнесла она.
Слышавшие это судьи сдержанно молчали, злобно взирая на свою подсудимую.
– Была ли ты на Блоксберге, или в каких-нибудь других местах, где ведьмы обычно устраивают свои сборища? – так и не получив ответа на первый, задал следующий вопрос отец Якоб.
– Все вы будете погребены заживо, – повторила старуха свою излюбленную угрозу.
